Текст книги "Кружево Парижа"

– Я лучше всех, – пожав плечами, ответил он и сделал еще глоток Châteauneuf-du-Pape.

Наклонив голову, он следил за моей реакцией, поэтому я улучила момент, чтобы подумать.

Слова звучали высокомерно, но он не кичился, а будто просто излагал факты.

– Что ж, – медленно произнесла я, стараясь говорить серьезно. – Как бы вы отнеслись к невыполнимой задаче?

– Это как сказать. Смотря кто ставит задачу.

– Я.

И не удержалась: улыбнулась во весь рот.

– В таком случае, наверное, соглашусь, – сияя, ответил он.

– Мне нужны духи. То есть нам.

– «Нам»?

Наши взгляды встретились, и меня кинуло в жар.

– Кому это «нам»?

– Кристиану Диору и мне.

Мне не хотелось, чтобы он заметил мой румянец, поэтому я отвернулась и показала на стол.

– Он там, разговаривает с дамой в зеленом.

– Хотите, чтобы я придумал для вас духи?

Я чувствовала, как он буравит меня взглядом, и не отваживалась повернуться.

– Запросто, мисс Диор.

Глава 9. Арника

Как видишь, у меня в арсенале не только Miss Dior и No. 5. С годами мне достались и другие ароматы. Не все, признаюсь, мне по вкусу, но подарок есть подарок, им нужно дорожить за то душевное состояние, в котором его преподнесли. Во всяком случае, я обнаружила, что любого мужчину, кроме самого проницательного, можно провести, сказав, что парфюм другого автора, якобы принадлежит ему. Для этого, ma chère, достаточно держать на туалетном столике на видном месте флакон, а пользоваться другим, более подходящим ароматом.

Что, твое внимание привлекла та большая бутылка за блестящими хрустальными и ядовито-разноцветными флаконами? О, это на самом деле особенная бутылка. Видишь в ней тяжелую янтарную жидкость? А теперь вдохни поглубже, втяни в себя запах кроме спирта – запах смолы и сена, запах гор. Это настойка арники на шнапсе. Нет ничего лучше для лечения отеков, растяжений и синяков. Сейчас, конечно, рвать дикие цветы запрещено, но когда я жила в Оберфальце, мать посылала нас за цветами, и мне так нравилось срывать со стеблей лимонно-желтые головки.

Каждая цветочная головка состоит из корзинки крохотных трубчатых цветочков, плотно заполняющих центральный диск, обрамленный дюжиной тончайших отдельных лепестков. Внешние лепестки отрываются легко, а вот маленькие трубочки в центре отделить непросто. Мы наполняли корзинку этими яркими «солнышками» и несли домой, матери, набивавшей ими припрятанные для этой цели бутылки со шнапсом.

Ты не поверишь, но эта бутылка со мной с 1947 года. Но я опять забегаю вперед.

Томас Фишер входил в мою жизнь медленно. Он появился в Оберфальце с другими немецкими солдатами в такой же форме, поначалу ничем не примечательный, и постепенно выделился своими манерами и привлек мое внимание. Он постепенно завоевывал меня добрым отношением, и когда там, на горной тропе, попросил разрешения поцеловать и впервые коснулся моих губ, осознание, что я его люблю, обрушилось словно снег на голову, затмивший весь белый свет, и вплоть до того вечера этот снег никто не растопил.

С Шарлем все произошло совсем по-другому. На следующее утро я проснулась рано – от волнения кружилась голова. Помню, как нанесла макияж и тут же его удалила, понимая, что и без него привлекаю внимание – глаза у меня горели. В конце концов решила накрасить только губы, надеясь, что никто не заметит.

Однако Диор все подмечал.

– Вы сегодня рассеянны, – заметил он, когда я не ответила на вопрос. – И без макияжа?

– Простите, – не удержавшись от улыбки, ответила я.

– Может быть, расскажете, в чем дело, чтобы мы могли сосредоточиться на этом фасоне?

– В общем, – начала я, борясь с волнением, – я нашла нужного человека для наших духов.

– Так вот, значит, о чем вы вчера весь вечер беседовали.

Диор повернулся, и на губах у него мелькнула улыбка.

– Так каков же план?

Он изучал складки на платье манекена.

