Текст книги "Жизнеописания"

Жизнеописание Доменико дель Гирландайо, флорентийского живописца

Доменико ди Томмазо дель Гирландайо, которого по совершенству, величию и обилию его творений можно назвать одним из главных и наиболее превосходных мастеров своего века, был самой природой предназначен стать живописцем, и потому, несмотря на противодействие своих воспитателей (что часто препятствует вызреванию наилучших плодов наших талантов, занимая их тем, к чему они неспособны, и отвлекая их от того, чем они были вскормлены самой природой), он, следуя природному предрасположению, стяжал себе величайшую славу на пользу искусству и своим близким и на радость своему веку.

Он был отдан отцом в обучение ювелирному делу, в котором тот был мастером более чем толковым, выполнившим в свое время большую часть серебряных приношений, хранившихся ранее в шкафу обители Аннунциаты, а также серебряные светильники тамошней капеллы, погибшие во время осады города в 1529 году. Томмазо был первым, выдумавшим и пустившим в оборот украшения, которые носят на голове флорентийские девушки и которые называют гирляндами, за что он и получил имя Гирландайо, причем не только за то, что был первым их изобретателем, но и за то, что сделал их бесчисленное множество и редкой красоты, так что нравились, по-видимому, только те, что выходили из его мастерской. Приписанный таким образом к ювелирному делу, но не испытывая к нему никакой склонности, Доменико не переставал заниматься рисованием. Действительно, несмотря на то что в юности он и был ювелиром, в живописи природа одарила его духовным совершенством и чудесным и безупречным вкусом, поэтому, постоянно упражняясь в рисунке, он достиг в нем такой живости, быстроты и легкости, что, работая у ювелира, он, по словам многих, зарисовывал всякого, кто только ни заходил в мастерские, схватывая сходство на лету, о чем свидетельствуют также и бесчисленные портреты в его работах, обладающие живейшим сходством. Первые его живописные работы находятся в церкви Оньисанти в капелле рода Веспуччи, где он написал Усопшего Христа с несколькими святыми, а над одной из арок – Мадонну Милосердную, где изображен Америго Веспуччи, плававший в Индию; в трапезной же названной обители он написал фреской Тайную вечерю. В Санта Кроче при входе в церковь, по правую руку, он изобразил житие св. Павлина. И вот, после того как он уже завоевал себе величайшую славу и приобрел известность, он для Франческо Сассетти в церкви Санта Тринита расписал капеллу историями из жития св. Франциска, чудесно написанными и выполненными изящно, чисто и с любовью. На этой фреске он воспроизвел с натуры мост Санта Тринита вместе с палаццо Спини, причем на первой стене он показал, как св. Франциск появляется в воздухе и воскрешает мальчика и как женщины, присутствующие при этом чуде, испытывают смертельную скорбь при виде его похорон и радость и удивление – при виде его воскрешения. Он изобразил там весьма естественно и братию, выходящую из церкви за крестом и шествующую вместе с могильщиками на его похороны, а также и другие удивленные фигуры, доставляющие зрителю немалое удовольствие; и там же – портреты Мазо дельи Альбицци, мессера Аньоло Аччайуоли, мессера Палла Строцци, знатных граждан, часто упоминающихся в летописях этого города. На другой стене он изобразил, как св. Франциск в присутствии викария отказывается от наследства Пьетро Бернардоне, отца своего, и надевает рясу из мешковины, опоясываясь веревкой, а на средней стене – как он отправляется в Рим к папе Гонорию, дабы тот подтвердил его устав, и в январе подносит розы этому первосвященнику. В этой истории он изобразил залу консистории с восседающими кругом кардиналами, а также поднимающиеся туда ступени, показав на них несколько поясных фигур, написанных с натуры, и, расположив ряд балясин вдоль лестницы; в числе этих фигур он изобразил портрет великолепного Лоренцо Старшего деи Медичи. Написал он там также, как св. Франциск получает стигматы, а на последней истории – как он умирает и как братия его оплакивает, причем один брат целует ему руки, и это выражено так, что лучше в живописи изобразить невозможно, а кроме того, есть там отпевающий его епископ в облачении, с очками на носу, и только потому, что его не слышишь, понимаешь, что он написан. По обе же стороны алтарного образа он написал фреской на стене обрамленные портреты: с одной стороны – коленопреклоненного Франческо Сассетти, а с другой – мадонны Неры, его жены, а также портреты их детей (поместив их, однако, в верхней истории, там, где воскресает мальчик), с несколькими молодыми красавицами из того же семейства, имен которых я не мог определить, в модных одеждах того времени, и все это доставляет зрителю немалое удовольствие. Сверх того он написал на своде четырех сивилл, а снаружи капеллы, над аркой ее переднего фасада, он написал в орнаментальном обрамлении историю с Тибуртинской сивиллой, заставляющей императора Октавиана поклониться Христу; работа эта в отношении фресковой живописи выполнена очень умело и радует своим прекрасным колоритом. Все в целом он дополнил алтарным образом Рождества Христова, написанным на доске темперой и восхищающим любого знатока. На этой картине он изобразил самого себя и написал несколько пастухов, головы которых почитаются поистине божественными. В нашей книге есть выполненные светотенью его прекрасные рисунки к Тибуртинской сивилле и другим частям этой росписи, и в частности перспектива моста Санта Тринита.

