Текст книги "Нежданная любовь"

– Да-да, но это не важно! Лучше идите.

Она подтолкнула Эдуарда к двери, которую придерживал Деймрел. Эдуард намеревался предложить Венеции сопровождать ее в Андершо, но, прежде чем успел это сделать, его вывели из комнаты, и Деймрел закрыл за ним дверь, утешительно промолвив:

– Парню здорово досталось.

– Остается надеяться, что это послужит ему уроком.

– Несомненно.

Эдуард коротко усмехнулся:

– Если бы его удалось убедить, что своим несчастьем он обязан собственной глупости. Надо же поехать на лошади, которой не в состоянии управлять! По-моему, с его стороны крайне глупо ездить верхом с больной ногой.

– А много вы видели парней его возраста, которые почитали осторожность за добродетель? – спросил Деймрел.

– Я думал, что когда он узнает, каковы могли быть последствия его падения… Впрочем, Обри всегда одинаков – не терпит никакой критики и приходит в бешенство при малейшем намеке на нее. Не завидую вам!

– О, я не собираюсь его критиковать, – отозвался Деймрел. – В конце концов, у меня нет на это никакого права.

Эдуард не стал комментировать это замечание.

– Не знаю, когда мисс Лэнион намерена возвращаться в Андершо, – промолвил он, спускаясь с лестницы. – Я бы с удовольствием сопровождал ее и хотел ей это предложить.

В его голосе слышались недовольные нотки. Губы Деймрела скривились в усмешке, но он серьезно ответил:

– Боюсь, я тоже этого не знаю. Хотите, чтобы я выяснил это для вас?

– Благодарю, не стоит беспокоиться. Она не покинет Обри, пока не развеселит его, хотя ему было бы лучше без нее.

– Если вам кажется, сэр, что мисс Лэнион недостаточно сопровождения конюха, то можете чувствовать себя здесь как дома и оставаться, сколько вам угодно, – сказал Деймрел. – Я предложил бы проводить ее вместо вас, но могу не оказаться рядом, к тому же не считаю это необходимым. Однако, коль скоро вы полагаете…

– Нет-нет, не беспокойтесь! Но если с ней ее конюх, то мне незачем задерживаться. Ваше лордство очень любезны, но у меня много дел, а я и так истратил порядочно времени.

Эдуард откланялся, отказавшись от закуски, выразил благодарность хозяину дома за доброту к Обри и свою надежду, что милорд скоро избавится от обременительных обязанностей.

Деймрел вежливо выслушал его и ответил небрежным тоном, который не так давно разозлил Эдуарда:

– Обри меня не беспокоит! – Махнув рукой на прощанье, он, прежде чем Эдуард вставил ногу в стремя, вернулся в дом и снова поднялся в комнату Обри.

Глава 6

Деймрел застал Обри все еще кипящим от злости, со сверкающими глазами и красными щеками.

– Вы не церемонитесь с вашими посетителями, – с усмешкой заметил он.

– Где Эдуард? – осведомился Обри.

– Abiit, excessit…[18]18
  Отброшен, изгнан… (лат.)


[Закрыть]

– Что, уже? Vae victis![19]19
  Горе побежденным! (лат.)


[Закрыть] Вышвырнули его?

– Напротив! Я просил его чувствовать себя как дома.

– Боже, только не это!

– Он подумал примерно то же самое, хотя не выразил этого словами. Думаю, я ему не слишком нравлюсь, но ничто не заставит его преступить границы вежливости. – Деймрел посмотрел на Венецию: – «Достойный» – идеальный эпитет!

Она рассмеялась:

– Значит, вы догадались?

– Разумеется. Бедняга – мне его искрение жаль.

– Чего ради жалеть этого зануду? – взорвался Обри. – Скоро вы поймете, какую глупость сделали, позволив ему чувствовать себя у вас как дома! Наш дом он считает своим после смерти моего отца! Предупреждаю, Венеция, если ты выйдешь за него, я не стану иметь с тобой ничего общего!

– Ну, так как я не собираюсь этого делать, перестань раздражаться попусту.

Обри пошевелился и сморщился от боли:

– Мне и так скоро придется жить с Конуэем. Впрочем, я предпочитаю Конуэя этому самодовольному типу! Он еще будет меня учить! Да хуже его не найдешь наездника во всем графстве! Можешь сказать ему, Венеция, что я готов выслушивать поучения от Конуэя, и ни от кого другого!

