Текст книги "Все к лучшему"

Глава 9

Когда бракоразводный процесс принял скверный оборот, адвокат Лилы нанял частного детектива, который нашел доказательства, что Анна была не первой из сотрудниц, с кем спал Норм. Предполагалось, что это как-то поможет Лиле, но вместо этого Норма уволили, и с той поры его неспособность удержаться ни на одной работе стала чем-то вроде печальной семейной легенды, о которой ехидно упоминали тетушки и бабушки, шушукаясь на кухне во время праздничных семейных сборищ, а Лила плакалась, что Норм не платит алименты. Сильнее всего ее раздражало, что в большинстве случаев никто его не выгонял. Он уходил сам.

– То есть как это увольняешься? – кричала мама на него по телефону так, что нам за стенкой было слышно. – Ты не можешь себе этого позволить!

Но он снова и снова увольнялся – то ему показалось, будто им помыкают, то обошли по службе, то просто недооценили, или же, как это было один раз, заключили против него общий заговор.

В то время он стал навещать нас все реже и реже, и в основном по утрам в воскресенье мы наряжались и усаживались в гостиной, стараясь не встречаться глазами, а Лила наверху висела на телефоне, тщетно пытаясь поймать Норма. В конце концов я перестал его ждать, и Пит как всегда последовал моему примеру. Но Мэтт еще долго по воскресеньям надевал костюм и молча сидел в гостиной, положив пиджак на диван возле себя, таращился в окно и бросал на нас укоризненные взгляды, когда мы шлепали мимо в пижамах на завтрак, как будто наше разочарование было причиной, а не следствием пренебрежения со стороны Норма. Мэтт не хуже нас знал, что отец не придет, но что-то в его душе, какой-то зарождающийся мазохизм заставлял его каждую неделю вновь переживать разочарование, как будто брат сознательно собирал доказательства, чтобы подпитать пробуждающийся гнев, который однажды взорвется в нем ядерным грибом. После того как Мэтт начал хулиганить, Лила отвела его к психологу, но брат лишь сильнее замкнулся в себе, а мама не могла выбрасывать по семьдесят пять долларов на сеансы, не приносившие никакой видимой пользы.

Спустя некоторое время Норм объявил, что ему предложили работу в Бостоне, и, наобещав нам золотые горы, сложил вещи в свой видавший виды “шевроле” и укатил на север. Небольшая фармацевтическая компания, которая вот-вот должна развернуться, и отец окажется в барыше. Его позвали не простым бухгалтером, а менеджером по работе с клиентами, для начала он будет отвечать за Массачусетс. И что с того, что он никогда не работал в отделе продаж и слегка приукрасил резюме. В общении с клиентами главное – доверие: нужно смотреть людям в глаза и производить впечатление человека, на которого можно положиться, а уж в этом Норм дока. Кто, как не он, душа любой компании, лучше сумеет очаровать секретарш и посидеть с докторами в ресторане за счет компании? Сперва зарекомендует себя в продажах, а потом, глядишь, пробьется и в большие начальники. В общем, это начало многообещающей карьеры и спасение от наших финансовых затруднений. Волноваться нам нечего: Бостон не так уж и далеко, у Норма будет просторная квартира, там цены гораздо ниже здешних, и мы сможем приезжать к нему на выходные, сходим на матч “Ред Соке” и “Бруинс”, и он тоже будет нас навещать, а когда ему дадут отпуск, мы все вместе поедем в Диснейленд.

Мы в ответ лишь натянуто улыбались и кивали как заведенные, а Лила молча сверлила его ледяным взглядом. Ей и не надо было ничего говорить, поскольку к этому времени мы уже осознали, во что превратился Норм, – или скорее, чем он был всегда, что за человек скрывался под маской мужа и отца. Мы знали, что через год-другой его выставят либо из-за какого-нибудь недоразумения, либо из-за очередных шашней на рабочем месте. Или он сам уволится, потому что на работе одни придурки, которые ни черта ни в чем не смыслят и не ценят его мудрых советов. Но мы слушали так, будто всему верили, в нужных местах вставляя одобрительные восклицания. Видно, за время, прожитое врозь, мы поменялись ролями и теперь поддакивали ему, точно непутевому сыну, которого нужно постоянно подбадривать и нахваливать.

