Текст книги "Смятение чувств"

– Я выставляю Фонтли на продажу.

Последовало немое изумление. Чарльз Оверсли устремил удивленно-вопрошающий взгляд на своего отца, а лорд Оверсли смотрел на Адама из-под внезапно нахмурившихся бровей. Джулия выкрикнула дрожащим голосом:

– О нет, нет, нет!

Адам молчал.

Она высвободила свои руки из его.

– Ты ведь это не всерьез! О, как ты можешь так говорить? Милое, милое Фонтли! Дом принадлежит Деверилям испокон веку – сколько с ним всего связано!

– Да полно тебе, Джу! – урезонивал ее брат. – Такого не могло быть! Я хочу сказать, что это настоящий монастырь! Ну, то же самое, что монастырь, правда? Закрытие монастырей – ну, я не помню точно, когда это было, но суть в том, что прежде там не могли жить никакие Доверили, если, конечно… Нет, не сходится! – решил он, добавив со знанием дела; – Знаешь ли, священники дают обет безбрачия… Так что это обман!

Адам невольно рассмеялся:

– Да, боюсь, что это так. Первый Девериль, о котором мы имеем более-менее точные сведения, обосновался в Лестершире. Лишь с 1540 года Фонтли принадлежало Деверилю – и, насколько я могу судить, он был потрясающим мошенником!

– Вполне вероятно, – мудро согласился лорд Оверсли. – Сдается мне, что большинство предков были самыми что ни на есть отъявленными висельниками. – Да чего стоит один только Оверсли, сколотивший наше состояние! Уж у него-то рыльце основательно было в пушку, да, папа? – спросил Чарльз.

– Увы, воистину так! – сказал отец Джулии, поблескивая глазами.

– О, не говорите так, не говорите! – перебила его девушка. – Как вы можете все обращать в шутку? Адам, скажи, ты ведь это не всерьез? Чужие люди в Фонтли? О нет! Все чувства восстают! Рощи и аллеи! Развалины часовни, где я так часто сидела, ощущая старину повсюду, так близко, что почти могла представить себя ее частью и видеть призраки тех мертвых Деверилей, которые жили там! – Она помолчала, переводя взгляд с брата на отца и Адама, и со страстью воскликнула: – Ах, вы не понимаете! Даже ты, Адам! Как такое возможно? Чарли не понимает, я знаю, но ты!.. Ты!..

– Пожалуй, я действительно не понимаю, – согласился брат. – Знаю одно, что если бы ты когда-нибудь увидела призрак, то убежала бы с криком «Караул!». К тому же я помню эти развалины не хуже твоего, а вполне возможно, даже лучше! Всякий раз, останавливаясь в Фонтли, мы играли среди этих развалин в прятки, и это была отличная потеха!

– Бывали и другие времена, – проговорила Джулия приглушенным голосом. – Ты предпочитаешь делать вид, что тебе все равно, Адам, но я слишком хорошо тебя знаю, чтобы поддаться на розыгрыш. В свое время вы разделяли все мои чувства, это папа привил вам такую сдержанность.

Адам ответил спокойно:

– Мне есть до этого дело. Было бы нелепо притворяться, что мне все равно. Если я и кажусь тебе сдержанным, то только потому, что все это мне слишком небезразлично.

Она произнесла с глубоким сочувствием:

– Ах, какая же я ужасная! Какая глупая! Понимаю тебя, конечно, я тебя понимаю! Мы не будем говорить об этом, не будем даже думать об этом! А что до сетований, то не буду этого делать, обещаю! Ты мог бы стать счастливым в маленьком домике? Я могла бы! Как давно я мечтаю жить в таком – с белыми стенами и соломенной крышей и ухоженным маленьким садиком! Мы заведем корову, и я научусь доить ее и делать сыр и масло. А еще заведем кур и свиней. О, да со всем этим и нашими книгами и фортепьяно в придачу мы будем богатыми, как набобы, и нам не потребуется для полного блаженства ничего другого!

– Aх вот как! – вмешался еще не оценивший всего сказанного брат. – Ну, если готовить еду будешь ты, Линтону очень быстро потребуется нечто большее! А скажи, кто будет забивать свиней и выгребать помет из курятника?

