Текст книги "На что похоже счастье"

3

Каждый раз, оказываясь внутри их сувенирной лавки, носившей название «Радостные мысли», Элли думала, что это все равно что заглянуть в голову ее матери. Какой бы то ни было порядок, равно как и главная идея, в ней попросту отсутствовал. Когда восемь лет назад мама купила эту лавку, здесь продавалась главным образом мебель и предметы домашнего декора, а в витринах красовались свечи, кольца для салфеток и вазы всех мастей и калибров. Предыдущая владелица, удалившись от дел, перебралась во Флориду, подальше от суровых мэнских зим, но Элли была совершенно уверена, что она пришла бы в ужас, увидев, во что превратилось ее детище.

Теперь тут царил вечный кавардак. Весь магазинчик был размером не больше школьного класса, но так забит вещами, что казался еще меньше. Они по-прежнему торговали подставками под столовые приборы и мельничками для перца, торшерами, подушками и прочей разнообразной утварью, но теперь появились еще и книги, винтажные игрушки и банки с тянучками. Также у них можно было купить открытки, футболки и купальники, пляжные мячи и настольные игры.

И разумеется, омаров. Не настоящих, хотя Элли едва ли удивилась бы, наткнувшись посреди этого бедлама на садок с ракообразными, а сделанные в виде омаров чашки и чайники, брелоки, закладки и ветряные колокольчики. Был здесь даже гигантский плюшевый омар, который вот уже несколько лет пылился в дальнем конце магазина. Размером он был с хорошую обезьяну и своими блестящими черными глазами и развесистыми усами напугал не одного ничего не подозревающего ребенка, неосторожно выскочившего из-за угла.

Квинн вечно порывалась все тут упорядочить, а Элли нравился здешний хаос. Она практически выросла в этом магазине; он был для нее чем-то вроде продолжения их дома, наподобие захламленного чулана или набитого сокровищами чердака. Мама многие годы лелеяла надежду расшириться и каждое утро зависала перед мутной соседской витриной. Когда-то там располагалось агентство недвижимости, но последние несколько лет помещение пустовало. Впрочем, для расширения нужны были деньги, а их никогда не было. В последнее время им с трудом хватало даже на то, чтобы поддерживать в жилом состоянии давно требующий ремонта дом. Так что их магазинчик захламлялся все больше и больше. Покупатели, впрочем, не возражали, и Элли тоже.

Она прибегала сюда после школы, делала домашнее задание карандашами в форме омаров, примостившись на антикварном капитанском сундуке; ждала, пока мама не закроет магазин; сидя у окна, слушала, как бьется о скалы прибой в конце улицы. Но больше всех вещей в магазине ей нравилась коллекция рамок, выставленных на полке в дальнем углу. Они были всевозможных форм, размеров и цветов, одни сделаны из серебра, другие из дерева, третьи из обкатанного морем стекла, четвертые украшал изящный узор. И в каждой рамке вместо фотографии было вставлено какое-нибудь стихотворение.

Несколько лет назад, зимним днем, когда за окном мела метель и в магазине было тихо и пусто, мама оставила Элли одну, а сама отправилась на улицу за горячим шоколадом. Пока ее не было, Элли принялась разглядывать фотографии в рамках – черно-белые снимки счастливых людей с широкими белозубыми улыбками. Там были парочки, не сводящие друг с друга глаз, родители, держащие за руки ребятишек, семьи, наслаждающиеся пикниками, катающиеся на лодках и гуляющие по лесу. Переводя взгляд с фотографии на фотографию, Элли насчитала ровно четыре снимка отцов с дочерьми на закорках и ноль снимков матерей с дочерьми.

В ту зиму ей было восемь лет – достаточно много, чтобы понимать, что в Вашингтон они больше не вернутся, но достаточно мало, чтобы твердо помнить отцовское лицо, которое увертливой рыбкой то выныривало из глубин памяти, то исчезало вновь. Поэтому, глядя на фотографии этих счастливых лиц на стенах магазина, она почувствовала, как в душе у нее что-то перевернулось.

К тому времени, когда мама вернулась, держа в каждой руке по дымящемуся стаканчику с горячим шоколадом, Элли успела методично вытащить все до единой фотографии из рамок и теперь была занята тем, что одну за другой тщательно рвала их на мелкие кусочки и отправляла в мусорку. Раскрасневшаяся от мороза мама застыла на пороге, недоуменно глядя на нее, потом молча поставила стаканчики и размотала шарф. Ни слова не говоря, она подошла к стойке с игрушками, сняла с крючка нераспечатанную упаковку фломастеров и протянула ее Элли.

– У меня такое чувство, что у тебя все равно получится лучше, – только и сказала она.

С тех пор в рамках поселились творения Элли – разноцветные деревья, лодки и омары, нарисованные на картонных квадратиках. Став старше, она переключилась на поэзию, и место рисунков заняли отрывки из любимых стихов, выведенные ее убористым почерком. Покупатели начали задерживаться в этом углу, внимательно изучая содержимое полок, погруженные в слова, и мало-помалу стихи стали привлекать своих клиентов. Те, которые были посвящены штату Мэн, туристы раскупали практически сразу же, стоило их вывесить, а однажды, побывав в гостях у своего одноклассника, Элли увидела, что в рамку, которую его мама купила у них несколько месяцев тому назад, семейную фотографию до сих пор не вставили. Тем не менее она висела в передней, обрамляя стихотворение Уистена Хью Одена, любимого поэта Элли.

