Текст книги "Братья по оружию или Возвращение из крестовых походов"

ГЛАВА II

Возвратимся теперь к Артуру. Он был сыном Готфрида из династии Плантагенетов, старшего брата Иоанна Безземельного. Нам трудно без долгих отступлений объяснить, почему английские бароны предпочли самозванца законному наследнику. Достаточно сказать, что Иоанн царствовал в Англии и владел многими землями во Франции: Нормандией, Пуату, Анжу. Своему племяннику он оставил только Бретань, да и то лишь потому, что земля эта принадлежала его матери.

Артура возмущало собственное бесправие. Негодуя, он наблюдал, как его милый дядюшка распоряжается чужим добром. Воспитанный при французском дворе, он не переставал умолять Филиппа, на руках которого умер его отец, о помощи в восстановлении законных прав. Но недостаток в средствах, равно как и боязнь прогневить влиятельнейших баронов, поддерживающих

самозванца, мешали Филиппу выполнить просьбу Артура. И вот наконец представился случай, давно ожидаемый монархом.

Преданный ежедневным распутствам, Иоанн, увидев однажды Изабеллу Ангулемскую, невесту Гюга ле Брюна Люцина, графа Ламаншского, приказал ее похитить. Бароны, возмущенные такой дерзостью, прибегли к защите Филиппа, требуя наказать этого сластолюбца за оскорбление. Многие из них открыто взбунтовались против Английского короля, и, переметнувшись на сторону Артура, готовы были признать его своим законным государем. Артур привил их предложение и обратился к Филиппу с просьбой дать ему кавалерию. Французский король, хотя и предвидел все трудности этого опасного предприятия, все же не мог не воспользоваться случаем и с готовностью согласился на просьбы молодого принца. Артура возвели в звание рыцаря. Церемония была великолепна. По окончании ее Филипп произнес речь:

– Храбрые рыцари и благородные бароны Анжу и Пуату! Согласившись избавить вас от тиранства самозванца, присвоившего себе власть, даю вам законного государя. Любите его так, как любите собственного сына. Будьте ему верны. Артур – ваш законный государь: он сын Готфрида, старшего брата Иоанна, и власть принадлежит ему по праву. Итак, я, Филипп, французский король, стоящий надо всеми вами, приказываю воздать должные почести вашему государю и повелителю.

Каждый из баронов двух этих провинций по очереди преклонили колена пред юным принцем. Они произнесли присягу. Видя у своих ног этих храбрых рыцарей, Артур несколько растерялся. Покраснев, он поднял каждого за руку и поцеловал.

– Теперь, благородные бароны, – торжественно продолжал Филипп, хочу сообщить, что я, хотя и не сомневаюсь в вашей смелости, намерен всячески содействовать своему родственнику. Объединив наши усилия, мы, несомненно, одержим победу, изгнав этого самозванца Иоанна с его шайкой из Анжу, Пуату и Нормандии. Итак, мой юный рыцарь, слово за вами: выбирайте, кто из моих подданных будет вам более полезен. Но не забывайте при этом, что вам нужны не просто храбрые воины, – храбрость у всех одинакова – а те, чьи поместья находятся ближе к месту сражения, и те, у кого больше сил.

– Раз уж вы столь великодушны, что позволяете мне сделать свой выбор, то первым, кого я назову, будет Гюи де Кюсси, – ответил Артур.

– Согласен. Я тотчас пошлю в его замок гонца с приказом собрать войско и явиться сюда. Думаю, все это не займет слишком много времени. А сам, между тем, соберу всех баронов графа Танкервильского, чтобы отдать их под начало Гюи де Кюсси. Но кого еще вы выберете?

– Гуго Дампьерского и сира де Боже, если, конечно, они не возражают.

– Я одобряю ваш выбор. Это достойные люди и храбрые воины, – сказал король. – А что вы сами на это ответите, господа?

– Я всегда рад вступиться за правое дело, – отвечал Гуго Дампьерский. – Но мне нужно дней двадцать, чтобы собрать своих вассалов и привести в порядок войско, после чего я немедленно явлюсь в Тур защищать нашего принца.

– Надейтесь и на меня, сир Артур, – произнес граф де Невер. – Герваль де Донзи протягивает вам руку – руку друга. И пусть меня назовут изменником, если я через двадцать дней не приведу в Тур сотню рыцарей. Вот все, .что я вам скажу.

