Текст книги "Сердце полуночи"

– Можете льстить сколько хотите, – сказала она, – но если вас поймают, мой дядя Кляус прикажет засечь вас до смерти.

– До чьей смерти, его или моей? – спросил Казимир безмятежно улыбаясь. – О Юлианна, почему вы танцуете и веселитесь там, празднуя его победу, вместо того, чтобы танцевать в другом месте, празднуя мой успех? Идемте со мной!

В голосе Юлианны смешались негодование и сожаление:

– Я не могу уйти отсюда с вами. Вас выследят в течение часа и насадят вашу голову на острие копья.

Казимир талантливо изобразил на лице недоверие.

– Если вы не уйдете со мной, я останусь здесь с вами, пока меня не схватят и не казнят. В любом случае моя жизнь окончится.

Не лишайте же меня своего общества в этот последний час моей жизни!

Юлиан на подняла розу и поднесла цветок к его лицу.

– Вам небезопасно здесь находиться!

– Так же как и вам, – парировал Казимир. – Я смотрел за вами через окно и обнаружил, что вас окружает настоящая волчья стая.

– Все присутствующие здесь – благородные господа.

– Они глупцы.

– Я никуда не пойду с вами, – ровным голосом ответила Юлианна отворачиваясь.

– Значит, я вам безразличен?

– Это не совсем так, однако…

– И вам ни чуточки не жаль, что прошлой ночью ваш дядя украл мой голос? – упорствовал Казимир.

– Если вы немного помолчите, то узнаете, что я думаю о…

– Идемте со мной! – перебил Казимир.

– Вы же знаете, что я не могу, – печально и тихо отозвалась Юлианна. – Если бы я была хоть немножечко…

Ее голос был заглушен громкой музыкой, донесшейся из раскрывшейся балконной двери. На балконе появился богато одетый господин, который прищурясь вглядывался в полутьму.

– Ах, вот вы где, Юлианна. Почему вы оставили нас?

Казимир перемахнул через перила и повис под балконом, опираясь на могучие стебли плюща. Ему было слышно как Юлианна ответила ровным и спокойным голосом:

– Одну минуту, Гастон. Мужчина шагнул вперед:

– Не захворали ли вы, моя дорогая?

– Нет. Прошу вас, идите в зал. Я присоединюсь к вам через несколько минут.

Казимир просунул руку сквозь перила и потянул ее за кружева на юбке.

– Пойдемте со мной! – прошептал он.

– Я буду ждать вас! – сказал Гастон от дверей.

– Не могу! – прошептала Юлианна, бросая взгляд в сторону Казимира.

Гастон Олайва, который еще не успел закрыть за собой балконную дверь, остановился.

– Вы что-то сказали, Юлианна, или мне послышалось?

– Скажите, что любите меня, и я уйду! – прошептал под балконом Казимир.

– Вам послышалось, Гастон, – раздраженно отозвалась девушка. Затем, понизив голос до шепота, она проговорила:

– Я люблю вас, Раненое Сердце…

Казимир был потрясен. Пред самым его носом снова упала на каменный пол балкона роза. Он поднял лицо, и Юлианна, опустившись рядом с перилами, быстро поцеловала его в губы. Затем она схватила стебель цветка и выпрямилась.

– Что-то случилось? – спросил Гастон и шагнул к ней. Юлианна обернулась и показала цветок, а Казимир скорчился за перилами неподвижный словно труп. Девушка взяла настойчивого аристократа под руку и повлекла его в зал.

– Откуда у вас эта роза? – спросил удивленно Гастон.

Юлианна мелодично рассмеялась.

– Здесь внизу есть сад, – ответила она.

– Но что стало с тем цветком, который я вам подарил? – взволнованно спросил Гастон, и дверь балкона закрылась за ними.

Казимир осторожно выпрямился и потрогал губы. На лице его появилась недоверчивая улыбка. Сделав несколько шагов к тому концу балкона, где он взбирался, Казимир еще раз увидел Юлианну в окне. Она стояла в алом великолепии своего платья и притворялась, будто разговаривает с Гастоном, но каждые несколько мгновений ее зеленые глаза непроизвольно устремлялись к окну.

