Текст книги "Паризина"

Джордж Байрон
ПАРИЗИНА

I

 
То час, когда из-за ветвей[1]1
  «Первая строфа была напечатана, с музыкой, несколько времени тому назад; первоначально она предназначалась для Лары» (Прим. Байрона).


[Закрыть]
Трель соловья дрожит звончей;
То час, – когда так звучно-тих
Влюбленный шепот уст младых;
И тихий ветр, и плеск волны
Для слуха чуткого полны
Какой-то музыки живой,
И каждый цвет блестит росой,
И в небе звезд сверкает рой,
И синева воды темней,
И гуще мрак в сени ветвей,
И дымкой свод небес одет.
То – полумрак, то – полусвет…
То час, как под закат дневной,
Прозрачной мглою заревой
Все будто флером обвито;
То час, пока еще луной
Мерцанье сумерек не вовсе залито!
 

II

 
Но не затем, чтоб слушать водопад
Прокралась Паризина из палат;
Не с тем, чтобы глядеть на свод ночной
Синьора бродит в тишине немой,
И в княжеской беседке Эстов – вряд
Она цветов в себя вдыхает аромат.
И жадно слушает не соловья она,
Хоть трепетного вся внимания полна,
Как будто сказке слухом отдана…
Вот шум шагов за чащею ветвей:
Бледнеют щеки… сердца стук слышней…
Вот в шелесте листов речь ясно раздалась…
Кровь снова прилила, и грудь приподнялась!
Еще минута… близок срок…
Прошла – и он у милых ног.
 

III

 
И что для них весь мир кругом
С его движеньем, ночью, днем?
Вся жизнь и неба и земли
Для них ничто в блаженный миг;
И чужды, будто в гроб сошли,
Они всему: вблизи, вдали
Кругом… как будто кроме их
Нет на земле других живых.
И дышат, и живут они
Один другим – за всех одни!
Их вздохи самые таким
Полны блаженством, что разбить
Оно безумием своим
В груди могло бы сердце им,
Когда б не краткий длилось миг.
Опасность, страх, позор, вина, —
Ничто не возмущает их
Тревожно-сладостного сна.
И кто ж из нас, кто страсти знал, —
Иль медлил, или трепетал
В подобный миг, иль думать мог
О том, что краток счастья срок?
Увы! и так оно пройдет
Скорей, чем мысль родится в нас,
Что быстротечен счастья час,
Что светлый сон уж не придет.
 

IV

 
И медлен, и тосклив их взгляд:
Они спешат и не спешат
Преступных радостей приют
Покинуть. Тщетны клятвы их
И обещанья встреч других:
Грызет их мука, словно тут,
Теперь – разлуки вечной миг!
Объятья, вздохи без конца…
Хотят, как будто навсегда
Сковавшись, замереть уста…
Ее прекрасного лица
Прозрачный очерк весь облит
Сияньем неба заревым:
И небо – Паризина мнит —
Греха их не отпустит им.
A с неба строго так глядит
Судьею каждая звезда!
Объятья, вздохи без конца
Их приковали б навсегда
К свиданья месту… но давно
Ждет Паризину сень дворца.
Урочный час – и суждено
Расстаться им: в груди с тоской,
С боязнью мрачно-ледяной,
Со всем, что следовать должно
За грешным делом, за виной.
 

V

 
Уходит Уго, чтоб искать
На ложе одиноком сна
И по чужой жене сгорать
Греховным жаром; a она
Главу преступную должна
К груди супруга приклонить…
Но сон ее – горячки сон,
Греховных чувств исполнен он:
Их обличает жар ланит.
Она в забвеньи страстных грез
Лепечет громко имя то,
Которого бы ни за что
И шепотом не произнес
Ее язык при свете дня.
Супруга жмет к груди она,
Полна мятежного огня…
A он, объятьем пробужден,
Блажен мечтою, – грезы сна,
И страстный вздох, и неги стон
Душой готов благословить
И слезы умиленья лить
О том, что и во сне жена
Ему так страстно предана.
 

VI

 
Он к сердцу спящую прижал
И ловит смутный шепот слов,
И слышит… Что ж затрепетал
Князь Адзо, будто услыхал
Архангела последний зов?
И прав он… Приговор страшней
Ему едва ли прозвучит
И над могилой, как из ней
Глас судии ему велит
Восстать, чтоб век уже не спать
И перед вечный трон предстать.
Да, прав он… Мир его земной
Единым звуком весь разбит:
Невнятный лепет речи той —
Ее вина и Адзо стыд!
И чье же имя?..
Раздалось
Оно в ушах, как страшный стон
Волны, которою разбит
Челнок, и путник, на утес
Заброшенный, вновь погружен
Навеки в хлябь морских валов
И не воротится… Таков
Удар, который нанесен
Тем именем душе его…
И чье же имя?
Про кого
Не мог бы грезить даже он!
То имя – Уго… сына той…
Любимой прежде… Сын родной,
Плод страсти, плод мятежных лет,
Минувшего живой упрек,
Грех юных дней, когда увлек
Он сердце Бьянки и обет
Безжалостно нарушить мог,
Обет, когда-то данный ей, —
Доверчивой в любви своей.
 

VII

 
Кинжал извлек он из ножен,
Но трепетно в ножны опять
Сталь хладная опущена…
Ее убить не в силах он!
Пусть недостойна жить она,
Но – так прекрасна!.. И притом,
Она с улыбкой тихим сном
Забылась. Он не разбудил
Ее… a только устремил
На спящую он взгляд такой,
Что если б, пробудясь от сна,
Взгляд этот встретила она,
Ее оледенил бы он
На вечный, беспробудный сон.
У князя по челу течет,
Густыми каплями блестя
При свете лампы, хладный пот.
Она ж замолкла. Но хотя
Теперь беспечно спит она,
A жизнь ее изочтена!
 