На прощанье мы обняли Норма и смотрели ему вслед, по-детски надеясь, что на этот раз, несмотря ни на что, все сложится иначе. Первые несколько месяцев так оно и было. Норм регулярно звонил, рассказывал про свой шикарный кабинет с видом на реку Чарльз, травил байки о новых коллегах – “вы бы это видели!” – и своей кочевой жизни. Раз в две недели по выходным приезжал из Нью-Йорка нас проведать и вручал Лиле чеки на наше содержание с видом благодетеля, отчего у нее вздувались вены на шее. Мы жили на мамину учительскую зарплату, и лишние деньги были как нельзя кстати, но Лила решительно откладывала чеки про запас, точно белка, предчувствующая неминуемую зимнюю стужу.

Спустя год Норм стал приезжать все реже, и Лиле снова пришлось отвоевывать у него алименты. Однажды я позвонил Норму домой, и оказалось, что телефон отключен. Какое-то время об отце не было ни слуху ни духу, но Лила твердила, что он непременно объявится. “Норм как фальшивый грош, – повторяла она. – Всегда возвращается”. Я не знал, что это значит, но спустя пять месяцев отец действительно объявился, причем не где-нибудь, а в Лондоне. Мне было восемнадцать, через месяц я заканчивал школу. Мне не хотелось в этом признаваться, но в глубине души я надеялся, что Норм приедет на выпускной и своими глазами увидит, каких успехов я добился в его отсутствие.

– Я встретил замечательную женщину, – сообщил он мне. Голос в телефонной трубке звучал холодно и глухо. – Ее зовут Лили, она певица. Мы собираемся пожениться. Я стану ее импресарио.

– Ты женишься? – переспросил я. – Когда?

– Мы еще не решили, – ответил он. – Лили – творческая личность, так что мы, скорее всего, отметим свадьбу в узком кругу – устроим богемную вечеринку где-нибудь на пляже.

– Не думал, что в Лондоне есть пляжи.

Норм натужно рассмеялся.

– Да, пожалуй, ты прав.

– У меня через месяц выпускной, – сообщил я.

– Знаю, – ответил Норм. – Мне ужасно жаль, что не получится приехать. Но раз подвернулась такая возможность, я не мог ее упустить. Надеюсь, ты меня поймешь.

– Конечно, – согласился я, да и что мне еще оставалось. Я уже пожалел, что сам подошел к телефону: если бы вместо меня на звонок ответил Мэтт, он бы просто выругался да бросил трубку. Но Мэтт, едва заслышав, что звонят из Лондона, бросился наверх и заперся у себя в комнате, а у меня на это духу не хватило. Я всегда был податлив, и Норм это знал.

– Как только сможем, тут же прилетим в Штаты, договорились? Мне не терпится познакомить с вами Лили. Я только о вас и говорю.

– Почему ты не позвонил нам, когда уезжал?

Отец вздохнул.

– Все случилось так быстро, – признался он. – Мы только-только познакомились, а Лили уже надо было уезжать, я не мог ее просто так отпустить и полетел с ней. Не успел я оглянуться, как уже живу в Англии.

– Вот как, – только и сказал я.

– Ага, – хихикнул Норм. – Вот так. Передавай мальчикам от меня привет, ладно? И скажи маме, что я вышлю вам денег, как только освоюсь здесь, хорошо?

Я в замешательстве повесил трубку. Лила, которая сидела за столом на кухне и слышала весь наш разговор, отложила кроссворд.

– Если в чем с вашим отцом и можно быть уверенным, так только в том, что с ним ни в чем нельзя быть уверенным, – заявила она.

– Все-таки он мой отец, – насупился я.

– Он как подливка, – примирительно пояснила Лила. – Вкусная, ароматная, но ею сыт не будешь. Ничего от него не жди. Тогда сможешь общаться с ним без обид.

Я кивнул, с трудом сглотнув подступивший к горлу ком. Мама смотрела на меня, упиваясь горечью собственного разочарования, и под ее пристальным взглядом мне хотелось плакать.

Глава 10

В детстве Мэтт походил на ангелочка: соломенные волосы, пухлые розовые щеки и голубые глаза с поволокой, точь-в-точь как у мамы. Я подолгу простаивал у колыбели брата, глядя, как он спит, вдыхал его нежный детский запах и любовался прелестным личиком. Теперь его голова обрита налысо, все руки в татуировках, щеки ввалились, на лице там и сям пирсинг. Мэтт вихрем носится по сцене в драных штанах-карго и потрепанной майке Sex Pistols и поет песни про мастурбацию и групповые самоубийства. Я сижу в глубине зала за столиком с дисками и футболками и смотрю, как беснуется мой младший брат: сегодня вечером его команда, “Думай о ВЕНИСе”, выступает в “Кеннис Кастэуэйс”.