Это был достойный повод для празднования.

Почувствовав внутри бесшабашное веселье, Казимир запрыгнул на плющ и стал карабкаться по нему вверх, нащупывая руками и ногами опору на шпалерах, в выемках между камнями и на выступах перекрытий. Все выше и выше взбирался Казимир по стене, подтягиваясь на руках. Мускулы его стонали от неистового напряжения, но это ощущение было ему знакомо. Пусть тысячи невидимых иголок вонзаются в тело, пусть горят мышцы – это было только приятно ему теперь.

В считанные мгновения Казимир поднялся выше второго этажа, вскарабкался по стене угловой башенки и перебрался на отлогую крышу. Поскользнувшись на черепице, он скинул с ног свои туфли с загнутыми носками и легко пошел по скату к колокольне, торчавшей в самом центре крыши.

Дальше все было очень легко. Казимир схватился за деревянные перила колокольни и забросил свое тело на площадку, где висел огромный железный колокол.

Сбросив камзол и рубаху, Казимир уперся спиной в перила, а ногами принялся раскачивать колокол. Деревянные перила затрещали, но выдержали, и темная масса колокола стала медленно раскачиваться. Прежде чем пудовый язык набрал достаточную амплитуду, перила треснули и Казимир, весело хохоча, упал на крышу.

– ДРУММ… БРУМММ… БУМ-М-М-М!!! – заревел и загудел колокол. Его зловещий голос оказался в странном противоречии с приподнятым настроением Казимира. Снизу послышались щелчки и металлический лязг отодвигаемых запоров и защелок, и ночь огласилась музыкой. Забегали и закричали переполошившиеся стражники, донеслись взволнованные голоса гостей.

Казимир громко рассмеялся.

– Это получше чем музыка и мекульбрау! – выкрикнул он. – Это бессмертие!

Задрав голову, он закричал от восторга, обращаясь к небесам, в которых были рассыпаны бриллианты звезд, к ухоженным садам и раскинувшемуся внизу городу. Он визжал и хохотал, не слыша и не слушая испуганных воплей, раздававшихся из окон и с балконов Хармони-Холла. Гул колокола затих, а Казимир продолжал смеяться как безумный, схватившись за живот и привалившись спиной к стене колокольни.

Только через несколько минут он почувствовал запах дыма.

Повернувшись лицом против ветра, Казимир разглядел багровое зарево. Улыбка исчезла с его лица, когда он разглядел вдалеке охваченное огнем здание. Оно располагалось в самом центре трущобного квартала, единственное двухэтажное здание в этом районе…

Сердце юноши затрепетало. Он не мог оторвать взгляда от огненного цветка, распустившегося в ночи. Смех затих, и с губ его сорвалось одно-единственное слово: «Торис!»

Острая боль растекалась в его груди, и Казимир сознательно направлял ее так, чтобы волна тепла достигла ступней и кончиков пальцев. Он чувствовал, как кости его раскаляются словно угли и как канаты мускулов перемещаются под кожей, удлиняясь в соответствии с новой формой тела. Лязгнули острые изогнутые зубы, обрезав крик, исторгнутый тканями тела. Плоть кипела и плавилась. Лицо юноши вытягивалось и темнело, превращаясь в волчью морду, а серебристые глаза вспыхнули багровым огнем, когда он осматривал черепичную крышу. Могучие лапы с острыми когтями ничуть не скользили по черепице. Казимир издал протяжный вопль, от которого кровь стыла в жилах, и прыгнул к краю крыши.

Собравшиеся в саду гости – те, что не успели отскочить заслышав страшный вой, – с криками ужаса попадали на землю. Луна над садом на мгновение померкла, скрытая взвившимся в воздух телом, и Гастон Олайва спрятался за Юлианной, непроизвольно упавшей в его объятия. Казалось, длинный серебристый силуэт чудовищного волка заслонил собой все небо, с поразительной скоростью промелькнув над толпой. В следующее мгновение кошмарное порождение тьмы растворилось в темноте, и на небосводе снова засияли равнодушные звезды.