Для братьев во Христе он написал образ для главного алтаря с несколькими коленопреклоненными святыми, а именно св. Юстином, епископом Вольтерры, давшим название этой церкви, св. Зиновием, епископом Флоренции, архангелом Рафаилом и св. Михаилом, закованным в прекраснейшие латы, а также и другими святыми. Доменико поистине достоин похвалы за то, что он в этой вещи был первым, кто стал красками изображать золотые узоры и украшения, что до его времени не было принято, и почти везде отказался от позолоты впротравку или на болусе, что более приличествовало знаменщикам, чем хорошим мастерам. Но еще прекраснее остальных фигур Богоматерь с младенцем на руках и четырьмя ангелочками кругом. Эта доска, лучше которой темперой написать было бы невозможно, была помещена тогда за воротами Пинта, в церкви названных братьев, но так как церковь позднее была разрушена, о чем будет сказано в другом месте, то доска ныне находится в церкви Сан Джованнино, у ворот Сан Пьер Гаттолини, там, где ныне монастырь того же ордена. В церкви же в Честелло он расписал доску, законченную Давидом и Бенедетто, его братьями, с Посещением Богоматери, где некоторые головы женщин исключительно прекрасны и изящны. В церкви Инноченти он написал темперой на дереве волхвов, весьма одобренных. Прекраснейшие головы как у молодых, так и у старых отличаются там разнообразием лиц и выражений, и в особенности в лице Богоматери проявляется та благородная красота и грация, какие только доступны искусству при изображении Матери Сына Божьего. А в церкви Сан Марко на алтарной перегородке – еще одна им написанная доска, в трапезной же – Тайная вечеря, и та и другая написаны очень тщательно. В доме Джованни Торнабуони столь же тщательно написано тондо с историей волхвов, а в Малой больнице для Лоренцо деи Медичи Старшего – история Вулкана, где много обнаженных фигур куют стрелы для Юпитера. Во Флоренции, в церкви Оньисанти, он, соревнуясь с Сандро Боттичелли, написал фреской св. Иеронима, того, что ныне возле двери, ведущей к хору, а вокруг него он изобразил множество всяких инструментов и книг, которыми пользуются ученые. По случаю переноса монахами хора на другое место, фреска эта, так же как и фреска Сандро Боттичелли, была перевязана железными полосами и перенесена без повреждений на середину церкви в те самые дни, когда жизнеописания эти печатались во второй раз. Он расписал также арку над дверями в церкви Санта Мария Уги и небольшой табернакль для цеха льнопрядильщиков; а также в той же церкви Оньисанти – весьма прекрасного св. Георгия, убивающего змия. И он действительно отлично знал способы стенной живописи и владел ими с большой легкостью, будучи тем не менее очень вылощенным в своих композициях.

Когда он после этого был приглашен папой Сикстом IV в Рим для росписи его капеллы совместно с другими мастерами, он написал там, как Христос призывает к себе от сетей Петра и Андрея, а также Воскресение Иисуса Христа, большая часть которого теперь погибла, так как находилась над дверью, где пришлось перекладывать обрушившийся архитрав.