Эта язвительная реплика осталась без внимания. Джулия мысленно была поглощена созерцанием картины, вызванной ею к жизни, и Адам, хотя и пребывал в хорошем расположении духа, был слишком глубоко тронут, чтобы рассмеяться. Он лишь покачал головой, и пришлось лорду Оверсли возвращать свою дочь на грешную землю, что он и сделал, энергично сказав:

– Очень мило, моя дорогая, но совершенно непрактично. Надеюсь, Адам сумеет подыскать себе более достойное занятие, нежели выращивание свиней. Более того, я не сомневаюсь, что сумеет, и тем легче, если он не будет ничем обременен! Я, как никто другой, сожалею, что обстоятельства складываются подобным образом, но ты должна быть хорошей девочкой и понимать, что о браке не может быть и речи. Адам понимает это так же, как и я, так что не нужно считать меня тираном, милая!

Она слушала с побледневшим лицом и, обратив умоляющий взгляд на Адама, прочла ответ на его лице, залившись слезами.

– Джулия! О, не надо, моя дорогая, не надо! – взмолился он.

Она опустилась в кресло, уткнувшись лицом в ладони; ее тело вздрагивало от громких всхлипов. К счастью, в тот момент, когда и отец ее, и брат обнаружили полную неспособность справиться с положением, в комнату вошла леди Оверсли.

Миловидная женщина, немного полнее своей дочери, но с такими же большими голубыми глазами и чувственным ртом, она, застав сию грустную картину, издала горестное восклицание и устремилась вперед.

– Ах, милая, милая! Ну что ты, что ты, любовь моя! Адам, мальчик дорогой! Ах вы, бедные дети! Полно, полно, Джулия! Ну, тише, сокровище мое! Не нужно так плакать, ты совсем разболеешься, и подумай, как больно бедному Адаму! Ах, дорогая, я понятия не имела, что ты вернулась с верховой прогулки! Оверсли, как ты мог? Ты, должно быть, по-настоящему был жесток с ней!

– Если это жестокость – сказать ей, что она не сможет жить в маленьком домике с соломенной крышей, разводя кур и свиней, – я безусловно был жесток, и Адам тоже! – резко возразил лорд Оверсли.

Леди Оверсли, сняв шляпку с Джулии, заключила ее в объятия и нежно вытерла слезь! с ее лица, но внезапно подняла глаза, воскликнув:

– Жить в маленьком домике? О нет, сокровище мое, поступить так было бы в высшей степени опрометчиво! Особенно в крытом соломой, потому что в соломе обязательно водятся крысы, хотя, конечно, нет ничего живописнее такого домика, и я прекрасно понимаю, почему тебя к этому влечет! Но ты обнаружишь, что в таком доме удручающе неуютно; для тебя это никак не подходит, да и для Адама, наверное, тоже, потому что оба вы привыкли к совсем иному образу жизни. А что касается кур, я бы ни за что не стала разводить таких вялых птиц! Ты знаешь, что происходит всякий раз, как только в кухне требуется яиц больше обычного.? Птичница ни за что не может их доставить и всегда говорит: это из-за того, что эти существа высиживают яйца. Да, а потом, они издают такие унылые звуки, которые тебе, любовь моя, с твоей тонкой чувствительностью, покажутся совершенно невыносимыми. А от свиней, – с содроганием закончила ее светлость, – ужасно неприятно пахнет!

Джулия, вырываясь из мягких объятий матери, вскочила на ноги, резко проводя ладонью по глазам. Обращаясь к Адаму, который неподвижно стоял за креслом, вцепившись руками в его спинку, она проговорила сдавленным от рыданий голосом:

– Я смогла бы вытерпеть любые лишения и неудобства! Запомни это! – Она истерически рассмеялась и поспешила к двери. Открывая ее, она, оглянувшись, добавила:

– Мое мужество мне не изменило! Запомни и это тоже!

– Ей-богу, ну надо же сказать такую глупость! – воскликнул мистер Оверсли, когда за его сестрой захлопнулась дверь.

