Книга: Сердце тьмы. Лорд Джим. Ностромо - Джозеф Конрад

*** В 1890 году как капитан парохода «Руа-де-Бельж» Джозеф Конрад совершил путешествие по реке Конго. Во время него он заболел малярией и ревматизмом, которые сильно подорвали его здоровье. Впечатления от этого путешествия лягут в основу повести «Сердце тьмы», увидевшей свет сначала в отдельных выпусках журнала «Blackwood's Magazine» в 1899 году, а затем в составе сборника прозы автора 1902 года. Интересно, что самый известный на сегодня роман Конрада при его жизни не снискал большой славы, а сам писатель считал его не очень удачным. *Карта Конго, нарисованная самим Конрадом Концептуально повесть представляет из себя сюжет в сюжете. Моряк Чарльз Марлоу на борту плывущего по Темзе корабля вспоминает своё путешествие в Центральную Африку, где он по заданию одной «Компании», занимающейся добычей слоновой кости, должен был отправиться по реке Конго за неким «агентом Куртцем» и вывезти его оттуда. Для начала он отмечает, что Великобритания была диким краем, пока сюда на штыках не принесли цивилизацию римляне, а потом углубляется в историю своей африканской одиссеи. Он рассказывает, как прибыв на место, столкнулся с рядом проблем, но постепенно, по мере продвижения вглубь материка на небольшом судне, перед ним все больше открывалась картина творящегося вокруг беззакония и ужаса. В беседах с местными жителями и работниками у Марлоу создается таинственный и пугающий образ Куртца. Здесь его одновременно боготворят и боятся. Он – самый успешный и результативный добытчик слоновой кости в регионе, но методы его спорны. Это только распаляет интерес посланца к его персоне. Марлоу хоть и с трудом, но все-таки добирается до далекой станции и находит там Куртца – бога запуганных им туземцев. Через сопротивление Марлоу забирает Куртца к себе на корабль и пытается доставить его на Центральную станцию, ближе к морю, но изможденный болезнью «агент Компании» умирает в пути. Его последние слова были таковы: «Ужас! Ужас!» *** «Сердце тьмы» не может похвастаться виртуозным сюжетом, обилием персонажей и многочисленными локациями. Главное здесь не это, а та удушающая атмосфера колониальной Африки, которую рисует Конрад в своей прозе.

«Слова «слоновая кость» звенели в воздухе, звучали в шепоте и вздохах. Можно было подумать, что они обращаются к ней с молитвами. Над ними, словно запах разлагающегося трупа, витал аромат нелепого хищничества. Ей-богу, в этом не было ничего похожего на реальную жизнь! А немая глушь, подступившая к этому расчищенному клочку земли, казалась мне чем-то великим и непобедимым, как зло или истина, терпеливо ожидающим конца этого фантастического вторжения».

Нет никакого секрета в том, что река Конго в конце XIX века протекала по территории т.н. «Свободного государства Конго» - «личного владения короля Бельгии Леопольда II», т.е. колонии. Несмотря на весь внешний лоск Леопольда II, это было одно из самых страшных мест на планете в то время, поскольку изматывающая людей и природу добыча каучука и слоновой кости накладывала свой отпечаток на порядки в этом регионе. К слову, эта территория оставалась под контролем Бельгии вплоть до 1960-х. Для того, чтобы понять, какие жестокости творились в «свободном» Конго тех лет, я приведу одно воспоминание:

«Невыполнение квот на сбор каучука каралось смертью. Между тем, Force Publique были обязаны предоставить руку своей жертвы в качестве доказательства, когда они стреляли и убивали кого-то, так как считалось, что в противном случае они использовали бы боеприпасы (импортированные из Европы по значительной цене) для охоты или для складирования их для мятежа. По словам Форбата: «Корзины с отрубленными руками, поставленные к ногам европейских командиров постов, стали символом Свободного государства Конго... Сбор рук стал самоцелью. Солдаты Force Publique привозили их на станции вместо каучука; они даже выходили собирать их вместо каучука... Они стали своего рода валютой. Их стали использовать для восполнения дефицита квот на каучук, для замены... людей, которых требовали для бригад принудительного труда; и солдатам Force Publique выплачивали премии в зависимости от того, сколько рук они собирали».