Окрыленный поддержкой столь влиятельных людей, Артур сердечно поблагодарил их за готовность помочь. Филипп же тем временем диктовал письмо к де Кюсси, призывая его в Париж и требуя собрать войско, какое только он сможет, чтобы быть в полной готовности, если, конечно, храбрый рыцарь намерен вступиться за права Артура.

Между тем в огромном зале дворца собралось духовенство. Архиепископ Реймский и епископ Парижский молча сели в свободные кресла.

– Вы прибыли слишком поздно, почтенные отцы, – мягко укорил их Филипп. – Церемония окончена, и совет вот-вот разойдется.

Они ничего не ответили государю, лишь что-то тихо шепнули друг другу да обменялись беспокойными взглядами. Судя по всему, их привело сюда вовсе не желание присутствовать на церемонии, а какое-то другое, куда более важное дело. Еще через несколько минут вошли два монаха: черты лица, одежда, манера держаться – все выдавало, что они итальянцы. Филипп, диктуя послание, склонился над писарем, а потому и не заметил, как они появились. Сколь же велико было его удивление, когда он услышал произнесенное на латинском языке проклятие – себе и всему королевству.

– Клянусь Святой Девой! – воскликнул Филипп. – Это невероятная дерзость! Кто осмелился возложить проклятие на мое государство?

Архиепископ Реймский, побелев от страха и беспокойства, ответил тихо, но достаточно отчетливо:

– Наш святейший отец, папа Иннокентий, не сумев кротостью добиться вашего послушания, решился на строгие меры. Как добрый отец частенько бывает обязан…

– Как! – вскричал король громовым голосом. – И вы смеете мне говорить такое? Вывести этих людей, – приказал он своей страже, указывая на итальянцев. – И если они откажутся выйти в дверь, то вышвырните их в окно! Хотя нет… Они всего лишь презренные исполнители… Ладно, обращайтесь с ними вежливо, но уберите их с глаз долой. А теперь, архиепископ, ответьте мне: как могли вы согласиться с такой дерзостью, с тем оскорблением, которое нанес мне папа Римский?

– Что же я мог возразить, государь? – униженно оправдывался архиепископ.

– Что вы могли возразить? – задохнулся Филипп от возмущения. – А не правильнее ли спросить, что вы должны были делать? Ладно, отвечу, коль вам невдомек: защищать французское духовенство, поддерживать права короля, а не потакать капризам нашего честолюбивого прелата. Он чересчур возомнил о себе, полагая, что вся власть принадлежит ему одному. Не будет этого! Пусть распоряжается в собственной епархии – вот его дело. А вам я вот что скажу: я вовсе не призываю противодействовать ему во всем, но повинуйтесь ему и законных повелениях, а не в стремлении превысить свои права. Именно это вы могли и должны были сделать! И, клянусь Богом, вы горько раскаетесь, что поступили иначе!

– Но, государь, – начал было епископ, – папа Римский, наш святой отец…

– Отец? – гневно прервал его Филипп. – Разве отец отбирает права у своих детей? Скажите лучше, что он – жестокосердный отчим, желающий лишить детей моей второй жены их собственного наследства. А теперь выслушайте меня, французские прелаты, а особенно вы, архиепископ Реймский. Не вы ли на совете в главном синоде торжественно подтвердили мой развод с Ингельборгой?

– Справедливо, государь, – сказал архиепископ. – Я его подтвердил, но…

– Но! – передразнил король. – Никаких «но», государь мой! Я не намерен выслушивать теперь возражения. Я знаю одно: вы объявили развод! И у меня есть свидетельство, подписанное вами собственноручно – этого мне достаточно. А вы, епископ Парижский, и вы, епископ Сакссонский?.. А все остальные? Разве хоть на секунду вы усомнились тогда в законности этого акта? – продолжал он, переводя взгляд с одного на другого.

