Текст книги "Декамерон"

– Вам, знатные дамы, и вам, молодые люди, известно, что завтра мы вспоминаем страдания господа нашего, а вы, уж верно, не забыли, что когда королевой была Нейфила, то мы этот день провели, как подобает благочестивым людям, и отменили игривые рассказы, и подобным образом поступили мы и в субботу. Так вот, я желаю следовать благому примеру, который подала нам Нейфила, а посему, памятуя о том, что было совершено в эти дни ради нашего спасения, почитаю приличным завтра и послезавтра воздержаться от наших прелестных рассказов, как это мы сделали прошлый раз.

Благочестивая мысль королевы всем пришлась по душе. Отпустила она общество, когда уже минула большая часть ночи, и все пошли спать.

Кончился седьмой день ДЕКАМЕРОНА, начинается восьмой

В день правления Лауретты предлагаются вниманию рассказы о том, какие штуки ежедневно вытворяют женщина с мужчиной, мужчина с женщиной и мужчина с мужчиной

Воскресным утром лучи восходящего солнца уже озарили гребни самых высоких гор, уже исчезли ночные тени и все предметы стали явственно различимы, когда королева и ее подданные встали и, погуляв по росистой траве, в половине восьмого пошли в ближнюю церковку, дабы присутствовать при богослужении. Вернувшись, сели обедать, и обед прошел весело и оживленно, затем попели, потанцевали, а потом королева разрешила желающим пойти отдохнуть. После полудня все по велению королевы собрались у прелестного фонтана на предмет обычного собеседования, и, исполняя волю государыни, Нейфила начала так.

Новелла первая

Вольфард берет у Гаспарруоло взаймы денег, предварительно уговорившись с его женой, что как раз за такую сумму он проведет с нею время; он вручает ей эти деньги, потом говорит в ее присутствии мужу, что вернул их жене, а жена это подтверждает

– Если уж так угодно богу, чтобы я первая начала сегодня рассказывать, то быть по сему. О штуках, которые женщины вытворяют с мужчинами, мы говорили много, я же хочу рассказать вам, любезные дамы, о штуке, которую вытворил мужчина с женщиной, причем я не собираюсь его за это осуждать и вовсе не хочу сказать, что женщина этого не заслужила, – как раз наоборот: моя цель – одобрить мужчину, осудить женщину и доказать, что и мужчины умеют вытворять штуки с теми, кто им доверяется, ничуть не хуже, чем с ними самими вытворяют штуки те, кому доверяются они. Собственно говоря, то, о чем я собираюсь рассказать, следовало бы назвать не штукой, но заслуженным возмездием, ибо женщине надлежит быть особенно целомудренной, беречь свою честь, как жизнь, и пресекать малейшие на нее посягновения. Но мы, женщины, народ слабый, блюсти себя так, как это от нас требуется, мы не можем; со всем тем я утверждаю, что женщина, которая дает себя увлечь ради денег, заслуживает сожжения на костре, а та женщина, которую вводит в грех любовь, коей всемогущество нам хорошо известно, в глазах не слишком строгого судьи заслуживает снисхождения, как то несколько дней назад доказал Филострато на примере донны Филиппы из Прато.

Итак, жил некогда в Милане немец, наемный солдат по имени Вольфард, человек храбрый, в отличие от большинства немцев верой и правдой служивший тем, кто его нанимал. А так как Вольфард честнейшим образом расплачивался с долгами, то любой купец давал ему взаймы охотно и под небольшой процент. В Милане Вольфард полюбил красивую женщину, которую звали Амброджа, жену своего друга-приятеля, богатого купца по имени Гаспарруоло Кагастраччо. Проявлял он свои чувства к ней весьма осторожно, так что никто, в том числе муж, ни о чем не догадывался; наконец однажды он послал ей сказать, что умоляет ее ответить на его любовь, он же, мол, со своей стороны, готов исполнить все, чего она ни потребует. Долго они переливали из пустого в порожнее, наконец Амброджа дала ему знать, что исполнит то, чего от нее добивается Вольфард, если он выполнит следующие два условия: во-первых, он должен хранить это в строжайшей тайне; во-вторых, ей нужно для одной цели двести флоринов золотом, а он человек богатый, – дал бы он ей двести флоринов, за это она, мол, всегда потом будет к его услугам. До сих пор Вольфард считал ее женщиной порядочной, но тут он увидел, до чего она корыстолюбива, какая у нее низкая душонка, пламенная его страсть превратилась почти что в ненависть, и он, задумав сшутить с ней шутку, велел передать ей, что ради нее готов на все, что только в его силах, – пусть, мол, скажет, когда ему можно прийти, и он вручит нужную ей сумму, и никто-де про то не узнает, за исключением одного приятеля, которому он всецело доверяет и которого он во все свои дела посвящает. Дама, а лучше сказать – дрянная бабенка, обрадовалась и велела передать Вольфарду, что ее муж Гаспарруоло спустя несколько дней уедет по делам в Геную – тогда, мол, она его уведомит и пошлет за ним.