– Ну вы наверняка знакомы с директором Coty. Может, попросите его временно откомандировать к нам доктора Дюмаре?

Он посмотрел на меня поверх макета.

– Он хороший специалист?

Я пожала плечами.

– Я нутром чувствую, что не подведет.

Он обошел манекен.

– По-моему, ткань не подходит. Вы правы.

– А когда я ошибалась?

Он засмеялся.

– Хорошо, давайте доверимся вашему чутью.

Диор не откладывал дела в долгий ящик. На переговоры с Coty ушло несколько недель, но казалось, что прошла целая вечность. Как только переговоры закончились, Диор велел мне связаться с химиком.

Мне нужно было послать Шарлю письмо с кратким пояснением сути дела. Я немедленно принялась за работу, но у меня ничего не получилось.

Что бы ни читала мне секретарша Диора, все казалось то слишком официальным, то многословным, то напыщенным. В конце концов я взяла ручку и написала:

Дорогой доктор Дюмаре,

придумайте для меня духи.

С уважением,

мисс Диор

Ответ пришел через два дня – нет, ma chère, я не считала. Просто догадывалась, что крупные чернильные витиеватые каракули должны быть его. Открыв письмо, я не нашла ничего, кроме двух листов с вопросами, написанными от руки, без предисловия. Он хотел знать все, что я люблю и ненавижу: любимый цветок, завтрак, обед и ужин, красное или белое вино, сладкое или сухое. Я ответила как сумела. Как я могла сравнить лыжи с теннисом, если никогда не держала в руках ракетку?

Запечатав письмо в другой конверт, тоже без сопровождающей записки, я попросила одного из курьеров его передать.

Вернувшись, мальчишка вручил мне записку и пожаловался, что доктор Дюмаре заставил его ждать в лаборатории, пока он не прочитал все ответы и написал ответ. Я открыла записку и прочитала:

«Бифштекс au poivre»[24]24
  Перченый (фр.).


[Закрыть] с беарнским соусом или соусом «Эрцгерцог»?

Положив записку на стол, я отослала мальчишку и провела день как обычно. Но ночью я лежала в постели, колеблясь между сочным беарнским соусом с терпким ароматом эстрагона, жаром крупинок черного перца и мягким, спокойным сливочно-грибным соусом «Эрцгерцог». Я мысленно попробовала оба соуса, рассматривая состав, аромат и прикидывала, что лучше.

Перец придавал острый волнующий вкус, который длился недолго. Грибы не раздражали и были сытными. Томас был вегетарианцем и любил грибы. Вспомнив про Томаса, я сдалась и, отбросив мысли о сне, села в кровати, включив настольную лампу. Я никогда сознательно не бросала надежду увидеться с ним снова, но когда задумывалась, то понимала, что любовь как чувство давно уступила место мыслям. Я ведь даже понятия не имела, жив он или мертв, приезжал в Санкт-Галлен меня искать или встретил кого-то еще, а обо мне забыл. С тех пор как мы распрощались, прошло больше трех лет, два года назад закончилась война. Наверное, пора о нем забыть.

На следующий день в одиннадцать утра я позвонила в кафе рядом с лабораторией Шарля Дюмаре и заказала для него бифштекс под беарнским соусом с доставкой. Днем позже я получила записку с сообщением, что он пригласит меня, когда парфюм будет готов. Записка была прикреплена к вощеной бумаге с кусочком сыра бри, такого выдержанного, что, когда мы с Мадлен вечером его развернули, сыр на расписанной под мрамор тарелке источал сильный запах.

А потом наступила тишина. Я не ожидала, что парфюм создадут в один день, но через неделю не находила себе места. Каждый день я одевалась особенно тщательно, на всякий случай. Мое нетерпение росло день ото дня, поэтому, когда наконец мне в кабинет принесли записку, я едва успела предупредить Диора, куда ухожу, как уже оказалась на улице, набрасывая на себя жакет, а швейцар уже ловил такси.

Я никогда не уезжала так далеко из Парижа, как в Сюрен, где находилась фабрика Coty. Она была на берегу Сены по ту сторону реки от Булонского леса. Во время поездки я смотрела в окно. Такси остановилось перед большими воротами, и я подошла к зданию, больше похожему на особняк, чем на фабрику. Портье дал мне в провожатые угрюмого швейцара, который повел меня на второй этаж и указал на коридор, буркнув, что нужно найти третью дверь слева.

