Текст книги "Детство Иисуса"

Глава 5

Назавтра во время дневного перерыва он отводит Альваро в сторону.

– Прости, что я с личным делом, – говорит он, – но я все больше тревожусь за здоровье мальца, особенно за его питание, которое, как ты видишь, состоит из хлеба, хлеба и еще раз хлеба.

И, конечно, они оба видят, как мальчик, сидя среди грузчиков с подветренной стороны сарая, уныло жует половину буханки, смоченную водой.

– Мне кажется, – продолжает он, – что растущему ребенку нужно большее разнообразие, больше питательности. На одном хлебе не жизнь. Это не универсальная еда. Ты не знаешь, где можно купить мяса, не катаясь в центр города?

Альваро чешет голову.

– Тут в округе, у порта, негде. Есть люди, я слыхал, которые ловят крыс. В крысах недостатка нет. Но для этого нужна ловушка, а я вот так с ходу не скажу, где можно добыть годную крысиную ловушку. Похоже, тебе придется ее сделать самому. Можно из проволоки, с каким-нибудь спускным механизмом.

– Крысы?

– Да. Разве не видал их? Где есть корабли, там есть и крысы.

– Но кто же ест крыс? Ты ешь?

– Нет, даже и не мечтаю. Но ты спросил, где взять мясо, а это все, что я могу предложить.

Он долго смотрит Альваро в глаза. Не находит в них шутки. Или же, если это шутка, она очень глубоко.

После работы они с мальчиком отправляются прямиком к загадочному Наранхасу. Они приходят, как раз когда хозяин собирается опустить ставню. «Наранхас» – и впрямь магазин, как выясняется, и там действительно продаются апельсины, а также другие фрукты и овощи. Пока хозяин нетерпеливо ждет их, он набирает столько, сколько могут унести: небольшой пакет апельсинов, полдесятка яблок, морковь и огурцы.

Вернувшись в комнату в Центре, он режет мальчику яблоко, чистит апельсин. Пока мальчик ест, он режет морковь и огурец на тонкие кружочки и выкладывает их на тарелку.

– Вот! – говорит он.

Мальчик с подозрением тыкает в огурец, нюхает его.

– Мне не нравится, – говорит он. – Это воняет.

– Чепуха. Огурец ничем не пахнет вообще. Зеленое – это кожура. Попробуй. Тебе полезно. Вырастешь от этого. – Он съедает половинку огурца, целую морковь и апельсин.

На следующее утро он вновь навещает «Наранхас» и покупает еще фруктов – бананов, груш, абрикосов, приносит их в комнату. Теперь у них порядочный запас.

Он опаздывает на работу, но Альваро ничего не говорит.

Несмотря на желанные добавки к питанию, ощущение телесного истощения их не покидает. Ежедневно поднимая и перетаскивая тяжести, он не укрепляет свои силы, а опустошается. Он начинает себя чувствовать почти бесплотным духом, боится потерять сознание на глазах у товарищей и опозориться.

Он вновь заговаривает с Альваро.

– Мне нездоровится, – говорит он. – Уже сколько-то времени. Не посоветуешь ли врача?

– На Седьмом причале есть медпункт, он открыт по вечерам. Иди туда сейчас же. Скажешь, что здесь работаешь, тогда не придется платить.

Он следует указателям на Седьмой причал и там и впрямь обнаруживает медпункт с простым названием «Clínica». Дверь открыта, за стойкой никого. Он жмет на звонок, но тот не работает.

– Эй! – кричит он. – Кто-нибудь есть?

Тишина.

Он заходит за стойку и стучит в закрытую дверь с табличкой «Cirugía».

– Эй! – кричит он.

Дверь открывается, и перед ним возникает крупный, краснолицый мужчина в белом халате, на воротнике у него жирное пятно чего-то похожего на шоколад. Человек обильно потеет.

– Добрый день, – говорит он. – Вы врач?

– Заходите, – говорит человек. Указывает на стул, снимает очки, тщательно вытирает стекла салфеткой. – Вы работаете в порту?

– На Втором причале.

– А, на Втором причале. Чем могу помочь?

– Последние неделю-две мне нездоровится. Никаких особых симптомов, я просто быстро устаю, время от времени у меня кружится голова. Думаю, это из-за диеты, недостатка питания.

– Когда у вас обычно кружится голова? В какое-нибудь определенное время суток?

– Нет. Это случается, когда я устал. Я работаю грузчиком, гружу, как я вам уже сообщил. Я к такой работе не привык. В течение дня мне нужно много раз проходить по трапу. Иногда, глядя вниз, в зазор между причалом и бортом судна, на волны, что плещут о стенку, я чувствую головокружение. Чувствую, что поскользнусь, упаду и, может, ударюсь головой и утону.

