Текст книги "Жизнеописания"

Доменико обогатил искусство живописи мозаикой, работая более по-новому, чем кто-либо в Тоскане из бесчисленного множества мастеров, испытавших себя в этом деле, о чем свидетельствуют созданные им произведения, хотя их и немного. И потому за такое обогащение искусства и за память, которую он в нем оставил, Доменико в наивысшей степени достоин почитания и посмертной славы, поистине беспримерной.

Жизнеописание Сандро Боттичелли, флорентийского живописца

В это же самое время, иначе говоря, во времена великолепного Лоренцо Старшего деи Медичи, кои для людей талантливых были поистине золотым веком, процветал и Александр, именовавшийся по обычаю нашему Сандро и прозванный Боттичелли по причине, которая сейчас станет ясной. Был он сыном Марияно Филипепи, флорентийского гражданина, которым был тщательно воспитан и обучен всему, чему было принято в ту пору обучать мальчиков до того, как отдать их в мастерские. Однако, хотя он с легкостью изучал все, что ему хотелось, он тем не менее никогда не успокаивался, и его не удовлетворяло никакое обучение ни чтению, ни письму, ни арифметике, так что отец, которому надоела эта взбалмошная голова, отдал его, отчаявшись, обучаться ювелирному делу у своего кума, прозванного Боттичелли, мастера в то время весьма сведущего в этом искусстве. В ту пору была величайшая дружба и как бы постоянное сотрудничество между ювелирами и живописцами, благодаря чему Сандро, который был человек бойкий и только рисованием и занимался, увлекся и живописью и решил заняться и ею. И когда открыл он душу своему отцу, тот, зная, куда у него повернуты мозги, отвел его к фра Филиппо из обители Кармине, превосходнейшему тогдашнему живописцу, и договорился с ним, чтобы он обучал Сандро, как тот и сам того желал. И вот, отдавшись целиком этому искусству, он стал последователем своего учителя и подражал ему так, что фра Филиппо его полюбил и своим обучением вскоре поднял его до такой ступени, о которой никто не мог бы и подумать.

Будучи еще юношей, он написал фигуру Стойкости в числе тех Добродетелей, которые были написаны на дереве Антонио и Пьеро Поллайоло для купеческого цеха во Флоренции. В церкви Санто Спирито во Флоренции он расписал доску для капеллы Барда, тщательно выполненную и великолепно отделанную, где есть оливы и пальмы, выписанные им с большой любовью. У конвертиток он написал на дереве алтарный образ для этих монахинь, а также и другой для монахинь св. Варнавы.

В церкви Оньисанти для семьи Веспуччи он написал фреской на алтарной преграде около дверей, ведущих к хору, св. Августина, над которым он немало потрудился, стараясь превзойти всех живописцев своего времени, но в особенности Доменико Гирландайо, выполнившего с другой стороны св. Иеронима. Работа эта получилась достойной наивысшей похвалы, ибо на лице этого святого он выразил ту глубину, остроту и тонкость мысли, которая свойственна лицам, исполненным премудрости и постоянно погруженным в исследование предметов высочайших и наитруднейших. Фреска эта, как говорилось в жизнеописании Гирландайо, перенесена в сем 1564 году на другое место в целости и невредимости.