Я хотела было постучать, но заколебалась, повернула ручку, открыла дверь и вошла в лабораторию. Хотелось увидеть его au naturel[25]25
  В естественных условиях (фр.).


[Закрыть].

Вначале пришлось напрягать глаза, чтобы его разглядеть, потому что при задернутых шторами больших окнах освещение было тусклым. Как только глаза привыкли к мраку, я словно очутилась в пещере колдуна, а не в современной научной лаборатории. С потолка аккуратными рядами свисали ветки деревьев, кустарника, пучки цветов, трав. Баночки, тюбики, склянки, горелки, флаконы для образования и конденсации пара, сепараторы, сосуды для получения драгоценных жидкостей, пипетки, красные резиновые шланги стояли на столах вместе с огромным количеством крошечных бутылочек с золотистой, янтарной, желтой, зеленой, коричневой и прозрачной жидкостями. Но беспорядка не ощущалось. Все это напоминало хорошо настроенный оркестр, исполняющий цыганский танец.

Шарль сидел в дальнем конце лаборатории ко мне спиной и, судя по его сосредоточенности и отрывистым движениям, писал. Его ручка двигалась ритмично, как палочка дирижера при исполнении пассажа в ритме allegro. Рядом с бумагами на столе стояла крохотная склянка.

Я на мгновение застыла. Я была полностью уверена, что моя жизнь вот-вот изменится. Знание ничем не подтверждалось. Что, собственно, произошло? Разговор за обедом, несколько записок, обмен едой и потом молчание… но знала… и все. Я закрыла за собой дверь.

В комнате было тихо, и линолеум не заглушил стук моих огромных каблуков по полу, но Шарль не обернулся.

Проходя мимо стеклянных сооружений на темных деревянных столах, полных булькающих, дымящихся и капающих жидкостей и газов, я ощущала, будто в этот момент мои чувства извлекаются и конденсируются. Мелкие движения, указывавшие на то, что он пишет, прекратились, он поерзал на стуле, напрягая позвоночник. Я замедлила шаг и остановилась у него за спиной. Протянула руку к его плечу, но, не успев дотронуться пальцами до потертого воротника, отдернула руку.

– Это, наверное, они, – сказала я. – На столе.

Голос дрожал, в нем не было твердой уверенности, как хотелось бы.

Я отступила, а он встал и повернулся ко мне. В его больших темных глазах отражался тусклый свет помещения, и я отчетливо ощутила, что его страсть ко мне была такой же очевидной, как и моя к нему.

– Да, они, – небрежно сообщил он, разворачиваясь и беря в руки пузырек. – Кажется, я уловил характер. Только осторожнее. Это все, что у меня есть сейчас.

Он опустил склянку в мою протянутую руку, не касаясь кожи. Я вытащила пробку и понюхала.

Аромат, такой знакомый тебе сейчас, ma chère, после первого вдоха показался необычным. Это потом его много раз копировали, но тогда он был уникален и отражал мою суть. Тот первый пьянящий шорох деревьев, шипровый аромат, напоминавший о лесном мхе под ногами, и капельках смолы, когда я забиралась на сосновые ветви высоко в горах моего детства; а за ним – сладкий жасминовый запах юной влюбленной девчонки, мои встречи с Томасом; затем сладость смягчилась ароматом лаванды и цветущего померанцевого дерева – я стала молодой женщиной; и наконец роскошные основные нотки мха, шалфея и пачулей возвестили о силе и жизнеспособности женщины, стоявшей перед этим гением, мужчиной.

– У вас получилось! – вздохнула я. – Я знала!

Пока я пыталась непослушными пальцами закрыть крохотный сосуд пробкой, он наклонился, почти водя носом по моей шее, но не касаясь.

Вместо этого он подошел так близко, что я чувствовала его дыхание, и потом втянул воздух. Глубоко-глубоко. Я тоже вдохнула, словно теряя сознание, запах оливок и сыра, сладкий мускусный аромат кудрявых волос. Желание прижаться к нему с такой силой охватило меня, что пришлось сделать несколько вдохов и выдохов.

