Текст книги "Смятение чувств"

В этом не приходилось сомневаться. Опосредствованные устремления мистера Шоли побудили его пытливо расспрашивать о вещах, которые прежде его никогда не интересовали, и впоследствии он мог предоставить своей дочери список наиболее влиятельных хозяек светских салонов. Он пришел в восторг, услышав, что ее пригласили на собрание к леди Нассингтон, – надежный источник заверил его, что ее светлость принадлежит к цвету аристократии, – и всячески увещевал, чтобы она постаралась понравиться сливкам общества, которых встретит на этом торжестве.

– Поскольку его светлость выполняет свою роль с истинным усердием, и тебе нужно лишь как следует играть свою собственную, моя девочка, а не сидеть, надувшись, в углу, как будто ты прежде никогда не бывала ни в одной компании!

Он приехал, чтобы посмотреть на нее, уже одетую для приема, и оказался, вероятно, единственным человеком, считавшим, что она выглядит как никогда хорошо. Даже Марте Пинхой не могло прийти в, голову, что сиреневый атлас на широком обруче и креповая юбка, вся расшитая аметистовыми бусинками, идет ее воспитаннице; но мистер Шоли, разглядывая это великолепие с бесхитростной гордостью, сказал, что Дженни выглядит замечательно. Более пристальный осмотр тем не менее выявил определенные недостатки. Он в точности помнил драгоценности, которыми одарил ее, и захотел знать, почему она не надела ожерелье из бриллиантов и рубинов, которое было одним из его свадебных подарков.

– Не спорю, эти жемчужины обошлись мне в целое состояние, но кто поручится, что они настоящие, а не бижутерия из стекла и рыбьей чешуи? Вот огонь алмазов и рубинов не подделаешь. Марта, принеси мне шкатулку с драгоценностями ее светлости!

– Я должна сказать, мне и самой нравится, чтобы немного искрилось, – признала мисс Пинхой, открывая для осмотра большой ларец.

– Мне тоже, – сказала Дженни, довольно тоскливо глядя на содержимое ларца. – И действительно жаль, что по такому случаю. Но леди Нассингтон посоветовала мне не наряжаться слишком, папа.

– Ах вот оно как! Ну, если хочешь знать мое мнение, любовь моя, так она завидовала и боялась, что твои драгоценности затмят ее, собственные. Хоть я и не имел удовольствия познакомиться, с ее светлостью, но так мне кажется!

Он удостоился этого удовольствия пять минут спустя, когда одного взгляда на знаменитые изумруды Нассингтонов было достаточно, чтобы внушить ему: у величественной дамы, которая прошествовала в комнату, не было ни малейшего повода завидовать драгоценностям Дженни.

Ее приход застал врасплох всех, включая лакея, который попытался проводить ее в гостиную, чтобы тем временем сходить к хозяйке и сообщить о ее приезде. Было решено, что Линтоны поедут в дом Нассингтонов, на Беркли-сквер, а оттуда отправятся к Сентджеймскому двору; и в какой-то момент, с одинаковыми облегчением и разочарованием, Дженни подумала: что-то случилось, и никакого приема не будет. Но первые же слова ее светлости, равно как и ее наряд, рассеяли эти подозрения.

– Так я и думала! – сказала она. – Боже правый, девочка, неужели ты могла представить, что я повезу тебя в свет разряженной, словно вдова ювелира? – Ее высокомерный взгляд вдруг наткнулся на мистера Шоли, и она спросила:

– Кто это?

– Это мой отец, мэм. Папа, это миссис Нассингтон! – откликнулась Дженни, внутренне содрогаясь в предчувствии того, что, как она боялась, могло вылиться в битву титанов.

– О! Как поживаете? – спросила ее светлость. – Те драгоценности, что вы подарили Дженни, слишком крупные. У нее для них короткая шея.

– Может быть, и так, миледи, – ответил мистер Шоли, ощетинившись.

– В этом нет никаких сомнений. Сними это ожерелье, Дженни! Тебе нельзя носить рубины с этим платьем, детка! А эти серьги! Давай-ка посмотрим, что у тебя есть в этом чудовищном огромном ящике. Боже правый! Тут хватит на выкуп за короля!