Этим он завоевал себе доверие и известность, и цех Порта Санта Мария заказал ему в церкви Сан Марко на дереве Венчание Богоматери с хором ангелов, отлично им нарисованное и написанное. В доме Медичи он выполнил много вещей для Лоренцо Старшего, и главным образом Палладу в натуральную величину на гербе с пылающими факелами, а также св. Себастьяна. В церкви Санта Мария Маджоре во Флоренции около капеллы Панчатики находится отлично написанный им Плач о Христе с мелкими фигурами. Для разных домов во Флоренции он написал всякие тондо и много обнаженных женщин, как, например, сохранившиеся поныне в Кастелло, вилле герцога Козимо, две картины с фигурами: одна из них – это рождающаяся Венера с ветерками и ветрами, помогающими ей вступить на землю вместе с амурами, другую же Венеру осыпают цветами Грации, возвещая появление Весны; обе они выполнены с грацией и выразительностью. На Виа деи Серви, в доме Джованни Веспуччи, ныне принадлежащем Пьетро Сальвиати, он выполнил вокруг одной из комнат много картин в ореховых рамах в виде бордюра и шпалер, со многими весьма живыми и прекрасными фигурами. Равным образом в доме Пуччи он изобразил новеллу Боккаччо о Настаджо дельи Онести на четырех картинах с мелкими фигурами, отличающихся живописью изящной и красивой, а в тондо – Богоявление. В монастыре Честелло для одной из капелл он написал на доске Благовещение. В церкви Сан Пьетро Маджоре у боковых дверей он расписал доску для Маттео Пальмьери с бесчисленным множеством фигур, а именно Успение Богоматери с небесными кругами, как их принято изображать, с патриархами, пророками, апостолами, евангелистами, мучениками, исповедниками, учителями, девственницами и ангельскими чинами, и все это по плану, данному ему Маттео, человеком ученым и достойным; вещь эта написана им с мастерством и тончайшей тщательностью. Внизу же изображен коленопреклоненный Маттео, а также его жена. Однако, несмотря на то что работа эта была прекраснейшей и должна была бы посрамить любого завистника, нашлось все же несколько злопыхателей и хулителей, кои, не будучи в состоянии очернить ее в другом отношении, говорили, что и Маттео, и Сандро впали в тяжкий грех ереси; правда это или неправда, судить не мне. Достаточно того, что фигуры, выполненные Сандро, поистине заслуживают похвалы за усилия, вложенные им в изображение небесных кругов, за то, как он отделил ангелами одни фигуры от других, за ракурсы, за различные точки зрения, изображенные по-разному, и за хороший рисунок всего исполненного.

В это время Сандро получил заказ на небольшую дощечку с фигурами в три четверти локтя каждая, которая была помещена в церкви Санта Мария Новелла между двух дверей главного фасада церкви, по левую руку, если войти через средние двери. На ней изображено Поклонение волхвов, и особую выразительность мы видим в первом старце, который, целуя ноги Господа нашего и тая от нежности, отменнейшим образом показывает, что он достиг цели длиннейшего своего путешествия. Фигура же этого царя представляет собой точный портрет Козимо Старшего деи Медичи, самый живой и самый схожий из всех дошедших до наших дней. Второй – это Джулиано деи Медичи, отец папы Климента VII, и видно, как он сосредоточенно, с благоговейной душой преклоняется перед младенцем и подносит ему свои дары. И как со своей стороны третий – Джованни, сын Козимо, – преклонив колено, обращается к нему с благодарственной молитвой и исповедует в нем истинного мессию. Невозможно и описать всю красоту, вложенную Сандро в изображение голов, повернутых в самых разнообразных положениях – то в фас, то в профиль, то в полуоборот, то, наконец, склоненных, а то еще как-нибудь иначе, – невозможно также описать и все разнообразие в выражениях лиц у юношей и у стариков со всеми отклонениями, по которым можно судить о совершенстве его мастерства, – ведь даже в свиты трех царей он внес столько отличительных черт, что легко понять, кто служит одному, а кто другому. Поистине произведение это – величайшее чудо, и оно доведено до такого совершенства в колорите, рисунке и композиции, что каждый художник и поныне ему изумляется.

