Текст книги "Когда я прижимал тебя к груди своей…"

Джордж Гордон Байрон
Когда я прижимал тебя к груди своей…

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2020

Когда надежда мне являлась

Мой сон исчезнул и не продолжался.

Дж. Байрон

Поэт Байрон прожил яркую и творческую жизнь. Его пылкое и смелое сердце всегда стремилось к любви.

Джордж Гордон Байрон родился в Лондоне в 1788 году в семье выходцев из Нормандии, которые пришли в Англию вместе с Вильгельмом Завоевателем и за воинские заслуги были награждены богатыми поместьями. Ко времени рождения будущего поэта семья почти разорилась, хотя в десятилетнем возрасте Джордж стал пэром Англии и получил титул «лорд Байрон».

Мальчик учился в частной школе, в гимназии, но плохо. Няня, читавшая ему псалмы и Библию, принесла ему больше пользы, чем гимназические учителя. Десятилетний Байрон сильно влюбился в свою кузину. Услыхав о её помолвке, он впал в истерический припадок. Перед отъездом в школу молодой лорд снова влюбился – в другую свою кузину. Во время каникул 1803 года он опять влюбился, но на этот раз гораздо серьёзнее, чем прежде – в мисс Чаворт. В грустные минуты своей жизни он нередко жалел, что она отвергла его.

Потом лорд учился в Кембриджском университете. В 1807 году в печати появилась его первая книга – «Часы досуга». Это собрание стихотворений решило его судьбу: выпустив сборник в свет, Байрон сделался совсем другим человеком.

Новаторство Байрона-поэта проявляется в области лирической поэзии, в частности – в любовной лирике. Английская лирическая поэзия к тому времени утратила то ощущение неразрывного единства духовного и плотского начала, без которого любовная лирика не может передать живой голос человеческой страсти. Байрон, напротив, естественно выражает лирические чувства. Чувственный пыл его поэзии не исключает, а предполагает задушевность и глубину. Унаследованное Байроном от просветительского материализма уважение к земному естественному человеку, признание законности всех его природных прав и стремлений, образует идейный подтекст его любовной лирики. В противоположность поэзии реакционного романтизма, где любовь представала как меланхолическое и даже, по самой своей земной природе, роковое и трагическое чувство, любовная лирика Байрона, раскрывает светлый, прекрасный идеал человека.

В основе любовной лирики Байрона – страстно отстаиваемое им право человека на всю полноту этого щедрого земного счастья. Это и послужило основой конфликта Байрона и других литературных направлений и, в конечном итоге, – конфликта поэта и общества.

К художественно совершенным образам байронической лирики относятся: цикл любовных стихов, адресованных Мэри Чаворт, в которую поэт был влюблен в студенческие годы; стихи, обращенные к сводной сестре Августе; цикл стихов, посвященных исторической фигуре Наполеона; поэтический цикл «Еврейские мелодии», написанный на библейские мотивы и одновременно полные отголосков современности.

Основным художественным открытием Байрона стало то, что главным героем своей лирики он сделал собственную душу. Его душевная открытость и искренность поражает.

В личной жизни Лорда Байрона было не все гладко. Он развелся с женой. Леди Байрон отказалась сообщить причины развода, и потому причины эти в воображении публики превратились во что-то фантастическое. В апреле 1816 года Байрон простился с Англией.

В апреле 1819 года он встретился с графиней Гвиччиоли, и они влюбились друг в друга. Байрон жил с графиней вплоть до своего отъезда в Грецию и в это время очень много писал. Спокойная семейная жизнь не избавила Байрона от тоски и тревоги. Он слишком жадно пользовался всеми наслаждениями и полученной славой. Вскоре наступило пресыщение. В это время вспыхнуло греческое восстание. Байрон решился отправиться туда и со страстным нетерпением стал готовиться к отъезду. На собственные средства купил английский бриг, припасы, оружие и снарядил полтысячи солдат, с которыми в июле 1823 года отплыл в Грецию.

Там Байрон заболел лихорадкой, продолжая отдавать все свои силы на борьбу за свободу страны.

В 1924 году на тридцать седьмом году жизни Джордж Гордон Байрон скончался.

Байроном в России начали увлекаться еще при жизни поэта. Это было время расцвета романтизма, и многие поэты, да и не только поэты взяли его на свое знамя. Чаще всего русскими поэтами создавались не точные и буквальные переводы его стихов, а произведения «навеянные», «рожденные по настроению» Байроновских строк. Замечательный переводчик, первый «байронист» России Иван Козлов специально для перевода Байрона изучил английский. Батюшков попросил своего французского друга сделать подстрочник и с него написал несколько строк. Пушкин заинтересовался поэмой Байрона «Гяур» и попытался переводить. Но дальше первых двенадцати строк дело не пошло. Они так и остались неопубликованными в его черновиках.