Выбрав подходящее время, Вольфард пошел к Гаспарруоло и сказал ему: «Мне для одного дела нужно двести флоринов золотом. Дай мне взаймы под обычный процент». Гаспарруоло охотно согласился и тут же отсчитал ему всю сумму.

Спустя несколько дней, как и говорила Амброджа, Гаспарруоло выехал в Геную, о чем она не замедлила сообщить Вольфарду; кроме того, она просила передать ему приглашение и просьбу принести двести флоринов. Вольфард взял с собой своего приятеля, пошел к поджидавшей его Амбродже и первым делом вручил ей в присутствии своего приятеля двести флоринов.

«Вот вам деньги, сударыня, – сказал он. – Когда ваш супруг вернется, отдайте их ему».

Амброджа взяла деньги; она только не поняла, почему Вольфард так сказал; это он для того, решила она, чтобы приятель не подумал, что он ей платит. «Хорошо, передам, – сказала она, – я только пойду пересчитаю». Высыпав деньги на стол и, к великой своей радости, удостоверившись, что тут двести флоринов, она их спрятала. Затем вернулась к Вольфарду и провела его к себе в комнату. И не только в тот раз, но потом еще много раз – вплоть до возвращения мужа из Генуи – она своим телом расплачивалась с Вольфардом.

Как скоро Гаспарруоло возвратился из Генуи, Вольфард, выбрав такое время, когда и он и жена были дома, побежал к нему и в присутствии жены сказал: «Знаешь, Гаспарруоло, двести флоринов, коими ты меня ссудил, мне не понадобились – то дело, ради которого я их у тебя брал, у меня не выгорело. Я их сейчас же отдал твоей жене. По сему случаю уничтожь мое долговое обязательство».

Гаспарруоло спросил жену, получила ли она деньги. Жена, вспомнив, что получила она их при свидетеле, решила, что отрицать бесполезно. «Да, да, как же, получила, – подтвердила она, – я только забыла тебе об этом сказать».

«Все в порядке, Вольфард, – молвил Гаспарруоло. – Ступай себе с богом – долг за тобою не числится».

Когда Вольфард ушел, одураченная Амброджа вернула мужу постыдное вознаграждение за свою низость. Так хитроумный любовник бесплатно попользовался алчною своею возлюбленной.

Новелла вторая

Варлунгский священник проводит время с монной Бельколоре; в залог он оставляет ей свою накидку; немного погодя он просит у нее ступку, потом возвращает и просит вернуть накидку, которую он оставил ей в заклад; почтенная женщина хоть и с бранью, но заклад возвращает

И мужчины и дамы одобрили Вольфарда за его проделку с алчной миланкой, а затем королева, с улыбкой обратясь к Панфило, сказала, что теперь его черед, и Панфило начал так:

– Приятные дамы! Я намерен предложить вашему вниманию небольшой рассказ, изобличающий тех, что на каждом шагу оскорбляют нас, зная заведомо, что мы не можем им отплатить; изобличающий тех духовных особ, которые воздвигли крестовый поход на наших жен, – ведь когда кому-нибудь из них удается овладеть замужней женщиной, он воображает, что ему за это будут отпущены грехи и божья кара его минует, как будто он самого султана доставил связанным из Александрии в Авиньон;[258]258
  …из Александрии в Авиньон. – Во времена Боккаччо Авиньон был местопребыванием пап (так называемое «авиньонское пленение»).


[Закрыть] между тем у бедных мирян нет возможности отплатить им той же монетой, – так они вымещают обиду на матерях, сестрах, приятельницах, дочерях обидчиков и берут их приступом, подобно как обидчики берут их жен. Так вот, я и хочу вам рассказать деревенскую любовную историю, не длинную, но зато с уморительным концом, – из нее вам, помимо всего прочего, будет ясно, что священникам нельзя доверять всегда и во всем.

Итак, надобно вам сказать, что в селе Варлунго,[259]259
  …в селе Варлунго… – В те времена это селение находилось поблизости от Флоренции. Ныне – в черте города.