Все молчали, поскольку каждый из них способствовал разводу, свершившемуся несколькими годами раньше. Филипп продолжал:

– Итак, клянусь всемогущим Богом, в ваших же интересах отстоять вынесенное вами решение, и вы его отстоите! Если же вы ошиблись, то вам и сносить наказание, а не мне и не той, которую я люблю больше жизни. И коль найдется во Франции хотя бы один епископ, , не соглашавшийся с общим решением, то пусть он и соблюдает обряды отлучения, раз уж ему так хочется, но только и пределах собственной епархии. А вас я хочу предупредить: если хоть кто-то из вас, подписавших определение, епископ или аббат, вздумает последовать этому примеру, то я выброшу его из епархии, лишу земель и поместьев, звания и богатства, и выгоню навсегда из своего государства. Запомните это хорошенько и не забывайте никогда! Клянусь, я выполню данное слово, и это так же верно, как то, что я король! Бароны и рыцари! – объявил он, вставая. – Заседание совета закончено.

И вышел из зала, сопровождаемый Артуром и большей частью баронов.

ГЛАВА III

После отъезда из замка графа дю Монта де Кюсси предался грустным размышлениям. Бесчисленные вопросы, на которые он тщетно пытался ответить, роились в его мозгу. Когда он снова увидит Изидору? Но забудет ли она его? Будет ли верна ему всю жизнь? А если она и сохранит для него свое сердце – что тогда? Эти его раздумья были прерваны приходом пустынника. Де Кюсси чрезвычайно обрадовался неожиданному визиту человека, которого он не без основания считал своим спасителем, бросился навстречу и, подав руку, помог подняться по лестнице.

– Милости прошу, святой отец! – пригласил он. – По какому случаю вы посетили мое жилище. Мимоходом ли заглянули сюда, или собираетесь погостить у меня несколько дней?

– Я пришел удостовериться, живы ли вы, – отвечал старец, – и не пресекло ли какое-нибудь новое безрассудство нить вашей жизни.

– Нет, пока нет, – рассмеялся рыцарь. – И я чрезвычайно счастлив, что вижу вас у себя. Я тотчас же прикажу подать завтрак.

– Спасибо, – поблагодарил отшельник, – пусть мне принесут салат и чашу воды.

– Как, добрый пустынник! Даже после столь долгого и утомительного путешествия вы все же отказываетесь от более основательной пищи?..

– Пусть подадут мне то, что я просил. Никакой иной пищи я не признаю. Я не из числа тех, кто наслаждается, пожирая мясо невинных животных.

Рыцарь велел слугам выполнить просьбу старца, а сам завел разговор с ним о своей несчастной любви и попросил совета, как ему действовать дальше. В это время доложили о приезде королевского гонца. Де Кюсси согласился его принять. Вошел гонец и, вежливо поклонившись, передал рыцарю письмо короля.

Дождавшись, когда он уйдет, де Кюсси поспешно распечатал пакет и прочел следующие строки:

«Моему верноподданному, любезному сиру

Гюи де Кюсси.

Решившись помогать Артуру Плантагенету, Бретаньскому герцогу и моему родственнику, в справедливой и законной войне против Иоанна Анжуйского, называющего себя королем Английским, я обещал своему крестнику, что приложу все усилия, чтобы склонить вас на его сторону. Итак, я прошу вас, как только король может просить, собрать немедленно ваших вассалов, рыцарей, оруженосцев, солдат – словом, всех, кто может владеть оружием, – и прибыть с ними в Париж. Мы с Артуром будем ждать вас. Сроку на сборы даю вам десять дней, считая от нынешнего числа. В случае необходимости можете воспользоваться наемными войсками. Это письмо послужит вам разрешением на получение государственного пособия для оплаты наемников.

Писано в Париже, в среду, накануне Рождества Богородицы, покровительству которой мы вас вручаем».

Король.

Искренней радостью светились глаза молодого рыцаря, пока он читал послание короля. Но вот последняя строчка была прочтена, и настроение де Кюсси снова ухудшилось. Он не мог не понимать, что подобное предприятие ему не по карману: для исполнения воли короля требовалось немало денег, а у него не было ни гроша. Рука, в которой он сжимал письмо, безвольно опустилась.

– Проклятая нищета! – вскричал он с досадой, забыв о присутствии пустынника. – Передо иной открываются такие возможности для завоевания счастья почестей и любви, а у меня нет ни монеты, чтобы снарядить свою свиту, в рубище возвратившуюся из Палестины:

– Вы так огорчены, сын мой! – сказал пустынник. – Что вас встревожило?