«Байронический герой» на многие годы вошел в русскую литературу, осмысляясь по-разному по мере того, как шло время и менялось настроение умов.

Вторая половина XX века с развитием школы перевода раскрыла шедевры Байрона как поэта и еще больше сблизила его с нашим обществом.

К Э^*

 
Пускай глупцы с неодобреньем
Над нашей дружбою острят.
Почту я доблесть уваженьем
Скорей, чем пышность и разврат!
 
 
И если так судьба решила,
Что я рожден тебя знатней, —
Не в знатном роде, друг мой, сила,
Ценнее клад в груди твоей.
 
 
Союз живой для нас приятен,
Он не унизит честь мою;
Хоть мой достойный друг не знатен,
Не меньше я его люблю.
 

1802

С.А. Ильин

На смерть кузины автора, дорогой его сердцу

 
Стих ветерок… не тронет тишь ночную;
Зефир в лесах не шевелит листы;
Я на могилу вновь иду родную;
Я Маргарите вновь несу цветы…
 
 
Там прах ее печальный холодеет,
А жизнь давно ль ключом кипела в ней…
Царь тьмы теперь добычею владеет,
Ничто его не избежит когтей.
 
 
Когда б знавал царь грозный сожаленье,
Когда б решенье рок менял свое,
Печальное здесь не звучало б пенье,
И муза здесь не славила б ее…
 
 
Не нужно слез. Ея душа святая
В сиянье дня небесного парит,
И ангелы ее по стогнам рая
Ведут туда, где радость лишь царит.
 
 
Судить ли нам благое Провиденье?
Роптать ли нам в безумии своем?
Нет, никогда! Прочь, дерзкое сомненье,
Я в прах готов упасть перед Творцом!
 
 
Но образ жив ее души кристальной,
Не умерли прелестные черты,
Она – родник моей слезы хрустальной,
О ней мои все лучшие мечты…
 

1802

С.А. Ильин

На расcтаваниe с Ньюстэдтским аббатством

Зачем воздвигаешь ты чертог, сын крылатых дней?

Сегодня ты глядишь с твоей башни;

но пройдет немного лет,

налетит ветер пустыни

и завоет в опустелом дворе.

Оссиан

 
Ньюстэдт, в башнях твоих свищет ветер глухой,
        Дом отцов, ты пришел в разрушенье!
Лишь омела в садах да репейник седой
        Пышных роз заглушают цветенье,
 
 
От баронов, водивших вассалов на бой
        Из Европы в поля Палестины,
Лишь остались гербы да щиты, что порой
        Треплет ветр, оглашая равнины.
 
 
Старый Роберт замолк; не споет больше он
        Нам под арфу воинственных песен;
У стены Аскалонской спит Джон Гористон;
        Смертный одр менестреля так тесен.
 
 
При Кресси спит и Павел с Губертом; они
        За Эдварда и Англию пали.
Вас оплакала родина, предки мои,
        И предания вас воспевали.
 
 
Вместе с Рупертом четверо братьев в бою
        Смело отдали жизнь при Марстоне
За права короля, за отчизну свою
        И за верность законной короне.
 
 
Тени храбрых! Потомок вам шлет свой привет,
        Отчий дом навсегда покидая!
Сохранит он в душе память ваших побед
        Вдалеке от родимого края.
 
 
Светлый взор при разлуке затмится слезой, —
        Но не страха, – слезой сожаленья;
Едет вдаль он, горя постоянной мечтой
        Удостоиться с вами сравненья.
 
 
Не унизит потомок ваш доблестный род
        Ни позорным поступком, ни страхом…
Он, как вы, будет жить, и как вы, он умрет,
        И смешает свой прах с вашим прахом!
 

1803

В.А. Мазуркевич

К Д^*

 
Когда я прижимал тебя к груди своей,
Любви и счастья полн и примирен с судьбою,
Я думал: только смерть нас разлучит с тобою;
Но вот разлучены мы завистью людей!
 
 
Пускай тебя навек, прелестное созданье,
Отторгла злоба их от сердца моего;
Но, верь, им не изгнать твой образ из него,
Пока не пал твой друг под бременем страданья!
 