*Миссионер держит руку конголезца Казалось бы, что может оправдать такое живодерство от лица «цивилизованного европейца»? Джозеф Конрад дает четкий и короткий (всего-то четыре буквы) ответ:

«Завоевание земли — большей частью оно сводится к тому, чтобы отнять землю у людей, которые имеют другой цвет кожи или носы более плоские, чем у нас, — цель не очень-то хорошая, если поближе к ней присмотреться. Искупает ее только идея, идея, на которую она опирается, — не сентиментальное притворство, но идея. И бескорыстная вера в идею — нечто такое, перед чем вы можете преклоняться и приносить жертвы».

Хотя, можно ли считать «идеей» обыкновенную алчность монархов? В последней четверти XIX века происходили события, которые определили не только судьбу Африки на ближайшие десятилетия, но и всего мира, который теперь самовыражался через колониальные империи. «Колониальный раздел Африки» - так называют этот исторический процесс, прошел стремительно даже по меркам человеческой жизни, и ирония истории в том, что отправной точкой в нем стала конференция, которая прошла вообще на другом континенте, в европейском Берлине. Произошедший раздел надолго отодвинул политическую и экономическую субъектность стран Африки, а азарт захвата земель сделал искушение безнаказанного насилия над местными народами практически абсолютным. *Карикатура, изображающая Леопольда II и другие императорские державы на Берлинской конференции 1884 года Для простого европейца ужасы колониальных территорий – дело далекое и малоинтересное. Он узнает об этой жизни только через искажающую призму газетных заголовков и рассказов путешественников. Так и для Чарльза Марлоу путешествие в Конго – это лишь еще одна обычная работа. Но по прибытии, мрачная реальность вносит свои коррективы, стоит лишь перестать отворачиваться…

«Я видел демона насилия и демона алчности, но, клянусь небом, то были сильные, дюжие, красноглазые демоны, а распоряжались и командовали они людьми — людьми, говорю вам! Теперь же, стоя на склоне холма, я понял, что в этой стране, залитой ослепительными лучами солнца, мне предстоит познакомиться с вялым, лицемерным, подслеповатым демоном хищничества и холодного безумия. Каким он мог быть коварным, я узнал лишь несколько месяцев спустя на расстоянии тысячи миль от этого холма. Секунду я стоял устрашенный, словно мне дано было предостережение».

Конрад умело погружает нас в мрачную атмосферу страдающего африканского континента, постепенно подсовывая новые детали. Вот лежит труп туземца с дыркой от пули в голове, вот трава проросла через побелевший скелет, вот обветшавшие дома заброшенной деревни, вот потопленный корбаль посреди русла реки, вот группа изможденных строителей железной дороги, прячущихся в тени от зноя, а вот головы, насаженные на частокол забора…

«Я направил бинокль на дом. Там не заметно было признаков жизни; виднелась разрушенная крыша, длинная стена из глины, поднимающаяся над травой, три маленьких четырехугольных дыры вместо окон; бинокль все это ко мне приблизил, и я, казалось, мог рукой прикоснуться к дому. Затем я резко повернулся, и один из уцелевших столбов изгороди попал в поле зрения. Вы помните, я вам говорил, что еще издали удивился этой попытке украсить столбы, тогда как дом имел такой запущенный вид. Теперь я всмотрелся и отпрянул, словно мне нанесли удар. Потом стал наводить бинокль на все столбы по очереди и окончательно убедился в своей ошибке. Эти круглые шары были не украшением, но символом, выразительным, загадочным и волнующим, пищей для размышления, а также — для коршунов, если бы таковые парили в небе; и, во всяком случае, они служили пищей для муравьев, не поленившихся подняться на столб. Еще большее впечатление производили бы эти головы на кольях, если бы лица их не были обращены к дому. Только первая голова, какую я разглядел, была повернута лицом в мою сторону. Возмущен я был не так сильно, как, быть может, думаете. Я отшатнулся потому, что был изумлен: я рассчитывал увидеть деревянный шар. Спокойно навел я бинокль на первую замеченную мною голову. Черная, высохшая, с закрытыми веками, она как будто спала на верхушке столба; сморщенные сухие губы слегка раз двинулись, обнажая узкую белую полоску зубов; это лицо улыбалось, улыбалось вечной улыбкой какому-то нескончаемому и веселому сновидению. Я не разоблачаю секретов торговой фирмы. Как сказал впоследствии начальник — метод мистера Куртца повредил работе в этих краях. Своего мнения по этому вопросу я не имею, но я хочу вам объяснить, что никакой выгоды нельзя было извлечь из этих голов, насаженных на колья. Они лишь свидетельствовали о том, что мистер Куртц, потворствовавший разнообразным своим страстям, нуждался в выдержке, что чего-то ему не хватало, какой-то мелочи в критический момент, несмотря на великолепное его красноречие. Знал ли он об этом своем недостатке, я не могу сказать».