– Замолчи, Чарли, – приказала ему мать. Она подошла к Адаму и с теплотой обняла его:

– Дорогой мальчик, ты сделал именно то, что следовало, именно то, чего мы от тебя ждали! У меня болит сердце за тебя! Но не отчаивайся! Я уверена: ты с этим справишься! Вспомни, что говорил поэт! Я не уверена, какой именно, но весьма вероятно, это Шекспир, потому что так оно обычно бывает, хотя я и не представляю почему!

С этими неясными, но ободряющими словами она ушла, помедлив немного лишь для того, чтобы порекомендовать мистеру Оверсли последовать ее примеру. Обрадованный тем, что может уйти, наконец, от этой душераздирающей сцены, мистер Оверсли попрощался с Адамом. Когда он ушел, Адам сказал:

– Пожалуй, сэр, я тоже пойду.

– Да, через минуту! – сказал лорд Оверсли. – Адам, то, что ты сказал Джулии о Фонтли, . – ты ведь это не всерьез? Дела ведь не настолько плохи?

– Я был вполне серьезен, сэр.

– Боже правый! Но у тебя должно быть десять или двенадцать тысяч акров хорошей земли!

– Да, сэр. Большинство ее заложено, и вся она в настолько запущенном состоянии, что доход от сдачи в аренду сократился до чуть более тысячи фунтов в год. Он мог бы быть в десять раз больше, располагай я средствами… – Адам перевел дух. – Впрочем, средств у меня нет, и я могу только надеяться, что кто-то более состоятельный поймет, во сколько земля фермы, стоящая теперь не более двенадцати шиллингов за акр, может быть оценена, скажем, лет этак через пять. В четыре раз дороже этой суммы! Думаю, мы в Фонтли отстали от жизни на пятьдесят лет.

Едва обращая на него внимание, лорд Оверсли воскликнул:

– Адам, этого не должно быть! Да, да, я знаю! Ты обременен краткосрочными арендаторами, никаких правильных договоров, открытые поля, слишком много посевов льна и плохое осушение, – но эти недостатки можно исправить!

– Не я буду исправлять их, – ответил Адам. – Будь в моем распоряжении пятнадцать-двадцать или хотя бы десять тысяч фунтов, думаю, я очень многое смог бы сделать – в том случае, если был бы свободен от долгов, а это, к несчастью, не так.

Оверсли в сильном потрясении от слов Адама принялся расхаживать взад-вперед по комнате.

– Я не думал, Боже правый, сколько можно было бы иметь… Ну да ладно, Бог с ним! Нужно что-то делать! Продать Фонтли! А что потом? О да, да! Ты избавишься от долгов, обеспечишь своих сестер, но что будет с тобой? Задумывался ли ты об этом, мальчик?

– Наверное, я не останусь в полной нищете, сэр. А если и останусь – ну что же, я буду не первым офицером, живущим на собственное жалованье! Знаете ли, я еще не вышел в отставку. И как только я улажу свои дела…

– Чепуха! – небрежно бросил лорд Оверсли. – Перестань говорить так, будто продать родовое имение для тебя то же самое, что избавиться от лошади, повадки которой пришлись тебе не по нраву! Он нахмурил лоб и возобновил свое хождение. Через какое-то время он бросил через плечо:

– Джулия, знаешь ли, не годится тебе в жены. Сейчас ты так не думаешь, но когда-нибудь ты порадуешься тому, что сегодня произошло. – Не получив на это никакого ответа, он повторил:

– Нужно что-то делать! Я не колеблясь говорю тебе, Адам, ибо считаю это твоим долгом: спаси Фонтли, чего бы тебе это ни стоило.

– Если бы я знал, как это сделать, я бы не посчитался с ценой, – проговорил Адам устало. – К несчастью, не знаю. Не утруждайте себя мыслями о моих делах, сэр. Я справлюсь. А сейчас позвольте попрощаться с вами.

– Подожди! – Лорд Оверсли вдруг оторвался от своих размышлений.