 
И если мертвецы приют покинут свой
И к вечной жизни прах из тленья возродится,
Опять чело мое на грудь твою склонится:
Нет рая для меня, где нет тебя со мной!
 

1803

А.Н. Плещеев

На перемену директора Общественной школы

 
Где, Ида, слава та, которой ты блистала
В те дни, когда речам ты Пробуса внимала?
Когда могучий Рим в бесславье низко пал,
На место Цезаря он варвара призвал, —
С тобой такая же теперь метаморфоза:
На место Пробуса сажаешь ты Помпоза.
С душою узкою и с узким же умом
Помпоз гнетет тебя надзором, как ярмом.
Гражданских доблестей и тени не имея,
Он тип тщеславного, пустого лицедея.
С шумихой глупых слов он много правил ввел,
Еще неслыханных среди английских школ.
Он педантизм признал системой просвещенья,
И правит, сам себе давая одобренья…
Но жребий роковой, постигший древний Рим,
О Ида, должен быть отныне и твоим:
От всех твоих наук, взамен их процветанья,
Тебе останется, увы, одно названье!..
 

1803

Н.А. Брянский

Эпитафия другу

Αοτηρ πρινμὲν ἔλαπες ἐνι ξωοἶσιν εῷος

Laertius

 
О друг, любимый друг, навеки дорогой!
Как много тщетных слез мы лили над тобой,
Какими стонами тебе мы отвечали
На твой предсмертный вздох, исполненный
                                                            печали!
Когда бы слез поток смерть удержать сумел,
А стон наш – притупить всю ярость смертных
                                                               стрел,
Когда бы Красота тирана – смерть смягчила,
А юность – призрак злой от жертвы
                                                   отвратила, —
Ты, гордость всех друзей, ты жил бы до сих пор
И радовал собой страдающий мой взор!
О, если кроткий дух твой без земного страха
Еще витает здесь, вблизи немого праха, —
В моей душе прочтет такую скорбь твой взор,
Которую б не смог изобразить скульптор.
Не мрамор над твоей могилой роковою —
Живые статуи рыдают над тобою
И не притворная склоняется Печаль,
Нет, Горю самому погибшей жизни жаль.
Пусть плачет твой отец над угасаньем рода, —
Моя печаль сильней и тяжелей невзгода.
Не ты утешишь грусть родительских седин,
Но все же у отца остался младший сын,
А кто ж в моей душе тебя, мой друг, заменит,
Кто дружбой новою былую обесценит.
Со временем отец от слез осушит взгляд,
Утешится в твоей кончине младший брат,
Для всех былая скорбь покажется далекой,
Останется моя лишь дружба одинокой!
 

1803

В.А. Мазуркевич

Отрывок

 
Когда помчится дух мой ввысь, в чертог отцов,
Услышав радостно их долгожданный зов,
И будет пролетать мой призрак чрез поляны,
Иль по откосам гор спускаться сквозь туманы,
Пускай надгробных урн не видит тень моя,
Гласящих, что земле здесь предана земля,
Ни списка дел моих, ни хартии похвальной,
Лишь имя быть должно мне надписью
                                                       прощальной!
Коль именем моим не буду славен я,
Пускай других наград не знает жизнь моя!
Пусть лишь оно твердит о месте погребенья —
В нем иль безсмертие, иль вечный мрак забвенья!
 

1803

В.А. Мазуркевич

Каролине

 
Ужели ты веришь, что мог я взирать
        На слезы твои без волненья
И вздохам твоим безучастно внимать,
        Глубоким и полным значенья?
 
 
Ты горькие, жгучие слезы лила
        Любви и надежды разбитой —
Но грудь моя также теснима была
        Такой же тоской ядовитой,
 
 
И чужды мы были всех мыслей других,
        Уста в поцелуе сливались,
И слезы мои незаметно в твоих
        Обильных слезах растворялись.
 
 
Но щек моих пламень тебя не обжег,
        Ты их охлаждала слезами;
Язык твой назвать мое имя не мог,
        Его ты сказала очами…
 
 
Напрасно ты так изнываешь душой!
        Забудем все прежние грезы,
Ведь память о них принесет нам с тобой
        Одни бесконечные слезы.
 
 
Прощай же, должны мы друг другу сказать,
        Оставь о былом сожаленье,
О счастье минувшем оставь вспоминать,
        Забыть все – вот наше спасенье!..
 

1804

Н.А. Брянский

Каролине

 
Ты говоришь: люблю, но взора твоего
       Вполне спокойно выраженье;
Ты говоришь: люблю, но отчего
       В тебе и тени нет волненья?
 