В эти самые времена жил в Риме Франческо Торнабуони, почтенный и богатый купец и большой друг Доменико. Когда в родах умерла его жена, как об этом будет рассказано в жизнеописании Андреа Верроккио, он, дабы почтить ее, как приличествовало их благородному званию, заказал ей гробницу в церкви Минервы и, кроме того, пожелал, чтобы Доменико расписал всю стену там, где она была погребена, а также выполнил бы для этой же гробницы темперой небольшую картину на дереве. Доменико написал там на стене четыре истории: две из жития св. Иоанна Крестителя и две из жизни Богоматери, кои по заслугам получили тогда большое одобрение. И Франческо проявил по отношению к Доменико такую любезность, что, когда тот возвращался во Флоренцию с почестями и деньгами, он рекомендовал его письмом Джованни, своему родственнику, написав ему, как хорошо Доменико обслужил его своей работой и как он угодил папе своими росписями. Услышав об этом, Джованни начал думать о том, как бы занять его какой-нибудь великолепной работой, дабы прославить свою собственную память, а Доменико доставить и выгоду, и славу.

Как раз в это время случилось так, что в Санта Мария Новелла, монастыре братьев-проповедников, главная капелла, расписанная когда-то Андреа Органьей, во многих местах пострадала от воды из-за плохой крыши над сводом. И потому уже многие граждане собирались восстановить ее или, по крайней мере, заново ее расписать. Однако патроны капеллы, принадлежавшие к семейству Риччи, упорно на это не соглашались, не имея на то достаточно средств и не желая уступить эту работу кому-нибудь другому, чтобы не потерять право патроната и право поместить там свой герб, перешедшие к ним от предков.

И вот Джованни, которому хотелось, чтобы Доменико его увековечил, принялся за это дело и, испробовав различные пути, в конце концов обещал Риччи, что возьмет на себя все расходы, вознаградит их в какой-то степени и поместит их герб на самом видном и почетном месте, какое только было в этой капелле. На этом они и сошлись, и, когда был составлен договор со строгим соблюдением условий, изложенных выше, Джованни заказал Доменико эту работу с теми же историями, что были изображены там и раньше; и цена была установлена в одну тысячу двести больших золотых дукатов, а в том случае, если работа понравится, – на двести дукатов больше.

И вот Доменико приступил к работе и без единой передышки закончил ее в четыре года. Это произошло в 1485 году, к величайшему удовлетворению и удовольствию Джованни, который, признавая, что требования его исполнены, и сознаваясь откровенно, что Доменико заработал двести дукатов лишку, попросил сделать ему поблажку и удовлетвориться первоначальной платой. И Доменико, ценивший славу и честь больше богатства, тотчас же уступил ему всю надбавку, заявив, что ему гораздо дороже удовлетворить заказчика, чем полностью все получить. Тут же Джованни заказал два больших герба из камня, один Торнаквинчи, другой Торнабуони, чтобы их поместить на столбах снаружи перед этой капеллой, а в арке другие гербы названного семейства, разделившегося на несколько фамилий с несколькими гербами; а именно, помимо двух названных, – гербы Джакинотти, Пополески, Маработтини и Кардинали. А когда после этого Доменико написал алтарный образ в золотой раме, то для полноты впечатления он распорядился под одной из арок поставить великолепнейший табернакль для Св. Даров, на фронтоне которого сделал щиток в четверть локтя с гербом названных патронов, то есть Риччи. Но когда открыли капеллу, тут-то и началось, так как Риччи с большим шумом стали разыскивать свой герб и в конце концов, не обнаружив его, отправились в правление Восьми, потрясая договором. На это Торнабуони стали доказывать, что герб помещен на самом видном и почетном месте, и, хотя те кричали, что его не видно, им было заявлено, что они неправы и что, поскольку герб находится на столь почетном месте – подле Св. Даров, – они должны быть довольны. На этом магистрат и порешил, и герб остался там, где мы его и поныне видим. Если же кому-нибудь покажется, что все это не имеет отношения к жизнеописанию, которое мы пишем, пусть не досадует, ибо это и так уже было на кончике моего пера и послужит хотя бы для доказательства того, как бедность становится жертвой богатства и как богатство, сочетаясь с предусмотрительностью, достигает, не опорочив своих целей, всего, что оно только захочет.

Возвратимся, однако, к прекрасным творениям Доменико: прежде всего к капелле этой, на своде ее находятся четыре Евангелиста больше натуральной величины, а на оконной стене – истории из жития св. Доминика и св. Петра-мученика, а также св. Иоанн в пустыне, а над окнами – Богоматерь, благовествуемая ангелом со многочисленными коленопреклоненными святыми – покровителями Флоренции; у ног же ее изображены с натуры Джованни Торнабуони по правую руку и жена его по левую, которые, как говорят, очень похожи. На правой стене – семь историй из жизни Богоматери, распределенные так: шесть внизу, заполняющие своими прямоугольниками целиком всю стену, последняя же наверху, шириной в две нижние истории, занимает всю арку свода; а налево столько же историй из жития св. Иоанна Крестителя.