Адам повиновался. Пока его светлость стоял, хмуро разглядывая ковер под ногами, царило молчание. После долгой паузы он поднял наконец глаза и сказал:

– Думаю, я смогу тебе помочь. Но не нужно закусывать удила! Я не предлагаю тебе денежной помощи, мой дорогой мальчик. Видит Бог, я бы предложил, если бы мог, но все, что я в состоянии делать сам, – это удерживаться на плаву. Проклятая война! О, если Бони разобьют до конца года – ты слышал, что Бордо высказался в пользу Бурбонов? По последним слухам, прибывает депутация, чтобы пригласить Луи обратно во Францию. Я знаю из очень достоверных источников, что они дожидаются этого в Хартуэлле. И не знаю, насколько это получится, но, так или иначе, каким бы ни был исход, какого-либо внезапного расцвета в Сити не ожидается. Ну, это все дело будущего, и об этом я собирался тебе сказать. Мне пришло в голову… – Он помедлил и покачал головой. – Нет, лучше я не буду тебе раскрывать все карты: я ни на минуту не поверю, что тебе это понравится, и даже не уверен, что… И все-таки, может быть, стоит пустить пробный шар?! – Он нерешительно посмотрел на Адама. – Ты ведь не прямо сейчас возвращаешься в Фонтли, нет? Где ты остановился?

– В «Фентоне», сэр. Нет, я не вернусь домой еще несколько дней; дел пока по горло, и, хотя Уиммеринг, ей-богу, просто молодец и гораздо более знающий, чем я, без меня дела решить нельзя.

– Хорошо, – сказал лорд Оверсли. – Ну а сейчас мне остается сказать тебе только одно, Адам. Не предпринимай ничего опрометчивого до тех пор, пока я не выясню, что могу сделать для тебя! У меня в голове есть одна идея, но вполне может статься, что из нее ничего не выйдет, так что чем меньше я скажу тебе сейчас, тем лучше!

Глава 3

Когда Адам покинул Маунт-стрит, лорд Оверсли испытывал некоторые угрызения совести, опасаясь, что пробудил в нем надежды, которые, возможно, вскоре придется разбить о землю. Если бы он только знал, что его опасения напрасны: у Адама не появилось никаких надежд. Если, бы в момент тяжелого душевного потрясения он мог бы их оценить, то заключил бы, что это слова доброжелательного оптимиста, не более, потому что не представлял, что лорд Оверсли каким-то образом сумеет вытащить его из затруднительного положения. Ему это было не по силам. Крушение собственных надежд отодвинуло более крупные проблемы, с которыми он столкнулся, на периферию сознания. Нет, они не были забыты, но, пока срывающийся голос его возлюбленной отдаваться эхом у него в ушах и ее прекрасное лицо было ярко в его памяти, любая другая невзгода казалась незначительной.

В каком-то потаенном уголке сознания притаилась мысль, что его нынешнее отчаяние по природе своей не может продолжаться бесконечно, но мысль эту не следовало поощрять. Но прошло немало времени, прежде чем он смог оторваться от размышлений о том, что могло бы быть, и вместо этого сосредоточился на том, что должно быть.

Возможно, к счастью, слишком много дел требовало его внимания, чтобы оставлять ему достаточно времени на раздумья. Это действовало более как контрраздражитель, нежели как болеутоляющее, но постоянно держало его в состоянии полной занятости.

Отвлекающим фактором, добавившим ему забот, равно как и неизбежного веселья, стала младшая сестра, приславшая длинное письмо, за которое ему пришлось заплатить два шиллинга. Лидия извинялась за эту расточительность за чужой счет, сообщая ему о том, что с тех пор, как находится вдали от дома, ей не удалось получить и франка. Она оставила свои матримониальные планы. Шарлотта (Адам мысленно осенил ее своим благословением) придерживалась мнения, что приобретение богатого и старого мужа – не такое дело, которое можно осуществить с быстротой, требующейся, чтобы поправить финансовое положение семейства. Признавая убедительность этого довода, Лидия написала Адаму, предупредив, чтобы он не возлагал каких-либо надежд на ее прежний замысел. В попытке любящей души смягчить боль разочарования, она заверила его, что, если ей удастся когда-нибудь в будущем осуществить свои стремления, ее первой заботой будет проблема заставить своего злополучного супруга выкупить Фонтли и немедленно подарить его дорогому Адаму.

Пока же она строила планы, связанные с тем, откуда добывать собственные средства к существованию. Она считала вполне справедливым сообщить Адаму, что мама, просчитав все пути и доходы, пришла к заключению, что, хотя никто не должен сомневаться в ее готовности запихнуть последнюю корку в рот голодающей дочери, она будет совершенно не в состоянии обеспечивать девицу из мизерной доли своего вдовьего имущества.