– Господи, сейчас он потребует от меня удовлетворения! – воскликнул Деймрел. – Мистер Лэнион, позвольте принести вам мои смиреннейшие извинения!

Обри повернул голову на подушке и с подозрением уставился на него:

– Вы что, издеваетесь?

– Я бы никогда не осмелился! Прошу прощения за то, что у меня хватило самомнения распекать вас. Как я мог оказаться настолько неучтивым…

– Вздор! – огрызнулся Обри, но тут же невольно усмехнулся: – Вы только сказали, что выносливости у меня больше, чем ума. За это я не сержусь.

– Я не сомневалась, что его лордство был с тобой в высшей степени предупредителен, раз ты так благожелательно к нему настроен, – заметила Венеция.

– Ну, он не читал мне морали, – отозвался Обри, стараясь не рассмеяться. – Но о благожелательности и речи быть не может, так как он впустил ко мне этого зануду.

– Неблагодарный мальчишка! Разве не я избавил вас от него? Если бы я не пришел с выдуманной историей о вашей няне и корпии, он бы еще торчал здесь. Смотрите, чтобы я не превратил выдумку в реальность! Перестаньте ворчать, иначе я это сделаю.

– Прошу прощения, – вздохнул Обри, – я не хотел… Господи, сам не знаю, почему вышел из себя из-за этого олуха! Обычно со мной такого не бывает.

Гневный румянец стал исчезать с его лица. К тому времени, когда Марстон принес на подносе холодного цыпленка, фрукты и чай, Обри успокоился окончательно и хотя отказался от цыпленка, но довольно быстро согласился выпить чашку чаю и съесть бутерброд с маслом. Деймрел вышел, когда принесли еду, но, как только няня приготовилась сменить компресс на лодыжке Обри и смазать ушибы изобретенным ею целительным составом, вернулся и пригласил Венецию прогуляться с ним в саду.

Она охотно согласилась, не рассчитывая ускользнуть без противодействия няни. Однако няня ограничилась распоряжением надеть шляпу, что было так же удивительно, как и отсутствие реакции на изможденный вид Обри. Обычно подобное обстоятельство вызвало бы поток восклицаний, упреков и вопросов, но сейчас она воздержалась от комментариев.

За эту сдержанность Обри должен был благодарить хозяина дома. Деймрел подстерег няню, когда она поднималась в комнату, и рассказал ей о плачевных результатах визита Эдуарда.

Будучи респектабельным претендентом на руку Венеции, Эдуард пользовался благосклонностью няни, но ни один человек, причинивший вред Обри, не мог надеяться сохранить ее расположение. Когда няня узнала, что Эдуард прочитал Обри нотацию, в ее глазах вспыхнул гнев, ибо подобное занятие она считала исключительно собственной привилегией. Если бы няня присутствовала при этом, Эдуарду пришлось бы плохо. Но в ее отсутствие Деймрел (хотя и закоренелый грешник) действовал быстро и толково, заслужив ее одобрение. Она даже прислушалась к его совету не упоминать Обри об этом инциденте. Деймрел высказал предположение, что, если Обри оставить одного, он заснет, и, выразив намерение с этой целью увести на время из комнаты его сестру, спросил миссис Придди, как по ее мнению, согласится ли мисс Лэнион пройтись по саду.

Довольная, но не утратившая бдительности няня сказала, что Венеции вообще незачем оставаться в Прайори, на что Деймрел заметил с улыбкой:

– Разумеется, но нам не удастся убедить ее отправиться домой, пока она не увидит, что ее брат пошел на поправку.

Это соответствовало действительности, и, так как манеры его лордства больше подходили вежливому, но слегка утомленному хозяину дома, нежели соблазнителю невинных девушек, няня не возражала против этого плана.

– Каким образом вам удалось сделать няню такой сговорчивой? – осведомилась Венеция, спускаясь с Деймрелом по лестнице.

Он с усмешкой посмотрел на нее:

– А вы думали, у меня это не получится?

– Ну, вы умеете обхаживать молодых женщин – по крайней мере, так говорят, – но я уверена, что из попыток флиртовать с няней ничего не выйдет.