 
Ах, если бы огнем пылала грудь твоя,
       То было б счастья нам порукой;
Была б ты счастлива со мной, как счастлив я,
       Как я, терзалась бы разлукой.
 
 
Когда встречаюсь я с тобой, – огнем любви
       Мое лицо тотчас пылает,
Но у тебя, мой друг, волненья нет в крови,
       Твой взор на мой не отвечает.
 
 
Про страсть мне говорит один лишь голос твой,
       Мое он имя шепчет нежно, —
Но все же любишь ты любовью не такой,
       Как я – безумно и мятежно.
 
 
Твои уста всегда покрыты словно льдом,
       И, отвечая на лобзанья,
Ответным не горят они огнем,
       Не дышат негою желанья.
 
 
Ужели только слов достойна страсть моя?
        Их звук пустой меня тревожит!
Я с болью чувствую; такая, как твоя —
        Любовь правдивой быть не может!
 
 
Встречаешь ты меня холодностью очей,
       Ты не вздохнешь, со мной прощаясь, —
О, как любовь моя отлична от твоей,
        Как я страдаю, расставаясь!
 
 
Душа моя полна тобой, одной тобой,
        Весь день лишь ты в воображенье,
Когда ж забудусь сном, то вновь перед собой
        Твой образ вижу в сновиденье.
 
 
Тогда уста твои, мой друг, не холодны,
        Они огнем любви пылают,
Прильнув к устам моим, желания полны,
        Мне поцелуй мой возвращают…
 
 
О, если б этот миг еще продлиться мог!
        Увы! обманут я мечтою…
Чу! голос твой! ах нет, то легкий ветерок
        Колышет сонною листвою.
 
 
Когда же наяву, любовию томим,
        Тебя с восторгом обнимаю,
То чувствую, увы, что я к устам моим
        Холодный мрамор прижимаю!
 
 
Но если, холодом сковав твои уста,
        Ты счастье мне всей жизни губишь —
Ты, может быть, разумна и чиста,
        Пусть так!.. – но ты меня не любишь!..
 

1804

Н.А. Брянский

Стансы, написанные в «Письмах итальянской монахини и англичанина Ж.Ж. Руссо, основанных на фактах»)

 
«Прочь, изощренное искусство!
Лги тем, кто слепо верит в чувство,
Осмей тоску сердечных ран,
Они ж оплачут твой обман».
 

Ответ на предыдущее, обращенный к мисс:

 
О, дева милая, напрасно
Так осмотрительно и страстно
Ты бдишь над женскою душой!
Коварной лести изощренья —
Плод твоего воображенья
И призрак, созданный тобой!
Кто восхищенными очами
В прелестный лик хоть раз взглянул,
Тот льстивой речи похвалами,
Поверь, тебя не обманул!
Взгляни хоть в зеркало подоле:
В нем отражен тот идеал,
Что будит зависть в вашем поле,
От нас же требует похвал.
Тот, кто воздаст чистосердечно
Твоей красе хвалу и честь,
Воздаст лишь должное; конечно,
Он скажет правду, а не лесть!
 

1804

В.А. Мазуркевич

Отрывок, написанный вскоре после замужества мисс Чаворт

 
Бесплодные места, где был я сердцем молод,
        Анслейские холмы!
Бушуя, вас одел косматой тенью холод
        Бунтующей зимы!
 
 
Нет прежних светлых мест, где сердце так любило
        Часами отдыхать,
Вам небом для меня в улыбке Мэри милой
        Уже не заблистать.
 

1805

А.А. Блок

Эмме

 
О Эмма! близок час разлуки,
        Пора сказать мечтам прости;
Еще одной, последней муки
        Мы гнет должны перенести.
 
 
Да, страшен этот миг жестокий,
        Судьба велит расстаться нам,
И вы, мой ангел светлоокий,
        Умчитесь к дальним берегам.
 
 
Мы знали счастье, дорогая,
        Мы сохраним его привет,
О старом замке вспоминая,
        Приюте отроческих лет, —
 
 
Где расстилались перед нами
        Долина, парк и гладь озер;
От них наполненный слезами
        Мы оторвать не в силах взор.
 
 
Вот те места, где мы играли,
        Где вы, в тени дерев густой,
На грудь мне голову склоняли,
        Насытясь резвой беготней;
 
 
Где, страстью нежною волнуем,
        С вас мух сгонять я забывал,
Но сам к их смелым поцелуям
        Я зависть тайную питал.
 