– На недоедание не похоже.

– Может, и нет. Но если бы я питался лучше, мне было бы легче перебарывать головокружение.

– У вас раньше случались такие страхи – страхи падения и утопления?

– Это не психологическое, доктор. Я рабочий. Я выполняю тяжелую работу. Я перетаскиваю тяжести по многу часов. У меня сердце колотится. Я постоянно на пределе сил. Вполне естественно, что мое тело иногда того и гляди откажет, подведет меня.

– Конечно, это естественно. Но если это естественно, зачем вы пришли в медпункт? Чего вы от меня ожидаете?

– Вы не хотите послушать мое сердце? Вам не кажется, что стоит сделать анализ на анемию? Вы не считаете, что нам стоит обсудить возможные недостатки моего питания?

– Я проверю ваше сердце, как вы предлагаете, но я не могу сделать вам анализ на анемию. Это не медицинская лаборатория, а просто медпункт первой помощи для портовых рабочих. Снимайте рубашку.

Он снимает рубашку. Врач прикладывает стетоскоп к его груди, уставляет взгляд в потолок, слушает. Изо рта у него пахнет чесноком.

– С сердцем у вас все в порядке, – говорит он наконец. – Хорошее сердце. Много лет вам прослужит. Можете возвращаться к работе.

Он встает.

– Как вы можете такое говорить? Я изможден. Я сам не свой. Мое общее самочувствие ухудшается с каждым днем. Не этого я ожидал, когда прибыл сюда. Болезнь, утомление, несчастье – ничего этого я не ожидал. У меня предощущение – не просто умственные, а настоящие телесные предощущения, – что я того и гляди рухну. Тело сообщает мне всеми возможными способами, что оно отказывает. Как вы можете говорить, что со мной все в порядке?

Молчание. Врач прилежно складывает стетоскоп в черный футляр и убирает его в ящик. Укладывает локти на стол, сплетает пальцы, укладывает подбородок на руки, говорит.

– Милостивый государь, – говорит он, – я уверен, что вы пришли в этот маленький медпункт, чтобы пережить чудо. Если вы надеялись на чудо, вам следовало бы отправиться в полноценную больницу с полноценной лабораторией. Я же могу предложить вам лишь совет. Мой совет прост: не смотрите вниз. У вас припадки головокружения, потому что вы смотрите вниз. Головокружение – это психологическое, а не медицинское. Взгляд вниз – вот что порождает припадок.

– Это все, что вы предлагаете? Не смотреть вниз?

– Да, это все – если у вас нет симптомов объективного свойства, в которые вы готовы меня посвятить.

– Нет, таких симптомов нет. Совсем нет.

– Как все прошло? – спрашивает Альваро, когда он возвращается. – Нашел медпункт?

– Я нашел медпункт и поговорил с врачом. Он говорит, что надо смотреть вверх. Пока смотрю вверх – все со мной будет хорошо. А если гляну вниз – могу упасть.

– Вроде хороший, здравый совет, – говорит Альваро. – Ничего заумного. Давай-ка ты возьмешь отгул на остаток дня и немного отдохнешь?

Несмотря на свежие фрукты, купленные в «Наранхасе», несмотря на уверения врача, что сердце у него здоровое и никаких поводов думать, что он не проживет еще много лет, нет, он продолжает чувствовать себя изможденным. Да и головокружение не проходит. Хоть он и слушается совета врача не смотреть вниз, когда идет по трапу, он не может отключиться от угрожающего шума волн, бьющих в промасленную пристань.

– Это просто головокружение, – убеждает его Альваро, похлопывая по спине. – Не обращай внимания, скоро пройдет.

Но у него нет этой уверенности. То, что его угнетает, не пройдет – так ему кажется.

– Как бы то ни было, – говорит Альваро, – если случайно поскользнешься и упадешь, ты не утонешь. Кто-нибудь тебя спасет. Я спасу. Зачем еще человеку товарищи?

– Ты спрыгнешь и спасешь меня?

– Если потребуется. Или веревку тебе брошу.

– Да, веревка-то целесообразней будет.

Альваро не обращает внимания на ехидство этого замечания – или, может, не улавливает.

– Практичнее, – говорит он.

– Мы всегда выгружаем одно и то же – пшеницу? – спрашивает он у Альваро при другой оказии.

– Пшеницу и рожь, – отвечает Альваро.

– И это все, что мы импортируем через порт, – зерно?