Джед сидел рядом со мной, но минут двадцать назад выбрал одну из танцевавших поблизости полуголых девиц – такое ощущение, что наугад, – угостил коктейлем и в конце концов скрылся с ней в туалете. Джед считает секс с фанатками вознаграждением за верную службу группе. “Думай о ВЕНИСе” выступают в основном перед студентами, гастролируют по Восточному побережью в поисках контракта на запись альбома, а Джед обожает студенток. По крайней мере раньше любил. После смерти Раэля ухаживания за девицами, похоже, уже не доставляют моему другу никакого удовольствия. Джед по-прежнему ходит на концерты, кадрит фанаток, но меня не покидает ощущение, что он делает это бессознательно, словно смотрит на себя со стороны, как на героя телепередачи, и ждет, пока что-то – музыка ли, девицы – зажжет в нем потухший огонь. Едва ли любовь к громкому и буйному панк-року можно счесть добрым знаком, но поскольку Джед все бросил, кажется, будто он приходит и трахается с девчонками лишь в силу привычки или из-за ностальгии по тем временам, когда ему это действительно нравилось. Почему-то дома эта его прострация не так бросается в глаза, а может, я просто привык и не замечаю этого, но когда мы ходим на концерты “ВЕНИСа” и я вижу, как он заигрывает с молоденькими девчушками, а сам витает где-то далеко, словно спит на ходу, я с трудом удерживаюсь, чтобы не схватить Джеда за плечи и не заорать на него: “Очнись!”

Вместо этого я сижу за импровизированным прилавком, разглядываю толпу и напиваюсь на халяву – еще одно, хоть и не такое шикарное, преимущество знакомства с музыкантами. До знакомства с Хоуп я тоже время от времени снимал девиц, но мои скромные успехи ничто по сравнению с подвигами Джеда. Обычно мне приходилось ждать, пока он не выберет себе партнершу на вечер, потому что, когда рядом Джед, на меня никто и не посмотрит. Красота зависит от обстоятельств: без Джеда я кажусь гораздо симпатичнее.

Как и следовало ожидать, через несколько минут подходит девушка с фигурой танцовщицы и миндалевидными глазами и садится на место Джеда. Прямые волосы до плеч выкрашены в обычный светлый цвет (чуть темнее у корней) и расчесаны на прямой пробор. Фигура у девушки – просто загляденье; поза и облегающий топик говорят, что ей об этом прекрасно известно. Как ни печально, но больше ничего и не надо: красивые глаза, крепкая грудь и тонкая талия. Все остальное – лишь приятное дополнение, глазурь на пирожном. Девушке жарко, она разрумянилась от танцев.

– Ку-ку, чувак с футболками, – говорит она.

Это явно приветствие, так что я отвечаю ей в тон:

– Ку-ку, потная чувиха.

Девушка запрокидывает голову и смеется. Я представляю, как она в общаге репетирует перед зеркалом этот жест, который видела в каком-нибудь фильме с Сандрой Буллок.

– Что поделать, – отвечает она, – танцевала, увлеклась. Для меня это уже третий концерт “ВЕНИСа” за год.

В свете клубных прожекторов ее кожа отливает перламутром. Она красива безыскусной красотой, как девушка с какой-нибудь фермы на Среднем Западе; глядя на нее, представляешь себе бескрайние прерии, луга и синее небо, которое отражается в ее глазах. Не так уж и плохо для секса на одну ночь. Я это знаю, поскольку бывали у меня варианты и похуже.

– Можно задать тебе один вопрос? – говорит она.

– Давай.

Мы оба стараемся перекричать Мэтта, который как раз заиграл забойный кавер на “Хочешь, верь, хочешь, не верь”, тему из “Величайшего американского героя”. Это я ему предложил год назад, публика каждый раз в восторге. Тут мне приходит мысль, что, когда вышла эта программа, сидящая возле меня девушка, скорее всего, еще в пеленки писала, и я чувствую себя до смешного старым.

– Что значит “Думай о BEНИСе”?

– А, – тяну я. Меня часто об этом спрашивают. – “Друзей” смотрела?

– Конечно. В школе.

Она придвигается ближе, чтобы я лучше слышал, и демонстрирует грудь в вырезе тонкого топика. Дыхание девушки щекочет мне ухо. Пары алкоголя мешаются с нашим дыханием: чиркни спичкой – воздух загорится.