[Закрыть] которое, как вы знаете или хотя бы могли слышать, находится недалеко отсюда, жил священник, неутомимый по части ублаготворения женщин крепыш, не бог весть какой грамотей, однако ж имевший обыкновение по воскресеньям, сидя под ольхою, поучать пасомых и обильно уснащать свою речь благочестивыми и душеполезными изреченьицами, что не мешало ему, когда те отлучались, навещать их жен чаще, чем кто-либо из его предшественников, под каким-либо благовидным предлогом: одной принести образок, другой – огарочек, третьей – святой водички, четвертую благословить. Более других прихожанок пришлась ему по сердцу некая монна Бельколоре, жена хлебопашца Бентивеньи дель Маццо, прехорошенькая, смуглая крестьяночка, свежая, в теле, как нельзя лучше приспособленная для накачивания. Кроме того, она лучше всех играла на цимбалах, пела Вода стекается в овраг[260]260
  Вода стекается в овраг… – Начальный стих распространенной в XIV веке танцевальной песенки.


[Закрыть] и с красивым, дорогим платком в руке танцевала ридду и баллонкио.[261]261
  Ридда и баллонкио – названия групповых танцев.


[Закрыть] Священник прямо с ума по ней сходил и все старался попасться ей на глаза. Воскресным утром, если ему было известно, что она в церкви, он, когда произносил Kyrie[262]262
  Господи, помилуй (лат.)


[Закрыть] или же Sanctus,[263]263
  Да святится … (лат.)


[Закрыть] выказывал столь совершенное певческое искусство, что можно было подумать, будто это верещит осел; если же он ее не видел, то из кожи вон не лез. При этом он действовал так, что и Бентивенья дель Маццо, и все прочие поселяне ничего не замечали. Для того чтобы задобрить монну Бельколоре, священник время от времени чем-либо ее одарял: то пошлет из своего огорода, который он возделывал собственноручно, связку свежего чесночку, – а лучше его чеснока не было во всем селе, – то корзинку фасоли, а иной раз пучок зеленого луку или же шарлота. При встречах он, если никто их не видел, запускал глазенапа или же любя щунял ее, а монна Бельколоре дичилась его и, делая вид, будто ничего не замечает, чинно проходила мимо, священник же оставался ни при чем.

Но вот однажды, когда его преподобие в полуденный час слонялся по селу, ему встретился Бентивенья дель Маццо, погонявший осла, навьюченного всякой всячиной; священник с ним поздоровался и спросил; куда он путь держит.

Бентивенья же ему на это ответил так: «Откровенно говоря, ваше преподобие, я направляюсь по своей надобности в город и вот это все везу мессеру Бонакорри да Джинестрето,[264]264
  Бонакорри да Джинестрето. – Во Флоренции первой четверти XIV в. Действительно проживал некий Ббонакорри да Джинестрето, нотариус.


[Закрыть] чтобы он мне помогнул в одном деле, – из-за этого дела меня в срочном беспорядке вызывает через своего письмородителя судья по уловным делам».

Священник обрадовался. «Добро, сын мой, да будет с тобой мое благословение! – сказал он. – Возвращайся скорее, а если увидишь Лапуччо или же Нальдино, то не забудь сказать им, чтобы они принесли мне ремней для цепов».

Бентивенья обещал и пошел себе во Флоренцию, а священник подумал, что теперь самое время зайти к Бельколоре и попытать счастья. Духом домчался он до ее дома и, войдя, сказал: «Господи Иисусе Христе, сыне божий, помилуй нас! Есть кто дома?»

Бельколоре была в это время на чердаке. «Ах, это вы, отец мой! – услыхав его голос, сказала она. – Милости просим. Что это вы шатаетесь по такой жарище?»

«Да нет, что ты, бог. с тобой! – отвечал священник. – Это я только к тебе зашел ненадолго: твой-то ведь в город собрался – я его встретил».

Бельколоре слезла с чердака, села и принялась перебирать капустные семена, которые ее муж недавно насобирал. «Ну так как же, Бельколоре, – снова заговорил священник, – ты и дальше будешь меня мучить?»

«А что я вам делаю?» – усмехнувшись, спросила Бельколоре.

«Ты и сама ничего не делаешь, и мне не даешь сделать то, чего мне хочется и что сам бог велел делать», – отвечал священник.

«Ну-ну, перестаньте, перестаньте!» – сказала Бельколоре. – «Разве священники такие вещи делают?» «Еще как делаем – получше других мужчин, – отвечал священник, – а почему бы нет? Я тебе больше скажу: мы лучше накачиваем. А знаешь почему? Потому что в наших насосах полно воды. Так вот, если ты не будешь противиться и предоставишь мне полную свободу действий, то тебе от этого будет только польза».