– Зависит от того, что ты понимаешь под мы. Второй причал – грузы зерна. Работай ты на Седьмом причале, разгружал бы смешанные грузы. На Девятом – сталь и цемент. Ты не гулял по порту? Не изучал?

– Изучал. Но другие причалы постоянно пустуют. Как и сейчас.

– Ну, это разумно, правда? Тебе же не нужен каждый день новый велосипед. Новая обувь каждый день не нужна, новая одежда. А вот питаться необходимо каждый день. Вот нам и надо много зерна.

– И поэтому, если я переведусь на Седьмой или Девятый причал, мне будет легче. Я целыми неделями смогу отдыхать.

– Так точно. Если б ты работал на Седьмом или Девятом, тебе было бы легче. Но тогда у тебя была бы неполная ставка. Так что в итоге на Втором лучше.

– Ясно. Так что все к лучшему в итоге, что я здесь, на этом причале, в этом порту, в этом городе, в этом краю. Все к лучшему в этом лучшем из возможных миров.

Альваро хмурится.

– Это не возможный мир, – говорит он, – а единственный. Лучший он в таком случае или нет, решать не тебе и не мне.

Ему на ум приходит несколько разных ответов, но он воздерживается их произносить. Может, в этом мире, который единственный, благоразумнее оставить иронию в прошлом.

Глава 6

Как и обещал, Альваро берется учить мальчика шахматам. Когда работы немного, видно, как они увлеченно играют в теньке, склоняясь над карманным набором шахмат.

– Он меня только что обыграл, – отчитывается Альваро. – Всего две недели – и он уже лучше меня.

Эухенио, главный книгочей среди грузчиков, бросает мальчику вызов.

– Сыграем на скорость, – говорит он. – У каждого по пять секунд на ход. Раз-два-три-четыре-пять.

Взятые в кольцо зрителей, они играют на скорость. В считаные минуты мальчик загоняет Эухенио в угол. Эухенио толкает своего короля, и тот валится на бок.

– Теперь дважды подумаю, прежде чем с тобой играть, – говорит он. – В тебе настоящий дьявол.

Вечером в автобусе по дороге домой он пытается обсудить игру и странное замечание Эухенио, но мальчик неразговорчив.

– Хочешь, куплю тебе шахматы? – предлагает он. – Сможешь упражняться дома.

Мальчик качает головой.

– Я не хочу упражняться. Мне не нравятся шахматы.

– Но у тебя же так хорошо получается.

Мальчик пожимает плечами.

– Если кто-то благословлен талантом, не прятать этот талант – долг, – настаивает он упрямо.

– Почему?

– Почему? Потому что мир делается лучше, мне кажется, если все мы в чем-то преуспеваем.

Мальчик угрюмо смотрит в окно.

– Ты огорчился из-за того, что сказал Эухенио? Не стоит. Он не взаправду.

– Я не огорчился. Просто не люблю шахматы.

– Ну, Альваро огорчится.

На следующий день в порту появляется чужак. Он мал и сухопар, кожа выжжена до темно-каштанового оттенка, глаза глубоко посажены, нос крючком, как клюв у ястреба. На нем линялые джинсы, запачканные машинным маслом, исцарапанные кожаные ботинки.

Он извлекает из нагрудного кармана бумажку, вручает ее Альваро, а затем, не проронив ни слова, стоит и пялится вдаль.

– Так, – говорит Альваро. – Мы разгружаемся сегодня до вечера и почти весь день завтра. Если готов – подключайся.

Из того же нагрудного кармана незнакомец достает пачку сигарет. Не предложив никому, прикуривает и глубоко затягивается.

– Не забывай, – говорит Альваро, – в трюме – не курить.

Человек никак не обозначает, что услышал. Спокойно озирается по сторонам. Дым от сигареты поднимается в неподвижный воздух.

Альваро сообщает нам всем его имя – Дага. Никто не зовет его никак иначе – ни «новым человеком», ни «новым парнем».

Несмотря на свою щуплость, Дага силен. Он и на миллиметр не кренится, когда ему на плечи опускают первый мешок, поднимается по лестнице быстро и уверенно, легким шагом преодолевает трап и забрасывает мешок в телегу без всякого видимого усилия. Но затем уходит в тень сарая, присаживается на корточки и прикуривает еще одну сигарету.

Альваро шагает к нему.

– Никаких перекуров, Дага, – говорит он. – Берись за дело.

– Какая тут норма? – говорит Дага.

– Нету нормы. Нам всем платят подневно.

– Пятьдесят мешков в день, – говорит Дага.