– Да, и стоят они соответственно. – Мистер Шоли сверкнул на нее глазами. – Не то чтобы я очень разбирался в выкупах за королей, но знаю, сколько заплатил за камушки своей дочери, и это была кругленькая сумма!

– Больше денег, чем здравого смысла, – заметила ее светлость, перебирая драгоценности. – О! Вот это гораздо более подходящая вещь!

– Эта? – удивился мистер Шоли, с отвращением взглянув на изящное бриллиантовое ожерелье, свисающее с пальцев леди Нассингтон. – Да эту побрякушку я подарил миссис Шоли, когда только начал сколачивать состояние!

– Значит, тогда вкус у вас был лучше, чем сейчас. Очень мило, как раз то, что ей следует надеть!

– Ну, этого она не наденет! – закипая гневом, объявил мистер Шоли. – Она отправится в свет одетая с шиком – или я докопаюсь, в чем тут причина!

– Папа! – умоляюще проговорила Дженни.

– Она поедет в надлежащем виде или вообще не поедет, – холодно проговорила леди. – Господи, Царица Небесная, да неужели вы не понимаете? Она может с таким же успехом кричать во всеуслышание о том, что она богатая невеста, как и отправиться в свет, увешанная бриллиантами! Выставляет напоказ свое богатство – вот что все скажут. Вы этого хотите ?

– Нет, на самом деле это не так! – сказала Дженни, в то время как ее родитель, слегка сконфуженный, прокручивал услышанное у себя в голове. – Вот что, папа, хватит! Ее светлость лучше нас с тобой знает, что такое истинная элегантность.

– Ну, я не вижу, по какой причине тебе нужно стыдиться моего богатства! – Мистер Шоли прикрывал свое отступление яростным огнем. – Разъезжать по городу в жалком ожерелье, которое выглядит так, будто я не мог позволить себе купить для тебя что-нибудь получше!

– Если это единственное, что вас расстраивает, вы можете успокоиться! – сказала леди Нассингтон. – Все в свете знают, что мой племенник женился на очень богатой наследнице, и вы можете поверить, что ее лучше примут, если она не станет кичиться своим богатством. Ответьте мне на такой вопрос: вы бы сказали мне «спасибо», если бы я вмешалась в какой бы то ни было ваш бизнес?

– Вмешались бы в мой бизнес? – переспросил мистер Шоли, ошеломленный. – Нет, миледи, не сказал бы.

– Вот именно! Так не вмешивайтесь в мой!

По счастью, – поскольку лицо мистера Шоли быстро приобретало густую пунцовую окраску, – в этот момент вошел Адам, привлеченный звонкими, несколько повышенными голосами спорщиков. Он занимался такой сложной задачей, как завязывание собственного галстука, и поэтому появился в одной рубашке – обстоятельство, по поводу которого его тетя тут же выразила свое неодобрение. Она велела ему немедленно удалиться и прихватить с собой мистера Шоли, порекомендовав ему вдобавок надеть свежий галстук, поскольку фасон, которого он придерживался, делал его похожим на селадона.

Мистер Шоли позволил увести себя из комнаты. Он слегка смягчился, обнаружив, что даже благородный племянник не огражден от карающего языка миссис Нассингтон, но сказал, следуя за Адамом в гардеробную:

– Не будь она тетушкой вашей светлости, я бы сказал вам, кто она такая!

– Она была груба с вами? – поинтересовался Адам. – О, это еще что! Вы бы слышали, какие вещи она говорит иногда моему дядюшке!

– Вынужден признаться, что она прямо-таки вывела меня из себя. А еще ведь графиня! Настоящий левеллер! Вы собираетесь заменить этот галстук?

– Нет. Но что она тут делает? Я думал, что мы сначала поедем к ней.

– Я скажу вам, что она делает, – пояснил мистер Шоли, все еще дыша ненавистью. – Снимает драгоценности с моей Дженни – вот что она делает, даже не извиняясь! Более того – нарочно явилась сюда, чтобы это сделать!