– Еще бы! Дорога надежд, подвигов и славы открыта передо мной, а я не могу ступить на нее. И виной всему – проклятая бедность, эта непреодолимая преграда, которая всегда стоит на моем пути. И видя, что счастье было почти у меня в руках… Да что говорить! Прочтите это письмо, добрый пустынник, и сами все поймете. От себя же могу добавить, что вместо войска, требуемого королем, я могу выставить только десять человек, да и те – пешие, без оружия, ничем не снаряженные. Мне стыдно возглавить такое войско!

– Не стоит отчаиваться, сын мой, – сказал старец спокойно. – Иногда следует пожертвовать немногим, чтобы приобрести все. Будьте умеренны в расходах: чтобы поддержать вас и вашу свиту до сражения, нужно не много денег. А в бою вы докажете, что не богатство побеждает, а храбрость.

– Не много денег! – повторил де Кюсси печально, я говорил уже вам: у меня нет их совсем.

– Значит, надо продать что-нибудь, и у вас будет нужная сумма. Например, этот вот перстень, сияющий на вашем пальце…

– Нет, никогда! Лучше мне лишиться руки, чем этого перстня. Когда я отправлялся в Святую землю, он был подарен мне храбрым и благородным человеком, графом Танкервильским. Надевая его на палец, добрый граф благословил меня и напутствовал мудрыми советами, которым я стараюсь следовать и по сей день. И хотя, как вы слышали, смерти разлучила нас, я и за золотые горы не расстанусь с этой драгоценностью.

– Я знаю одного ювелира, который заплатил бы хорошие деньги за эту вещицу, но коль вы отказываетесь ее продать, то и говорить не о чем.

– Ни за какие сокровища! Но вот что я вспомнил: у меня есть прекрасный изумруд, купленный когда-то у еврея. Надеюсь, вас не затруднит, почтенный отец, показать его ювелиру, и, если камень ему понравится, попросите прислать деньги как можно скорее.

Пустынник согласился на это предложение и, немного передохнув, отправился в обратный путь. Едва он скрылся из виду, как де Кюсси пригласив к себе Жоделля, приказал ему собрать и привести в замок двести человек, которыми тот прежде командовал. Жоделль повиновался с радостью, поскольку это распоряжение полностью соответствовало его тайным замыслам.

Не прошло и трех дней, а он уже снова вернулся в замок с докладом, что товарищи его здесь и готовы служить под знаменами столь благородного и храброго рыцаря как де Кюсси. Смотр войска был назначен на тот же день, и де Кюсси в сопровождении оруженосца и пажа отправился на опушку леса, где были собраны наемники. Сомкнув ряды, они стояли в таком порядке, что издали даже опытный глаз рыцаря обманулся: только подъехав ближе, он смог разглядеть, что лишь некоторые из них были в латах или в кольчугах, основная, же масса этих свежеиспеченных солдат одета была во что попало. Представив, что с таким «войском» ему придется явиться к Филиппу, де Кюсси впал в отчаяние.

Но случилось то, чего он никак не ожидал, и что должно было существенно поправить его дела. В то время, как он осматривал свое оборванное войско, тропу пересек пожилой человек, который вел за собой осла, навьюченного мешком. Судя по всему, этот крестьянин направлялся в замок.

– Что везешь ты в Кюсси-Магни, добрый человек? – остановил его рыцарь.

– Песок для владельца.

– Песок? Клянусь Богом, это небесный дар! Нам он пригодится для чистки заржавленного оружия. Но для чего же так много? И не ошибся ли ты адресом, мил человек?

Крестьянин подмигнул лукаво и, приблизившись, шепнул на ухо:

– В этом мешке тысяча марок серебра.

– За что и от кого эти деньги?

– Святой пустынник Бернард посылает их сиру де Кюсси. Мне он сказал, что это плата за изумруд.

– Похоже, наши дела идут на поправку! – обрадовался рыцарь. – Гуго де Бар, поезжай скорее в Верной, а ты, Эрмольд де Марей, мой верный паж, отправляйся в Жизор. И пришлите ко мне всех оружейников со всем снаряжением, какое у них найдется. Тысяча марок серебра! Клянусь Богом, у меня будет прекрасное войско!