Отойдя, он с улыбкой сел на стол.

– Да, я все-таки нашел то, что надо.

Наверное, ошеломленная, я непрочно держалась на ногах и дрожала, потому что он вдруг взял из моих рук склянку и, вопросительно подняв брови, подвинул стул.

Я покачала головой.

– Нет-нет, вы сядьте на стул, а я на стол, – сообщила я, стараясь прийти в себя.

Он пожал плечами и подчинился.

Мой ход мыслей был прост: нет ничего соблазнительнее, чем элегантно скрещенные ножки, и мне не хотелось упустить возможность поболтать перед ним затянутыми в шелк икрами.

– Парфюм просто идеальный. Конечно, мы его возьмем и немедленно запустим в производство.

– Да.

– Я попрошу нашего юриста подготовить договор.

– Прекрасно. У вас все?

Я заволновалась. Неужели он оттолкнет меня сейчас, когда работа закончена?

– Ну да, – ответила я, сомневаясь, что правильно его поняла.

– Роза, все это пустяки, – заметил он, махнув рукой в сторону пробирки с парфюмом и лаборатории. – Вы ведь это понимаете?

Я густо покраснела.

– Да, – призналась я.

– У нас есть о чем поговорить.

Он говорил серьезно, но улыбался.

– Например?

– Например, почему я до сих пор тебя не поцеловал.

Он произнес «ты», а не официальное «вы», и это ошеломило меня, превратившись в нечто прочное и реальное, словно золото. Хотелось кинуться к нему в объятия, но что-то меня удерживало. За этим флиртом крылось нечто ужасно серьезное. Он, наверное, уловил мое напряжение.

– Тебе не интересно?

Он подтянулся на стуле и выпрямился, отдаляясь от меня.

– Или я ошибаюсь?

– Нет-нет. Ты не ошибаешься, – торопливо подтвердила я, подчеркивая сердечное «ты».

Он улыбнулся и облегченно откинулся на стуле.

– Так в чем же дело? – спросила я.

– Джентльмен не станет приставать к даме с поцелуями, если у них не было хотя бы одного свидания, и если не получит ее разрешения.

Я насмешливо поклонилась.

– Из этого следует предположить, что ты джентльмен?

– А как же.

В этот момент мы оба улыбнулись во весь рот, осветив тусклую лабораторию блеском своих зубов.

– Мадемуазель Кусштатчер, не откажите в любезности отобедать со мной в 8.30 в субботу вечером в Le Grand Véfour.

Я колебалась не потому, что сомневалась в Шарле, просто была наслышана об этом ресторане, его изысканной кухне и баснословных ценах. На какое-то мгновение мысль, что я, Роза Кусштатчер из Оберфальца обедаю в Le Grand Véfour, показалась более странной и невероятной, чем осознание того, что Шарль Дюмаре так же без ума от меня, как и я от него.

Но, как ты понимаешь, ma chère, дама не должна раскрывать своих тайн. И я просто сказала «да».

Мой внешний вид Диор взял на себя. Это была первая демонстрация нового парфюма, названного в мою честь «Мисс Диор», хотя ходит легенда, что он назвал его в честь сестры. Он всегда требовал безупречности, но в этот вечер ему хотелось, чтобы я выделялась. По-моему, ему нравилось сочетание удачного аромата и маленькой любовной истории, скрывавшейся за его созданием. И он умышленно решил отступить от идеального наряда, остановившись на шерстяном крепе для жакета и коктейльном платье из тончайшего бархата из первой коллекции.

– Но, мэтр, – возразила Мадлен, – вы же знаете, что такое Véfour, там все по высшему разряду, кругом ар-деко, позолота, цветные колонны и люстры. Ей бы надеть хотя бы вот это, вполне вечернее платье.

Она подняла черное платье с шелковой воздушной шалью, летящей над облегающим платьем. Бретельками служили гирлянды бархатных листьев, взбирающихся по плечам к обнаженной спине, а перед скромно украшал букет цветов.

– В нем она будет выглядеть богиней или феей.

– Именно, Мадлен, именно! – закричал Диор. – Но мы ведь хотим, чтобы он влюбился в Розу. Мы не хотим, чтобы она была частью роскошного декора, а чтобы она выделялась на этом фоне!