Пронзительные ветры дули по грязным улицам трущобного квартала, волоча прошлогодние листья и мелкий мусор в пылающий ад… к приюту под названием «Красное Крылечко». Здание полыхало, как второе солнце, по непонятному своему капризу взошедшее ночью. Несмотря на то что это было захватывающее и величественное зрелище, нищие обитатели трущоб оставались в своих жалких домишках, боясь мужчин в черных плащах, которые подожгли дом и со злобными лицами метались теперь между теми, кто сумел спастись.

А спастись удалось немногим. Только двенадцать сирот – обитателей северного крыла здания – успели выбраться живыми и относительно невредимыми. Все они стояли, глядя на огонь, пожиравший «Красное Крылечко», и мелко дрожали. Лица их были выпачканы смесью сажи и пота, а одежда превратилась в обгорелые лохмотья. Люди в плащах подходили к каждому из них и, схватив перепуганного ребенка за подбородок, запрокидывали его голову назад и заглядывали прямо в глаза.

– И это тоже не он, Кавик, – проворчал один из мужчин, выпуская из рук последнего обожженного мальчугана.

– Его здесь нет, – отозвался Кавик с уверенностью. Повернувшись к пожарищу, он прищурил глаза, и его поросшее короткой рыжеватой щетиной лицо заблестело от пота. – Похоже, он и его приятель погибли в огне.

Его собеседник, который был на несколько дюймов ниже Кавика, огляделся по сторонам и, повернувшись к детям спиной, спросил:

– А где Меслик?

– С другой стороны, следит, чтобы никто не вырвался, – ответил Кавик, с трудом перекрикивая рев пламени.

– Может быть, я немного поздновато об этом спросил, – снова заговорил низкорослый, – но разве может пламя повредить ему? Я имею в виду, если он на самом деле…

– Какая разница, если он никогда больше не проснется?

– Но что если он проснется?

– Не будь ослом, – раздраженно оборвал Кавик. – Вся эта чушь о серебре и магических клинках ничто по сравнению с полным уничтожением.

– Что ты имеешь в виду? – спросил невысокий.

Заросшее щетиной лицо Кавика смялось в насмешливой улыбке.

– Ты думаешь, что если обрушить на него гору, он все равно встанет и пойдет за тобой? Подумай хоть немного своей башкой! Эти твари просто кажутся неуязвимыми, потому что их раны заживают слишком быстро. Но если упечь его в духовку – как сейчас, – где он постоянно будет получать смертельные для обычного человека раны, он не успеет излечиться от них. Если бы он не был заперт внутри, тогда конечно… но раз уж он оказался там…

Кавик не договорил. Задумчиво почесав небритый подбородок, он добавил:

– К тому же ему и дышать чем-то надо, а там, внутри, нет ничего, кроме дыма и огня.

Низкорослый мужчина обернулся и помрачнел. Спасшиеся из огня дети разбежались. Похлопав Кавика по плечу, он молча указал пальцем на то место, где они только что были.

– Пусть идут. Мы не за ними сюда пришли, – беззаботно отозвался Кавик. – К тому же сам посуди, кому они станут рассказывать о том, что видели?

Низкорослый улыбнулся и кивнул.

Он как раз поворачивался вокруг своей оси, когда выскочившее из мрака чудовище ударило его широкой грудью.

Кости его вылетели из суставов, а из носа хлынула кровь. Окружающий мир внезапно опрокинулся, и ветхие дома принялись описывать перед его глазами широкие круги. Человек увидел пламя и понял, что падает прямо в него. Повисшая над головой мостовая неожиданно опустилась, придавив несчастного невероятной тяжестью.

Он почувствовал, что его кости треснули словно стеклянные.

Человек лежал неподвижно, и его конечности странным образом оказались придавлены телом. Он попытался подняться, но не смог даже пошевелиться. Голова его покоилась на неподвижном теле словно на неудобной жесткой подушке.

Красные от крови зубы и черные кожаные губы… огненные глаза и влажные десны… Человек прожил еще несколько мгновений, пытаясь вспомнить, как называется тварь, прикончившая его, но когти вонзились в его грудь…

Он провалился в черноту небытия.