С упавшим сердцем Адам взял второй лист пространного послания Лидии и обнаружил, что у мамы возникло намерение искать приюта в Бате, у своей сестры, леди Брайдстоу. Но из этого, писала Лидия, ничего не выйдет, поскольку тетя Брайдстоу овдовела гораздо раньше, чем мама.

Подлинное значение этих слов ускользнуло от Адама, но он понял, что они весьма зловещи. В чем бы тут ни было дело, молодая мисс Девериль поняла, что она вряд ли станет утешением для матери, и решила попытать собственного счастья, поскольку ничто (старательно подчеркнуто!) не заставит ее стать обузой для своего брата. Вполне возможно, что ее новый план не получит его одобрения, но у нее не было никаких сомнений, что его здравый смысл поможет ему быстро осознать все связанные с этим преимущества.

С самыми дурными предчувствиями Адам перевернул лист и обнаружил, что его худшие страхи были небезосновательны: младшая мисс Девериль (впрочем, она считала, что ей скорее следует взять имя Ловелас) вознамерилась совершить скачок к славе и богатству на лондонской сцене, мечтая блестяще воплотить там все самые известные комические роли. И Адам не сомневался, что она сможет это сделать!

На Рождество, когда в Фонтли устраивались большие приемы, спектакли всегда были гвоздем программы. Предпочтение отдавалось «Двенадцатой ночи», и однажды по какому-то величайшему везению дама, выбранная на роль Марии, в одиннадцатом часу была поражена внезапным недугом, поэтому Лидия заняла ее место. Все провозгласили ее прирожденной актрисой. Она согласилась с этой единодушной оценкой, но скромно усомнилась, будет ли удачна в трагических ролях. Комедийные роли были ее сильной стороной, и, хотя это могло повлечь за собой исполнение ролей травести, она была убеждена: что бы ни говорила Шарлотта, Адам не найдет никаких веских возражений против этого. Короче, она была бы очень благодарна ему, если он сойдется поближе с каким-нибудь театральным импресарио, самым, по его мнению, солидным, и даст понять этому магнату, что тому предоставляется редкая возможность воспользоваться услугами молодой актрисы, которая готова взять город приступом и не боится проиграть в сравнении с такими опытными исполнительницами, как миссис Джордан, или мисс Меллон, или мисс Келли. Он с улыбкой узнал, что появление на подмостках мисс Лидии Девериль (или Ловелас) станет для этих дам сигналом к уходу в удручающую безвестность.

Он мог сколько угодно подсмеиваться над наивными планами своей сестры, но они нисколько не прибавили ему душевного спокойствия. Его мучило сознание, что она ломает голову над тем, как обеспечить себя, в то время как ей следовало бы думать о своем выходе в свет, и это оттесняло на задний план собственные беды. Конечно, он нашел время, но не для того, чтобы сойтись с солидным импресарио, а чтобы написать Лидии тактичный ответ, и был занят этим делом, когда лакей пришел в его личный кабинет с визитной карточкой на подносе и запиской, начертанной рукой лорда Оверсли.

– Какой-то джентльмен ожидает вас внизу, милорд. Адам взял карточку и прочел ее, слегка приподняв брови. Эта карточка была гораздо крупнее, чем обычно принято, и имя на ней было написано чрезвычайно вычурным почерком. «Мистер Джонатан Шоли» – гласила надпись. За ней следовал адрес на Рассел-сквер и другой, в Корнхилле. Это показалось весьма странным. Озадаченный, Адам обратился к письму лорда Оверсли. Оно было кратким, всего лишь с просьбой принять «моего хорошего друга, мистера Шоли» и тщательно рассмотреть любое предложение, которое, возможно, сделает ему этот джентльмен.

– Попросите мистера Шоли подняться наверх, – сказал Адам.

Он уловил глубокое неодобрение в окаменевшем лице лакея и в том, как – в высшей степени невыразительно – он ответил;

– Да, милорд.

Не падая духом, но недоумевая, чем вызван визит мистера Шоли, он кивком отпустил лакея и стал ждать развития событий. Было совершенно ясно, что у лорда Оверсли в голове была какая-то идея, как ему помочь, но каким образом неизвестный мистер Шоли может внести в это свою лепту, он совершенно не мог представить.