Хотя Шанель и придумала маленькое черное платье, но ответ Диора был великолепен. Юбка была не столь широка, как в полном комплекте костюма «Бар», но талия была плотно стянута над ниспадающей с бедер юбкой, переходящей в скромный полузакрытый цветок. На ней было два практичных больших кармана, а на лифе – глубокое квадратное декольте, замаскированное огромным бантом, словно я была подарком для Шарля, упакованным и готовым к вручению.

Когда я вошла в ресторан с разноцветным цветочным ковром, фресками, как в Помпеях, и украшенными лепниной потолками, я сразу поняла, что Диор был прав: меньшее превратилось в большее. Я замечала, как меня провожали взглядами, когда я проходила мимо, по настоянию Мадлен опаздывая на десять минут, но еще больше удивилась, когда Шарль не встал мне навстречу. Я стояла около своего стула и ждала. Я никогда раньше не встречала потерявших дар речи мужчин, но этот умный, такой уверенный в себе химик просто оторопел, ma chère. Если в твоей жизни будет такой триумф, дорожи им, они случаются так редко.

За спиной появился официант и выдвинул для меня стул. Только тогда, словно пробудившись от зачарованного сна, Шарль с большим опозданием вскочил из-за стола.

– Мадемуазель Кусштатчер, – сдавленным голосом сказал он, – никак не могу решить. Вы произведение искусства или сказочная принцесса?

– Доктор Дюмаре, – пожурила его я, – мы оба давно выросли, чтобы верить в сказки. Что касается искусства, – улыбнулась я, – оно на мне. – Я показала на свое платье. – Как и другой шедевр.

И протянула к нему надушенную руку.

Он встал, наклонился через стол над бледной рукой и вдохнул.

– Ах, идеально, – прошептал он, глядя мне в глаза.

Потом откинулся на стуле, когда тот же официант поднял бутылку шампанского, которое заранее заказал Шарль, и наполнил хрустальные бокалы.

– За будущее, – тихо сказал он и поднял бокал.

Разумеется, еда была выше всяческих похвал, но я, к сожалению, была настолько взвинчена, что не могла доесть ни одного блюда.

Шарль, как оказалось, пил мало, что – после моего отца – очень подкупало. Даже за десертом мы допивали ту же бутылку. Разговаривали то о пустяках, то о мечтах. Рассказали друг другу, как мы одиноки в этом мире: его семья погибла во время войны, я свою бросила.

Он жаждал приключений и путешествий, я хотела всему научиться у Диора. Мы одинаково хотели узнать друг друга, и под каждым кокетливым замечанием и находчивым ответом скрывались серьезные чувства.

Выйдя из ресторана, мы прошли красивую колоннаду, потом через сад Пале-Руаяль, мимо Лувра дошли до Сены у моста Каррузель, всю дорогу разговаривая. Скользя, спустились к реке слева и уселись на одну из каменных скамеек на набережной. Сидели близко, но не касаясь друг друга, пока наш бесконечный разговор не оборвался.

– Шарль, а это была работа или удовольствие? – спросила я, когда молчание затянулось.

Он взял меня за руку, прижимаясь носом к запястью и вдыхая запах кожи.

– А ты как думаешь? – спросил он и отпустил руку.

Какое там думать. Он впервые меня коснулся. Я чувствовала заряд энергии, излучавшейся от того места, где он крепко держал меня пальцами.

– По-моему, это не работа, – ответила я.

Меня так и подмывало схватить его за руку и спрятать лицо в его ладони, втянуть его запах.

– Тогда мы думаем одинаково, – сообщил он.

– В таком случае, – начала я, пытаясь воскресить возможность получить больше, чем приятную беседу, – я просто подумала, если джентльмен собирается просить разрешения… ну, ты знаешь, как это бывает.

Он сбросил воображаемую шляпу.

– Джентльмен возьмет на себя ту смелость после обсуждения с дамой в черном некоторых других проблем.

– Это что ж за срочность такая? – небрежно спросила я.

Он немного помешкал, явно борясь с самим собой.

– Это ничто и все.