– Мы носим больше.

– Сколько?

– Больше пятидесяти. Нормы нет. Каждый несет, сколько может.

– Пятьдесят. Не больше.

– Вставай. Хочешь курить – жди перерыва.

Обстановка накаляется в полдень пятницы, при расчете. Когда Дага подходит к доске, служащей столом, Альваро склоняется к казначею и шепчет что-то ему на ухо. Казначей кивает. Выкладывает деньги Даги на доску перед собой.

– Что это? – говорит Дага.

– Твоя плата за отработанные дни, – говорит Альваро.

Дага подбирает монеты и быстро, презрительно швыряет их казначею в лицо.

– Это за что? – говорит Альваро.

– Крысиная плата.

– Такова ставка. Столько ты заработал. Столько мы все зарабатываем. Хочешь сказать, мы все крысы?

Люди толпятся рядом. Казначей украдкой складывает бумаги и закрывает крышку денежного ящика.

Он, Симон, чувствует, как мальчик вцепляется ему в ногу.

– Что они делают? – ноет он. Лицо у него бледное и встревоженное. – Они будут драться?

– Нет, конечно, нет.

– Скажи Альваро, чтоб не дрался. Скажи! – Мальчик дергает его за пальцы, дергает и дергает.

– Давай уйдем, – говорит он. Он тянет мальчика к волнолому. – Смотри! Видишь тюленей? Большой, который задрал голову, – это самец. А другие, поменьше, – его жены.

Из толпы доносится резкий вскрик. Лихорадочное движение.

– Они дерутся! – ноет мальчик. – Я не хочу, чтобы они дрались!

Люди стоят полукольцом вокруг Даги, тот пригибается, на губах – тень улыбки, одна рука вытянута вперед. В ней блестит нож.

– Ну! – говорит он и подзывает к себе ножом. – Кто следующий?

Альваро сидит на корточках на земле. Кажется, держится за грудь. На рубахе – кровавый потек.

– Кто следующий? – повторяет Дага. Никто не шевелится. Он выпрямляется, складывает нож, сует его в набедренный карман, поднимает денежный ящик, переворачивает его над доской. Монеты рассыпаются во все стороны. – Ссыкло! – говорит он. Отсчитывает, сколько хочет, насмешливо пинает бочку. – Налетай, – говорит он и поворачивается спиной ко всем. Не спеша усаживается на велосипед казначея и уезжает.

Альваро подымается на ноги. Кровь на рубашке – из руки, сочится из пореза на ладони.

Он, Симон, – старший мужчина, хотя бы по возрасту, ему и руководить.

– Тебе нужен врач, – говорит он Альваро. – Пойдем. – Он машет мальчику. – Давай отведем Альваро к врачу.

Мальчик не шевелится.

– Что такое?

Губы у мальчика размыкаются, но не слышно ни слова. Он склоняется поближе.

– Что такое? – спрашивает.

– Альваро умрет? – шепчет мальчик. Все его тело напряжено. Он дрожит.

– Конечно, нет. Он порезал руку, вот и все. Ее нужно перевязать, чтобы кровь перестала. Пошли. Отведем его к врачу, и врач его вылечит.

Альваро уже идет, с ним – один работник.

– Он дрался, – говорит мальчик. – Он дрался, и теперь врач отрежет ему руку.

– Чепуха. Врачи не отрезают руки. Врач промоет царапину и наложит бинт или, может, зашьет иголкой с ниткой. Завтра Альваро будет на работе, и мы все об этом забудем. – Мальчик пронзительно смотрит на него. – Я не вру, – говорит он. – Я бы не стал тебе врать. Рана у Альваро не серьезная. Тот человек, сеньор Дага или как там его, не хотел его ранить. Это случайность. Нож соскользнул. Острые ножи опасны. Это урок, надо запомнить: не играй с ножами. Если играть с ножами, можно пораниться. Альваро поранился, к счастью, не серьезно. А сеньор Дага уехал, забрал свои деньги и уехал. Он не вернется. Ему тут не место, и он это понимает.

– Ты должен не драться, – говорит мальчик.

– Я и не буду, слово даю.

– Ты должен никогда не драться.

– Нет у меня привычки драться. И Альваро тоже не дрался. Он просто пытался защититься. Он пытался защититься и порезался. – Он вытягивает руку, чтобы показать, как Альваро пытался защититься, как Альваро получил порез.

– Альваро дрался, – говорит мальчик, произнося эти слова с торжественной категоричностью.

– Защищаться – это не драться. Защищаться – природный инстинкт. Если кто-то пытается тебя ударить, ты защищаешься. Не задумываясь даже. Смотри.