Шоли сидел, размышляя над этим, пока Адам не оделся и не объявил, что теперь он окончательно готов.

– Так что идемте вниз, сэр, пока моя тетя не отправит человека выяснить, какого дьявола я ее задерживаю!

– И чего мне только дома не сиделось? – мрачно сожалел мистер Шоли. – Я бы не пришел, если бы знал, что ее светлость будет здесь, – уж это точно.

Тем не менее он дал себя убедить и в сопровождении Адама проследовал в гардеробную, где к ним впоследствии присоединились и дамы.

Леди Нассингтон не сумела устранить волнистость в волосах Дженни, но сократила число страусовых перьев, которые были на ней, до пяти и заменила ее чрезмерно большие серьги на пару бриллиантовых капелек, сняла с ее рук все браслеты, кроме двух. Ей не удалось превратить Дженни в красавицу, но она добилась того (как она поведала мистеру Шоли), что сделала из нее светскую женщину.

– Годится! – энергично проговорила она. – Чудесная девчушка, она мне нравится, и я сделаю все, что смогу, чтобы привести ее в соответствие с модой.

Мистер Шоли был польщен тем, что его дочь понравилась графине, но по-прежнему сожалел о рубинах и сказал бы об этом вслух, если бы леди Нассингтон не положила конец аудиенции, внезапно обратившись через всю комнату к своему племяннику:

– Линтон! Твой отец когда-нибудь вывозил тебя ко двору или это твое первое появление?

Адам разговаривал с Дженни, но повернул голову, сказав:

– Нет, мэм, мой отец представил меня на дневном приеме, когда мне было восемнадцать.

– Папа! Леди Нассингтон! – выпалила вдруг Дженни. – Смотрите, что Адам подарил мне!

Порозовевшая от удовольствия, она развернула веер из разрисованной кожи, натянутой на резные перламутровые спицы. Это была элегантная вещица, но едва ли заслуживающая того восторга, который испытывала Дженни. Непрошеное подозрение промелькнуло в мозгу Адама, когда он наблюдал за ней. Она встретилась с ним взглядом, и ее розовость перешла в малиновый оттенок. Быстро отвернувшись, Дженни поспешно сказала:

– Это как раз то, что мне было нужно, именно той расцветки!

– Очень мило, – сказала леди Нассингтон, бросив на него беглый взгляд.

– Да, очень неплохо, – согласился мистер Шоли, подвергнув вещицу более длительному осмотру, – но что ты сделала с веером из слоновой кости, который тебе подарил я? По-моему, это была бы самая подходящая вещь для твоего платья.

Ее румянец стал гораздо ярче, она пробормотала какие-то несвязные оправдания. Леди Нассингтон положила конец дальнейшим дискуссиям, объявив, что им пора трогаться в путь. Мистер Шоли проводил компанию вниз и был весьма удивлен тому, что леди Нассингтон подала ему два пальца для рукопожатия, прежде чем взобралась в свой величественный городской экипаж. К этому акту снисхождения она прибавила милостивое, хотя и не от нее лично, приглашение наведаться на Гросвенор-стрит на следующий день, чтобы узнать у Дженни, как прошло ее представление.

Оно прошло очень хорошо. Королева разговаривала с Дженни исключительно любезно. («Ты только представь, папа! Спустя столько лет она говорит с сильнейшим акцентом!») И две принцессы встали, чтобы поговорить с ней в самой благожелательной манере, какую только можно себе представить, так что она ни в коей мере не чувствовала себя неловкой или косноязычной. Ее собственным разочарованием стало отсутствие на приеме принцессы Шарлотты Уэльской: обстоятельство из ряда вон выходящее, как, похоже, считали люди, поскольку она в декабре была помолвлена с принцем Оранским, поэтому непременно должна была выезжать в свет. Принца тоже не было, хотя он определенно находился в Лондоне. Обидно, потому что Дженни надеялась его увидеть. Адам, конечно, часто встречался с ним, потому что не так давно состоял при штабе лорда, нет, герцога Веллингтона! Можно было предположить, что принц, избранный для женитьбы на наследнице английского престола, должен быть верхом совершенства, но, когда Дженни сказала об этом Адаму, он расхохотался, воскликнув:

– Тощий Билли? О Боже, нет!