Нагнетают страх и диалоги в романе:

«Старик доктор пощупал мне пульс, думая, видимо, о чем-то другом. — Так-так… прекрасно, — пробормотал он, а затем, вдруг оживившись, попросил разрешения измерить мой череп. Несколько удивленный, я дал свое согласие; тогда он извлек какой-то инструмент, напоминавший калиберный кронциркуль, и снял мерку спереди, сзади и со всех сторон, заботливо отмечая результаты измерений. Доктор был небритым маленьким человечком в поношенном сюртуке, похожем на длиннополый кафтан; на ногах у него были туфли, и он произвел на меня впечатление безобидного идиота. — В интересах науки я всегда прошу разрешения измерить черепа тех, кто туда отправляется, — сказал он. — И вы делаете то же, когда они возвращаются? — спросил я. — О, мне больше не приходится с ними встречаться, — заметил он. — А кроме того, перемены происходят внутри. Он улыбнулся с таким видом, словно мило пошутил. — Итак, вы туда едете. Замечательно. И очень интересно. Он бросил на меня испытующий взгляд и сделал еще какую-то отметку. — Бывали ли случаи помешательства в вашей семье? — осведомился он деловито. Я рассердился: — Этот вопрос вы тоже задаете в интересах науки? — С научной точки зрения, — сказал он, не обращая внимания на мое раздражение, — любопытно было бы наблюдать там, на месте, психическую перемену, происходящую в индивидууме, но… — Вы психиатр? — перебил я. — Каждый врач должен быть им — до известной степени, — невозмутимо ответил этот оригинал».

Читатель вместе с главным героем совершает многослойное путешествие. С одной стороны, это буквально перемещение по руслу реки вглубь континента. С другой стороны, это погружение в ту правду, которую многие предпочли бы не знать. А с третьей стороны, это метафизическое путешествие до тех границ, где заканчивается мораль, а вместе с ней и Человек, перерождаясь в Чудовище.

«А душа его была одержима безумием. Заброшенная в дикую глушь, она заглянула в себя и — клянусь небом! — обезумела. Мне пришлось — должно быть, в наказание за мои грехи — подвергнуться испытанию и самому заглянуть в его душу».

*Рис. Matt Kish Своей повестью Джозеф Конрад показывает, как за зыбким фасадом благопристойности и «насаждения цивилизации» как раз эта самая цивилизованность «белого человека» растворяется в грехе вседозволенности. Для автора дикая первобытность заключается отнюдь не в уровне технологий и культуры, а в неограниченности, в полной опьяняющей свободе действий, которая сближает колонизаторов с дикими племенами.

«Все-таки он был великим человеком, так как нельзя было угадать, чем можно обуздать его. Этого секрета он так и не выдал. Быть может, он ровно ничего собой не представлял. Такое поведение заставляло призадуматься, ибо там не было ничего, что могло бы его сдерживать».

Агент Куртц – одна из самых загадочных фигур в литературе ХХ века. Конрад довольно конкретен лишь в описании его внешности в то время, когда тот уже находился присмерти.