На первой истории правой стены изображено, как Иоаким изгоняется из храма; на лице его выражено терпение, на других же лицах – презрение и ненависть, питавшиеся иудеями к тем, кто приходил в храм, будучи бездетным. На этой истории, с той стороны, что ближе к окну, четыре человека написаны с натуры, из которых один, а именно старый, безбородый, в красном капюшоне – Алессо Бальдовинетти, учитель Доменико в живописи и мозаике; другой – с длинными волосами, подбоченившийся одной рукой, в голубом камзоле под красным плащом – сам Доменико, автор работы, написавший сам себя в зеркало; а тот, у кого черная грива и толстые губы, – Бастьяно из Сан-Джиминьяно, его ученик и зять; тот же, что повернулся спиной, с беретом на голове, – Давид Гирландайо, живописец, его брат; все они, как говорят их знавшие, действительно очень похожи и совсем как живые.

На второй истории – Рождество Богородицы, выполненное с большой тщательностью; в числе прочих примечательных его особенностей есть окно, находящееся в перспективно построенном помещении, освещающее спальню и вызывающее обман зрения у всякого, кто на него смотрит. Помимо этого, он изобразил св. Анну, возлежащую на постели, и навещающих ее женщин, разместив тут же несколько других женщин, с большой заботливостью купающих Мадонну: кто льет воду, кто готовит пеленки, кто занят одним делом, а кто другим, и, в то время как каждая занята своим, одна из них держит ребенка на руках и, делая гримасу, смешит его с женственной грацией, поистине достойной творения, подобного этому, не говоря уже о многих других чувствах, выражаемых каждой фигурой.

На третьей истории, то есть на первой в следующем снизу ряду, изображено, как Богоматерь поднимается по ступеням храма, и показаны разные постройки, которые очень правильно удаляются от глаза, а кроме того, и обнаженная фигура, за которую его хвалили, так как это было редкостью и этим еще не владели, хотя он и не достиг в ней полного совершенства, какое мы видим в тех фигурах, которые были сделаны в наши времена.

Рядом находится Обручение Богоматери, где он показал гнев, коим разражаются те, кто ломает ветки, которые у них не расцвели, как у Иосифа; в истории этой множество фигур, расположенных в соответствующем им архитектурном окружении.

На пятой мы видим прибытие волхвов в Вифлеем с большим количеством людей, лошадей, верблюдов и всего прочего; история эта, несомненно, отвечает тому, что изображает.

А рядом с ней на шестой – жестокая и нечестивая расправа, учиненная Иродом над невинными младенцами, где прекраснейшим образом изображена свалка женщин с солдатами, убивающими младенцев, и с топчущими их лошадьми. И, по правде говоря, это лучшая из всех историй, которые там можно увидеть, ибо написана она со вкусом, талантом и большим искусством. В ней выражена нечестивая воля тех, кто по приказу Ирода, невзирая на матерей, избивает этих бедных деток, среди которых мы видим одного, еще не оторвавшегося от материнской груди, умирающего от ран, нанесенных ему в горло, и потому не столько сосущего, сколько пьющего больше крови, чем молока; и все это действительно отвечает своей природе и способно в той манере, в какой оно выражено, снова пробудить давно умершую жалость. Есть там и один солдат, насильно отнявший ребенка; убегая с ним, он прижимает его к груди, чтобы его задушить, мать же вцепилась ему в волосы с величайшей яростью, так что он выгибает спину дугой, и это сделано так, что мы видим в них три различных великолепно выраженных состояния: одно из них – это смерть ребенка, который задыхается у нас на глазах, другое – жестокость солдата, который, чувствуя, что его тянут столь необычным образом, явно одержим порывом выместить это на младенце; третье – это состояние матери, которая при виде умирающего сына с неистовством и скорбью и негодованием старается не отпустить злодея безнаказанным. Словом, нечто скорее достойное философа, поражающего своим глубокомыслием, чем живописца. Однако там выражены и многие другие переживания, и кто бы на это ни взглянул, без сомнений, признает, что мастер этот был выдающимся для своего времени.