 
А вот и он челнок наш скорый,
        Мы в нем носились по водам;
Вот клен могучий, на который
        Взбирался я в угоду вам.
 
 
Те дни прошли, увяла радость,
        И парк и замок опустел…
Где наших встреч веселых сладость?
        Их светлый гений отлетел…
 
 
Как тяжела моя утрата
        Поймет лишь тот, кто пережил,
Когда теряешь без возврата
        Все то, что пламенно любил.
 
 
Не в силах я тот миг печальный
        Без горьких слез перенести,
В нем, как любви аккорд прощальный,
        Звучит последнее прости.
 

1805

Н.А. Брянский

Каролине

 
Когда же скорбь мою могила успокоит,
И дух мой от земли направит свой полет?!
Жизнь в настоящем – ад, грядущее ж удвоит
Всю горечь прошлого ярмом дневных забот.
 
 
В устах проклятий нет; из глаз не льются слезы;
Я не прогнал врагов блаженства моего.
О жалкая душа, ты можешь без угрозы
Лишь сетовать в тоске бессилья своего!
 
 
Но если бы мой взор сверкал огнем кровавым
И с уст лился поток неукротимых слов,
Я б молнии метал в лицо врагам неправым
И гневу б языка дать волю был готов!
 
 
Теперь же тщетно все! И жалобы, и муки
Мучителей моих утешить бы могли;
При виде наших слез в последний час разлуки
Их злобные сердца восторгом бы цвели!
 
 
Но если б даже мы смирилися покорно —
Ликующим лучом жизнь больше не блеснет:
Любовь не принесет утехи благотворной,
Надежда умерла, – одна боязнь живет!
 
 
Когда ж они меня схоронят, дорогая?!
Любви и дружбы нет!.. Лишь горе без конца…
Но если обниму опять в гробу тебя я,
Быть может, там они не тронут мертвеца!
 

1805

В.А. Мазуркевич

Каролине

 
Не подумай, что страстным признаньям в ответ
Я скажу, что любви я не верю твоей;
Лишь взгляну на тебя – и сомнения нет,
Так правдив этот блеск твоих ясных очей.
 
 
Но, любя, не могу не страдать я душой,
Что, как листьям, увянуть любви суждено,
Что промчатся года – будем плакать с тобой
Мы о юности нашей, минувшей давно.
 
 
Что настанет пора – и каштановых кос
Ветерку не придется ласкать на тебе,
И серебряный цвет поредевших волос
Нам напомнит об общей печальной судьбе.
 
 
Вот о чем я грущу, дорогая моя,
Не дерзая на Бога душою роптать,
Что настанет твой час, – и лишусь я тебя,
Что на свете всему суждено умирать.
 
 
Так пойми же причину волнений моих,
Недоверчивый друг мой! Тебя я люблю,
Нет сомнений на сердце моем никаких,
Каждый взгляд твой, улыбку – я жадно ловлю,
 
 
Но настанет черед роковой и для нас,
И горевшие пылкой любовью сердца
Будут спать на кладбище, пока трубный глас
Не разбудит всех мертвых по воле Творца.
 
 
О, так выпьем же чашу блаженства до дна,
Пока льется оно к нам кипучей струей,
Будем пить, пока чаша благая полна
Дивным нектаром нашей любви молодой!
 

1805

Н.А. Брянский

Герцогу Дорсету

 
Дорсет, который в юности со мною
Все тропки в рощах Иды исходил,
Кому, защитник, преданный душою
Я больше другом, чем тираном был,
Хотя обычай грубый в нашей школе
Тебя моей всецело вверил воле, —
Ты, чей удел через немного лет —
И дар богатств, и власти пышный цвет, —
Ты и теперь уж именем прославлен:
Немного ниже трона ты поставлен.
Но это пусть не соблазнит тебя
Презреть науку иль бежать контроля,
Хотя бы воспитатели, любя
Покой и лень, во всем тебе мирволя,
Боясь обидеть знатного сынка,
Чья власть в грядущем будет велика, —
На герцогские шалости смотрели
Сквозь пальцы и бранить тебя не смели.
 