Тварь приподнялась над неподвижным окровавленным телом. Несмотря на свой немалый рост, она напоминала паука. Мускулистые руки и ноги сочленялись с горбатым телом под странным углом, и отовсюду прорастала длинная жесткая шерсть. Голова твари была похожа на собачью, но казалась много шире из-за мощных челюстных мышц. В алой пасти сверкал частокол острых зубов. Глаза твари мерцали в темноте, отражая пламя пожара.

Тело твари было похоже на человеческое, и передние конечности даже заканчивались пальцами, однако на пальцах вместо ногтей темнели изогнутые когти.

Кавик испуганно попятился назад, откидывая с лица капюшон. Он хотел броситься бежать, но взгляд чудовища приковал его к земле. Тварь приближалась, обдавая его своим смрадным дыханием, и Кавик сумел-таки сделать еще один шаг назад, к огню. Внезапно он вспомнил про кинжал, заткнутый за пояс. Порывшись в складках плаща, он выдернул его из ножен – блестящий и гладкий клинок, по которому перебегали красные отблески пожара.

– Назад, оборотень! – прохрипел Кавик. – Это серебряный клинок!

Чудовище, казалось, улыбнулось. Затем заговорило скрипящим и свистящим голосом.

– Где он?

Кавик побледнел. Раз тварь умеет говорить, значит, она умеет и думать. Держа кинжал перед собой, он ответил вопросом на вопрос:

– Где – кто?

– Где мой друг? – проревело чудовище. Его дыхание показалось Кавику горячее, чем огонь пожара.

– Он в безопасности. Он выбрался из дома, и мы его отпустили.

– Лжешь! – взвыл оборотень.

Он прыгнул вперед и схватил Кавика за пояс своей когтистой лапой. Тот с силой опустил кинжал, но серебряный клинок отскочил от руки оборотня. Чудовище яростно взревело и, приподняв Кавика в воздух, швырнуло его прямо в огонь.

Пламя с жадностью набросилось на человека в плаще. Некоторое время Кавик еще пытался бороться, потом упал и застыл неподвижно.

– Торис!

Собравшись с силами, Казимир запрыгнул на объятую пламенем крышу пристройки. Солома уже вся сгорела, оставив только стропила и балясины. Юноша в волчьем обличье перепрыгивал с одной балки на другую, и пламя обжигало его ноги, а шерсть, покрывавшая все его тело, трещала и скручивалась в шарики. Еще один головоломный прыжок, и Казимир оказался возле окна спальни.

Большая часть пола на втором этаже уже обгорела и провалилась, но возле окна еще оставался небольшой уступ. В комнате было гораздо горячее чем снаружи, и Казимир невольно зажмурился. Среди углей и тлеющих тел он наконец разыскал Ториса: тот лежал у самого окна, засыпанный обвалившейся штукатуркой, которая и спасла его от огня.

Но он не дышал.

Казимир забросил безжизненное тело на плечо, стараясь не повредить друга своими когтями. Казалось, что у Ториса не осталось ни одной целой кости – настолько мягким и податливым казалось его тело. В одной руке он, однако, крепко сжимал почерневшую от жара маску Раненого Сердца, а в другой – деревянную саблю, которую Казимир подарил ему когда-то очень давно.

Придерживая тело товарища на плече, Казимир выпрыгнул в окно.

Их окружил раскаленный воздух, которым хоть и с трудом, но можно было дышать. Казимир приземлился ногами на бревно, служившее коньком крыши пристройки, и попал на раскаленные угли. Ступни ног немедленно прижарились к бревну, и Казимир напряг мускулы чтобы оторваться. Под двойным весом бревно треснуло, и Казимир обрушился на пол кухни, окруженный тысячью горячих искр, которые просыпались на него сверху.

Опрокинув по дороге пылающие останки стола, Казимир ринулся к двери и с криком боли таранил ее плечом. Клин под дверью еще держался, но сама дверная коробка уже сильно обгорела. Горящие щепки фонтаном брызнули в разные стороны, и Казимир вырвался на свободу.

Один из малышей, вернувшийся к пожарищу, вскрикнул от ужаса, когда из огня вдруг появилось чудовище. Такое не могло привидеться и в кошмарном сне: худое, сильное животное, распространяющее запах горелой шерсти и плоти, выскочило из самого ада, сверкая желтыми зубами на черном лице. На плече чудовища безжизненно повис Торис.