И тогда он завоевал себе этим во Флоренции и за ее пределами такую славу, что папа Сикст IV, построивший капеллу в своем римском дворце и пожелавший расписать ее, распорядился поставить его во главе работы. И вот он и выполнил там собственноручно нижеописанные истории, а именно: как дьявол искушает Христа, как Моисей убивает египтянина и как ему дают напиться дочери Иофора Мадиамского, а также как во время жертвоприношения сыновей Аарона огонь нисходит с неба; а над историями в нишах несколько святых пап. Вследствие этого среди многих соревнующихся, которые работали вместе с ним и которые были и флорентинцами, и из других городов, он приобрел известность и славу величайшую, а от папы получил порядочную сумму денег, которую он сразу же, пока был в Риме, промотал и растратил, ибо по своему обыкновению вел жизнь беспечную. Закончив же и раскрыв порученную ему часть росписи, он тотчас же возвратился во Флоренцию, где, будучи человеком глубокомысленным, частично иллюстрировал Данте, сделав рисунки к «Аду», и выпустил это в печать, на что потратил много времени, а так как он в это время не работал, то это внесло в его жизнь очень большой беспорядок. Он напечатал много и других своих рисунков, но неудачно, так как гравюры были плохо сделаны; лучшее же, выполненное его рукой, – это Триумф веры фра Джироламо Савонаролы из Феррары, приверженцем секты которого он стал в такой степени, что бросил живопись и, не имея средств к существованию, впал в величайшее разорение. Тем не менее он упорствовал в своих убеждениях и сделался, как их называли тогда, «плаксой», отошел от работы и в конце концов постарел и обеднел настолько, что, если бы о нем не вспомнил, когда еще был жив, Лоренцо деи Медичи, для которого он, не говоря о многих других вещах, много работал в малой больнице в Вольтерре, а за ним и друзья его, и многие состоятельные люди, поклонники его таланта, он мог бы умереть с голоду.

В церкви Сан Франческо, что за воротами Сан Миньято, есть тондо с Мадонной и несколькими ангелами в человеческий рост, выполненное рукой Сандро и почитавшееся произведением прекраснейшим.

Был Сандро человеком весьма приятным и нередко любил подшутить над своими учениками и друзьями. Так, рассказывают, что, когда один из его учеников по имени Бьяджо выполнил для продажи тондо, точь-в-точь похожее на вышеназванное, Сандро продал его за шесть флоринов золотом одному горожанину и затем, разыскав Бьяджо, сказал ему: «Ну, я, наконец, продал эту твою картину; однако нужно ее сегодня вечером прибить повыше, тогда она будет выглядеть лучше, а завтра утром зайди на дом к этому самому горожанину и приведи его сюда, чтобы он увидел ее при хорошем освещении на своем месте, а там и денежки подсчитаешь». – «О, как вы это хорошо устроили, учитель», – воскликнул Бьяджо, отправился в мастерскую, повесил тондо как можно выше и ушел. А в это время Сандро и Якопо, другой его ученик, вырезали из бумаги восемь капюшонов, какие носят горожане, и белым воском прилепили их на головах восьми ангелов, окружавших на названном тондо Мадонну. Наступило утро, и тут как тут появился Бьяджо с горожанином, купившим картину и знавшим о шутке. И вот, когда вошли они в мастерскую, Бьяджо посмотрел вверх и увидел, как его Мадонна, в окружении не ангелов, а флорентийской Синьории, восседает среди этих самых капюшонов; он чуть не закричал и хотел уже просить у покупателя прощения, но, видя, что тот молчит и даже хвалит картину, замолчал. В конце концов Бьяджо ушел вместе с горожанином и у того на дому получил за картину шесть флоринов, в соответствии с тем, как тот сторговался с его учителем. Когда же он возвратился в мастерскую, Сандро и Якопо как раз только что сняли бумажные капюшоны, и он увидел, что его ангелы – ангелы, а не горожане в капюшонах, и так был поражен, что не знал, что и сказать. Обратившись наконец к Сандро, он промолвил: «Учитель мой, я прямо и не знаю, сон это или явь. У этих ангелов, когда я сюда пришел, были на головах красные капюшоны, а теперь их нет, так что же это значит?» – «Ты не в себе, Бьяджо, – ответил Сандро, – это деньги свели тебя с ума. Если бы это было так, неужели ты думаешь, что горожанин купил бы картину?» – «И правда, – согласился Бьяджо, – ведь он мне ничего не сказал. И все же мне это чудным показалось». А тут и все остальные подмастерья его обступили и наговорили столько, что он решил, что все они спятили с ума.