 
Когда же юных паразитов рой,
Которым был не ты, – кумир златой
(И в юности, на самом дней рассвете,
Готовы льстить рабы дрянные эти), —
Когда они внушать тебе начнут,
Что почести одни тебя лишь ждут,
Что ты к величью избран от рожденья,
Что лишь глупцы корпят в тисках ученья
Над книгами, что благородный дух
К морали общей может быть и глух, —
Не верь: они влекут на путь позора,
Честь имени ты с ними сгубишь скоро!
Нет, обратись к немногим тем друзьям,
Которых в Иде ты узнал сызмала,
Иль, если даже не найдешь и там
Таких, чья смелость правду бы сказала
И осудить дурное все дерзала, —
Спроси свое ты сердце: пусть гласит
Оно, как твой советник и свидетель;
Оно тебе, мой мальчик, верный щит,
И верю, – в нем таится добродетель.
 
 
Да, за тобою долго я следил;
Но рок зовет: я осужден к уходу…
В твоей душе я силы находил,
Которые, созрев, людскому роду
Благословеньем были б. Ах, я сам
Дик по природе, слишком горд, упрям;
Я безрассудства, точно, сын любимый;
Но если так во многом грешен я, —
Пусть это все падет лишь на меня,
Пусть я один паду, неукротимый;
Но все ж ценить умею я вполне
Те доблести, которых нет во мне.
 
 
Достаточно ль – меж прочими сынами
Могущества, на краткий час блеснуть,
Как метеор, украсив именами
Страницы пэрства, жизненный свой путь
Отметив только спесью перед нами?
Такому общий жребий рок сулит;
При жизни знатен, а в гробу забыт,
Не отличен от смертного простого
Ничем, как только камнем гробовым
С гербом полуразрушенным над ним,
Да свитком геральдическим, чье слово
Напыщенно, но пусто. Так спит лорд,
Безвестен, нем, хоть именем он горд;
Так мирно спят могилы средь забвенья,
А в них – тела, безумства, прегрешенья
Тех, чей отмечен в летописях род,
Хоть запись ту едва ли кто прочтет.
 
 
Хотел бы я, хоть в будущем далеком,
Пророческим тебя увидеть оком
Меж мудрецов и добрых, в их среде;
Хотел бы, чтоб в успехе неустанном
Талантом ты блистал, не только саном,
И чтоб ты был прославленный везде,
Пороком не запятнан ни единым,
Фортуны не любимцем – лучшим сыном!
 
 
Взор обрати в анналы прежних лет:
Блистателен твоих там предков след.
Один, хоть царедворец был известный,
Жил, как достойный человек и честный,
И, – о хвала! – подвинул он вперед
Родную драму, твой прославив род.
Другой умом меж всей был славен знати, —
И при дворе, и в войске, и в сенате;
В бою отважный, Муз любимец, он
Во всех делах был блеском окружен.
Средь мишуры сверкал он величаво, —
Всех принцев – гордость, всех поэтов —
                                                        слава.
Таких великих предков ты имел,
Храни же славу их великих дел,
Старайся унаследовать, по праву,
Не только имя предков, но и славу!
 
 
Но близок час; дни краткие бегут.
И я покину тесный тот приют,
Где радости я видел и печали;
Мне бой часов гласит, что надо мне
Покинуть кров, где душу в тишине
Надежда, мир и дружба утешали;
Надежда пестрой радугой цвела,
Минут летящих крылья золотила;
Душевный мир тревога не мутила
О днях грядущих, полных бед и зла;
А дружба детства, – о, зачем так кратко
Дано любить, когда так любят сладко!
Прости, прости!.. Но полно, – силы нет
Всем милым сценам посылать привет.
Изгнанник так, отчизну покидая,
Приветствует тот берег, где он рос,
И землю даль скрывает голубая,
И взор немой печален, но без слез,
Прощай, Дорсет. Не жду участья к горю
В душе, столь юной, как твоя, – о, нет!
В тебе уж завтра, чуть лишь встретишь зорю,
Моей сотрется памяти весь след.
Быть может, мы в грядущем, в полной мере
Созрев, с тобой в одной сойдемся сфере;
В сенате, в преньях, наряду с тобой
Подам и я, быть может, голос свой,
И мы сидеть с тобою будем рядом,
Встречаясь лишь холодным, чуждым взглядом;
И буду я тебе ни враг, ни друг,
Твоих не зная радостей и мук;
Не предаюсь я радостной надежде
С тобою вспомнить все, что было прежде;
Не буду снова близок я с тобой
И лишь в толпе услышу голос твой;
Но, если чувств своих я не умею
Иль, может быть, не должен утаить,
То, – до конца дай песню мне излить, —
Надеюсь я, уверенность лелею,
Что ангел твой хранитель вознесет
Тебя во славе, как высок твой род.
 

1805

Н.А. Холодковский