ГЛАВА IV

В одну из ветреных мрачных ночей по тропинке, пролегающей через Сен-Манденский лес, шел человек плотного сложения, завернутый в длинную епанчу. Его сопровождал мальчик, освещавший дорогу факелом, который от сильного ветра в любую минуту готов был погаснуть.

– Не сбились ли мы с пути? – испуганно спрашивал толстяк. – Помоги господи, я не хотел бы погибнуть в этом лесу.

– Не беспокойтесь, сир, – отвечал мальчик. – Я знаю дорогу так хорошо, что, и закрыв глаза, проведу вас.

– Ладно, коль так. И все-таки мне жутко. Я не люблю ночной лес дьявол силен во мраке. А кроме того, есть и другие опасности.

Говоря это, он налетел и темноте на пень, лежавший поперек дороги. Он споткнулся и упал бы, если бы не ухватился вовремя за плечо мальчика.

– Мерзкие пни да коряги! Да будут прокляты они в этом и будущем мире! – вскричал он в исступлении. – Да будут прокляты в сегодняшней жизни и в вечности! Аминь! Прости, Господи, мое прегрешение, – тотчас же спохватился он. – Я опять повторяю проклятие. Похоже, оно будет до конца дней преследовать меня. Мальчик, долго ли нам еще идти? Постой-ка, что это за странный звук?

– Это ветер шумит в ветвях. Кто незнаком с лесом, тот и представить себе не может, какие причудливые звуки умеет порой производить самый обычный ветер.

– Нет, это злые духи, мальчик, – в страхе причитал толстяк, – это демоны, говорю я тебе! Ну-ка, взгляни вон на тот кустарник: по-моему, там кто-то прячется. Вот опять ветка шелохнулась… Ох! Не дикий ли зверь там затаился?

И, опасаясь чрезвычайно привидений, которые мерещились ему на каждом шагу, он с силой схватил мальчика за руку и стал читать псалмы покаяния.

В это время луна, показавшись из-за облаков, осветила на долю секунды то место, где находились сейчас наши путники. Толстяк, прервав свою молитву, быстро огляделся по сторонам и заметил невдалеке развалины гробницы, а чуть левее – келью пустынника.

– Слава Богу! – воскликнул он. И, пользуясь светом луны, он бросился к двери с такой поспешностью, какую только позволяла ему его тучность.

– Брат Бернард! Брат Бернард! – кричал он, изо всех сил барабаня в дверь кулаками. – Отвори мне! Скорее открой дверь, пока луна снова не скрылась за облаками!

– Кто ты, прерывающий мои молитвы? – спросил отшельник. – И почему так боишься, что луна скроется? Или она просветляет твой разум?

– Это я, брат Бернард, твой друг и помощник в делах господних, – кричал путешественник, стуча все сильнее. – У нас с тобой общее дело в этом бедном государстве. Говорю же тебе, я – твой друг!

– Все мои друзья давно уже на небесах, – отвечал пустынник, отворяя дверь. – Как! Это вы, епископ Парижский?

– Тише! Тише! Не нужно, чтобы мальчик знал, кто я. Я прибыл сюда с тайной миссией и, должен сказать, по очень важному делу.

– Как сказал один из мудрейших: «Нет ничего тайного, что не стало бы явным». И где же будет мальчик во время нашей беседы? Если он также трусит, как ты, то вряд ли захочет остаться за дверью.

– Нет, я не боюсь, святой отец, – ответил мальчик. – Я привык к лесу. Да и что со мной может случиться так близко от твоей хижины…

– Коль так, любезное дитя, – сказал отшельник, погладив его по голове, – посиди у порога. Я лишь притворю дверь, и, если тебя что-нибудь испугает, то войди.

Мальчик послушался, а пустынник вошел в келью вместе с епископом и предложил ему отдохнуть немного прежде, чем они приступят к серьезному разговору. Опустившись на скромное ложе отшельника и переведя дух, епископ начал:

– Я пришел к тебе, брат Бернард, за мудрым советом. Это проклятие, тяготящее наше государство…

– За советом? – перебил его затворник. – Но разве вы сами не знаете, епископ, что предписывает вам ваша должность?