За все время, которое они провели вместе, он мальчика и пальцем не тронул. И тут внезапно он угрожающе вскидывает руку. Мальчик даже не моргает. Он делает вид, что бьет его по щеке. Тот даже не морщится.

– Ладно, – говорит он. – Верю тебе. – Рука его опускается. – Ты прав, а я нет. Альваро не стоило защищаться. Надо ему было как ты. Надо ему быть смелым. Давай теперь пойдем к медпункту и посмотрим, как у Альваро дела?

На следующий день Альваро возвращается к работе, раненая рука – на перевязи. Он отказывается обсуждать происшествие. Беря с него пример, остальные тоже не говорят об этом. Но мальчик все не успокаивается.

– Сеньор Дага привезет велосипед обратно? – спрашивает он. – Почему его зовут сеньор Дага?

– Нет, он не вернется, – отвечает он. – Мы ему не нравимся, ему не нравится такая работа, как у нас, и ему незачем возвращаться. Я не знаю, настоящее ли имя Дага. Это не имеет значения. Имена не имеют значения. Хочет именоваться Дагой – пусть.

– Но почему он украл деньги?

– Он не крал деньги. Он не крал велосипед. Красть означает брать то, что тебе не принадлежит, когда никто не смотрит. Мы все смотрели, когда он брал деньги. Мы могли его остановить, но не стали. Мы решили не драться с ним. Мы решили отпустить его. Ты такое наверняка одобряешь. Ты же сам говорил, что нам нельзя драться.

– Тот человек должен был дать ему больше денег.

– Казначей? Казначей должен был дать ему столько, сколько Дага захотел бы?

Мальчик кивает.

– Он так не мог бы сделать. Если бы казначей платил нам всем, сколько мы хотим, у него бы кончились деньги.

– Почему?

– Почему? Потому что мы все хотим больше, чем нам причитается. Такова человеческая природа. Потому что мы все хотим больше, чем заслуживаем.

– Что такое человеческая природа?

– Это значит то, как устроены люди, – ты, я, Альваро, сеньор Дага и все остальные. Какие мы есть, когда приходим в мир. То, что у нас есть общего. Нам нравится думать, что мы особенные, мой мальчик, каждый из нас. Но, говоря строго, такого не может быть. Если бы мы все были особенные, не осталось бы ничего особенного. Но мы все равно верим в себя. Мы спускаемся в судовой трюм, в жар и пыль, мы вскидываем мешки на спины и вытаскиваем их на свет, видим, как наши друзья маются вместе с нами, делают ту же самую работу, ничего в этом особенного, и мы гордимся ими и собой – все мы товарищи и вместе трудимся на общую цель, но где-то в глубине души, которую мы прячем, мы шепчем себе: И все же, и все же ты особенный, вот увидишь! Однажды, когда меньше всего ожидаешь, раздастся громкий свисток Альваро, и нас всех соберут на пристани, где будет ждать великая толпа и человек в черном костюме и цилиндре, и этот человек в черном костюме и цилиндре велит тебе сделать шаг вперед и скажет: Глядите на этого исключительного работника, коим мы все так довольны! – и пожмет тебе руку, и приколет медаль тебе на грудь – За Служение Превыше Долга – медаль все подтвердит, и все возликуют и захлопают в ладоши… Это человеческая природа – такие мечты, пусть и мудрее держать их при себе. Как и все мы, сеньор Дага думал, что он особенный, но эту мысль при себе не оставил. Он хотел выделиться. Хотел, чтобы его признали.

Тут он умолкает. На лице у мальчика – ни намека на то, что он понял хоть слово. Сегодня у него день бестолковости, или он просто упрямится?

– Сеньор Дага захотел похвалы и медали, – говорит он. – Мы не дали ему медаль, о которой он мечтал, и он забрал вместо нее деньги. Он взял, что, как он считал, заслужил. Вот и все.

– Почему он не получил медаль? – говорит мальчик.

– Потому что, если бы мы все получали медали, они бы ничего не значили. Потому что медали нужно заслуживать. Как и деньги. Медаль не получишь только за то, что ее хочешь.

– Я бы дал сеньору Даге медаль.

– Ну, может, надо, чтобы ты был казначеем. Тогда мы все получим медали и столько денег, сколько хотим, и на следующей неделе в денежном ящике ничего не останется.

– В денежном ящике всегда есть деньги, – говорит мальчик. – Поэтому он и называется денежным ящиком.

Он вскидывает руки.

– Если собираешься говорить глупости, я не буду с тобой спорить.