«Какая же мне от этого будет польза, если все вы скупее черта?» – спросила Бельколоре.

А священник ей: «Это уж я там не знаю, проси, чего тебе хочется: башмачки, ленту, доброго шелку поясок – что хочешь, того и проси».

«Эка невидаль! У меня все это есть, – заметила Бельколоре. – А вот если вы меня взаправду любите, окажите мне одну услугу – тогда я исполню ваше желание».

«А что за услуга? Для тебя я на все готов», – объявил священник.

Тут Бельколоре возьми да и скажи: «Мне, – говорит, – нужно в субботу сходить во Флоренцию – сдать шерсть, которую я выпряла, и отдать починять мою прялку. И вот, если вы мне дадите взаймы пять лир, – а у вас пять-то лир, уж верно, найдутся, – я выкуплю у ростовщика мое темно-красное платье и пояс, который я принесла в приданое мужу и который я ношу по праздникам, а то мне и в церковь, и в приличный дом стыдно показаться. А уж я тогда для вас расстараюсь».

«Видит бог, при мне таких денег нет, – сказал священник, – но ты можешь быть спокойна: до субботы они у тебя будут – я с величайшим удовольствием для тебя это сделаю».

«Да, жди! – молвила Белысолоре. – Обещать-то вы все мастаки, а слова своего не держите. Вы, верно уж, хотите обойтись со мной, как с Бильюццей, которая осталась на бобах? Со мной вам это не удастся, клянусь богом, – из-за этого она потом и стала гулящей бабенкой. Коли нет при вас денег – сходите и принесите».

«Нет, ты уж меня теперь не гони со двора, благо случай вышел такой, что ты одна дома, – взмолился священник, – ведь у меня дело зря стоит, а пока я за деньгами пробегаю – глядишь, кто-нибудь да явится и помешает. Когда-то еще мне выпадет такая удача!»

А она ему на это: «Воля ваша, – говорит. – Коль хотите, так идите; коли нет, тогда терпите».

Священник, видя, что она согласилась доставить ему удовольствие только при условии: salvum me fac меж тем как ему хотелось добиться от нее этого sine custodia,[265]265
  …Salvum me fac… sine custodia… (лат.) – Слова из юридического арсенала, иронически введенные в текст, в данном случае означают: «с гарантией… без гарантии и залога».


[Закрыть] сказал: «Ну, раз ты мне не веришь, что я принесу деньги, я оставлю в залог свою синюю накидку».

Бельколоре подняла на него глаза. «Вот эту накидку? – спросила она. – Сколько же она стоит?»

«Сколько стоит? – воскликнул священник. – К твоему сведению, она из дуэйского сукна,[266]266
  …из дуэйского сукна… – То есть фландрского сукна, изготовленного в городе Дуэ.


[Закрыть] плотногорасплотного, нет, пожалуй, – двуплотного или триплотного, а местные жители даже уверяют, что четырехплотного. Недели две тому назад я отдал за нее ветошнику Лотто целых семь лир, да еще выгадал пять сольдо, как мне сказала Бульетто д’Альберто, а он, сколько тебе известно, в синих сукнах толк понимает».

«Ах, вот оно что! – воскликнула Бельколоре. – Истинный господь, никогда бы не подумала. Ну ладно, только дайте мне ее сейчас».

Тетива у его преподобия была туго натянута; он мигом снял накидку и отдал Бельколоре. «Пойдемте, отец мой, вон в ту лачужку, – прибрав накидку, сказала Бельколоре, – туда никто никогда не заходит».

Что сказано, то и сделано. Здесь священник долго развлекался с Бельколоре: всласть нацеловался, породнил ее с самим богом, а от нее, в одной сутане, без накидки, как полагается духовным лицам ходить в особо торжественных случаях, направил стопы свои в церковь.

Тут его преподобие, подсчитав, что, сколько огарков ни удалось бы ему собрать за целый год, все равно это не составило бы и двух с половиной лир, решил, что дал маху; пожалев накидку, он стал думать, как бы это, выцарапать ее, не заплатив ни гроша. Человек он был продувной, а потому живо смекнул, как получить обратно накидку, и обделал это дело в наилучшем виде. На другой же день, – то был день праздничный, – он послал соседского мальчика к монне Бельколоре попросить у нее каменную ступку, а то, мол, у него сегодня обедают Бингуччо дель Поджо и Нуто Бульетти, и ему хочется сделать подливку. Бельколоре дала мальчику ступку. Подгадав к тому времени, когда Бентивенья дель Маццо и Бельколоре обыкновенно обедали, священник позвал служку и сказал: «Отнеси эту ступку Бельколоре и скажи: священник, дескать, очень благодарит и просит прислать накидку, которую мальчик оставил вам в залог». Служка пошел со ступкой к Бельколоре, – она и Бентивенья сидели в это время за столом и обедали. Служка поставил ступку и передал просьбу священника.