– Так по-вашему, я умею только флиртовать? Вы недооцениваете мои таланты, мисс Л энной. Пробив брешь в обороне миссис Придди с помощью горячего сочувствия к Обри и уважения к ее компетентности во всех вопросах, касающихся его здоровья, я проник за стены ее крепости с помощью хитроумной тактики. Фактически я принес в жертву вашего достойного поклонника и штурмовал укрепления, пройдя по его трупу. Ваша няня была очень довольна, что я избавил от него Обри, и не только согласилась на эту рискованную экспедицию, но даже обещала не поднимать шума по поводу измученного вида Обри.

– Няня довольна, что вы избавились от Эдуарда? – недоверчиво воскликнула Венеция. – Он ведь ее любимец!

– В самом деле? Ну, если он проявит должный такт, возможно, ему удастся вернуть это положение, но не раньше, чем она прочитает ему лекцию. И уж во всяком случае, не раньше, чем Обри покинет мой дом – об этом я позабочусь. Мистер Ярдли действительно весьма достойный молодой человек, но, увы, у меня с ним нет ничего общего. Я разрешил ему приходить и уходить в любое время, но намерен раздувать пламя праведного гнева вашей восхитительной няни, дабы он не смог воспользоваться моим разрешением. Я искренне сожалею, мисс Лэнион, но с меня достаточно одной встречи с вашим достойным поклонником.

– Вам незачем говорить так, будто я жаждала его визита! – с возмущением сказала Венеция. – Я искренне благодарна случаю, который привел вас в комнату как раз в нужный момент.

– Как бы не так, случаю! Я пришел специально, чтобы выставить его, прежде чем он доведет Обри до белого каления.

– Вы вообще не должны были позволять ему подниматься! – строго заявила Венеция.

– Знаю. К несчастью, я сделал это прежде, чем присмотрелся к нему. Но когда Имбер пришел, чтобы проводить его наверх, я понял, что он собой представляет.

Венеция рассмеялась, но затем с беспокойством промолвила:

– Боюсь, что Обри пострадал при падении сильнее, чем я думала. Он не любит Эдуарда, но я еще никогда не видела его таким сердитым.

– Возможно, он никогда не сталкивался с мистером Ярдли после сильного потрясения и бессонной ночи, – предположил Деймрел, открывая дверь и пропуская Венецию в сад. – Судя по лекции, которой ваш поклонник удостоил меня, он сказал вашему брату именно то, о чем любой, обладающий хотя бы крупицей такта, предпочел бы умолчать.

– Вы правы. Эдуард вел себя так, будто он отец Обри.

– Или его старший брат. Очевидно, он уже считает себя таковым, потому что поблагодарил меня за доброту к Обри.

– Он поблагодарил вас? Ну, это уж слишком! – Глаза Венеции сердито блеснули. – Фактически это дерзость, так как единственный человек, который говорил, что я должна выйти замуж за Эдуарда, был мой отец, и Эдуард не может рассчитывать, что я стану руководствоваться папиными желаниями. Он вбил себе в голову, будто я соглашусь выйти за него, когда вернется мой брат Конуэй. Я говорила ему, что это не так, но он мне не верил, и вот что из этого вышло!

– Судя по впечатлению, которое создалось у меня об этом молодом человеке, убедить его поверить в то, во что сам он верить не желает, сродни подвигу Геркулеса, – заметил Деймрел.

– Да, но дело в том, что я не слишком старалась его убедить, – честно призналась она.

– Вы хотите сказать, что всерьез обдумывали возможность выйти замуж за такого олуха? – осведомился Деймрел. – Господи, ведь этот парень невероятный зануда!

– Да, но из этого не следует, что он не будет хорошим мужем. Эдуард добрый, честный и… респектабельный, а это отличные качества для мужа.

– Несомненно. Но не для вашего мужа.

– Пожалуй. Думаю, мы бы вскоре смертельно надоели друг другу. Эдуард был крестником отца, поэтому папа разрешал ему посещать нас. Мы хорошо его знали, и, когда он захотел жениться на мне, я подумала: пусть он совсем не тот человек, какого мне хочется в мужья, но выйти за него лучше, чем стать старой девой, цепляющейся за рукав Конуэя. Но если он так не правится Обри, значит, из этого ничего не получится. О боже, как же вы запустили сад! Посмотрите на эти розы – их не подрезали годами!