«Я не мог расслышать ни одного звука, но в бинокль я видел повелительно простертую худую руку, видел, как двигалась его нижняя челюсть, мрачно сверкали запавшие глаза и чудовищно раскачивалась костистая голова. Куртц… Куртц… кажется, по-немецки это значит — короткий? Ну что ж! В фамилии этого человека было столько же правды, сколько в его жизни и… смерти. Он был не меньше семи футов ростом. Его одеяло откинулось, и обнажилось тело, словно освобожденное от савана, страшное и жалкое. Я видел, как двигались все его ребра, как он размахивал костлявой рукой. Казалось, одушевленная статуя смерти, вырезанная из старой слоновой кости, потрясала рукой, угрожая неподвижной толпе людей из темной сверкающей бронзы. Я видел, как он широко раскрыл рот… в этот момент он выглядел прожорливым и страшным, словно хотел проглотить воздух и всех людей, стоявших перед ним».

В остальном же мнения о Куртце противоречивы. Кто-то, из встреченных Марлоу людей, считает его самым успешным агентом, поставляющим больше всего слоновой кости.

«— В глубине страны вы, несомненно, встретите мистера Куртца. На мой вопрос, кто такой мистер Куртц, он ответил, что это один из первоклассных агентов, а заметив мой разочарованный вид, медленно произнес, кладя ручку на стол: — Это замечательная личность. Я стал задавать вопросы и выяснил, что мистер Куртц заведует одной из очень важных торговых станций в самом сердце страны слоновой кости. — Он присылает сюда слоновой кости больше, чем все остальные станции, вместе взятые».

Но кто-то, наоборот, считает, что Куртц с его методами доставляет Компании проблемы, показывая ее истинное лицо. В целом, Марлоу, как и читателю, трудно сформировать целостное и однозначное мнение о его персоне. Куртц прибыл в Конго с благими целями, нести «дикарям» цивилизацию, так, как он ее понимает. Но как это было тогда, цивилизация приносилась белым человеком с громом стрелкового оружия.

«Он пришел к ним и принес с собою гром и молнию… Ничего похожего на это они раньше не видели. И он был страшен. Он умеет быть страшным. Нельзя судить о мистере Куртце, как вы стали бы судить о заурядном человеке».

Исследователи творчества Конрада имеют несколько версий, кто послужил прообразом Куртца. Так, в то время, когда Конрад был капитаном судна, на его борту умер агент Жорж-Антуан Кляйн (точно также, как сам Куртц в романе на борту парохода Марлоу). Другие критики считают прообразом Куртца торговца Артура Ходистера. Однако, ничто не отменяет возможности считать этот образ сборным, олицетворяющим бескомпромиссного колонизатора «в целом». *Артур Ходистер Образ «Компании» в романе выведен через начальника Центральной станции и ее бухгалтера.

«У этого человека была самая обыкновенная физиономия, манеры, голос. Роста он был среднего, сложен пропорционально. Пожалуй, в глазах его весьма обычного цвета было что-то необычно холодное, а взгляд его падал на вас острый и тяжелый, как топор. Но даже в такие минуты весь его вид, казалось, противоречил впечатлению, какое производил этот взгляд. Иногда губы его складывались как-то странно — было в этом что-то мимолетное, ускользающее: улыбка не улыбка, — я ее помню, но не могу объяснить. Она появлялась помимо его воли, через секунду после того, как он договаривал фразу, появлялась в конце его речи, словно печать, скрепляющая слова и делающая банальную фразу загадочной. Он был самым обыкновенным торговцем и с ранних лет работал в этих краях. Его слушались, однако он не внушал ни страха, ни любви, ни даже уважения. В его присутствии люди ощущали неловкость. Вот именно! Не то чтобы недоверие, а просто неловкость. Вы не можете себе представить, какое значение имеет такая… такая способность вызывать ощущение неловкости. Он не умел организовывать, проявлять инициативу или хотя бы поддерживать порядок. Это видно было по тому, в каком плачевном состоянии находилась станция. У него не было ни ума, ни образования. Почему же в таком случае занимал он этот пост?»