И конечно, она очень сожалела, что не может составить собственного мнения о качествах принца.

Но это было незначительное обстоятельство. Но что папа скажет о том, что ее представили принцу-регенту по его особой просьбе? Кто-то, должно быть, напомнил ему об Адаме, потому что – поверит ли в это папа? – принц подошел к ним и пожал руку виконту Линтону, сказав, как он рад приветствовать его при дворе и как глубоко он сожалеет о смерти своего старого друга, его отца. Потом он изъявил желание познакомиться с женой Адама, и Адам немедленно подвел ее к нему. И папа даже представить себе не может, как мило регент с ней беседовал! Его манеры были просто безупречны! Он простоял несколько минут, беседуя с Адамом о недавней войне и демонстрируя (по словам Адама) доскональное знание военных вопросов. И как раз в тот момент, когда принц отходил, он сказал, что надеется однажды увидеть их обоих в Карлтон-Хаус!

Искренне обрадованный, мистер Шоли потер руки и сказал, что это превзошло, все его ожидания, ей-богу превзошло! Единственное, о чем он сожалел, так это о том, что матери Дженни нет в живых, чтобы порадоваться ее триумфу.

– Хотя, без сомнения, она все это знает, – бодро сказал он. – Подумать только – я еще сомневался, соглашаться ли мне на твой брак с виконтом или настаивать на графе! Но милорд Оверсли дал мне слово, что я не пожалею, и, должен признаться, он был прав. Даже герцог не обходился бы с тобой лучше! Расскажи мне еще раз, что тебе сказал принц-регент!

Прежде мистер Шоли придерживался невысокого мнения о принце-регенте. Хотя он (как часто заявлял) был не из тех, кто интересуется важными шишками, деяния этой персоны из королевской семьи едва ли могли ускользнуть от внимания самых незаинтересованных людей. Если бы спросили его мнения, мистер Шоли сказал бы, что не одобряет таких поступков, как женитьба на двух женах и прижимистость в отношении их обеих, не говоря уже о большом количестве любовниц, о чем обычный человек должен всегда помнить; не одобряет и разбазаривания наличности – ведь нации приходится выплачивать его долги. Было также секретом Полишинеля, что принц искал повода развестись с несчастной принцессой Уэльской; и, не желая присоединяться к толпе, освистывающей его, мистер Шоли считал, что он обращается с несчастной леди просто низко. Но перед лицом любезности регента по отношению к Дженни все эти соображения отошли па задний план.

Дженни также не вспоминала, что когда она впервые увидела принца-регента, то испытала жестокое разочарование. Достигнув пятидесяти двух лет, ему мало что удалось сохранить от былого принца Флоризеля, по красоте которого до сих пор вздыхали пожилые дамы Дженни созерцала джентльмена средних лет, тучного телосложения, на красной физиономии которого отчетливо оставили свой след годы разгульного образа жизни. Оп определенно был слишком разряжен – слышно было, как корсет скрипит на нем; он обильно поливал свою особу духами, а в минуты отдыха лицо его приобретало брюзгливое выражение. Но какая бы добрая фея ни присутствовала на его крестинах, она ниспослала ему бесценный дар, который не иссушили ни время, ни излишества: он был непослушным сыном, скверным мужем, неласковым отцом, непостоянным, любовником и ненадежным другом, но у него было обаяние, которое приносило ему прощение даже тех, кого он обидел, и внушало любовь к нему таким случайно встреченным людям, как Дженни, или какой-нибудь молодой офицер, отправленный к нему лордом Батерстом с важной депешей. Он мог внушать отвращение своим близким, но в жизни на людях его поведение всегда было корректным: он никогда не говорил неподобающих вещей и никогда не позволял личной ненависти ослабить собственную учтивость. Принц по крови, он не считался с этикетом; его манеры, когда он вращался в свете, отличались аристократической непринужденностью, которая не покидала его, даже когда ему порой случалось появляться на некоторых приемах в удручающе хмельном состоянии. Его поведение в частной жизни было не таким примерным, но никто из видевших его, подобно Дженни, при дворе его матери не поверил бы, что он способен лгать своему самому ревностному приверженцу, привести своего закадычного дружка послушать бред его отца, обращаться со своим единственным ребенком с мужицкой грубостью или барахтаться, подобно слезливой морской свинке, у ног смущенной красавицы. Дженни, конечно, не верила подобным рассказам, и, когда она повстречалась с ним снова, два дня спустя, на собрании у миссис Нассингтон, и удостоилась его поклона и улыбки узнавания, она была склонна считать, что даже его двум бракам и его громадным долгам должны были сопутствовать смягчающие вину обстоятельства.