– Вполне возможно. Поручить кому-нибудь заняться ими? Я сделаю так, если это доставит вам удовольствие.

Венеция засмеялась:

– Не в этом сезоне. Но позже обязательно сделайте это, и у вас будет чудесный сад. Куда вы меня ведете?

– К реке. Там есть скамейка в тени, и мы можем понаблюдать за форелью.

– А вы ловили здесь рыбу в этом году? Обри однажды поймал форель весом три фунта.

– В самом деле?

– Да, но он не браконьерствовал, уверяю вас! Кройд каждый год разрешает ему рыбачить у вас. Вы ведь все равно этим не занимаетесь.

– Теперь я знаю, почему у меня такой скверный улов, когда я берусь за удочку. Ну, вы с братом и парочка! Сначала моя ежевика, потом моя форель!

В его глазах плясали искорки смеха, но Венеция не смотрела на него.

– Кажется, это было так давно! – задумчиво промолвила она.

– И вы тогда были такой сердитой!

– Еще бы! Вы вели себя просто отвратительно!

– Я этого не нахожу.

Венеция внимательно посмотрела на него, словно стараясь прочитать на его лице решение проблемы.

– Возможно, вы правы. Как странно!

– Что?

Венеция двинулась дальше, слегка нахмурившись.

– Желание поцеловать девушку, которую вы ни разу в жизни не видели. Это кажется мне чистым безумием и стремлением выглядеть оригинальным. – Смилостивившись, она добавила: – Впрочем, это одна из странностей, свойственных даже самым респектабельным джентльменам.

Деймрел разразился хохотом:

– Только не самым респектабельным!

Они вышли из розового сада через арку на неухоженную лужайку, спускающуюся к реке. Венеция остановилась и воскликнула:

– Какой чудесный вид! Глядя на Прайори с другого берега реки, никогда не представляешь ничего подобного! Я еще не бывала здесь.

– Я тоже редко сюда хожу. Предпочитаю более близкую перспективу.

– Просто зеленые деревья?

– Нет, просто зеленую девчонку. Разве вы забыли, что именно поэтому я здесь и остался?

– Не такая уж я зеленая. Действительно, я знаю только то, о чем читала в книгах, но полагаю, вы флиртуете со мной.

– Увы, нет! Только пытаюсь.

– Ну а я не хочу, чтобы вы это делали! Вероятно, вы приехали в Йоркшир очиститься от грехов?

– Вы и в самом деле не такая зеленая, – усмехнулся он. – Увы, в этом есть необходимость.

– Если хотя бы половина историй, которые о вас рассказывают, правдивы, – задумчиво промолвила она, – то вы, должно быть, очень богаты. Вы действительно держите собственных лошадей на всех главных почтовых дорогах?

– Поступай я так, давно пошел бы по миру! Лошади у меня только на Брайтонской и Ньюмаркетской дорогах. Какие еще истории обо мне рассказывают? Или их невозможно повторить?

Венеция позволила ему подвести ее к каменной скамье под вязом и села на нее, положив руки на колени.

– Вовсе нет. Конечно, я имею в виду те истории, которые рассказывали мне. – Она повернулась к нему с озорным блеском в глазах. – Мы с Конуэем всегда пытались разузнать, почему вы стали Злым Бароном – так мы вас прозвали. Но нам никто не говорил, поэтому мы давали волю воображению. Вы не поверите, какие ужасающие преступления мы вам приписывали! Ничто меньше пиратства нас не устраивало, пока Конуэй, который всегда был не таким романтичным, как я, не решил, что это невозможно. Тогда я предположила, что вы грабитель с большой дороги, но и это ему не подошло. Он сказал, что вы, возможно, убили кого-то на дуэли и были вынуждены бежать из страны.

Деймрел слушал ее, и выражение его лица постепенно менялось. Он все еще улыбался, но уже не весело, а когда заговорил, в его голосе слышались нотки горечи:

– Ваш Конуэй необычайно проницателен. Я действительно убил кое-кого, хотя и не на дуэли. Убил моего отца.

– Что вы такое говорите, – произнесла потрясенная Венеция. Когда Деймрел молча пожал плечами, она воскликнула: – Это жестоко и просто глупо!

– Вовсе нет. Известие о моем бегстве вызвало у него удар, от которого он так и не оправился. Разве вы об этом не знали?