На седьмой, вдвое более широкой истории, расположенной выше и занимающей арку свода, изображено Успение Богоматери и ее Вознесение с бесчисленным множеством ангелов и с бесконечными фигурами, с пейзажами и прочими околичностями, которыми столь щедро изобилует его легкая и испытанная манера.

На другой стене, там, где истории из жития св. Иоанна, в первой истории Захария приносит жертву в храме, ангел же является и лишает его речи за то, что тот ему не верит. В этой истории, чтобы показать, что на жертвоприношение в храме всегда собираются лица самые знатные и чтобы вся история была более торжественной, он изобразил большое число флорентийских граждан, управлявших в то время этим государством, и в частности всех, принадлежавших к семейству Торнабуони – и молодых, и старых. Помимо этого, чтобы показать, что в ту пору процветала доблесть всякого рода, и главным образом в науках, он изобразил внизу четыре беседующие в своем кругу поясные фигуры самых ученых людей, какие только нашлись в те времена во Флоренции, а именно следующие: первый, в одеянии каноника, – мессер Марсилио Фичино; второй, в красном плаще и с черной повязкой на шее, – Кристофано Ландино, к которому обращается Дмитрий Грек, а между ними со слегка приподнятой рукой – мессер Анджело Полициано, и все они как живые и очень выразительны.

А рядом с этой историей, на второй, изображено Посещение Богоматери св. Елизаветой в сопровождении многочисленных дам в тогдашних одеждах, и среди них Джиневра де Бенчи, красивейшая девушка того времени.

На третьей истории, что над первой, изображено Рождество св. Иоанна, где подмечена следующая прекраснейшая подробность: в то время как св. Елизавета возлежит на своем ложе и в то время как несколько соседок пришли навестить ее, а кормилица сидит возле ребенка, одна женщина с радостью приглашает этих женщин взглянуть на новость, совершившуюся с хозяйкой дома, несмотря на ее старость, и наконец еще одна очень красивая женщина по флорентийскому обычаю несет на голове сельские плоды и сосуды с вином.

Рядом, на четвертой истории, Захария, еще немой, поражен, но не смущен тем, что от него родился этот мальчик, и, в то время как его спрашивают об имени, пишет у себя на коленях, устремив взор на сына, которого держит на руках женщина, почтительно стоящая перед ним на коленях, и выводит пером на листе: «Нарекут его Иоанном», – к немалому удивлению многочисленных других фигур, которые словно сомневаются, правда это или нет.

Далее следует пятая, где Иоанн проповедует толпе, и в этой истории выражено внимание народа, слышащего нечто новое, и главным образом в лицах книжников, слушающих Иоанна, по определенным выражениям лиц которых видно, что они насмехаются над новым законом и, более того, ненавидят его; и тут же стоят и сидят мужчины и женщины разнообразной наружности.

На шестой мы видим крещение св. Иоанном Христа, в благоговении которого художник выразил всю полноту веры, требуемую этим таинством; а чтобы показать всю силу его воздействия, он изобразил тут же многих, уже совсем раздетых и разутых в ожидании крещения, на чьих лицах запечатлелись и вера и желание, и среди них – одного, который снимает башмак и который – сама готовность.

На последней, то есть в арке около свода, – роскошный пир Ирода и танец Иродиады, с бесчисленными слугами, выполняющими в этой истории разнообразные обязанности, не говоря о величественности построенного в перспективе помещения, обнаруживающего доблесть Доменико, так же как и все вышеописанные его фрески.

Темперой он выполнил отдельно стоящий алтарный образ и другие фигуры в шести рамках, которые, помимо Богоматери, восседающей в воздухе с сыном на руках, и других окружающих ее святых, помимо св. Лаврентия и св. Стефана, совсем живых, св. Викентия и св. Петра-мученика, только что не говорят. Образ этот из-за смерти Доменико частично оставался незавершенным; правда, многое он уже успел сделать, но не хватало только некоторых фигур с обратной стороны, где Воскресение Христово, и трех фигур в упомянутых рамках, и все это закончили после него Бенедетто и Давид, его братья. Капелла эта почиталась произведением прекраснейшим, величественным, стройным и нарядным за живость красок, за мастерство и чистоту их наложения на стену и за то, что почти ничего не переписывалось посуху, не говоря уже о выдумке и композиции. И действительно, Доменико заслуживает величайшей похвалы в любом отношении, и главным образом за живость лиц, которые, будучи написаны с натуры, представляют для потомков живейшие образы многих знаменитых лиц.