Глава 10

Не многие приглашения приносили столько почета соискателям общественного признания, как приглашение в дом Нассингтонов. Приемы у леди Нассингтон были чрезвычайно аристократичными, потому что она не любила модные сборища и презирала хозяек, которые оценивали успех званого бала по количеству гостей, способных втиснуться в салон. Красноречивее всего о силе ее личности говорило то, что она давным-давно убедила свет: открытка с приглашением на одно из ее собраний была честью, от которой не отказываются точно так же, как от представления его величеству.

Леди Оверсли тоже была среди счастливых получателей этих посланий. Она изучала его с двойственным чувством, поскольку леди Нассингтон включила милочку Джулию Оверсли в число приглашенных, и леди Оверсли многое отдала бы за то, чтобы узнать, приглашены ли также лорд и леди Линтон. С одной стороны, это казалось маловероятным, с другой – Адам был племянником ее светлости и она представляла его молодую жену в свете. Будь это кто-нибудь другой, дело тем самым решилось бы само собой, но от леди Нассингтон можно было ждать чего угодно: исполнив то, что она считала своей обязанностью, она вполне могла и игнорировать последующие претензии леди Линтон на внимание к себе.

Леди Оверсли написала любезный ответ, в котором принимала официальное приглашение, рассудив, что, если только Джулия не будет безвылазно сидеть в Танбридж-Уэллс, встречи между ней и Адамом неизбежны. Письмо от свекрови позволяло ей надеяться, что Джулия подает признаки выздоровления. Ее бабушка покончила с хандрой внучки, устроив череду увеселительных балов, которые не могли оставить равнодушной ни одну девицу в здравом уме. В поклонниках недостатка не было; красавицы Танбридж-Уэллс меркли в сравнении с мисс Оверсли, а в последнее время в завершение своего триумфа Джулия прибавила к числу своих ухажеров ни больше ни меньше как известного ценителя женского очарования и изящества маркиза Рокхилла. По мнению Вдовствующей, этой победы было более чем достаточно, чтобы любая девушка выбросила из головы мысли о молодом Линтоне. Она добавила, что, хотя было бы нелепо предполагать, что этот Рокхилл вынашивает серьезные намерения, он в достаточной степени очарован, чтобы сделать Джулию предметом своих ухаживаний «на достаточно долгое время, чтобы послужить нашим целям».

Мать Джулии была не столь оптимистична. Ей льстило, что дочь пришлась по вкусу взыскательному маркизу, но она не думала, что вдовец, которому было далеко за сорок, окажется серьезным соперником для молодого и обаятельного виконта, к которому Джулия испытывала бурные чувства. Она также была склонна глядеть несколько подозрительно на ухаживания маркиза, но в этом, сообщил ей ее супруг, она выказывала себя величайшей дурой.

– Ерунда! – сказал тот. – Рокхилл – джентльмен!

– Боже правый, уж не думаешь ли ты, что он собирается на ней жениться? – ахнула леди Оверсли.

– Нет, нет, конечно не думаю! – ответил супруг раздраженно. – Он оказался по той или иной причине в Танбридж-Уэллс и затеял флирт с самой хорошенькой девушкой в этом месте, чтобы не помереть от скуки, вот и все! Я лишь хочу, чтобы это продолжалось до тех пор, пока она не оправится от своего романа, но я на это мало надеюсь.