– Все об этом знают! Как и о том, что он умер спустя три года от второго удара. Но были ли вы в этом виноваты? К сожалению, вы не знали, что вашему отцу грозит удар, и явились его невольной причиной, но если вам кажется, что этого все равно не случилось бы рано или поздно, то плохо разбираетесь в таких вещах. Мой отец тоже умер от удара, но причиной тому стало вовсе не потрясение, и его нельзя было предотвратить. – Повинуясь душевному порыву, она положила ладонь ему на руку и добавила: – Уверяю вас!

Деймрел с усмешкой посмотрел на нее, но Венеция не могла определить, смеется он над собой или над нею.

– Не думайте, дорогая, что из-за этого я не сплю по ночам. У нас с отцом и в лучшие времена не было взаимной привязанности.

– Я тоже не любила своего отца. Мало того – он мне не правился. Вы не можете себе представить, какое облегчение сказать это, не боясь, что меня начнут уверять, будто я не то имела в виду или что мой долг был любить его! Какая чепуха! Отец даже не притворялся, что его интересует кто-то из нас.

– Ваш отец и в самом деле не давал вам особых оснований его любить, – согласился Деймрел. – Меня же честность вынуждает сказать, что моему отцу не повезло с единственным сыном.

– Ну, если бы у меня был единственный сын – или даже дюжина сыновей – и попади он в неприятную историю, я бы постаралась ему помочь, а не отказалась от него! – заявила Венеция. – А вы?

– Господи, ну конечно! Кто я такой, чтобы бросать камни в других? Я мог бы даже попытаться удержать его от неприятностей, хотя, будь он наполовину так влюблен, как я, мне бы это не удалось, – задумчиво произнес Деймрел.

После краткой паузы, во время которой Венеции казалось, будто он заглядывает в прошлое и притом без особого удовольствия, она рискнула спросить:

– Та женщина умерла?

Деймрел удивленно посмотрел на нее:

– Кто? София? Насколько я знаю, нет. Почему вы так решили?

– Ну, никто о ней ничего не знает… и вы ведь не женились на ней, верно?

– Разумеется! – Увидев ее огорченный взгляд, он скорчил гримасу. – Вы хотите знать почему, не так ли? Ну, если вас интересует столь древняя история, то могу сказать, что, когда умер Вобстер, она жила уже не под моим покровительством. Да не смотрите на меня так испуганно!

– Я не испугана, а… – Венеция запнулась.

– Вы испытываете ко мне сострадание? Напрасно, дорогая моя! Наша взаимная страсть была весьма бурной, но вскоре иссякла. К счастью, мы не успели наскучить друг другу благодаря своевременному появлению на сцене великолепного венецианца.

– Великолепного венецианца?

– Красив, как на картине, и с безупречными манерами. Куда мне до него.

– А как насчет денег? – осведомилась Венеция.

– И это было при нем. Деньги помогали ему удовлетворять любые прихоти. Он ездил только на серых лошадях, носил только черные костюмы и всегда, зимой и летом, с белой камелией в петлице.

– Господи, что за шут! Как могла она… леди София полюбить его?

– О, не заблуждайтесь! Он был очаровательным парнем. Кроме того, бедняжка так скучала. Как можно порицать ее за то, что она предпочла опытного мужчину неоперившемуся юнцу, каким я был тогда? До сих пор не понимаю, как она могла так долго терпеть мой пыл и мою ревность. Моей глупости не было предела – если вы можете представить себе Обри, влюбленного по уши, то, думаю, я выглядел примерно так же. Напичканный знаниями мальчишка, которому здравого смысла хватило лишь на то, чтобы изводить ее цитатами из античных авторов! Я даже пытался немного обучить ее латыни, но единственное, чему она научилась у меня, это искусству бегства. Она осуществила его на практике, прежде чем мы дошли до стадии, когда люди готовы убить друг друга, – за эту предусмотрительность я ей искрение благодарен. София тоже была вознаграждена, так как Вобстер любезно сломал себе шею, и венецианцу пришлось жениться на ней. Думаю, она угрожала бросить его, а он боялся, что не найдет другую женщину, которая так великолепно удовлетворяла бы его пристрастиям к белому и черному цветам. У нее была молочно-белая кожа, волосы цвета воронова крыла и такие темные глаза, что они казались совсем черными. Маленькая пухлая красавица! Мне говорили, что потом ее всегда видели только в белом платье и черном плаще, и я не сомневаюсь, что эффект был потрясающим.