Как-то поселился возле Сандро некий ткач и поставил без малого восемь станков, которые, когда они работали, то не только бедного Сандро оглушали стуком стремян и грохотом ящиков, но сотрясали весь дом, который был и так не прочнее прочного. И потому то от одного шума, то от другого он не мог ни работать, ни сидеть дома. Он уже не раз просил соседа избавить его от этой муки, а тот отвечал ему, что у себя дома он хочет и может делать все, что ему нравится. Сандро рассердился и на свою стену, которая была выше соседской стены и не очень устойчивой, взгромоздил огромнейший камень, чуть не с воз размером, так что, казалось, при малейшем сотрясении стены он должен был упасть и проломить крышу, потолок, рамы и сукна соседа; а когда тот, перепугавшись, прибежал к Сандро, ему было отвечено теми же словами, что он-де у себя дома хочет и может делать все, что ему нравится, а так как он ничего другого не мог добиться, ему пришлось прийти к разумному соглашению и наладить с Сандро добрососедские отношения.

Рассказывают также, что Сандро в шутку обвинил перед викарием одного из своих друзей в ереси и что тот, явившись, спросил, кто его обвиняет и в чем. Когда же ему сказали, что это был Сандро и что он придерживается мнения эпикурейцев, будто душа умирает вместе с телом, он потребовал очной ставки со своим обвинителем перед судьей. Сандро же, явившись, возразил: «Совершенно верно, что я такого мнения о его душе, ибо он – скотина. А кроме того, не кажется ли вам, что он еретик, потому что, будучи неграмотным и едва умея читать, он толкует Данте и упоминает имя его всуе?»

Говорят также, что он превыше всего любил тех, о ком он знал, что они усердны в своем искусстве, и что зарабатывал он много, но все у него шло прахом, так как хозяйничал он плохо и был беспечным. В конце концов он стал дряхлым и неработоспособным и ходил, опираясь на две палки, ибо выпрямиться уже не мог, и умер немощным калекой семидесяти восьми лет, похоронен же был в церкви Оньисанти во Флоренции в 1515 году.

В гардеробной синьора герцога Козимо находятся две прекраснейших женских головы в профиль его работы, одна из которых, как говорят, – возлюбленная Джулиано деи Медичи, брата Лоренцо, а другая – мадонна Лукреция деи Торнабуони, супруга названного Лоренцо. Там же находится Вакх, равным образом работы Сандро, который, подняв обеими руками бочонок, приставил его к губам, – фигура весьма изящная. А в Пизанском соборе для капеллы делла Импальята он начал Успение с хором ангелов, но, так как оно ему не понравилось, он оставил его незавершенным. В Монтеварки он написал на дереве образ главного алтаря в церкви Сан Франческо, а в приходской церкви в Эмполи, с той стороны, где св. Себастьян работы Росселино, – написал двух ангелов.

Он был одним из первых, придумавших изготовлять хоругви и другие драпировки так называемым мозаичным способом, чтобы краски не выцветали и чтобы цвет материи был виден с обеих сторон. Таким образом изготовлен им балдахин в Орсанмикеле, покрытый совсем разными и прекрасными Мадоннами, который служит доказательством того, насколько лучше материал сохраняется при этом способе, чем когда его пропитывают составом, который его разъедает и делает непрочным; впрочем, ныне ради дешевизны прибегают больше к пропитыванию, чем к другим способам.

Рисовал Сандро исключительно хорошо и так много, что еще долго после его смерти каждый художник старался заполучить его рисунки; есть и в нашей Книге несколько, выполненных с большим умением и вкусом. Истории его изобиловали фигурами, о чем можно судить по вышивке, выполненной целиком по его рисунку на оборке для креста, который несут в процессиях монахи из Санта Мария Новелла.