Мысль о том, что Джулия, оправившись от одного неудачного романа, падет жертвой другого, пришла в голову леди Оверсли, но она сочла, что самое благоразумное не излагать этого его светлости. Когда Джулия вернулась в Лондон, она не подавала никаких признаков того, что поддалась обаянию Рокхилла, заключив лишь, что он был очень любезен и занятен, а таких слов, по мнению леди Оверсли, можно было ожидать от любой девушки, когда речь заходила о человеке достаточно старом, годящемся ей в отцы. Джулия вообще не говорила об Адаме, она, казалось, вознамерилась извлечь максимум веселья из этого, второго, ее сезона в Лондоне, с презрением смеясь над мыслью, что бесконечная череда балов окажется непосильной для ее организма, и строила планы, как заполнить до отказа все время каждый день. Ее отец считал это обстоятельство весьма обнадеживающим, но леди Оверсли не могла радоваться блеску в глазах Джулии, которые казались слишком большими на ее миниатюрном личике. Она не знала, что с этим поделать, и ей оставалось лишь надеяться, что одному из обожателей Джулии удастся в конце концов покорить ее израненное сердце.

Джулия встретила известие о том, что она удостоилась приглашения в дом Нассингтонов с явным удовольствием. Леди Оверсли собиралась предупредить ее, что она должна быть готова к встрече с Линтонами там, но почему-то не сумела подыскать подходящих слов; и в конечном счете, не сказав ничего, успокаивала свою совесть соображением, что Джулия наверняка сама знает – существует большая вероятность того, что молодожены будут там присутствовать.

Поначалу казалось, что она была права, держа язык за зубами. Она не обнаружила Линтонов ни в одном из залов, и Джулия, очаровательная в бледно-голубом газе поверх платья из белого атласа, была в хорошем расположении духа. Присутствовало множество молодых людей, и вскоре она стала душой общества, радуясь, что снова оказалась среди своих старых знакомых, быстро собрав вокруг себя свой обычный круг почитателей и друзей. Леди Оверсли теперь могла ослабить свою бдительность и присоединиться к кружку своих собственных близких приятелей, которые обсуждали все последние слухи, начиная с внезапной смерти императрицы Жозефины от септического фарингита до известия, что союзные монархи прибывают в Лондон принять участие в гигантском праздновании мира.

Линтоны прибыли полчаса спустя и тут же прошли через первый зал в более маленький, расположенный за ним.

В комнате набралось, вероятно, человек двадцать, но Адам увидел только ее одну: Джулия стояла возле двери, и ее смех заставил его на мгновение остановиться в дверях.

– Ледяная? Ну, какая чушь! Я такая горячая! – Говоря это, она повернулась и увидела Адама; издав резкий вздох, услышанный всеми в зале, она упала в обморок.

Он стоял так близко, что, увидев, как она покачнулась, устремился вперед и сумел подхватить ее на лету.

Тревожная тишина была прервана сухим голосом Дженни:

– Правильно, положи ее на диван, Линтон, и открой окно. Бедняжка Лидия тоже всегда плохо переносила духоту в комнатах!

Почти такой же бледный, как и его драгоценная ноша, Адам подчинился. Джентльмен, вид и одеяние которого выдавали в нем щеголя, сделал торопливый шаг вперед, но остановился; его загадочный взгляд блуждал от лица Адама к лицу Дженни.

Оторвавшись от своего занятия – обмахивания Джулии веером, – Дженни обвела взглядом публику и сказала с дружелюбной улыбкой:

– Скоро ей станет лучше. Пожалуйста, не беспокойтесь! Это все от духоты! Спокойный голос произнес возле нее:

– Вот, возьмите, леди Линтон! – И тонкая рука приблизилась к плечу Дженни с флаконом ароматического уксуса.

– Благодарю вас! Это как раз то, что нужно, а у меня этого нет! – сказала Дженни, поднеся флакон к носу Джулии. И добавила непринужденным тоном:

– Сама я никогда не падала в обморок, но, когда мы вместе учились в пансионе, мисс Оверсли всегда так делала.

– Кто-нибудь – ну хоть вы, мистер Толлертон, – не откажите в любезности, разыщите миссис Оверсли и передайте ей, что мисс Оверсли стало дурно! – командовал все тот же спокойный голос.