Он подвинулся ко мне и скользнул рукой по моей до нетерпеливых пальцев. Мы немного помолчали, держась за руки. Я терялась в догадках, нас явно тянуло друг к другу, что же его останавливало, почему он только держал меня за руку? Для первого поцелуя лучше берега Сены места не найти. Я ждала.

Он наблюдал за течением реки.

– За последние несколько лет я понял, что в мире нет ничего несомненного. Но несмотря на это, – заметил он, повернув ко мне лицо, – я так уверен насчет тебя. Насчет нас. Если я прав и не сошел с ума, тебе лучше узнать об этом сейчас.

Он замолчал, перехватил мой взгляд, и я едва сдержалась, чтобы не наклониться и прижаться к его губам губами.

На лице у него отпечатались боль и стыд, но он продолжил:

– Как бы самонадеянно это ни казалось с моей стороны, но что-то подсказывает мне, что я поступаю правильно – ты должна знать, что у меня никогда не будет… я не могу иметь детей.

Я моргнула.

– Не можешь иметь детей… значит…

Мои глаза самопроизвольно скользнули вниз.

– Нет-нет, ничего подобного, – сказал он, и я зарделась. – С этим все в порядке.

У меня голова шла кругом, пытаясь постичь всю серьезность новости.

Мысли, словно пойманный в летней траве кузнечик, перескакивали с одного на другое. Он как бы сделал мне предложение – зачем сообщать мне о том, что он не хочет детей? Даже размышляя, почему он их не хочет, я поняла, что мне все равно. Главное – быть вместе, что бы ни произошло. Какова бы ни была причина, я подожду, пока он сам не расскажет. Но сразу за волной счастья пришла другая – страх. Он сообщил, что у него детей не будет, но у меня был ребенок. И если я хочу выйти за него замуж, то не могу скрыть правду.

– Тогда я тоже тебе кое в чем признаюсь.

Я набрала побольше воздуха, чтобы успокоиться.

Это ведь не как теперь, ma chère, молодая женщина в таком легко не признавалась. Но я заставила себя продолжить:

– У меня есть сын, совсем маленький. Он в Швейцарии.

– С отцом?

– Нет, у меня с ним нет связи, – заколебалась я. Однако его честность дала мне смелость признаться: – Меня изнасиловали.

Он резко втянул воздух.

– Война?

– Да.

Наши руки не расплетались, словно вели свой независимый разговор. Я наблюдала за течением реки.

– Мне было тяжело одной. И я решила приехать сюда и чего-то добиться в жизни, а потом вернуться за сыном. Я оставила его в хорошей семье и каждую неделю посылаю им деньги.

Шарль встал и закашлялся, не отрывая взгляда от реки. Меня затошнило, мне казалось, я ему отвратительна, обесчещенная женщина, а не нетронутый цветок, каким он меня представлял.

Он шагнул ко мне.

– Роза? У меня еще один вопрос.

Я приготовилась к худшему. Я все переживу, даже если мы сейчас распрощаемся.

– Я слушаю.

– Можно тебя поцеловать?

В тот же миг я испытала неописуемую радость, ma chère. Я ничего не ответила, только прижалась к нему, и наши губы встретились.

Вскоре он крепко обнимал меня обеими руками, прижимая к груди мою голову. Потом мы на мгновение отпрянули, чтобы перевести дух.

– Это хорошо. Поедешь и его заберешь, – заключил он. – Я не могу дать тебе ребенка, но, если он у тебя уже есть, будем жить одной семьей. Мы ведь созданы друг для друга.

Он чуть-чуть ослабил объятия, я повернулась, и наши губы вновь встретились.

* * *

Шарль был настроен решительно. Он отказался спать со мной до свадьбы. И дело не в том, что у него не было желания, по-моему, ему хотелось сохранить восторженное удовольствие, что мы получали при виде друг друга. Но долго мы бы это не вынесли, поэтому он заявил Диору, что у того всего четыре недели, чтобы сшить мне свадебный наряд. Диор с удовольствием принялся за работу, немедленно нарисовал платье и лично следил за выполнением. Он вихрем промчался по ателье, схватил тюль, собрал ткань на талии, словно пачку балерины, и потом улаживал на мне роскошный атласный жакет «Бар». Он изменил фасон жакета, и новая модель появилась в коллекции 1948 года под названием «Верность» – именно этого он нам желал в поздравительной открытке.