Таким образом, Сандро заслужил большого одобрения за все те живописные работы, в которые он захотел вложить много старания и любви, так, например, как он расписал вышеназванную доску с волхвами в Санта Мария Новелла, которая действительно чудесна. Отменно прекрасно также небольшое тондо его работы, которое можно видеть в помещении приора дельи Анджели во Флоренции, с фигурами мелкими, но весьма изящными и выполненными с прекрасной наблюдательностью. Той же величины, что и названная доска с волхвами, доска его же работы, принадлежащая мессеру Фабио Сеньи, флорентийскому дворянину, на которой изображена Клевета Апеллеса, прекраснее коей и быть не может. Под доской этой, которую он сам подарил Антонио Сеньи, закадычнейшему своему другу, мы читаем ныне следующие стихи названного мессера Фабио:

 
ludicio quemquat ne falso laedere tentent
Terrarum reges, parva tabella montet.
Huic similem Aegypti regi donavit
Apelles: Rex fuit et dignus munere, munus eo[15]15
Чтоб не могли оскорбить клеветой владыки земные,Малая эта доска памятью служит всегда.Точно такую поднес Апеллес владыке Египта —Дара достоин был царь, дар был достоин царя.

[Закрыть].
 

Жизнеописание Андреа дель Верроккио, флорентийского живописца, скульптора и архитектора

Андреа дель Верроккио, флорентинец, был в свое время ювелиром, перспективистом, скульптором, гравером, живописцем и музыкантом. Но, по правде говоря, в искусстве скульптуры и живописи он обладал манерой несколько сухой и жестковатой, как это бывает у тех, кто овладевает искусством с бесконечными стараниями, а не с той легкостью, которую им дарует природа. И если бы легкость эта не отсутствовала у него столько же, сколько преобладали настойчивость и старательность, он достиг бы безусловного превосходства в этих искусствах, в которых высшее совершенство требует сочетания старания и природы, там же, где одно из двух отсутствует, трудно достигнуть вершины; главное же, впрочем, зависит от старания, а так как Андреа, как никто другой, обладал им в величайшей степени, то он и встал в один ряд с редкостными и превосходными художниками нашего искусства.

В юности он занимался науками, главным образом геометрией. В ювелирном же деле им помимо многих других вещей было изготовлено несколько пуговиц для священнических облачений, находящихся в соборе Санта Мария дель Фьоре во Флоренции, а также всякая утварь, и в частности чаша, покрытая животными, листвой и другими фантазиями, форма которой очень распространена и известна всем ювелирам, и еще одна с очень красивым хороводом танцующих детей. После того как он показал себя этими работами, цех купцов заказал ему две истории из серебра на торцах алтаря в церкви Сан Джованни, выполнив которые он заслужил одобрение и приобрел величайшую известность.

В это самое время в Риме не хватало больших фигур апостолов, обычно стоявших на алтаре папской капеллы вместе со всякой другой серебряной утварью, также попортившейся, и потому послали за Андреа, и папа Сикст с великой благосклонностью заказал ему все необходимое, что он полностью и выполнил в совершенстве, с большой тщательностью и со вкусом.

Между тем Андреа увидел, как высоко ценились многочисленные древние статуи и другие предметы, находимые в Риме, и что папой был поставлен в Сан Джованни Латерано бронзовый конь, и что обращали внимание не только на цельные вещи, но и на фрагменты, попадавшиеся ежедневно, поэтому он и решил заняться скульптурой. И вот, забросив совершенно ювелирное дело, он стал отливать из бронзы всякие фигурки, получившие большое одобрение. Тогда, набравшись духу, он начал ваять из мрамора. В эти самые дни умерла в родах жена Франческо Торнабуони, и супруг, который очень любил ее, желая оказать ей наивозможно большие почести после ее смерти, заказал гробницу Андреа, который над мраморным саркофагом высек на камне роженицу, ее роды и переход ее в жизнь иную, рядом же тремя фигурами он изобразил три Добродетели, которые были признаны отменно прекрасными для первой его работы из мрамора; гробница эта была поставлена в церкви Минервы.