Через несколько минут лакей вернулся, доложив о мистере Шоли, и в комнату вошел очень крупный, крепкий человек, который остановился на пороге, смерив Адама энергичным взглядом из-под изогнутых бровей. Взгляд был одновременно подозрительным и оценивающим. Адам встретил его довольно спокойно, но без особого восторга – лицо его выражало приветливость и одновременно некоторое высокомерие: какого черта этот человек, судя по виду, торговец, так на него уставился?

Мистер Шоли был человеком средних лет, его могучее тело было облачено в старомодный костюм табачного цвета. В отличие от хозяина, одетого в облегающий сюртук с закругленными фалдами из высокосортного черного материала, узкие панталоны и высокие сапоги, мистер Шоли отдавал предпочтение стилю, в, соответствии с которым многие годы одевались только солидные коммерсанты и, возможно, некоторые сельские сквайры, совсем не стремящиеся блистать в светском обществе. Его сюртук был длинен, на нем были панталоны с чулками и туфли с квадратными носами, украшенные стальными пряжками. Его манжеты были тщательно накрахмалены, а галстук повязан скорее аккуратно, нежели с артистизмом; лишь жилет оживлял общее однообразие одежды широкими чередующимися полосами травянисто-зеленого и золотого цвета. Самый малодушный представитель денди скорее принял бы смерть на костре, чем напялил на себя подобное одеяние, но, бесспорно, оно смотрелось внушительно. Так же, как и бриллиантовая булавка, воткнутая в галстук мистера Шоли, и перстень с изумрудом. Он явно был человеком состоятельным, но своими огромными мускулистыми плечами, короткой толстой шеей и привычкой двигать челюстями, будто пережевывая жвачку собственных мыслей, никого сейчас так сильно не напоминал Адаму, как воинственного быка.

– Мистер Шоли? – проговорил Адам.

– Да, так меня зовут. Джонатан Шоли, не больше и не меньше! Это не значит, что я не смог бы прибавить к нему титул, если бы мне вздумалось это сделать. И стало быть, ни Богу свечка, ни черту кочерга? Нет уж, меня вполне устраивает Джонатан Шоли! И любого вполне устроит, если уж на то пошло, – добавил он глубокомысленно. – И вот что я вам скажу, милорд: в Сити вы днем с огнем не сыщете имени более уважаемого! – Это было произнесено с угрозой и вызовом, но, к счастью для Адама, который не нашелся что ответить, мистер Шоли внезапно продолжил:

– Так вот, я из тех, кто любит чувствовать твердую почву под ногами. Вы – виконт Линтонский? Опешив, Адам ответил:

– Да, я – виконт Линтон.

– Не Линтонский? – резко переспросил мистер Шоли.

– Не Линтонский, – подтвердил Адам с восхитительной серьезностью. – Знаете ли, мы, виконты, часть того, что вы могли бы назвать охвостьем пэрского сословия! Никто с титулом ниже графского не может употреблять это «ский»!

– Вот этого его светлость мне не сказал, – заметил мистер Шоли. – Но, пожалуй, это не имеет существенного значения, а вообще-то я действительно мечтал о графе. И все-таки виконт лучше, чем барон. Барон мне никак не подходит, в этом вы меня не переубедите! – Он снова испытующе посмотрел на Адама и хмыкнул:

– Ага, сейчас вы спрашиваете себя, кто я, черт возьми, такой и что мне от вас нужно, не так ли? Адам рассмеялся:

– Я действительно спрашиваю себя, что вам от меня нужно, но не кто вы такой. Вы – друг лорда Оверсли. Не желаете ли присесть?