– Это цитата из одной серии.

Девушка скептически оглядывает группу:

– Они что, фанаты “Друзей”?

– Это хохма такая, – поясняю я.

Во всех таких разговорах наступает момент, когда ты осознаешь: дело в шляпе. Девушка наклоняется ко мне, произносит: “Кстати, меня зовут Джесси”, и я понимаю: вот оно.

– Зак, – отвечаю я, и мы как идиоты пожимаем друг другу руки.

Позже, спустя бесчисленное количество коктейлей, мы медленно танцуем прямо возле моего столика, и если вам нужно лишнее доказательство близящегося секса, то медленный танец под панк-рок – обычно добрый знак. Я пребываю в том блаженном состоянии, когда затуманенный рассудок еще не осознает, что в кишках все бурлит, как в котелке, и ты по-дурацки надеешься, что опьянение развеется, как дым на ветру, не обернется ядовитой горечью бурной ночной рвоты. Джесси прижимается щекой к моей щеке, и я млею от прикосновения ее крепкой груди к моей. И вот уже мы начинаем целоваться – долгие, влажные, откровенные поцелуи возбужденных незнакомцев. Девушка, не скрываясь, трется бедром о мою ширинку, жадно проводит языком по моим губам; кажется, будто громкая музыка оправдывает наше непристойное поведение. В глубине души – укромном уголке, куда еще не успел просочиться алкоголь, – не стихает чувство вины, но почему-то вместо Хоуп я вижу лицо Тамары. Помутившееся сознание не готово разбираться в сложностях этой пьяной измены, так что я решаю пока обо всем забыть. Последствия – понятие для трезвых. Я чувствую себя невесомым, парящим в воздухе из-за выпивки, оглушительной музыки и рук Джесси, закрываю глаза и погружаюсь в приятное забытье.

Группа заканчивает первую часть выступления под бурные аплодисменты, и я чувствую себя, будто ребенок в кинотеатре, когда после сеанса в зале зажигается свет. Без уютного прикрытия в виде громкой музыки и темноты целоваться и обниматься со случайной партнершей как-то неловко. Мы с Джесси возвращаемся за столик и быстренько пропускаем еще по паре рюмок, чтобы возбуждение не угасло за время перерыва, пока команда отдыхает.

Из туалета возвращается Джед, весь растрепанный, в губной помаде, и понимающе кивает, завидев прижимающуюся ко мне Джесси. Придвигает стул себе и своей новой знакомой, высокой брюнетке, похожей на дешевую копию Кристи Тарлингтон.

– Как дела на личном фронте? – интересуюсь я.

– Это у тебя спросить надо, – отвечает Джед, указывая глазами на Джесси, оборачивается и театрально подает ей руку. – Кстати, меня зовут Джед.

Все знакомятся, и Джед подзывает официантку. Та сообщает, что раз у нас теперь гости, придется платить за выпивку.

– Я оставил кошелек в фургоне, – заявляю я.

– Не вопрос, – великодушно соглашается Джед и достает пачку денег. – Я заплачу.

Джесси бросает на меня лукавый взгляд.

– У тебя есть фургон? – спрашивает она.

Вот так оно обычно и бывает. Холодный воздух обжигает лицо, точно пощечина, когда ты, пошатываясь, вываливаешься из клуба и бредешь по Бликер-стрит туда, где припаркован фургон группы. Тебе тридцать два года, вдобавок у тебя есть невеста, а ты все равно забираешься в кузов с раскованной смазливой студенточкой. Она на десять лет тебя моложе, сдает последние зачеты по религиоведению и привычно напускает на себя отработанно-соблазнительный вид. Она захочет быть сверху – ты это чувствуешь – и станет беззастенчиво преследовать собственное удовольствие. Все это неправильно. Даже если бы ты не был помолвлен, все равно ты слишком стар для нее. Но ее кожа нежна, чиста, словно только что выпавший снег, и в тусклом свете уличных фонарей блестит, как атлас. И, несмотря на чувство вины и жалость к себе, ты ощущаешь, как у тебя внутри, точно двойная опухоль, растет отчаянное желание снова стать таким же молодым и здоровым.

В фургоне Мэтта всего два сиденья спереди. В кузове нет ничего, даже окон – чтобы проще было втиснуть всю аппаратуру группы. Джесси забирается внутрь и садится у стенки.

– Включи печку, – просит она.

Двигатель два раза кашляет, потом заводится с громким хлопком, в воздухозаборниках воет, как умирающий зверь, воздух.