Обозначенная выше «неловкость» возникала из-за расхождения слов с делом. С одной стороны, Компания порабощала туземцев, эксплуатировала их, и пыталась эту экплуатацию выдать за заботу. Это обыкновенное лицемерие, которое Конрад сделал синонимом европейского «прогресса». Агент Куртц же проникнувшись духом места, решил пойти дальше, не только подойти к черте, но и переступить ее. Он отказался от морали, и вдохновленный подкрепленным страхом поклонением, вывел эксплуатацию на новый уровень. Как сказали бы сейчас, сбросил маски и перестал стесняться. Он не стал ограничивать себя чем-либо, он использовал все инструменты, чтобы стимулировать добычу слоновой кости.

«Туземцев он не боялся; они не двинутся с места до тех пор, пока мистер Куртц не отдаст распоряжения: его влияние безгранично. Эти люди расположились лагерем вокруг станции, и вожди каждый день его навещали. Они пресмыкались…»

Неспроста в одной из цитат выше говорится о том, что Куртца нельзя судить «как обычного человека». Для себя и других он стал существовать вне этой модели. Можно сказать, что Куртц принял на себя роль Бога местного сообщества, его главного Судьи и Палача, т.е. сделал то, на что другие не осмелиливась, предпочитая лицемерно скрываться за маской добродетели и «соблюдения порядка».

«Как этот человек говорил! Он мог наэлектризовать толпу. У него была вера — понимаете? — вера. Он мог себя убедить в чем угодно… в чем угодно. Из него вышел бы блестящий лидер какой-нибудь крайней партии». — Какой партии? — спросил я. — Любой! — ответил тот».

*Миссионер-капуцин, крестящий народ Конго, 1740-е годы Идея Куртца, изложенная им в личных записях, проста и прямолинейна:

«Куртц развивал ту мысль, что мы, белые, достигшие известной степени развития, «должны казаться им (дикарям) существами сверхъестественными. Мы к ним приходим могущественными, словно боги» — и так далее и так далее. «Тренируя нашу волю, мы можем добиться власти неограниченной и благотворной…» Начиная с этого места он воспарил и прихватил меня с собой. Заключительные фразы были великолепны, но трудно поддавались запоминанию. У нас сохранилось впечатление о мире экзотическом, необъятном, управляемом могущественной благой силой. Я преисполнился энтузиазма. Такова неограниченная власть красноречия — пламенных, благородных слов. Никакие практические указания не врывались в магический поток фраз, и только в конце последней страницы — видимо, спустя большой промежуток времени — была нацарапана нетвердой рукой заметка, которую можно рассматривать как изложение метода. Она очень проста, и, после трогательного призыва ко всем альтруистическим чувствам, она вас ослепляет и устрашает, как вспышка молнии в ясном небе: «Истребляйте всех скотов!»

Можно сказать, что Куртц – это олицетворение той колонизирующей Африку Европы, которая была бы видна, если бы оказалась до конца честной сама с собой. В «Сердце тьмы» есть прекрасный образ, каррикатура на прогрессорство Европы относительно стран Африки: ослепленная женщина факелом в руке! В таком положении она способна с помощью этого бесполезного для нее факела лишь сжечь все вокруг до тла. Пожалуй, этому образу нужно отдать первое место во всем этом сборнике.

«Я поднялся, и тут взгляд мой упал на маленький эскиз масляными красками на тонкой доске, изображающий закутанную женщину с завязанными глазами, которая держит в руке горящий факел. Фон был темный, почти черный. Женщина казалась величественной, и что-то зловещее было в ее лице, освещенном факелом. Я приостановился, а он вежливо стоял подле меня, держа пустую бутылку из-под шампанского (медицинское снадобье) с воткнутой в нее свечкой. На мой вопрос он ответил, что картина писана мистером Куртцем на этой самой станции больше года тому назад, пока он ждал оказии, чтобы добраться до своего поста».