– Выслушай же, да не перебивай. Знаешь ли ты Иоанна д'Арвиля, каноника святой Берты? Он человек умный, тихий, святой…

– Наслышан о нем, – поморщился пустынник, всем своим видом выражая, что он не лучшего мнения об этом человеке. – Весьма наслышан. И что же далее?

– Так вот, несколько дней назад молодой граф Овернский, направлявшийся со своей свитой в Париж, заехал в монастырь святой Берты. Он хотел исповедаться, но так как в его собственных владениях обряд отлучения уже соблюдается, и весьма строго при этом, то граф мудро решил, что можно исповедать грехи свои Иоанну д'Арвилю. Едва покаяние закончилось, каноник поспешил ко мне, чтобы открыть тайну, которая поможет залечить раны государства.

– Как! – возмутился пустынник. – И он посмел нарушить тайну исповеди?

– Нет же! Нет! Вы ошибаетесь, брат Бернард! Это было сказано ему не на исповеди, а в личном разговоре, который происходил уже после покаяния. Итак, граф признался монаху, что Агнесса была обещана ему ее братом, вместе с которым они совершали паломничество в Святую землю. Но брат ее умер, и отец, герцог Штирии не зная об обещании сына, отдал руку своей дочери Филиппу. И вот теперь старый герцог, прослышав, что брак этот признан недействительным Римской церковью, возложил на Оверна, храброго рыцаря и искреннего друга своего умершего сына, обязанность уведомить тайно Агнессу, что он повелевает ей оставить Францию и вернуться домой. И молодой граф поклялся исполнить просьбу отца, чего бы ему это ни стоило. Ради Агнессы он готов на все; и никакие препятствия – ни возможность потерять все свои поместья, ни угроза собственной жизни – не остановят его. Согласилась бы только Агнесса оставить Филиппа – вот в чем вопрос. Именно это каноник узнал от графа, и не на исповеди, как вы было подумали, а в простом разговоре. И вот какой план придумал сей почтенный монах. Ему, как и всем нам, известно, что Агнесса любит Филиппа и что, считая себя его законной супругой, она не покинет его добровольно. Но знает он и то, что королева – гордячка. Если она заметит хотя бы малейшую холодность со стороны Филиппа, то не останется с ним, а уедет к отцу, решив, что король либо неверен ей, либо опасается последствий папского гнева. Для исполнения этого хитрого замысла нужно совсем немного: заронить в сердце Филиппа зерно ревности, намекнув, что его дорогая супруга чересчур любезна по отношению к графу Оверну. Уверяю, этого будет вполне достаточно. Король непременно выкажет свое пренебрежение каким-нибудь жестом или поступком, и Агнесса, не ведая всей правды, потребует возвращения к отцу. Филипп, ревнивый и уязвленный, согласится, а наш: почтенный каноник отправит ее к отцу и, если это угодно Богу, будет награжден за услугу, оказанную Франции. Не правда ли, весьма хитроумный план?

– Ух-ух-ух! – пронзительно заухало в окошко кельи.

– Господи, спаси и сохрани нас, грешных, и защити нас от дьявола, шатающегося в ночи, – пал на колени епископ.

– Что вы так испугались? Это всего лишь филин, – успокоил его пустынник.

Погруженный в раздумье, он замер на несколько минут, опустив плаза и не обращая больше внимания на причитания прелата, распростершегося на полу и бормочущего с перепугу молитвы, перемежаемые проклятьями.

– Должен признаться, этот план настолько же хитроумен, как и жесток, – молвил наконец пустынник. – Но благо Франции для меня превыше всего, и, коль уж вам требуется мое мнение, то скажу: из двух зол выбирают меньшее. А еще я посоветовал бы вам открыть всю правду Гереню – доблестному рыцарю и почтенному епископу. Филипп страшен в гневе: если он заподозрит что-то неладное, должен же кто-нибудь объяснить ему истинную причину такого поступка. Но кто? Я удалился от мирских дел, вы и так слишком заняты своими прихожанами, а канонику святой Верты доверять нельзя. Герень, пожалуй, ближе других к королю, а раз так, значит, ему и осуществлять этот замысел. И он, с присущим ему благоразумием, сделает это. Да, план ваш жесток, но у него есть то преимущество, что, хотя он и разобьет сердце короля и его несчастной супруги, но не допустит кровопролития, возмущений и междоусобной войны, а, может быть, и посодействует снятию проклятия, гнетущего наше бедное государство.