Бельколоре, услыхав, что у нее вытребывают накидку, хотела было возразить, но Бентивенья с сердитым видом прервал ее: «Ты берешь у отца в залог вещи? – вскричал он. – Так бы и дал тебе по зубам, ейей! Сейчас же верни накидку, паралич тебя расшиби! Да вперед смотри: чего бы отец ни попросил, хоть бы осла, – отказа ему ни в чем быть не должно».

Бельколоре с ворчаньем подошла к сундуку, достала накидку и отдала служке. «Передай от меня отцу, – сказала она, – Бельколоре, мол, клянется-божится, что вы никогда больше не будете тереть у нее в ступке, раз вы так хорошо отблагодарили ее за эту».

Служка отнес накидку священнику и передал ему слова Бельколоре. Священник засмеялся и сказал: «Когда ты увидишь Бельколоре, скажи ей: если, мол, она не даст мне ступки, то я не дам ей пестика, – как аукнется, так и откликнется». Бентивенья решил, что Бельколоре сказала так в сердцах, – оттого, что он ее обругал, – и пропустил ее слова мимо ушей, а Бельколоре, лишившись рога, рассорилась со священником и не разговаривала с ним до самого сбора винограда, но во время сбора священник пригрозил, что отправит ее в пасть старшого черта, и тогда Бельколоре перепугалась насмерть, он же угостил ее молодым вином и горячими каштанами, и потом они еще много раз угощались. А в уплату пяти лир священник велел обтянуть новой кожей ее цимбалы и привесить к ним колокольчик, так что в конце концов она осталась довольна.

Новелла третья

Каландрино, Бруно и Буффальмакко ищут на берегу Муньоне гелиотропий; Каландрино воображает, что нашел его, и, набрав камней, возвращается домой; жена накидывается на него с бранью; взбешенный Каландрино колотит ее, а затем рассказывает своим приятелям о том, что они знают лучше его

Как скоро Панфило окончил свой рассказ (дамы над ним уж так смеялись, так смеялись – до сих пор еще смеются), королева объявила Элиссе, что теперь ее очередь, и она, еще не отсмеявшись, начала так:

– Я не ручаюсь, очаровательные дамы, что мне удастся моим рассказцем, столь же правдивым, сколь и занятным, насмешить вас так, как насмешил Панфило, однако ж я постараюсь.

В нашем городе много было всяких обычаев, много было всяких чудаков, и еще не так давно проживал там живописец по имени Каландрино,[267]267
  …живописец по имени Каландрино… – Флорентийский художник по имени Ноццо (или Джаноццо) ди Перино, упоминавшийся во флорентийских документах начала XIV века. Ученик Андреа Тафи, он принадлежал к доджоттовской школе. Видимо, славился своим простодушием и недалекостью.


[Закрыть] недальнего ума и со странностями, большую часть своего времени проводивший с двумя другими живописцами, из коих одного звали Бруно, а другого – Буффальмакко,[268]268
  …одного звали Бруно, а другого – Буффальмакко… – Бруно ди Джованни д’Оливьери, посредственный художник, работавший с Буффальмакко. Буффальмакко – настоящее его имя Бонамико ди Кристофано. Согласно сведениям Вазари, он жил с 1262 по 1340 год и был довольно известным художником. Много работал в Тоскане и Умбрии. О знаменитых его шутках и проделках рассказывают Саккетти и Вазари.


[Закрыть] изрядными забавниками, впрочем, людьми толковыми и здравомыслящими, водившими дружбу с Каландрино потому, что он своими выходками, равно как и своею придурью, беспрестанно морил их со смеху. Тогда же проживал во Флоренции молодой человек по имени Мазо дель Саджо,[269]269
  Мазо дель Саджо – реальное лицо. Один из знаменитых флорентийских шутников и острословов времени Боккаччо.


[Закрыть] гораздый на всевозможные шутки, провор, себе на уме, и вот он-то, прознав о приглуповатости Карандрино, вздумал ради развлечения подшутить над ним или же обморочить его. Однажды Мазо встретил Каландрино в церкви Сан Джованни, – тот рассматривал изображения и резьбу на надпрестольной сени,[270]270
  …рассматривал изображения и резьбу на надпрестольной сени… – То есть барельефы работы Липпо ди Бенивьени (XIV в.).