В следующее мгновение тварь уже исчезла из вида, затерявшись в трущобах.

Торис очнулся, чувствуя как его бросает то в жар, то в холод. Его ноги словно свинцом налились – настолько холодны и бесчувственны они были. К тому же он не мог пошевелить и пальцем. Руки и спина, напротив, горели словно в огне. Дыхание давалось ему с трудом, легкие были словно наполнены песком, а все мускулы ныли и болели.

На фоне раскинувшегося над ним звездного неба Торис с трудом различил лицо Казимира. По лицу юноши пробегали отблески света, и Торис рассмотрел, как оно осунулось и обгорело. Казимир заботливо заглядывал в лицо своего товарища. На плечи его было наброшено некое подобие плаща, которого Торис никогда раньше у Казимира не видел.

Целый рой воспоминаний пробудился внезапно в мозгу Ториса, но он отогнал их и попытался сесть. Казимир помог ему, и только тогда мальчик расслышал плеск воды.

– Где… мы? – спросил он непослушными губами.

– У реки, мой добрый Торис, – ответил Казимир хриплым голосом. – Что касается конкретно тебя, то ты наполовину в реке. Впрочем, твои ожоги не так уж сильны. Как ты себя чувствуешь?

– Никак не чувствую, – отозвался Торис с печальной улыбкой. – Что случилось, Казимир?

Казимир ответил негромко, но в его голосе звучала дикая, необузданная ярость.

– Случился Зон Кляус. Моя месть здорово его разозлила.

Торис посмотрел в сторону и пробормотал:

– Я помню, начался пожар…

– «Красное Крылечко» сгорело. Мало кому удалось спастись.

Мальчик раскашлялся, потом сказал:

– Он – чудовище…

– Да, настоящее чудовище. Моя месть не удалась, – холодно отозвался Казимир.

Торис несколько раз с трудом вздохнул. Его охрипший голос прозвучал с неожиданной силой и решимостью:

– Нет, Казимир, твоя месть еще не закончена. Ты должен уничтожить его.

Казимир оперся о землю обожженной ладонью и зашипел от боли.

– Что?!

– У меня есть план, Казимир, – прошептал Торис.

Казимир мрачно покачал головой.

– Сейчас нам никакой план не поможет. Мы должны отдохнуть и залечить раны.

– Рядом с трущобным кварталом есть заброшенный храм. Можно пока остановиться там.

ГЛАВА 7

Двери заброшенного храма были намного выше Казимира, не говоря уже об остальных сиротах. Казимир с сомнением посмотрел на Ториса, которого он наполовину вел, наполовину тащил.

– Ты действительно считаешь, что мы должны войти сюда?

Торис, лицо которого было покрыто ожогами, кивнул.

Казимир глубоко вздохнул и попробовал справиться с замком. Замок щелкнул, ржавые петли со скрипом уступили, и из распахнутых дверей пахнуло сырым застоявшимся воздухом. Казимир шагнул внутрь и сделал знак остальным следовать за собой.

Сироты, спасшиеся из горящего приюта, были исцарапаны и обожжены. Никто из них так и не спал ни этой, ни предыдущей ночью, и это было видно по их усталым покрасневшим глазам. Оглядывая их, Казимир вздохнул. Это Торис настоял на том, чтобы Казимир собрал детей в трущобах, где они прятались. Торис сказал, что это входит в его план. Впрочем, Казимир уже начал сомневаться в том, что этот план имеет право на существование.

Толпа одетых в лохмотья детей и подростков с опаской вошла в похожий на пещеру темный вестибюль храма. Услышав, что шаркающие шаги детей затихли, Казимир закрыл взвизгнувшую входную дверь.

В вестибюле было темно как ночью, однако впереди виднелась какая-то тускло освещенная комната, откуда доносился высокий, переливчатый звук. Это определенно была музыка, и Казимир прислушался.

– Флейта, – прошептал он.