VIII

 
Заутра же – допрос. Вины
Клятвопреступницы-жены
Улики хочет он собрать,
И от придворных слышит сам
Все, что страшился он узнать:
Свой несомненно-явный срам…
Себя одних хотят спасать
Ее сообщницы. Боязнь
Велит им все – вину, и казнь,
И стыд – лишь на нее слагать.
Утаек нет. До мелочей
Раскрыто все, чтоб был верней
Рассказ; и больше ничего
Душе измученной его
И слуху не осталось ждать,
И чувствовать, и узнавать…
 

IX

 
Он не из тех, перенести
Чтоб мог отсрочку мщенья… Вот
В совета зале, посреди
Вельмож, воссев на трон, зовет
Чету преступную на суд
Владыка рода Эстов. Их
Обоих скованных влекут.
Так оба юны; так из сих
Виновных дивно хороша
Одна… и как, Спаситель мой, —
Какой судьбой,
В цепях и тяжело дыша,
Перед отцом здесь сын родной
Стоит, как пред судьей?
Пред властелином Уго здесь;
И гнев его изведать весь
И слышать приговор
Из уст отцовских должен он…
Но пусть защиты он лишен
И пусть в цепях… До этих пор
Его язык был нем, a взор
Лишь гордый выражал укор.
 

X

 
Тиха, безмолвна и бледна[2]2
  «Я послал за Мармионом, потому что мне пришло в голову, что есть сходство между Паризиной и подобной же сценой во 2-й песне Мармиона. Я опасаюсь, что сходство в самом деле есть, хотя раньше я об этом вовсе не думал и едва ли мог желать подражать неподражаемому произведению… Я дополнял свой Рассказ выпиской из Гиббона, которая естественно приводит к подобной сцене; но все-таки это представляется мне не совсем удобным», – писал Байрон Муррею 3 февраля 1816 г. Сцена в Мармионе Вальтера Скотта, о которой идет речь, изображает появление Констанции Беверлей перед конклавом:
Спокойно взор ее сиялИ твердость духа выражал.И недвижима, и бледна,Стояла пред судом она,И только чуть заметный вздохВ ней обнаружить чувство мог.Так изваяньем восковым,А не созданием живымКазалась взорам всех она,Безмолвна и как смерть бледна.  (Перевод П. О. Морозова).


[Закрыть]
Перед судом стоит она…
Как взгляд очей ее живых,
То говорливых, то немых
И неги полных, вдруг поблек!..
Еще вчера, горя огнем,
Своих лучей блестящий ток
Он разливал на все кругом.
Еще вчера свое копье
Готов был каждый за нее
Из знатных рыцарей сломать,
Когда б лишь взором повела…
Еще вчера перенимать
Ее улыбки, тон речей
Готова каждая была
Красавица, чтоб подражать
Владычице своей.
Когда б в очах ее печаль
Туманной влагой разлилась,
Наверно не одна бы сталь
Для отомщенья извлеклась
Тому, кто взор ее в те дни
Мог омрачить хотя на миг.
A ныне кто она для них,
Кто ныне для нее они?
Теперь – властна ль она велеть?
Возможно ль им на зов лететь?
И равнодушны, и молчат
Они, и клонят долу взор,
Сложивши руки, иль таят
Вражду, презренье и укор
В движеньи губ, в усмешке злой…
О, Паризина! Вот твой двор!
A он, a тот… избранник твой,
Чей меч недавно ждал одних
Полувелений глаз твоих…
Он, кто, – свободен будь на миг, —
Твою свободу б искупил
Иль в битве голову сложил?..
Жены отца любовник, он, —
Так, как и ты, обременен
Цепями тяжкими, – не зрит,
Как влага слез твой взор мутит, —
Слез, проливаемых тобой
За жребий друга, не за свой…
И веки нежные твои,
По коим тонкие ручьи —
Извивы жилок разлились
Всей темной синевою струй,
Маня уста на поцелуй,
Как будто налиты свинцом,
Не осеняют – давят взгляд:
Под ними слезы лишь кипят
И накипая – бьют ключом.
 

XI

 
И он… он плакал бы о ней,
Без этих сотен глаз людских,
Следящих зорко их двоих…
Но тут, перед толпой людей,
Его печаль, – как ни была
Тяжка, – как будто замерла!
И сердца Уго тайных мук
Не выдал ни единый звук…
Лишь на нее одну взглянуть
Боится он, чтоб не вздрогнуть.
Воспоминанья прожитых
Мгновений… преступленье их…
Любовь их… правый гнев отца,
Проклятье всех людей честных…
Казнь здесь – и в небе суд Творца…
Ее погибель и позор!..
На смертно-бледное чело
Подруги хоть единый взор
Как мог бы ныне кинуть он?
За все им сделанное зло
В нем грозно поднялся б укор
И вылился в ужасный стон.
 

XII

 
И начал князь:
«Еще вчера
Был горд я сыном и женой;
Сегодня с утренней зарей
Мой сон рассеян. До утра,
До завтра не пройдет, – ни той
И ни другого у меня
Не будет. Жизнь свою до дня
Кончины буду я влачить
Один… Да будет, так и быть!
Здесь никого, – уверен в том, —
Нет, кто б иначе поступить
На месте мог моем.
Союз разорван… и не мной…
Опять скажу я: так и быть!
Внемлите ж суд правдивый мой:
Тебя священник, Уго, ждет;
Затем – за грех расчет.
Ступай, молися небесам!
Быть может, и прощают там;
Но места нет обоим нам
Здесь на земли,
Где б вместе дв

...

конец ознакомительного фрагмента