[Закрыть] которую в этой церкви незадолго перед тем поставили; решив, что это самый удобный случай для осуществления такового замысла, Мазо рассказал о своей затее товарищу, после чего оба, приблизясь к тому месту, где Каландрино сидел в одиночестве, и притворясь, что не видят его, завели разговор о чудесных свойствах драгоценных камней, причем Мазо рассуждал о них тоном, не допускающим возражений, так что можно было подумать, будто он великий знаток в этой области. Каландрино прислушался, а затем, убедясь, что секретов у них нет, некоторое время спустя встал, подошел к ним, чем весьма обрадовал продолжавшего разговор Мазо, и спросил, где такие чудные камни встречаются. Мазо ему ответил, что встречаются они у басков, на берегу реки Молочной, во Вракии, – там-де виноградные лозы подвязывают сосисками, там на грош дают целого гуся, да еще и гусенка в придачу, там есть гора из тертого сыру и живут на ней люди, которые занимаются лишь тем, что готовят макароны и равьоли,[271]271
  Макароны и равьоли. – Национальные итальянские блюда. Равьоли – мучные лепешечки квадратной формы с мясной начинкой.


[Закрыть] варят их в каплуньем соку и бросают вниз – кто больше поймает, тому больше достается, – и тут же, неподалеку, бьет источник верначчи – такого вкусного вина на всем свете, дескать, не сыщещь, и воды в нем ни капли нет.

«Ах, какой благодатный край! – воскликнул Каландрино. – А скажи на милость, куда же идут каплуны?»

«Всех съедают баски», – отвечал Мазо.

«А ты там бывал?» – осведомился Каландрино.

«Бывал ли я там? – переспросил Мазо. Тысячу раз, если от нее отнять тысячу».

«А это далеко?» – спросил Каландрино.

«Столько, да полстолька, да четверть столька, – вот сколько!» – отвечал Мазо.

«Стало быть, дальше, чем Абруццы»,[272]272
  …дальше, чем Абруццы… – Абруццы – гористая область в Италии. В язык того времени вошло для обозначения чего-то бесконечно отдаленного. Примерно, в смысле: «у черта на рогах».


[Закрыть] – заключил Каландрино.

«Далеко – отсюда не видать», – подтвердил Мазо. Видя, что Мазо отвечает на все вопросы с невозмутимым видом, без тени улыбки, простак Каландрино принял россказни Мазо на веру – так, как если б то была чистейшая правда. «Это для меня далеко, – заметил он. – Кабы поближе, я бы непременно там с тобой хоть разок да побывал, поглядел бы, как бросают с горы макароны, и наелся бы до отвала. Будь добр, скажи мне на милость: а что, в наших краях есть такие дивные камни?»

Мазо ему на это ответил так: «Да, у нас встречаются два камня, обладающих чудодейственной силой. Один – это гранит сеттиньянский и монтишский:[273]273
  …гранит сеттиньянский и монтишский. – Сеттиньяно и Монтиши – два холма рядом с Флоренцией.


[Закрыть] если из того и из другого гранита сделать жернова, то посыплется мука, – вот почему в тех краях говорят, что от бога – милости, а из Монтиши – жернова, но у нас жерновов этих столько, что мы их не ценим, подобно как местные жители не ценят изумрудов, потому что у них целые изумрудные горы, выше Морелло,[274]274
  Морелло – холм, господствующий над Сеттиньяно и Монтиши.


[Закрыть] и так они по ночам светятся – никаким пером не опишешь. Ну и вот, прежде чем буравить уже готовые, отменные жернова, рекомендуется надеть на них обручи, и если ты в эдаком виде принесешь их султану, то он тебя в благодарность всем, чем хочешь, оделит. Другой камень мы, знатоки, именуем гелиотропием, – он обладает огромной силой: пока он на человеке, до тех пор человек бывает невидим всюду, где только этого человека нет».

«Вот так камни! – воскликнул Каландрино. – Ну, а этот камень где встречается?»

Мазо ему ответил, что встречается он по берегам Муньоне.[275]275
  Муньоне – приток реки Арно.


[Закрыть]

«А какой величины этот камень? – спросил Каландрино. – И какого цвета?»

«Разной величины, – отвечал Мазо, – один побольше, другой поменьше, но все почти что черные».