Когда он после этого возвратился во Флоренцию с деньгами, честью и славой, ему был заказан бронзовый Давид в два с половиной локтя; когда он был закончен, его поставили, к великой его славе, во дворец Синьории на верхнюю площадку лестницы, там, где была цепь. В то время, когда он работал над названной статуей, он делал и ту мраморную Богоматерь, что над гробницей мессера Леонардо Бруни, аретинца, в Санта Кроче, а выполнил он ее, будучи еще юношей, для Бернардо Росселино, архитектора и скульптора, создавшего из мрамора, как уже говорилось, все это произведение. На квадратной мраморной плите Андреа изваял полурельефное поясное изображение Богоматери с младенцем на руках, которое как великолепнейшее произведение находилось раньше в доме Медичи, а ныне находится в комнате герцогини флорентийской над дверями. Он выполнил, кроме того, также полурельефом, но из металла две вымышленных им головы в профиль, одну Александра Великого и другую Дария, причем каждую порознь, отличив одну от другой формами шлемов, доспехов и всего остального. Обе они были посланы великолепным Лоренцо-старшим деи Медичи королю Матвею Корвину в Венгрию со многими другими вещами, как будет рассказано в своем месте. Завоевав себе за все эти вещи имя превосходного мастера, и главным образом за многочисленные изделия из металла, которые он делал очень охотно, Андреа выполнил в Сан Лоренцо из бронзы стоящую свободно гробницу Джованни и Пьеро ди Козимо деи Медичи, в которой саркофаг из порфира поддерживается по четырем углам бронзовыми ножками в виде завитков из листвы, отлично выполненных и отделанных с величайшей тщательностью; гробница эта поставлена между капеллой Св. Даров и ризницей. Лучше этой работы по чеканке и по литью сделать невозможно, главным образом потому, что он в то же время обнаружил талант свой и в области архитектуры, поместив названную гробницу в проем шириной в пять локтей и высотой приблизительно в десять и поставив ее на цоколь, отделяющий названную капеллу Св. Даров от старой ризницы. Остальную же часть проема от саркофага до свода он заполнил решеткой с ромбовидным плетением из бронзовых канатов, весьма похожих на настоящие, с украшениями в некоторых местах в виде гирлянд и других прекрасных фантазий, заслуживающих внимания и выполненных с большой опытностью, вкусом и изобретательностью.

После этого, когда Донателло выполнил для Совета шести купеческого цеха мраморный табернакль, тот, что ныне насупротив св. Михаила в оратории Орсанмикеле, он должен был отлить из бронзы и св. Фому, влагающего персты в рану Христа. Однако он этого тогда так и не сделал, ибо некоторые из тех, в ведении коих это находилось, хотели, чтобы это сделал Донателло, а другие – Лоренцо Гиберти. А так как дело это тянулось до конца жизни Донато и Лоренцо, обе названные статуи были в конце концов заказаны Андреа, который выполнил и модели, и формы и произвел литье, и получились они настолько прочными, цельными и удачными, что литье было признано образцовым. После чего он приступил к чистке и отделке и довел их до того совершенства, какое мы видим и ныне и выше которого и быть не может. И в самом деле, в св. Фоме он показал неверие и непомерное желание уяснить себе, как это обстоит на самом деле, и в то же время любовь, которая заставляет его в прекраснейшем движении руки прикоснуться к боку Христа, а в самом Христе, который великодушнейшим жестом поднял руку и распахнул одежду, желание рассеять сомнение неверующего ученика, – словом, все то обаяние и всю, так сказать, божественность, какие только могут быть вложены искусством в изображение человеческой фигуры. А то, что Андреа обе эти фигуры одел в прекраснейшие и хорошо сидящие одежды, доказывает, что он понимал в искусстве этом не меньше, чем Донато, Лоренцо и другие работавшие до него; и потому работа эта вполне заслужила того, чтобы ее поместили в табернакль, сделанный Донато, и чтобы всегда и впредь ее ценили и относились к ней с величайшим уважением. И вот, так как слава Андреа в этом искусстве уже достигла своего предела и так как он был человеком, которому недостаточно было превосходства в одном каком-нибудь деле, он пожелал достигнуть его и в другом, и, приложив к этому все свои старания, он сосредоточил свое внимание на живописи. Так выполнил он прекрасно нарисованные пером картоны для битвы нагих людей, которую он должен был написать красками на стене. Равным образом нарисовал он картоны еще для нескольких картин с историями и даже начал писать их красками, но по какой-то причине они остались незаконченными.