– Включи какую-нибудь музыку, – просит дрожащая от холода Джесси.

Я роюсь в кассетах, валяющихся на полу у пассажирского сиденья. Один панк, никакой романтики. От холода я немного протрезвел, и мысль о том, что я в самом деле собираюсь заняться сексом в фургоне со студенткой, кажется мне нелепой. Наконец я нахожу обшарпанный альбом Pink Floyd и ставлю в магнитолу.

Джесси сидит, скрестив ноги, на рифленом железном полу и раскуривает косяк. Протягивает мне сигарету, и я глубоко затягиваюсь. Я уже несколько лет не курил траву, и меня моментально накрывает.

Щиплет горло, бурлит в животе, во рту отдает кислятиной. Я возвращаю Джесси косяк и сажусь напротив нее.

Я не хочу изменять Хоуп в кузове фургона с едва знакомой девицей. Я не понимаю, что происходит у нас с Тамарой, но у меня такое ощущение, будто я обманываю сразу и ее, и Хоуп – разумеется, полный бред, но это так. Да и кто сейчас занимается сексом в фургоне? На дворе давно не семидесятые. Это уже не модно. Я решаю с пьяной уверенностью, что ни за что не стану трахаться в фургоне со студенткой. Но тут Джесси аккуратно откладывает косяк, садится ко мне на колени и целует меня взасос. От нее пахнет клубничной губной помадой, дымом и текилой, и я подкрепляю решение не заниматься с ней сексом тем, что целую ее в ответ. Какое-то время мы целуемся, сталкиваясь влажными языками. Кажется, печка все-таки включилась, потому что Джесси одним отработанным движением стягивает топик и лифчик, и внезапно перед моим лицом оказывается ее изумительная грудь. Вся моя пьяная решимость рушится перед ее восхитительной наготой. Мне совсем этого не хочется, но в итоге я, конечно же, поступаю наоборот. И так всю жизнь. Но тут мне на помощь приходит содержимое взбунтовавшегося желудка: к горлу подкатывает рвотный спазм. Я успеваю отпихнуть Джесси с колен и заблевываю весь пол.

– Блин! – Джесси с визгом шарахается от меня и отползает на заднице к двери фургона.

Я открываю рот, чтобы извиниться, но тут меня снова тошнит. Джесси открывает дверь, кубарем выкатывается наружу и понимает, что забыла одеться.

– Ты в порядке? – спрашивает она, забираясь обратно, однако дверь не закрывает.

Я вяло киваю и протягиваю ей футболку. Девушка быстро ее оглядывает – чистая ли – и натягивает на себя. Лифчику повезло куда меньше; пожав плечами, Джесси бросает его в канаву.

– Тебе помочь? – предлагает она, вылезая из машины.

– Не надо, – отвечаю я, выбираюсь из фургона и вытираю рот рукавом. – Прости, что так получилось.

– Да ладно, не парься, – говорит Джесси, но видно, что ей не по себе, немного противно и хочется поскорее сбежать.

– Я, пожалуй, вернусь в клуб, – сообщаю я, давая девушке предлог уйти.

– А я домой, – с облегчением произносит она.

Я киваю.

– Было круто.

– Ага, – с кривой улыбкой отвечает Джесси.

Для нее я уже превратился в бледное воспоминание, поучительную байку, которую она спустя годы расскажет подружкам за разговором о неудачных гулянках. От этой мысли я мрачнею, чувствую себя никчемным и возвращаюсь в клуб с легкой головой и тяжелым сердцем.

Джед по-прежнему сидит на своем месте, погрузившись в грустные мысли, рядом с ним уже новая красотка. Из колонок оглушительно орет Gin Blossoms, в зале горит свет и режет мне глаза.

– Что с тобой случилось? – спрашивает Джед, когда я наполовину сажусь, наполовину падаю на свободный стул.

– Меня стошнило, – отвечаю я.

– Да я уж чувствую.

Новая девушка, коротко стриженая брюнетка с пирсингом в бровях, достает из кармана мятные конфеты и с улыбкой протягивает мне. Я благодарно засовываю леденец в рот.

– А где твоя подруга? – интересуется Джед.

– Мы расстались.

– Бывает.

Тут девушка засовывает язык ему в ухо, и я уже не существую – впрочем, как и она, хоть она и не подозревает об этом. Мне не остается ничего другого, кроме как, пошатываясь, отправиться за сцену, чтобы сообщить Мэтту, что на второе отделение я не останусь.