Запомнив все это, Каландрино, под предлогом, что у него есть дела, простился с Мазо и тут же вознамерился сыскать этот камень, предварительно поставив о том в известность Бруно и Буффальмакко, которые пользовались особым его расположением. Решившись искать этот камень незамедлительно, дабы опередить всех остальных, он пошел искать их и проискал все утро. Наконец, уже в третьем часу, Каландрино вспомнил, что его приятели работают в женском фаэнтинском монастыре,[276]276
  …работают в женском фаэнтинском монастыре… – То есть в женском монастыре на улице Фаэнцы (Флоренция). Там, повидимому, Буффальмакко писал фрески.


[Закрыть] и, бросив все свои дела, несмотря на страшную жару, кинулся туда, подозвал их и сказал:

«Друзья! Если только вы мне поверите, мы станем первейшими богачами во всей Флоренции. Один надежный человек сказывал мне, что по берегам Муньоне встречается такой камень: пока он на человеке, никто этого человека не увидит. Так вот, хорошо бы нам опередить всех остальных и пойти поискать камень. Найдем мы его наверняка – его приметы мне известны, а как найдем, так положим в карман – и скорей к менялам, а на столах у менял, сколько вам известно, всегда полно серебра и золота – бери целыми пригоршнями. Все это мы проделаем незаметно. Мы внезапно разбогатеем, и тогда нам уже не нужно будет целыми днями малевать».

Выслушав Каландрино, Бруно и Буффальмакко про себя усмехнулись и, удивленно переглянувшись, изъявили ему свое согласие; Буффальмакко, однако ж, спросил, как называется камень. У Каландрино котелок варил плохо, и название камня уже успело выскочить у него из головы. «А не все ли нам равно, как он называется, раз мы знаем его свойства? – возразил он. – По мне, мешкать нечего – пойдем искать».

«Добро, – молвил Бруно, – а как же он выглядит?»

«По-разному, – отвечал Каландрино, – но все камешки почти что черные. Давайте собирать подряд все черные камни, пока не нападем на тот. Не будем терять время, – пошли!»

«Нет, погоди, – возразил Бруно и, обратясь к Буффальмакко, сказал: – По-моему, Каландрино говорит дело, но только идти сейчас не время: солнце стоит высоко, светит прямо на Муньоне, и оно высушило все камни, так что некоторые кажутся теперь белыми, а утром, пока солнце еще не успеет их высушить, они кажутся черными. Да и потом, нынче на Муньоне много народу собралось по разным делам, – нынче ведь все работают, – увидят нас и сразу догадаются, что мы делаем, чего доброго, последуют нашему примеру, завладеют камнем, – и мы останемся с носом. Мне думается, вы не станете возражать, что это нужно делать утром, – утром легче отличить черное от белого, – и притом в праздничный день, когда никто нас там не увидит». Буффальмакко присоединился к мнению Бруно, Каландрино согласился с Буффальмакко, и они порешили втроем пойти искать камень в воскресенье утром, Каландрино же обратился к ним с покорнейшей просьбой не проболтаться, – ведь ему тоже, дескать, сообщили о том по секрету. Рассказав про камень, Каландрино не умолчал и про Молочную реку и клятвенно уверял, что все это истинная правда. Как скоро Каландрино ушел, Бруно и Буффальмакко уговорились между собой, как им в сих обстоятельствах надлежит действовать.

Каландрино с нетерпением ожидал воскресного утра; когда же это утро настало, он поднялся на зорьке, позвал приятелей, и все трое, выйдя из ворот Сан Галло[277]277
  …из ворот Сан Галло. – Сан Галло – одни из городских ворот во Флоренции.


[Закрыть] и спустившись к Муньоне, в поисках камня двинулись вниз по течению. Каландрино, как наиболее ревностный искатель, шел впереди и делал быстрые перебежки: увидит черный камень, нагнется, цоп – и скорей за пазуху. Приятели шли сзади и собирали камни без особого рвения; зато Каландрино малое время спустя набил полную пазуху; по сему случаю он поднял полы своей одежды, сшитой иначе, нежели ее шьют в Геннегау,[278]278
  …ее шьют в Геннегау… – То есть по моде, принятой во Фландрии. Почему бы и нам не вернуться?»


[Закрыть] и с крайним тщанием и спереди и сзади заткнул их края за ремень, – так у него получился широкий мешок, каковой он тоже вскорости насыпал доверху, и тогда ему пришлось сделать мешок из плаща, каковой он тоже насыпал доверху. Видя, что Каландрино переобременен, а между тем пора было обедать, Бруно, как было у него с Буффальмакко уговорено, спросил: «А где же Каландрино?»