– А ты, Линтон, будь любезен, принеси стакан воды! – попросила Дженни.

Она сразу, же вышла из комнаты, а когда вернулась, Джулия уже пришла в себя и опиралась на плечо своей матери, лепеча несколько возбужденно, что это пустяк – как глупо! – но в комнате так душно!

Большинство гостей благоразумно удалилось из зала, но один или два гостя остались; и Адам, подавая Дженни стакан воды, обнаружил, что его рассматривает в лорнет, поднесенный к слегка насмешливому глазу, щегольски одетый мужчина. Улыбка тронула тонкие, язвительные губы.

– Линтон, как я полагаю? – произнес джентльмен. Адам поклонился.

– Ну конечно! Я был весьма хорошо знаком с вашим отцом и теперь рад познакомиться с вами. – Он уронил свой лорнет и протянул руку, сказав, когда Адам взялся за нее, чтоб пожать:

– Вы не слишком сильно напоминаете его, но я был уверен, что не ошибаюсь. А я, знаете ли, Рокхилл! – представился он.

Адам, все еще потрясенный случившимся, ответил с, машинальной учтивостью.

Маркиз сочувственно кивнул:

– Какое досадное происшествие, но будем надеяться, ничего серьезного. – Он снова вскинул свой лорнет, на сей раз на Дженни. – Ваша жена?

– Да, сэр, – ответил Адам.

– Замечательная женщина! – вздохнул его светлость. – Поздравляю вас!

– Благодарю! Вы очень любезны! – Адам улыбнулся Дженни, когда она подошла к нему, и протянул руку. Он уже собрался с духом и, хотя до сих пор все еще выглядел бледным, сумел произнести довольно непринужденно:

– Ей уже лучше! Позволь представить тебе лорда Рокхилла, он сделал мне комплимент по поводу твоего самообладания.

– Ну, я просто не знаю, отчего он это сделал, – прозаично ответила Дженни. – Не из-за чего было поднимать шум! Как поживаете, сэр? Думаю, нам сейчас следует оставить Джулию с ее мамой. Не пойти ли нам в другую комнату? Чтобы они смогли тихонько удалиться, поскольку Джулия чувствует себя все еще не вполне, хорошо.

Она хотела было взять Адама под руку, но сообразила, что до сих пор держит в руках флакончик с ароматическим уксусом. Дженни издала восклицание, сетуя на свою забывчивость, и повернулась, чтобы вернуть хрустальный пузырек его владелице, которая приняла его с улыбкой и пытливым взглядом, одновременно и добродушным и оценивающим.

– Благодарю вас! Вы, насколько я понимаю, леди Линтон. А я – леди Каслри. По-моему, я видела вас в гостиной, правильно? Вы с мужем остановились в городе? И уже готовы принимать по утрам? Тогда я надеюсь продолжить знакомство с вами. Позвольте заметить, вы сейчас очень хорошо держались – просто замечательно!

Она приветливо кивнула и отошла, прежде чем Дженни успела что-либо ответить, но, возможно, это было даже к лучшему, поскольку Дженни, которую предупреждали, как трудно снискать расположение этой величавой дамы, покраснела до корней волос и произнесла нечто столь же неслышное, сколь и несвязное.

Однако, несмотря на минутное замешательство, сознание того, что ее похвалила одна из патронесс «Альмака», придало ей уверенности; и вскоре, заметив свою школьную приятельницу и удостоившись ее сердечного приветствия, она почувствовала себя почти как дома. Ее несколько испугали холодные глаза миссис Броу и критические взгляды, бросаемые другими, надменного вида дамами; но прежде, чем она успела по-настоящему смутиться, она увидела долговязую фигуру лорда Броу, устремившегося к ней, и тут же снова успокоилась. Она встречалась с ним прежде всего один раз, но он обратился к ней так, словно они – давнишние друзья, и, подойдя, сказал:

– Как поживаете? Можете не отвечать – вы выглядите чудесно, даже не скучающей! Ее глаза весело сощурились.

– Конечно! А с чего бы мне скучать, сэр?