Есть несколько собственноручных его рисунков и в нашей Книге, выполненных с большой тщательностью и величайшим вкусом, и среди них несколько женских голов с прекрасным выражением лица и красивыми прическами, каким из-за красоты их постоянно подражал Леонардо да Винчи. Есть там также две лошади с размерами и шаблонами для их пропорционального и правильного увеличения. Есть у меня и терракотовый рельеф лошадиной головы, воспроизводящий античный образец, – вещь поистине редкостная, – а еще несколько рисунков, тоже на бумаге, есть у преподобнейшего дон Винченцио Боргини, в его книге, о которой говорилось выше, и между прочими рисунок гробницы, выполненной им в Венеции для одного из дожей, а также история волхвов, поклоняющихся Христу, и голова женщины, написанная на бумаге с величайшей, какая только возможна, тонкостью. Он сделал также по заказу Лоренцо деи Медичи для фонтана виллы в Кареджи бронзового мальчика, сжимающего в своих объятиях рыбу; мальчик этот, поистине чудесный, перенесен, как мы это видим ныне, синьором герцогом Козимо на фонтан, что во дворе дворца его.

После этого, так как купол собора Санта Мария дель Фьоре был возведен доверху, было решено после долгих лет обсуждений поместить наверху этого сооружения медный шар согласно указаниям, оставленным Филиппо Брунеллеско, и, когда поручили заботу об этом Андреа, он сделал шар высотой в четыре локтя и, поместив его на валик, укрепил его цепями так, что после этого можно было уверенно поставить сверху крест. Когда работа была закончена, шар был поднят весьма торжественно и с великим народным ликованием. И по правде сказать, сооружая его, нужно было проявить и талант, и тщательность, чтобы можно было, как это и делается, войти в него снизу, так же как и снабжая его должными креплениями, чтобы ветры не могли причинить ему вреда.

А так как Андреа никогда не оставался праздным и всегда занимался какой-нибудь живописной или скульптурной работой, иногда же одну работу перемежал с другой, дабы одно и то же не так ему надоедало, как это случается со многими, то, хотя он и не осуществил вышеназванные картоны, все же написал кое-что, и между прочими алтарный образ для монахинь св. Доминика во Флоренции, который, как ему показалось, вышел у него очень удачно, почему вскоре после этого он написал в церкви Санти Сальви другой для братьев Валломброзы, на котором изобразил крещение Христа Иоанном; в этой работе ему помогал Леонардо да Винчи, который тогда был юношей и его учеником, написав там собственноручно ангела, оказавшегося гораздо лучше всего остального. И это стало причиной того, что Андреа решил никогда больше не притрагиваться к кистям, поскольку Леонардо, столь юный, в этом искусстве проявил себя гораздо лучше, чем он.