В тоне его слышались насмешливые потки, но они не обманули Венецию. Не доверяя своему голосу, она хранила молчание и, боясь обнаружить кипевшее в ней негодование, опустила взгляд. Венеция сделала пугающее открытие, что тонкие девичьи пальчики могут превращаться в когти, и поспешно распрямила их. Возможно, она сделала это недостаточно быстро, а может, ее выдало молчание, так как Деймрел заговорил тем же насмешливым топом:

– Вы воображаете, будто я пережил трагедию? Боюсь, в этой истории не найти ничего романтичного – это был фарс со всеми атрибутами, вплоть до неизбежной дуэли на рассвете, из которой оба противника вышли невредимыми, чем я искрение обязан моему сопернику. Помимо прочих достоинств, он был метким стрелком и легко мог всадить в меня пулю и с куда большего расстояния, но предпочел выстрелить в воздух.

Деймрел поведал Венеции обо всем, что она хотела знать. Он мог смеяться над своим прошлым, но Венеция ощущала рану, нанесенную его гордости легкомысленной женщиной и светским щеголем, так же остро, как свою собственную. У нее были братья, и она знала, как легко ранимы юноши. Венеция хорошо представляла себе Деймрела в те дни – красивым, высоким и стройным, как сейчас, но с лицом, лишенным морщин, и с глазами, полными энергии, а не скуки. Опыт сделал его циничным, но в юности он был пылким и страстным и наверняка не мог смеяться над собственной глупостью.

Все, что Деймрел совершил с тех пор, как счел себя выставленным на посмешище (а она не знала и не хотела знать, сколь низко он нал), было неизбежным следствием измены его любовницы. Неужели его праведные родители полагали, что он вернется в образе блудного сына? Им следовало лучше его знать! Он мог бы вернуться женатым на этой женщине, бросая вызов общественному мнению, а не обманутым любовником. Семья отвергла его, и он предпочел остаться отвергнутым, находя извращенное удовольствие в предоставлении всем любопытным доказательств своего падения. И все из-за маленькой, пухлой, черноглазой шлюхи, чье обручальное кольцо и титул скрывали душу куртизанки!

– Скверно, не так ли? – промолвил Деймрел. – Вместо того чтобы героически погибнуть, я остался жить, брошенный и безутешный… впрочем, должен признаться, безутешным я был не так долго.

Венеция посмотрела на него.

– Рада это слышать, – серьезно сказала она. – Надеюсь, ваша следующая возлюбленная была не только хорошенькой, но и забавной.

Усмешка исчезла с лица Деймрела, а в его глазах мелькнуло изумление.

– Очаровательная птичка! – заверил он Венецию.

– Вот и хорошо! Вам здорово повезло. Возможно, вам это не приходило в голову, но я не сомневаюсь, что теперь-то леди София изрядно потолстела. Так всегда случается с маленькими пухлыми женщинами. К тому же итальянцы кладут в пищу слишком много масла, что часто имеет печальные последствия. – Увидев, что его плечи дрогнули, Венеция добавила: – Можете смеяться, но это более чем вероятно. Если бы отец предупредил вас об этом, вместо того чтобы разыгрывать из себя родителя из шекспировской пьесы, все сложилось бы совсем по-иному. Что хорошего принес гнев Капулетти, Лиру или нелепому отцу Гермии?[20]20
  Капулетти, Лир, Гермия – персонажи пьес У. Шекспира «Ромео и Джульетта», «Король Лир» и «Сои в летнюю ночь».


[Закрыть] Хотя, быть может, лорд Деймрел не был поклонником Шекспира?

– Боюсь, что не был, – с трудом вымолвил Деймрел, уронив голову на руки и трясясь от смеха.

– Мне не следовало этого говорить, – виновато произнесла Венеция. – Это моя самая скверная привычка – и Обри тоже. Мы всегда говорим то, что думаем, не давая себе труда поразмыслить. Прошу прощения!

Деймрел наконец поднял голову:

– Нет-нет! «Тот сладок ум, что может говорить…»

Она наморщила лоб и вопросительно посмотрела на него.