– Разве вы еще не поняли, что это дьявольски скучный прием? Мне так кажется. Я бы не пришел, если бы меня сюда не затащили! Вы с Адамом – единственные знакомые мне люди, с которыми я был рад повстречаться. Я еще никогда в жизни не видел в одном месте столько чудаков и дуэний! У леди Нассингтон на приемах всегда одно и то же – никак не возьму в толк, с чего это сюда еще кто-то приходит!

– Ради Бога… – запротестовала Дженни. – Вас могут услышать!

– О, вовсе нет! Только не в этом гвалте! Странная вещь, не правда ли? Все персоны наипервейшей важности шумят, как львы во время кормежки. Идемте, я представлю вас моей матери – она хочет с вами познакомиться. – И добавил со своей ленивой улыбкой:

– Милейшее создание на свете! Она вам поправится. Мне и самому она нравится.

Это хотя и рассмешило ее, показалось довольно странным, будучи сказанным о матери, но он оказался совершенно прав, считая, что ей понравится леди Адверсейн, дородная и безмятежная дама, весьма немодного вида, но, судя по всему, с отзывчивым сердцем. Дженни сидела возле нее на диване и думала о том, какой несложной будет ее новая жизнь, если все великосветские дамы столь же добры и безыскусственны.

Если бы она только знала, что встретит гораздо больше доброты, чем можно было себе представить. Все были осведомлены, при каких обстоятельствах Адам занял место отца. И все желали ему добра. Салли Джерси могла воскликнуть, обращаясь к леди Каслри: «О Боже мой! Умоляю, не давайте ей рекомендацию в „Альмак“!» Но даже она, пожав плечами и надув губы, сказала:

– Да нет же! Я вовсе не хочу ее обидеть! Бедный сын Барди!.. Боже, что сказал бы Барди по поводу этого союза? У меня просто сердце разрывается от сострадания к этому несчастному молодому человеку! Ведь она выглядит просто ужасно, не правда ли? Но я съезжу на Гросвенор-стрит и пошлю ей открытку с приглашением на мой прием в следующем месяце! Что угодно, только не рекомендация для «Альмака»! Ах, Боже мой, нужно же соблюсти хоть какие-то границы. Скажите мне, – вы гораздо лучше меня знакомы с леди Оверсли, – это правда, что молодой Линтон прежде был помолвлен с мисс Оверсли? – И что у нее только что случился обморок – самый настоящий обморок – при виде его?

– Ей действительно стало дурно, – признала леди Каслри, – но леди Линтон, чье поведение, надо заметить, было таким, что вызывало у меня уважение, сообщила, что с ней это всегда происходит в душных комнатах.

– О, редкостный такт, принимая во внимание, что она знала истинную причину! Но наверное, не знала, она выглядит простушкой, дурочкой! Убеждена, ей ничего такого и в голову не может прийти.

Она ошибалась, Дженни это очень даже приходило в голову, и, при внешней невозмутимости, она снова и снова обдумывала услышанное. Она даже бровью не повела, не дав Адаму повода понять, насколько полно она сознает истинный смысл весьма драматичного обморока Джулии; она бросила лишь мимолетный взгляд на лицо мужа, когда он склонился над девушкой, лежавшей у него на руках, подобно сломанному цветку. В один этот миг она увидела все, что его рыцарская натура хотела бы скрыть от нее, и ее немедленное вмешательство было обусловлено вовсе не врожденным чувством такта, а яростной решимостью защитить его от, любопытства остальных, ставших свидетелями этой сцены.

Она больше не смотрела на него и не касалась этой темы, когда они ехали обратно на Гросвенор-стрит. Ни он, ни она никогда не говорили о его прежней привязанности – это было как само собой разумеющееся, чего она не осмеливалась касаться, хотя это лежало между ними тяжким грузом. В подобной ситуации оставалось лишь одно – говорить о чем-то другом. И с языка ее за время короткой поездки до дома то и дело срывались банальности: то насчет забавных высказываний Броу, то относительно доброты его матери, то о снисходительности принца-регента, то удивление по поводу того, что совсем невзрачно одетый джентльмен, на которого многие обращали внимание, оказался сам великий мистер Браммель.