Флейта плакала в полумраке словно голубка, оплакивающая гибель своего голубя, и Казимир пошел на звук. Он пересек темную прихожую и остановился в проходе, опершись рукой о каменную притолоку низкой двери. Мелодия звала, и он заглянул в полутемный неф храма.

Неф представлял из себя округлую залу, похожую на пещеру, окруженную рядами приземистых толстых колонн. Зала была увенчана сводом, который поддерживали затейливо украшенные стропила.

Самая верхняя часть свода терялась в полутьме. В центре зала стоял старинный орган, полуразвалившийся и заплетенный паутиной, он напоминал скелет древнего чудовища. Вокруг него располагались концентрическими рядами сгнившие скамейки.

А мелодия продолжала звучать.

– Эта музыка доносится из коридоров с другой стороны, – вслух подумал Казимир. – Орган давно молчит.

Он пошел вперед, поддерживая Ториса и подбадривая оробевших детей. Они обошли неф по проходу между колоннами, причем Казимир все время прислушивался, стараясь уловить направление, откуда звучала музыка. Его внимательные глаза различили на пыльном полу следы, которые образовали целую дорожку, и Казимир рассудил, что кто-то бывает здесь довольно часто. Дорожка эта вела его по периметру святилища и привела к арке, которая открывалась в следующий коридор.

Они прошли сквозь арку и оказались в небольшой часовне, которая, казалось, была не такой древней, как сам храм. Здесь уютно пахло старыми книгами и вощеным деревом, а не гнилью и сыростью. Внутренность часовни сразу напомнила Казимиру осеннюю поляну в лесу. Крышу здесь поддерживали тонкие колонны, высеченные из темного мрамора, которые на самом верху превращались в тонкие ветви. Высокие и узкие стекла из цветного стекла пропускали внутрь потоки солнечного света. Вдоль стен выстроились темные книжные шкафы, поддерживая собой полки с музыкальными инструментами. На полу аккуратными рядами выстроились скамьи.

Только потом Казимир заметил музыканта, который прекратил играть и неподвижно сидел под окнами. Глядя на вошедших с нескрываемым подозрением, он теребил руками проймы расшитого золотом жилета, одновременно пытаясь надеть на седеющую голову тонкую золотую сетку. Покончив с этим, он поставил свою флейту на пол и, опираясь на нее словно на трость, сказал:

– Сегодня нет службы.

– Мой добрый сэр, – заговорил Казимир, стараясь, чтобы голос его звучал как можно убедительнее и дипломатичней. – Прошлой ночью эти несчастные сироты потеряли своих друзей и самою крышу над головой. Многие из них могут умереть от ожогов.

– Милил – вовсе не бог врачевания, парень, – ответил человек сурово.

– Это верно, Милил – бог песен и музыки. А что может быть лучше для изболевшегося сердца, чем добрая песня? – спросил Казимир, и Торис одобрительно улыбнулся ему, несмотря на боль.

– В наши мрачные дни храм Милила населен призраками, – с горечью отозвался человек. – Орган рассыпается, святилище засыпано мусором, тех, кто еще верит, можно пересчитать по пальцам одной руки. У меня нет никакой возможности позаботиться о вас.

– Как может Милил отвернуться от этих детей – от этих молодых голосов, которые станут петь ему хвалу?

Жрец медленно поднялся, аккуратно уложив флейту на пол, и пошел навстречу вошедшим, разводя руки в стороны жестом отчаяния и безнадежности.

– Если Милил смог отвернуться от своего жреца, – мрачно сказал он, – он может отвернуться и от вас.

Казимир прикусил губу и некоторое время молчал. Жрец тем временем опустился на колени перед одним из сирот и стал изучать его ожоги. Печально покачав головой, он обратился к следующему, потом еще к одному.

– Вам придется вернуться тем же путем, каким пришли.

Казимир бросил взгляд назад, на загаженный неф.

– Неужели Милил отвернулся от Гармонии, которая всегда была краем песен и музыки?

Брови жреца поползли вверх, и кожа на лбу собралась толстыми складками.

– Никакой это не край музыки, парень. Люди здесь используют песни вместо мечей, чтобы калечить и убивать. Они позабыли красоту Милила и его слово истины. Им нужно только его могущество. Поэтому Милил оставил Гармонию…

С этими словами жрец взмахнул руками, словно отряхивая пыль.