– Теперь остается решить, что надеть нам, мадам Фурнель, – заявил Диор, втыкая последнюю булавку, – когда я передам ее с рук на руки.

Я развернулась, чтобы на него взглянуть.

– Не дергайся, – отругал меня мэтр. – Могу я удостоиться этой чести?

– Конечно, – кивнула я и его обняла. – Merci pour tous[26]26
  Спасибо за все (фр.).


[Закрыть].

Шарля мало интересовала суматоха подготовки, но он только попросил, чтобы я съездила в Санкт-Галлен и привезла Лорина, чтобы сразу начать семейную жизнь. Я отправила Шуртерам телеграмму, что еду.

Выйдя из поезда в Санкт-Галлене июльским днем, я чувствовала себя королевой. Когда я рассказала Диору, куда направляюсь, он настоял, чтобы я надела рабочие образцы и потом доложила, какое впечатление они произведут вне Парижа. Итак, на мне была одежда из следующей коллекции. Я сделала не больше трех-четырех маленьких шагов, как откуда ни возьмись появился носильщик и предложил поднести чемодан.

А всего три года назад неопытной, испуганной и беременной я появилась на соседней улице в поношенной одежде, с небольшой суммой денег и письмом. Я была одинока и всего боялась. Теперь у меня была цель, обеспеченность и куча планов и надежд в голове. Я была уверена, что всего достигну.

В гостиницу я не пошла. Мне так сильно хотелось подержать на руках маленького Лорина, что я дала таксисту адрес фрау Шуртер.

У меня была только одна смена одежды и ночная рубашка, но чемодан был набит подарками детям, там же лежал костюм от Диора и вечернее платье, которое я сшила сама с помощью Мадлен. Очень хорошо, что я была чем-то занята, потому что волновалась от мыслей, что увижусь с Лорином, как он вырос, светлые ли у него волосы, что он любит есть. Я добавила два лишних сантиметра к швам платья, уверенная, что мерки наверняка увеличились по сравнению с теми, что я хорошо знала. Я считала, что фрау Шуртер наверняка поправилась.

С колотящимся сердцем я подошла к двери дома Шуртеров и позвонила.

Дверь была тяжелой, деревянной, я напрягла слух, стараясь уловить звуки изнутри, хотя бы стук каблучков фрау Шуртер по паркетному полу. Но я ждала в полной тишине, пока она открыла дверь.

– Фройляйн Кусштатчер, входите, – сухо пригласила она.

Я вздрогнула, она всегда звала меня Розой. Протянула руки ее обнять, но она отступила, и я смущенно покраснела. Впустив меня, она закрыла дверь.

Мы изучали друг друга. Она выглядела чудесно, два лишних сантиметра можно было не добавлять. Я знала, что она видит – парижскую даму, мисс Диор, не бродяжку в чужих обносках, которую она помнила. Неудивительно, что она относится ко мне по-другому.

– Они в саду. Вы хотите его видеть?

Мы прошли через дом, который, казалось, не изменился с тех пор, как я была здесь, через кухню. Она открыла дверь, ведущую в сад, и до нас донеслись крики играющих детей.

Мои каблуки не годились для более сложных дорог, чем парижские бульвары с собачьим дерьмом, и мне пришлось сосредоточиться, спускаясь по ступенькам и ступая по неровной грязной садовой дорожке. И только остановившись, я подняла голову и увидела двух малышей, игравших с палкой с лошадиной головой и трехколесным велосипедом.

В конце лужайки стояла коляска с пухлым ребенком, смотревшим на мальчиков. Мы стояли незамеченные, наблюдая, как они катались по очереди, ссорясь и крича от восторга. Лорина я сразу узнала, он был светловолосый, как я, и, надо признаться, Шляйх.

Мой малыш стал маленьким мальчиком. Я потеряла дар речи. Меня переполняли радость и вина. В конце я только могла сказать:

– Он так вырос. Такой же большой, как Макс.

– Люди спрашивают, не близнецы ли они.

– Это нелепо! – возмутилась я.

– Да ну?

Она сказала это угрюмо, я никогда раньше такого от нее не слышала.