Мистер Шоли позволил отвести себя к креслу, но сказал, не сводя проницательных глаз с лица Адама:

– Он так вам и сказал, да? Я благодарен ему за это. Сам бы я не осмелился на такую дерзость, хотя не отрицаю, что мне снова и снова удается подтолкнуть его светлость на верные дела, и я всегда находил его очень любезным. Но я не прихвостень титулованной знати, болтающий о своих важных друзьях, лорде Этом и лорде Том, чем не одурачишь никого, кроме праздных зевак. Вам следует это запомнить! – добавил он, нацелив на Адама толстый палец. – Вы не увидите меня обосновавшимся в Мэйфере[3]3
  Мэйфер – фешенебельный район Лондона


[Закрыть] среди разных, вельмож, потому что я прекрасно знаю, что не добьюсь ничего, кроме как сделаю из себя посмешище. – Он освежил себя щепоткой нюхательного табаку. – У меня – лучший! – горделиво заявил он, вытирая нос платком из тончайшего батиста. – Тридцать седьмой номер от Хардмана – с ним ничто не сравнится! – Он взглянул на Адама поблескивающими глазами. – Итак, это все, что вы обо мне знаете, не так ли? Друг милорда Оверсли! – Он поразмыслил над этим пару секунд. – А больше он ничего вам не сообщил?

– Нет, – ответил Адам, добавив с улыбкой:

– Нет необходимости сообщать что-то большее.

– Гм! Не сказал вам, какое у меня к вам дело? А я-то думал, что скажет, хотя и он говорил, что предоставит мне изложить вам все на собственный лад. Он знает толк в делах, черт меня подери! Догадался, что мне потребуется нечто большее, чем его свидетельство, прежде чем я раскошелюсь. – Он кивнул и снова бросил пронзительный взгляд на Адама. – Если он рассказывал вам, кто я такой, то должен был сказать, что я очень крепко держусь в седле. Я из тех, кто любит, чтобы все было честь по чести, однако это не значит, что я не дам фору любому в торговом деле, уверяю вас! Но никто не скажет вам, что Джонатан Шоли кого-то надул. Я ни с кем не шучу шуток, потому что это не в моей натуре, и, что, еще важнее, доброе имя стоит сотни сделок, заключенных под выпивку! У меня все делается так, что комар носа не подточит, а что касается моей деловой репутации, она хорошая, где бы ни велась торговля. Вы, наверное, захотите узнать, как я сделал свои денежки, потому что я ведь не явился в этот мир прямо в чулках и башмаках!

Слегка опешив, Адам собирался отрицать всякое подобное желание, когда интуиция подсказала ему, что его напористый гость воспримет это как обиду. А потому постарался изобразить на лице интерес. Мистер Шоли снисходительно улыбнулся:

– Держу пари, вы поняли бы не намного больше, если, бы я и рассказал вам, милорд, и это в порядке вещей – каждый мерит все на свой аршин! Вы могли бы сказать, что я был индийским коммерсантом? А ведь с этого я начинал в торговле! Безусловно, я им являюсь, но, помимо этого, я еще кое-кто – по сути дела, я запустил палец практически в каждый пирог, который стоил выпечки.

– Простите, – проговорил Адам, – но почему вы мне все это рассказываете?

– Наверное, потому, – сказал мистер Шоли, наблюдая за ним, – что я хотел бы запустить палец и в ваш пирог, милорд.

– Я это понял, – сказал Адам, – но, если лорд Оверсли сообщил вам, что мой пирог стоит выпечки, думаю, мне следует сказать, что он ввел вас в заблуждение.

– Может быть. Но уверяю вас, милорд, кончика моего пальца в вашем пироге окажется достаточно, чтобы сберечь ваши денежки. Ну а предположим, что я запущу туда всю руку?

– Вы обнаружите, что неудачно вложили свои средства, мистер Шоли. Не знаю, что вам мог сказать лорд Оверсли, но поскольку я питаю к сделкам, сдобренным выпивкой, не больше любви, чем вы, то сразу разъясню вам, что мои дела из ряда вон плохи. Насколько я представляю, вы не вкладываете свои деньги, когда нет шанса хотя бы на хорошую отдачу. Этого я вам предложить не могу. Если, как я подозреваю, вы рассчитываете выкупить закладную…

– Я совершенно не интересуюсь закладными, – перебил его мистер Шоли. – И все-таки я бы выкупил те, которые вы уже оформили, и никогда не потребовал бы с вас ни пенни, если бы мы договорились. Я также не собираюсь покупать ваше поместье. Я ищу не денег, милорд. Мне нужно кое-что другое, и можете не сомневаться: я готов выложить за это денежки, если найду подходящий товар, – что, возможно, я уже сделал. Помимо того, что его светлость говорит о вас, мне нравится ваша внешность, милорд, не в обиду вам будет сказано!