*Рис. Matt Kish Один из местных жителей сказал Марлоу, что «люди, которые приезжают сюда, не должны иметь внутренностей», т.е. должны быть «пусты» внутри, безэмоциональны и бесстрастны, иначе, они просто не выдержат. Но природа не терпит пустоты, и в опустошенное сердце в той среде, которая сложилась в колониальном Конго на рубеже веков, могла проникнуть только Тьма. Агент Куртц стал для туземцев жестоким, но умирающим Богом. Тьма высасывала из него силы, но и покинуть ее сердце он уже немог. Взаимосвязь Человека и Места в романе подчеркивается тем, что окончательно силы покидают Куртца по мере удаления парохода от его станции. В агонии он произнес всего два последних слова: «Ужас! Ужас!», и похоже, это был момент полного осознания, ЧТО произошло, и НАСКОЛЬКО это было бессмысленно. Конрад заканчивает роман остроумной и на первый взгляд доброй финальной сценой, где Марлоу уже в Великобритании передает супруге Куртца его письма. Но даже здесь, мы видим неспособность свидетеля жестокостей быть честным и последовательным, видим, как снова множится ложь, конечно же «во благо»…

«— Я был с ним до конца, — сказал я дрожащим голосом. — Я слышал его последние слова… — И в испуге я умолк. — Повторите, — прошептала она надрывающим сердце голосом. — Мне нужно… мне нужно что-нибудь… что-нибудь… чтобы с этим жить. Я чуть было не крикнул: «Да разве вы не слышите?» Сумерки вокруг нас повторяли это слово настойчивым шепотом, — шепотом угрожающим, как первое дыхание надвигающегося шквала: «Ужас! Ужас!» — Последнее слово… чтобы жить с ним, — настаивала она. — Поймите, я его любила, любила, любила! Я взял себя в руки и медленно проговорил: — Последнее слово, какое он произнес, было ваше имя».

*Рис. Matt Kish *** Своим романом Джозеф Конрад показывает, что любая колониальная империя стоит либо на лицемерии, либо на бескомпромиссном саморазрушающем насилии таких вот Куртцев «на местах». Оба подхода не позволяют поставить колонизатора выше колонизируемых, «цивилизованных» выше «дикарей». Приходя в далекие страны, европейцы, со всеми своими технологиями и культурой, могли стать кем-то вроди богов для туземцев, но богов кровожадных, чей авторитет держится лишь на насилии и страхе. В отличии от добра, любви и уважения, они имеют свой предел и цену.

"Apocalypse Now". Не пишу умышленно каноническое русское название "Апокалипсис сегодня", чтобы понятнее стала моя логика в работе над текстом книги и корреляции её с фильмом.

Ровно с того момента, как я поняла, что мне не нравится отсутствие тонкого сюжетного нюанса между "сегодня" и "now", Настенька зарылась в бесконечную тему трудностей перевода и дорылась до Апокалипсис = Откровение. Ну это то, что у Иоана Богослова, уточнение, если есть подзабывшие...

И вот здесь всё у меня сошлось. И река между мирами, по которой путешествуют герои произведения, и всадники этого самого апокалипсиса - Голод, Болезнь, Смерть, Война. И Вавилонская Блудница. И наконец сам новый мессия - Антихрист.

Разница книги и фильма на первый взгляд огромная, если вот всё вышесказанное не рыть, можно даже подумать, что ничего общего между двумя произведениями и нет. Но тут опять возникает у меня то самое пресловутое "now".

Книга - многочисленные экспедиции англичан на чёрный континент с целью обогащения родной нации слоновой костью, порабощении местного неразвитого населения.

Главный герой - моряк Марлоу отправляется в Конго с совершенно особым заданием - найти и вернуть на родину одного из агентов "Компании" Куртца. Прибыв в Конго Марлоу узнаёт, что тот самый разыскиваемый им агент мало того, что был одним из лучших работников, добыча кости под его руководством принимала какие-то совершенно фантастические масштабы, но и сам Куртц, по словам знающих его людей, весьма незаурядная личность. Но что именно имеется в виду под туманным определением "незаурядная личность" разобраться Марлоу очень сложно. В руки героя попадают путевые заметки Куртца, в которых больше философских размышлений, чем привычных отчётов о работе. Читая их и наблюдая за происходящим, Марлоу всё больше и больше проникается сюрреализмом ситуации. В конечном итоге поиски открывают герою совершенно невероятную картину - Куртц становится не просто белым поработителем коренного населения, а физическим воплощением Бога для местной общины, образованной из разных местных племён и уверовавшей в его божественную сущность.