Я скрестила руки на груди.

– А малышка? Я даже не подозревала, что вы беременны.

– Вы думали, я поправилась, но это была Френи. Когда вы уехали, я была беременна почти три месяца.

– Вам, наверное, было тяжело.

– Да, моя семья увеличилась с одного ребенка до троих за полгода.

– Я не знала.

Она приняла Лорина, когда уже была беременна – мне стало стыдно.

– Мне очень жаль, Ида. И я вам благодарна, – сказала я, назвав ее по имени. – Я не могла взять его с собой, не справилась бы, я знала, что вы его приютите.

– Да, сначала нам было трудно, фройляйн Кусштатчер, – ответила она, намеренно подчеркнув фамилию. – Он так плакал. Его спас Макс, он его очень любит. Мы тоже. Он наш.

– Спасибо вам, – униженно ответила я.

– Вы поступили правильно, – уже мягче сказала она, – может, не тем способом, но правильно. Он ни в чем не нуждается. А вы были так молоды. А теперь посмотрите на себя – вы бы никогда этого не добились…

Она отвела взгляд от играющих детей и махнула рукой в мою сторону.

– …если бы он держался за вашу юбку.

– Вы были тоже правы. Я бы никогда не стала здесь счастливой. Я должна была чему-то научиться. Это была настоящая борьба, сначала все давалось нелегко. А потом мне повезло. Но я понимаю, сколько я пропустила.

– Да, пропустили. Такова цена успеха, и назад этого не вернуть.

Она не злилась, просто говорила правду.

Потом мальчики побежали к нам с криками:

– Мама! Мама!

Я смотрела на маленькое личико: он бежал по траве и глядел на меня. Его кудрявые золотистые волосы разлохматились, щеки разрумянились, голубые глаза были полны любопытства.

– Мама! Мама! – снова закричали оба.

Я встала на колени, готовая к его объятиям, и сердце мое учащенно забилось. Но Лорин подбежал к фрау Шуртер, мимо моих протянутых рук.

Он крепко схватился за ее юбку и прижался к ноге. Макс стоял рядом с ним.

– Лорин, – позвала я, – это я!

Он спрятался от меня за ее юбку. Я неловко встала.

Я столько раз представляла себе этот момент. В мечтах я опускалась на землю и хватала его в объятия, он прижимался ко мне. Но таких, чтобы он меня не узнал, не было, и чтобы испуганно прижимался к «маме». Я закусила губу и не могла вымолвить ни слова.

– Мама, – спросил Макс. – Почему тетя плачет?

– Фу, – ответила фрау Шуртер, – как невежливо. Нужно поздороваться. А ну, оба.

– Здравствуйте! – сказал Макс.

– Здравствуйте! – эхом отозвался Лорин, с любопытством взглянув на меня.

На мгновение воцарилась неловкая тишина.

– Ну что, дети, пойдемте угостим фройляйн Кусштатчер тортом, который мы для нее испекли.

При упоминании торта мальчишки побежали вперед, а Ида подхватила девочку и повела меня в дом. Мальчики уже сидели за столом, несомненно на своих обычных местах, и я заняла место отца семейства.

Лорин и Макс сидели по обе стороны от меня, а малышка Френи на высоком детском стуле рядом с матерью. Фрау Шуртер отрезала им по куску торта из гречневой муки с солидной порцией взбитого крема, которые они глотали с волчьим аппетитом между большими глотками малинового сока.

– Итак, Лорин и Макс, сколько же вам лет?

– Ему почти три, – ответил Макс, подняв три толстых пальца. – А мне уже четыре, – помахал он четырьмя пальчиками.

– А Френи?

– Ей восемь месяцев.

– Она наша младшая сестра, – объявил Лорин.

У него не было сомнений, к какой семье он принадлежит. В нескольких словах он объяснил мне свое место в этом мире.

– Понятно, – сказала я, изо всех сил стараясь улыбаться. – А правда, что у тебя через несколько недель день рождения?

– Да, – он лучился счастьем. – У меня будет праздник.

– Вот здорово!

Каждый раз, когда он говорил, я чувствовала уколы в сердце.

– Да.

Он взглянул на фрау Шуртер.

– Расскажи, кто придет в гости, – подсказала она.