– Ни в коей мере, – ответил Адам, столь же позабавившийся, сколь и сбитый с толку. – Я вам очень признателен! И все-таки. – чего вы от меня хотите?

Мистер Шоли несколько мгновений усердно работал челюстями, словно не был уверен, как лучше продолжить. В конце концов он поскреб голову и выпалил:

– Будь я проклят, если до этого кому-нибудь приходилось тянуть меня за язык в деловых вопросах! Я прямой человек, милорд, и не умею разводить политесы, да и не хочу. Вообще-то лучше бы это исходило от его светлости. Однако вы задали мне вопрос в лоб, и я дам вам честный ответ: мне нужно ваше имя, милорд.

– Мое имя?

– Говоря точнее, – поправился мистер Шоли, – ваш титул. Хотя, признаюсь, я рассчитывал на графа, но на тот случай, если не сумею раздобыть маркиза. На герцога я не надеюсь и никогда не надеялся – вы не увидите, чтобы Джонатан Шоли старайся прыгнуть выше луны! Герцоги мне не по плечу, тут и говорить не о чем!

– Глубокоуважаемый сэр, о чем вы говорите? – непонимающе смотрел на гостя Адам в живейшем изумлении. – Я не могу отдать вам свой титул!

– Черт возьми, я не такой болван, чтобы этого не понимать! – резко оборвал его мистер Шоли. – Я хочу его не для себя! А для своей дочери!

– Вашей дочери?!

Мистер Шоли поднял огромную ладонь в умиротворяющем жесте:

– Только спокойнее! Не закусывайте удила, пока не выслушаете меня!

– Вы знакомы с Уиммерингом, моим поверенным в делах? – спросил Адам.

– Нет, но буду рад с ним встретиться, если мы достигнем понимания. Правда, я бы обошелся с вами по-честному и без всякого адвоката, следящего за сделкой, но я не стану хуже о вас думать, если вы пожелаете убедиться, что вас не надувают. Более того, я так же охотно улажу это с поверенным в делах. Таким образом, у нас все будет честь по чести, так что комар носу не подточит.

– Извините! Но боюсь, я ввел вас в заблуждение, задав вопрос… гм… совсем по другой причине!

– Ах вот оно что! Ну, кажется, я понимаю, в чем тут дело. – Мистер Шоли зловеще улыбнулся. – Не думайте, что я олух. Я такой же смекалистый малый, как и любой другой в Сити, иначе не сделал бы своего состояния! А если ваш поверенный в делах сказал вам, – а он наверняка это сказал, – что единственный способ для вас поправить дела – это связать себя с богатой наследницей, он сказал вам чистую правду, как бы вас от нее ни воротило, а я вижу, сэр, вас воротит.

Чувствуя себя совсем подавленным как прямолинейностью своего гостя, так и мощью его натуры, Адам попытался как-то преградить путь этому напору.

– Мистер Шоли, прошу вас не…

– Да погодите же немного! – прервал его мистер Шоли, снова поднимая свою похожую на окорок руку. – Если вас не интересует эта затея, вы можете прямо сказать об этом, и без всяких обид, но я пришел сюда сделать вам предложение, – конечно, в том случае, если решу, что вы подходите, а я так решил, – и я доведу это дело до конца, потому что так у меня принято. Я не стану хуже думать о вас из-за того, что вы не набросились на мое предложение как петух на ежевику, – более того, я бы распрощался с вами, поведи вы себя так, – но вам не помешает выслушать то, что я собираюсь сказать. А первое, что я должен вам сказать, чтобы между нами не осталось непонимания, – это то, что я прекрасно знаю, насколько глубоко вы увязли. Правда, это не имеет для меня значения, так как это не вы промотали свое состояние. А если бы так, то вот тогда дело бы обстояло совершенно иначе: я не стану помогать деньгами никакому игроку, будь он хоть десять раз маркиз! Его светлость утверждает, что вы не заключаете пари и не играете на суммы, большие, чем установлено приличиями, а против этого я не возражаю, Хотя сам и не любитель заключать пари.