Едва пустынник произнес все это, как с улицы снова донесся вопль, похожий на стон ночной птицы, но еще более дикий и пронзительный. Епископ бросился на колени. Мальчик, испуганно тараща глаза, вбежал в келью и закричал, заикаясь от страха:

– Я не могу оставаться там дольше: дьявол сидит на дереве.

– Где? – воскликнул пустынник. – Даже если это и впрямь сам сатана, я не боюсь его.

С этими словами он вышел из кельи и приблизился к полуразрушенной гробнице, рядом с которой рос огромный развесистый дуб, почти закрывавший ее своими ветвями. И тени испуга не было в его глазах, а лишь удивление, когда он заметил странное человеческое существо, издающее дикие гортанные крики и скачущее с ветки на ветку с быстротой дикой кошки.

– Прочь, сатана, повелеваю тебе именем торжествующего Христа! – крикнул пустынник и поднял небольшой крест, висевший на четках.

– Ах! Ах! Это проклятие! Проклятие! – словно бы испугался наш мнимый дьявол. И, то стеная, то хохоча, он скрылся с такой быстротой, что пустынник не заметил, где именно тот исчез.

– Поднимитесь, отец епископ, ну же, вставайте! – сказал Бернард, входя в келью. – Злое порождение ночи исчезло, растаяло, словно дым. Должен сказать, он никогда не показывался здесь прежде, а теперь, видно, явился, чтобы воспрепятствовать вашему плану. Дьяволу явно не по нутру, что мир и спокойствие хотят возвратить в лоно церкви. Впрочем, все уже позади. Да встаньте же, говорю я вам, и не бойтесь.

Говоря это, пустынник нагнулся и помог прелату подняться с пола.

– Меня никогда не беспокоили подобными посещениями, да и сегодня, мне стоило только показаться – и враг исчез. В этой хижине вы в безопасности. Чего вы боитесь так?

– Ах, брат Бернард, – пролепетал епископ, жмурясь от страха, – ведь мне еще предстоит возвращаться. Признаюсь, мне жутко идти одному через этот лес. А мальчик – разве он сможет меня защитить?

– Не беспокойтесь, я провожу вас, – сказал отшельник. – Путь недалек, я видел у мальчика факел, вот мы его и зажжем.

Все трое отправились в путь. Пустынник, поддерживая епископа под руку, шел с одной стороны, а мальчик, освещая дорогу факелом – с другой. Дойдя до ближайшей деревни, они расстались, и пустынник поспешил в свою келью, чтобы продолжить прерванную молитву.

Между тем, солнце показалось на горизонте, и едва лишь его лучи позолотили верхушки деревьев Венсенского леса, как Галон спустился со старого дуба, росшего в доброй миле от жилища отшельника.

Распрямив затекшие плечи, он громко расхохотался.

– Ха-ха-ха! – давился он от смеха. – Мой храбрый и добрый хозяин запретил пускать меня в замок, если я вернусь за полночь. Но он и не подозревает, какую великую тайну я узнал, будучи вынужден ночевать под открытым небом. И хотя у меня девяносто девять причин не открывать ее, но не достает сотой, а значит, я все ему расскажу. Когда он узнает о заговоре, то либо сам расстроит его, либо уведомит обо всем короля и Оверна; и тогда злоумышленники повиснут, как желуди, на деревьях. Ха-ха-ха! Я не позволю избавиться от проклятия – такого желанного, такого приятного проклятия! Я словно бы наяву вижу мертвых, валяющихся, как собаки, без погребения. Ха-ха-ха! Да, я люблю, я обожаю это проклятие – оно точно так же портит лицо государства, которое могло бы быть прекрасным, как этот длинный противный нос уродует мою физиономию. Да, мой нос это мое проклятие! – Он захлебнулся от злобного хохота. – А де Кюсси я найду еще средство отомстить за то, что он вынудил меня заночевать в лесу. Я и так сыграл с ним злую шутку, подослав сира Джулиана в тот момент, когда наш любвеобильный рыцарь любезничал с его дочерью. Ха-ха-ха!

И, беснуясь подобным образом, он что есть силы помчался в город.