– Добрый господин, взгляните только на эти обожженные лица, – взмолился Казимир.

Жрец опустил руки и, отвернувшись от мальчика, которого он осматривал, смерил Казимира холодным взглядом. Затем он отвернулся и медленно пошел прочь.

Казимир усадил Ториса на скамейку и, догнав жреца, упал позади него на колени.

– Позвольте нам остаться, мастер! – попросил он. – Позвольте нам перевязать наши раны. Научите нас красоте и правде, и ваше святилище будет восстановлено.

– Как это сироты смогут вернуть мне святилище? – фыркнул жрец.

– Милил отвернулся от нас, – сказал Казимир. – А вы, учитель?

– Разве я вам что-то должен?

– Вы добрый человек, учитель, – сказал Казимир. – Или были таковым когда-то. Неужели я должен громоздить причины, чтобы вы совершили то, что велит вам совершить ваше сердце?

Жрец покачал головой и пробормотал что-то себе под нос. Затем он медленно обернулся и слегка вздохнул, глядя на жавшихся друг к другу детей. В конце концов он взмахнул рукой.

– Те из вас, кто не может ходить, пусть сядут на скамьи. Остальные пусть идут за мной – мы приготовим воду и бинты.

Казимир низко поклонился:

– Вашей паствы только что прибыло, мастер…

– Густав, – отозвался старик, направляясь к залу. Казимир последовал за ним, следом гуськом потянулись сироты.

– Я не могу даже предложить им новой одежды – проворчал Густав. – У меня остались только мои жреческие одеяния и костюмы певчих из хора.

– Сколько времени прошло с тех пор, как у вас был детский хор, мастер Густав? – вкрадчиво поинтересовался Казимир.

Проходя под аркой, жрец презрительно фыркнул:

– Ты считаешь, что это отродье может прилично петь?

– Их голоса могут призвать Милила обратно в Гармонию.

– Скорее они призовут сюда всех чудовищ ада.

* * *

Так прошла неделя. Пока сироты выздоравливали, Густав учил их песням и преданиям о Милиле. Из двенадцати человек только у троих оказались от природы мелодичные голоса, но еще семеро могли различать тона. Последние двое были вовсе не способны к музыке и пению, о чем Густав без обиняков заявил им. Однако даже они получили одежду певчих, которую всем без исключения пришлось подвязывать, чтобы она не волочилась по полу.

Однако больше всего по душе Густаву пришелся голос Казимира. Пока остальные лечились и отдыхали, Казимир пел, пел часами напролет. При этом он вовсе не имел в виду оскорбить старого жреца – в храме оказалась потрясающая акустика, и его голос звучал под этими сводами как нигде в другом месте, даже лучше, чем в амфитеатре.

В перерывах между пением и занятиями с хором Казимир выхаживал Ториса. Его ожоги были довольно болезненными, но жизни не угрожали.

– Тебе повезло, что тебя завалило штукатуркой, – сказал ему однажды Казимир. – Если бы не она, ты давно бы превратился в пережаренный бифштекс.

Торис в ответ только улыбнулся, перевернулся на другой бок и заснул. На четвертый день он смог ходить, а на шестой он уже почти совсем избавился от боли. Все это время, однако, он обдумывал свой план, который помог бы им обоим отомстить общему врагу.

Грубая схема, которую он предложил вначале, постепенно обрастала деталями и уточнениями. Поначалу она включала в себя только Казимира и двух-трех сирот, но теперь в ней были задействованы все двенадцать. Время от времени Торис и Казимир собирали детей вместе и репетировали план. К концу недели казалось, что все пройдет без сучка без задоринки, но Казимир продолжал сомневаться.

– Как ты думаешь, все сработает? – спросил он, отозвав Ториса в сторону.

– Конечно. Ни один из них не пропустил ни одной мелочи.

– Ну… я не это имел в виду, – замялся Казимир. – Я хотел сказать, приведет ли наш план к тому результату, которого мы надеемся достичь?

– Кляус потеряет власть. Его станут презирать и преследовать, – убежденно сказал Торис. – Чего же еще нам желать?