И для того же Джованни Торнабуони он расписал в Кассо Макерелли, его вилле, недалеко от города, капеллу на реке Терцолле, полуразрушенную ныне из-за близости реки; хотя много лет и простояла она без крыши, омываемая дождями и палимая солнцем, все же сохранилась так, будто была под крышей; вот чего стоит работа фреской, если работать хорошо и с толком и не переписывать посуху. Он написал также во дворце Синьории, в той зале, где находятся чудесные часы Лоренцо делла Вольпайя, много фигур флорентийских святых с великолепнейшими архитектурными украшениями.

И такова была его любовь к работе и к тому, чтобы угодить каждому, что он велел своим подмастерьям принимать любой заказ, с которым приходили в мастерскую, говоря, что пускай это даже будут гирлянды для женских корзинок и что, если они не захотят их делать, он будет расписывать их сам, так, чтобы никто не уходил из его мастерской недовольным. Очень ему докучали домашние заботы, и потому он возложил все художественные обязательства на своего брата Давида, говоря ему: «Предоставь работу мне, а ты хлопочи, ибо теперь, когда я начал понимать толк в этом искусстве, мне жалко, что я не получал заказа расписать историями сплошь все стены, опоясывающие город Флоренцию», – обнаруживая этим непреклоннейшую волю и решительность в каждом своем действии.

В Лукке, в церкви Сан Мартино, он написал на дереве святых Петра и Павла. В аббатстве Сеттимо за Флоренцией он расписал фреской стену главной капеллы, а на алтарной преграде темперой две доски. Во Флоренции он выполнил также много тондо, картин и различных живописных работ, которых, впрочем, не видно, ибо они находятся в частных домах. В Пизе он расписал нишу за главным алтарем собора и работал во многих местах в этом городе, как, например, на стене попечительства, где король Карл, изображенный с натуры, заступается за Пизу, а в церкви Сан Джироламо для братьев во Христе он написал на дереве темперой образ главного алтаря и еще один. Там же его же работы картина с изображением св. Роха и св. Себастьяна, пожертвованная кем-то из Медичи отцам этого братства, которые впоследствии потому и приписали на ней герб папы Льва X. Говорят, что, когда он рисовал древности Рима – арки, термы, колонны, цирки, обелиски, амфитеатры и акведуки, он был настолько уверенным в своем рисунке, что изображал их на глаз, без линейки, циркуля или обмеров, а когда их измеряли, после того как он их нарисует, все оказывалось совершенно правильным, словно он их измерил. Рисуя же на глаз Колизей, он изобразил у его подножия стоящую фигуру, по размерам которой он определял размеры всего сооружения, и, когда мастера после его смерти их проверили, они оказались совершенно правильными.

В больнице Санта Мария Нуова, на кладбище над воротами, он написал фреской прекраснейшего св. Михаила в доспехах и с такими отблесками на латах, которые до него редко изображались; а в аббатстве Пассиньяно, обители монахов Валломброзы, он кое-что сделал совместно со своим братом Давидом и Бастьяно да Сан Джиминьяно, которых монахи до прибытия Доменико кормили плохо, так что они обратились к аббату с просьбой содержать их лучше, говоря, что неприлично, мол, обращаться с ними как с чернорабочими. Аббат обещал выполнить их просьбу, оправдываясь, что это происходило больше по невежеству прислужников, чем по злонамеренности. Приехал Доменико, и все-таки все продолжалось по-старому, и потому Давид, еще раз обратившись к аббату и извинившись, сказал, что делает это не из-за себя, а из-за заслуг и доблести своего брата. Но аббат, будучи невеждой, другого ответа не дал. И вот вечером, когда они сели за ужин, вошел прислужник с подносом, заставленным мисками с бурдой для нищих, то есть все было так, как и раньше. Тогда Давид, охваченный гневом, вылил суп на монаха и, схватив хлеб, лежавший на столе, швырнул им в него и угодил так, что его унесли в келью еле живого. Аббат, который был уже в постели, вскочил и прибежал на шум, так как подумал, что монастырь рушится, и, обнаружив, что с монахом неладно, стал препираться с Давидом. Разъяренный Давид ответил ему, чтобы он убирался вон и что талант Доменико стоит больше, чем все аббаты, какие только когда-либо были в этом монастыре, такие же свиньи, как и он. Только тогда опомнился аббат и с этого часа постарался обращаться с ними как с достойными людьми, какими они и были.