Фильм - война во Вьетнаме. Капитан Бенджамин Уиллард получает задание найти и уничтожить полковника Куртца, который по словам вышестоящих сослуживцев сошёл с ума и пропал где-то в джунглях Камбоджи. Уиллард становится обладателем записок полковника Куртца и идёт по его следам и находит его в конечном итоге вождём местного племени - посланником бога на земле.

Любопытно в обоих случаях само учение Куртца. Рассуждая в своих дневниках о грабительской и бесчеловечной политике белого(книга) американца(фильм) человека по отношению к бесправному местному населению, Куртц приходит к мысли о том, что без вождя-таки заблудшим овцам вообще никак. Ибо дикие они, войны их губят, потому что те не умеют воевать(повоюешь тут пожалуй, когда у тебя палка-копалка, а против тебя огнестрельное оружие и напалм), голод их губит, потому как некому их научить пище духовной, умирают они от болезней, потому что не принимают дикостью своею блага лекарственные цивилизации развитой. Нужен местным - бог. Потому что иначе их не урезонить и света им в конце тоннеля не открыть. А бог, как известно, право имеет и карать и миловать, но лучше, конечно, карать. А то, что дикие эти никакого бога чуждого себе не просили - так они ж неразумные и вообще... Как ни крути, а разница существенная, когда ты - раб человека, который враг и когда ты раб человека, который бог.

Now На правах силы, силу эту самую против вас не применяя и от угнетения силы этой чужой вас неразумных спасая, имея в себе суть её едино, пришёл к вам нести истину и буду нести вам её под удобным для вас соусом всегда и в 1902, и в 1969, и в 1939, и в 2003, и в 2014, и в 2023. אמן

Не могу знать чем эта книга зашла англоязычной публике в начале 20-го века. Жанрово это триллер. Атмосфера безусловно есть. Но со всех остальных сторон это было скучновато. Персонажи плоские, диалоги никакие, основной посыл не совсем понятен.

Средненько и нудно.

Повесть символическая. И тягучая. Хотя проникаешься стремлением Марлоу узнать Курца и понять его загадку. Но на самом деле о Курце большей частью сказано по время пути.

В итоге я хочу перечитать чуть попозже, есть там своя многослойность. Недаром Конрад оставил только два имени, остальное какое то безымянное, и это делает возможным видеть более широко все символы. Недаром к повести вернулись после двух Мировых войн

И много тьмы, которая всегда рядом и практически ощущается как нечто активное и фактически вполне себе герой повести

"Разговорившись, он заявил, что Куртц, по его мнению, писать не умел, но «как этот человек говорил! Он мог наэлектризовать толпу. У него была вера — понимаете? — вера. Он мог себя убедить в чем угодно… в чем угодно. Из него вышел бы блестящий лидер какой-нибудь крайней партии». — Какой партии? — спросил я. — Любой! — ответил тот. — Он… он был… экстремист. Не так ли? Я согласился."

В нашей реальности Куртц таки пошёл в политику. И обожествляли его не пара африканских племён, а половина Европы. И он не обошелся головами врагов на кольях у своей хижины, а покрыл сетью концлагерей всю захваченную землю. Уж лучше бы правда в Африку поехал и подхватил бы там лихорадку. Я даже посмотрел, когда написана повесть и когда родился бесноватый. 8(ОЧЕНЬ ХОРОШО) У Конрада собираюсь прочесть ещё "Дуэль", которая тоже экранизирована — "Дуэлянты" были дебютом Ридли Скотта. Тоже смотрел. Практически не помню. И просто в качестве забавной тривии: у Конрада есть роман "Ностромо", и все помнят, как назывался звездолет в "Чужом" того же Ридли Скотта.