– Неужели вы в тупике, о начитанная мисс Лэнион? – усмехнулся Деймрел. – Это написал Бен Джонсон[21]21
  Джонсон Бенджамин, обычно называемый Бен Джонсон (1574 – 1637) – английский драматург.


[Закрыть] о еще одной Венеции. Я обнаружил это прошлой ночью, когда вы меня покинули.

– Неужели? – удивленно воскликнула она. – Никогда не знала, что существует стихотворение, посвященное Венеции! Как она выглядела?

– Как и вы, если верить Джону Обри[22]22
  Обри Джон (1626—1607) – английский антиквар.


[Закрыть], она была «прекрасным и желанным созданием».

Не тронутая этим комплиментом, Венеция серьезно произнесла:

– Я бы хотела, чтобы вы не говорили цветистые банальности. Это делает вас похожим на щеголя с Йоркского бала.

– Скверная девчонка! – воскликнул Деймрел.

– Вот так-то лучше, когда разговор идет между друзьями, – смеясь, одобрила она.

– По-вашему, я хочу вам польстить? Не понимаю, почему вы так думаете, – ведь знаете, как красивы. Вы сами мне это сказали.

– Я?! – возмутилась Венеция. – Никогда не говорила ничего подобного!

– Говорили! Когда собирали мою ежевику…

– О! Это только для того, чтобы дать вам отпор. – Она слегка покраснела.

– Интересно, есть у вас зеркало?

– Есть, и оно говорит мне, что я недурно выгляжу. Думаю, я пошла в мать, хотя няня как-то сказала, чтобы умерить мое тщеславие, что мне до нее, как до неба.

– Она ошиблась.

– Значит, вы знали мою мать? – быстро спросила Венеция. – Она умерла, когда мне было всего десять лет, и я едва ее помню. Мы редко виделись с ней – она и папа постоянно были в отъезде, а портретов ее никогда не рисовали. А если и рисовали, то папа их уничтожил, когда она умерла. Он не мог выносить, даже когда произносили ее имя, и запрещал упоминать о ней! В Андершо только няня позволяла себе говорить о матери. По-моему, это странный способ проявления любви, но папа вообще был странным человеком. Я похожа на мать?

– Некоторым могло бы так показаться. Насколько я помню, ее черты были совершеннее ваших, но у вас более золотистые волосы, более голубые глаза и куда более приятная улыбка.

– Господи, опять вы болтаете чушь! Вы не можете помнить спустя столько лет, какие глаза и волосы были у моей матери, так что перестаньте меня дурачить!

– Да, мэм, – покорно отозвался Деймрел. – Я бы охотнее поболтал о ваших глазах или хорошеньких губках, которые вы абсолютно несправедливо описали как «умеренно красные».

– Не могу взять в толк, – строго заметила Венеция, – почему вы упорно вспоминаете эпизод, о котором лучше забыть?

– Не можете? – Он протянул руку и приподнял ее подбородок длинными пальцами. – Очевидно, чтобы напомнить вам, дорогая моя, что, хотя сейчас я обязан вести себя как гостеприимный хозяин, это всего лишь внешний лоск, – и бог знает, почему я должен вам это говорить!

Она отвела его руку и усмехнулась:

– Не думаю, что ваши понятия о поведении гостеприимного хозяина сочли бы приемлемыми в высшем обществе. И более того, пора бы вам прекратить стараться выглядеть в глазах окружающих хуже, чем вы есть на самом деле. Вы приобрели эту привычку, когда были молоды и глупы – при ваших тогдашних обстоятельствах это вполне понятно. Впрочем, Конуэй тоже любил похваляться передо мной жуткими выходками, которые проделывал в Итоне. Большая их часть была выдумкой.

– Благодарю вас, но мне не было нужды выдумывать. Какими немыслимыми добродетелями вы пытаетесь наделить меня? Чувствительностью? Деликатностью? Принципиальностью?

– Ничего подобного, – ответила Венеция вставая. – Я оставляю за вами все пороки, на которые вы претендуете. Мне известно, что вы игрок, отчаянный повеса и к тому же обладаете вздорным характером, но я не настолько неопытна, чтобы не заметить в вас одну добродетель и одно хорошее качество.

– И это все? Какое разочарование! Что они из себя представляют?

– Широкую осведомленность и доброту, – отозвалась она, беря его за руку и направляясь вместе с ним к дому.