Каландрино находился в двух шагах от Буффальмакко, но тот, оглядевшись по сторонам, ответил: «Не знаю. Только что был впереди».

«Был, да весь вышел, – заметил Бруно. – Готов об заклад побиться, что он давно дома сидит – обедает, а нас в дураках оставил: дескать, пусть себе собирают черные камни на берегу Муньоне».

«Ловко он нас надул, – сказал Буффальмакко, – а мы, дураки, ему поверили! Нет, правда, ну где еще сыщешь таких оболдуев, которые поверили бы, что на берегах Муньоне встречается чудодейственный камень?»

Слышавший их разговор Каландрино вообразил, что нашел камень и потому-то они его и не видят. В восторге от такой удачи, он вознамерился, ничего не сказав приятелям, идти домой и в сих мыслях повернул обратно.

Тогда Буффальмакко сказал Бруно: «А мы как же?

«Пойдем, – сказал Бруно, – но уж Каландрино теперь меня не проведет, клянусь богом! Когда я увижу его на столь близком расстоянии, как нынче утром, я его так стукну камнем по пятке, что он долго будет помнить мою милую шутку». С этими словами он размахнулся и угодил Каландрино камнем в пятку. Каландрино задрал от боли ногу, зашипел, однако ничего не сказал и пошел дальше.

Но тут Буффальмакко схватил один из собранных им камней.

«Погляди, какой славный камешек! Вот бы запустить его Каландрино в спину!» – воскликнул он и, изо всех сил швырнув камень, попал в цель. Так, на разные лады потешаясь над Каландрино, они потчевали его камнями всю дорогу, до самых ворот Сан Галло. Тут они побросали собранные камни, и предупредили стражников – те, хохоча до упаду, притворились, будто не видят Каландрино, и пропустили его. Каландрино же дошел, не останавливаясь, до самого своего дома, находившегося близ Канто алла Мачина, и так благоприятствовала этой шутке судьба, что, пока он шел берегом, а затем по городу, никто с ним не заговорил; впрочем, и встречных-то попадалось немного, потому что время было обеденное.

Наконец он со всею своею ношей ввалился к себе в дом. Жена его, монна Тесса, женщина красивая и порядочная, стояла на верхней ступеньке лестницы. Возмущенная длительным отсутствием супруга, она, как скоро увидела его, начала браниться: «А, мой милый! – заговорила монна Тесса. – Наконец-то тебя черт несет! Добрые люди уж пообедали, а ты только еще идешь обедать!»

Поняв, что он видим, Каландрино огорчился и разгневался. «Ах ты сквернавка! – крикнул он. – Ты чего здесь торчишь? Ты меня погубила, но я с тобой разделаюсь, вот как бог свят!» Тут он вошел в каморку, высыпал на пол уйму камней, а затем налетел на жену, схватил ее за косы, повалил – и давай пинать ее и тузить по чему ни попало, пока у самого руки и ноги не заболели, – словом, сколько она, скрестив на груди руки, ни молила его о пощаде, он живого места на ней не оставил, дал ей также и встряску.

А Буффальмакко и Бруно, посмеявшись со стражниками у городских ворот, не спеша двинулись следом за Каландрино. Подойдя к его дому, они постояли, послушали, наконец поняли, что он задает жене здоровую трепку, и, сделав вид, будто только сейчас явились, покричали ему. Каландрино, побагровевший, взмыленный и озверевший, приблизился к окну и попросил друзей подняться. Они как бы в сердцах поднялись и увидели такую картину: пол комнаты усыпан камнями, в одном углу горько плачет растрепанная, растерзанная жена Каландрино, и лицо у нее все в синяках, а в другом углу отдувается распоясанный Каландрино.

Поглядели, поглядели Бруно и Буффальмакко, да и говорят: «Это что ж такое, Каландрино? Строишься ты, что ли? Зачем тебе столько камней? А что с монной Тессой? – продолжали они. – Видать, ты ее побил. Это еще что за новости?» Каландрино, изнемогший под тяжестью камней, после лихой взбучки, какую он задал жене, и от горькой мысли, что счастье ему изменило, был не способен на членораздельный ответ. Выждав некоторое время, Буффальмакко снова обратился к нему: «Если ты рассердился на жену, Каландрино, то мы тут ни при чем: чего же над нами-то было издеваться? Ты потащил нас искать драгоценный камень, а сам взял и удрал, и остались мы, два дурака, на берегу реки, – мы на тебя очень обижены, и в другой раз ты нам очки не вотрешь».