Закончив работу, Доменико возвратился во Флоренцию и для синьора Карпи расписал доску, другую же отослал в Римини синьору Карло Малатесте, который поместил ее в своей капелле в церкви Сан Доменико. Доска эта с тремя прекраснейшими фигурами и с мелкими историями внизу была исполнена темперой, сзади же были изображены бронзовые фигуры, исполненные с отличнейшим рисунком и с величайшим искусством. Две другие доски он расписал в аббатстве Сан Джусто ордена камальдульцев, что за Вольтеррой; доски эти, поистине прекрасные, заказал ему великолепный Лоренцо деи Медичи, ибо это аббатство было тогда на попечении Джованни, кардинала деи Медичи, его сына, будущего папы Льва. Аббатство это несколько лет тому назад было возвращено названной конгрегации камальдульцев достопочтеннейшим мессером Джованни Баттистой Бава из Вольтерры, который равным образом был его попечителем.

После этого Доменико был приглашен в Сиену, где он взялся украсить мозаикой фасад собора при посредничестве Лоренцо деи Медичи, который внес как поручитель за эту работу двадцать тысяч дукатов. Работать он начал в хорошем расположении духа и в наилучшей манере, но, настигнутый смертью, оставил работу незавершенной, точно так же как из-за смерти вышеназванного великолепного Лоренцо осталась незавершенной во Флоренции капелла Св. Зиновия, которую Доменико начал отделывать мозаикой в сотрудничестве с миниатюристом Герардо. Работы Доменико над боковой дверью собора Санта Мария дель Фьоре, что выходит к сервитам, – прекраснейшее мозаичное Благовещение, лучше которого не увидишь и у новых мастеров мозаики. Доменико говаривал, что живопись – это рисунок, а что настоящая живопись – это мозаика.

Сотрудником его был обучавшийся у него Бастьяно Майнарди из Сан-Джиминьяно, ставший во фресках весьма опытным мастером этой манеры; почему, когда он отправился с Доменико в Сан-Джиминьяно, они расписали там вместе капеллу Св. Фины – прекраснейшее произведение. И за услужливость и учтивость Бастьяно, а также за его примерное поведение Доменико решил, что он достоин получить в жены его сестру, и так дружба их превратилась в родство благодаря великодушию любезного мастера, вознаградившего ученика за таланты, приобретенные им в трудах художественных. Доменико поручил названному Бастьяно, оставив, однако, за собой исполнение картонов, написать в церкви Санта Кроче, в капелле семейств Барончелли и Бандини, Богоматерь, возносящуюся на небо, а внизу – св. Фому, обретающего пояс, и фреска получилась прекрасной. Кроме того, Доменико и Бастьяно вместе расписали в Сиене одну из колонн в палаццо Спанокки многочисленными историями темперой с небольшими фигурами, а в Пизе, помимо вышеупомянутой ниши в соборе, – всю арку той же капеллы, заполнив ее ангелами, а равным образом дверцы, замыкающие орган, и начали отделывать позолотой потолок. Когда после этого они собирались приступить к крупнейшим работам в Пизе и в Сиене, Доменико заболел такой злой горячкой, что зараза эта в пять дней лишила его жизни. Когда он занемог, Торнабуони прислал ему в дар сто золотых дукатов в знак дружбы и за преданность и услуги, которые Доменико оказывал постоянно Джованни и всему этому семейству. Прожил Доменико сорок четыре года и со слезами великими и жалостными воздыханиями Давида и Бенедетто, его братьев, и Ридольфо, его сына, после пышных похорон был погребен в церкви Санта Мария Новелла, и потеря эта весьма опечалила друзей его. Также и многие превосходные чужеземные живописцы, услышав о его смерти, писали его родственникам, выражая соболезнование по поводу жесточайшей его смерти. Из учеников его остались Давид и Бенедетто Гирландайо, Бастьяно Майнарди из Сан-Джиминьяно, а также Микеланджело Буонарроти, флорентинец, Франческо Граначчо, Никколо Чеко, Якопо дель Тедеско, Якопо дель Индако, Бальдино Бальдинелли и другие мастера, все флорентинцы. Скончался он в 1493 году.