– Да, – вслух подумал Казимир – Чего же еще?

Наконец настал тот день, когда они могли начать действовать. Это была первая ночь «Прима Консулара» Кляуса, когда в амфитеатре должно было состояться общественное собрание. Солнце склонилось низко над горизонтом, когда Казимир, Торис и двенадцать сирот тайком выбрались из храма Милила.

* * *

Голос Кляуса – глубокий и мягкий баритон – звучал в чаше амфитеатра еще долгое время, после того как его песня закончилась. Собравшиеся приветствовали его почтительными аплодисментами. Когда они затихли, Кляус улыбнулся и низко поклонился. Затем он выпрямился и слегка откашлялся.

– Добро пожаловать на сегодняшнее собрание, первое на двадцатом году моего пребывания в должности Мейстерзингера, – провозгласил он. В ответ снова раздались аплодисменты. Кляус улыбнулся еще шире, и его крысиное лицо сморщилось.

– Как обычно, все граждане Гармонии бесплатно допускаются на это собрание. В конце обучающиеся в Хармони-Холле барды пройдут по рядам и соберут пожертвования.

Улыбка Кляуса пригасла, когда он заметил на ступеньках несколько маленьких фигур в длинных рясах. Они были похожи на певцов из детского хора. Мейстерзингер почувствовал, как мускулы его шеи свело легкой судорогой.

– Сегодняшний концерт доставит вам истинное наслаждение, – продолжил Зон Кляус. – Геркон Люкас привез с собой из Скульда целую труппу певцов, акробатов и актеров…

Он подозрительно покосился на детей.

– Давайте же сделаем наше сегодняшнее собрание покороче, пока гости не выпили все вино в «Кристаль-Клубе»!

Среди собравшихся раздались смешки, и Кляус немного успокоился. Когда снова установилась тишина, он поднял вверх руки.

– Есть ли у кого-нибудь подходящая тема для обсуждения? – спросил он с хорошо спрятанным безразличием.

– Расскажи нам, что случилось в приюте «Красное Крылечко»! – выкрикнул кто-то.

Кляус прищурился, пытаясь разглядеть говорившего. Никто среди собравшихся не поднялся. Мейстерзингер покачал головой и громко посетовал:

– Безусловно, это большая трагедия. Мне сказали, что из огня, охватившего здание, не спасся ни один человек. Мои помощники уже сейчас разыскивают подходящее строение, где мы могли бы основать новый приют. Повторяю, это действительно трагедия и большое горе, но не будем предаваться отчаянию и скорби!

Благодаря пожару, что, строго говоря, является катастрофой, множество убогих и сирых избавились от непосильного бремени. Оплакивая их гибель, Гармония может порадоваться, что эти ее маленькие граждане наконец обрели покой. Наконец то Гармония стала городом, чьи стены не сотрясают жалобные вопли нищих и голодных!

Кляус оглядел толпу, ожидая следующего вопроса.

– Кто поджег приют? – прокричал все тот же безымянный голос.

Мейстерзингер мгновенно рассвирепел, но, взяв себя в руки, одарил собрание победоносной улыбкой.

– Стражники расследуют это прискорбное происшествие. Если кто-то намеренно поджег приют, он будет найден.

– Я видел троих мужчин, которые бежали прочь от горящего здания.

На этот раз мечущийся по рядам взгляд Клауса разглядел одного из мальчишек в певческой рясе. Лицо Мейстерзингера рассекла широкая улыбка.

– Твои показания могут оказаться полезными для моих дознавателей. После собрания стражники проведут тебя ко мне.

Пока он говорил взгляд его оставался напряженным.

– Есть ли еще какие-нибудь заботы у граждан Гармонии?

– Погиб ли во время пожара бард Раненое Сердце?

Кляус раздраженно потряс головой:

– Встань и назови себя, если хочешь задать вопрос.

Одна из фигур в рясах выпрямилась, и Кляус попятился назад.

На лице молодого человека, который выступил вперед, была ухмыляющаяся маска Раненого Сердца.

– Это я – Раненое Сердце, – сказал голос, не узнать который было невозможно. – Как видите, слухи о моей смерти оказались сильно преувеличены.