Так как Козимо деи Медичи получал из Рима много древностей, он за воротами своего сада или двора, выходившего на Виа деи Джинори, велел поставить из белого мрамора прекраснейшего Марсия, привязанного к стволу дерева перед тем, как с него сдерут кожу. Когда же Лоренцо, его внук, в руки которого попал торс из красного камня с головой другого Марсия, весьма древний и гораздо более красивый, чем тот, захотел присоединить его к первому, он не мог этого сделать, потому что в торсе очень многого не хватало. Тогда он дал его закончить и отделать Андреа, и тот приделал недостававшие этой фигуре ноги, ляжки и руки из кусков красного мрамора так хорошо, что Лоренцо остался весьма доволен и велел поставить ее насупротив первого с другой стороны ворот. Этот древний торс Марсия с содранной кожей был доделан с такими наблюдательностью и вкусом, что некоторые белые и тонкие жилки в красном камне были обработаны художником на точно соответствующих местах так, что они кажутся теми мелкими нервами, какие можно видеть на настоящем теле, когда кожа с него содрана. И потому работа в своей первоначальной полировке должна была казаться вещью совершенно живой.

Когда в это время венецианцы пожелали почтить великую доблесть Бартоломео из Бергамо, благодаря которому они одержали много побед, и этим поднять дух и у других, они, прослышав про славу Андреа, пригласили его в Венецию, где поручили ему сделать из бронзы конную статую названного полководца, дабы поставить ее на площади Санти Джованни э Паоло. И вот, когда Андреа, сделав модель лошади, приступил к арматуре для отливки из бронзы, по милости неких дворян было решено, чтобы Веллано из Падуи делал фигуру, Андреа же лошадь. Услышав об этом, Андреа отбил у своей модели ноги и голову и, полный гнева, возвратился, не говоря ни слова, во Флоренцию. Когда Синьория узнала об этом, она сообщила ему, чтобы он и не пытался никогда возвращаться в Венецию, так как ему там отрубят голову; на это он ответил письменно, что остережется это сделать, ибо, так как и сами они безголовые, то, однажды отрубив людям головы, они приставлять их не умеют, не говоря уже о такой голове, какая у него; он же смог бы приставить лошади отбитую им голову и даже еще более красивую. После этого ответа, который нельзя сказать чтобы не понравился членам Синьории, его уговорили вернуться в Венецию, где ему было обещано двойное вознаграждение; там он восстановил свою первоначальную модель и отлил ее из бронзы, но до конца не доделал, так как, разгорячившись, а затем простудившись во время литья, он немного дней спустя умер в том самом городе, оставив незавершенной не только эту работу, которой недоставало только очистки и которая была уже поставлена на предназначавшееся ей место, но и другую, выполнявшуюся им в Пистойе, а именно гробницу кардинала Фортегверра с богословскими Добродетелями и Богом Отцом наверху, каковая работа была позднее закончена флорентийским скульптором Лоренцетто.

Андреа умер пятидесяти шести лет. Смерть его бесконечно огорчила друзей его и учеников, коих было немало, и больше всех скульптора Нанни Гроссо, человека весьма чудного как в искусстве, так и в жизни. Говорят, что он никогда не работал вне своей мастерской, и в особенности для монахов и братии, если только леса не сообщались с входом в подвал или в винный погреб, где он мог бы всегда выпить в свое удовольствие, ни у кого не отпросившись. О нем рассказывают также, что однажды он возвратился из больницы Санта Мария Нуова после какой-то болезни здоровым и поправившимся; когда же его навещали друзья и спрашивали его, как он себя чувствует, он отвечал: «Плохо». – «Ты же выздоровел», – возражали они, а он говорил: «И все-таки плохо, так как мне необходимо еще немного лихорадки, чтобы остаться в здешней больнице, где меня не беспокоили и за мной ухаживали». Когда он умирал, опять-таки в больнице, ему дали приложиться к деревянному распятию, сделанному очень плохо и грубо; тогда он попросил, чтобы его от него убрали и поднесли ему одно из распятий Донато, заявив, что, если его не уберут, он умрет в отчаянии – настолько не выносил он плохо сделанных произведений своего искусства.