Когда Элли вошла в магазин, мама как раз распаковывала коробку с рамками, и едва Элли увидела их поближе, как тут же расхохоталась:

– Это же не…

– Вижу, – простонала мама. – Они прислали не те рамки.

– Может, для сувенирной лавки где-нибудь в Мэриленде они и сгодились бы.

– Кому может понадобиться рамка с крабом?

– А с омаром? – закатила глаза Элли.

– Эй, – ухмыльнулась мама, – не надо обижать омаров. Они наш хлеб с маслом. Фигурально выражаясь. – Она принялась запаковывать рамки обратно, оборачивая каждую бумагой. – Ты что так припозднилась? Небось тоже глазела на кинозвезд, как и все остальные в этом городе?

Элли поколебалась, потом покачала головой:

– Я уже собралась уходить, а тут Квинн устроила небольшой коктейльный взрыв. Пришлось помочь ей прибраться.

– Ясно. – Мама отодвинула коробку в сторону. – А я давно тебе говорю, чтобы ты работала только здесь. У нас тут всегда чистота и порядок.

Элли демонстративно скосила глаза на расставленные как попало товары, отчего магазин больше напоминал лабиринт, и они обе рассмеялись. Впрочем, шутка про вторую работу была шуткой лишь отчасти. Когда несколько месяцев назад Элли начала подрабатывать в «Карамельной крошке», мама отнеслась к ее затее без восторга.

Они с трудом сводили концы с концами, сколько Элли себя помнила. Пока она была помладше, это, как ей казалось, не имело никакого значения. У них с мамой было все, что нужно. Но предстоящий школьный год был последним, а это значило, что неминуемо надвигается поступление в колледж, а вместе с ним и неподъемная плата за обучение. Элли не хотелось довольствоваться бесплатным местным колледжем. Она мечтала о Лиге плюща, поэтому они уже начали прицениваться к займам. Кипа рекламных буклетов, испещренных колонками цифр и значками процентов, набранными мелким шрифтом, на мамином столе росла и росла. Одного этого было достаточно, чтобы Элли чувствовала себя виноватой, а сердце у нее начинало тревожно колотиться всякий раз, когда разговор заходил на эту тему.

Но несколько месяцев назад она узнала, что ее приняли на летний поэтический курс в Гарварде. Пробиться туда было совершенно невозможно. Элли и документы-то подала исключительно смеха ради, увидев объявление о наборе на доске объявлений перед кабинетом английского языка. У нее и в мыслях не было, что она может войти в число пятнадцати старшеклассников со всей страны, которым предстояло провести первые три недели августа в стенах Гарварда, изучая поэзию. Правда, стоимость программы была больше двух тысяч долларов, и ни стипендий, ни субсидий не предполагалось.

В тот вечер, когда она рассказала об этом маме, то увидела в ее взгляде сомнение.

– Я понимаю, что это отличная возможность, – начала мама, тщательно подбирая слова. – И я очень горжусь, что ты прошла. Но…

Элли не дала ей договорить. Слишком это было невыносимо.

– И мне дали стипендию, – услышала она собственный голос и с облегчением увидела, как мамины глаза снова зажглись радостью, а озабоченность сменилась искренней гордостью.

– Ну еще бы тебе не дали, – сказала она, обнимая Элли. – Я так за тебя рада!

Дать окончательный ответ, приедет она или нет, Элли должна была к концу мая. К тому времени на ее сберегательном счете было ровно сто семьдесят восемь долларов и двадцать четыре цента – и ни единой идеи, как собрать недостающую сумму до начала курса. Но она все равно отправила им анкету, поставив галочку в квадратике рядом со словами «Да, я буду участвовать».

Работа в «Карамельной крошке» подвернулась очень кстати. Но, по подсчетам Элли, всех ее заработков к концу лета должно было со скрипом хватить лишь на половину суммы. Квинн предложила одолжить ей часть денег, но Элли, хотя и была благодарна подруге за этот жест, понимала, что на самом деле всерьез рассчитывать на нее не стоит. Деньги утекали у Квинн между пальцев с катастрофической скоростью. Зарплату она умудрялась спустить в тот же день, когда ее получала; через несколько часов интернет-шопинга от денег оставался один пшик.

И все же до смерти не хотелось уступать свое место на курсе какой-нибудь фифе из богатой семьи, у которой не было необходимости все лето вкалывать ради этого на двух работах. Она просто не могла не поехать – и не могла попросить маму добавить ей денег до нужной суммы, когда они и так с трудом держались на плаву. Нет, мама бы не отказала, и от этого было только хуже. Не важно, на что ей пришлось бы пойти ради этого: продать магазин, пожертвовать почку, ограбить банк – мама расшиблась бы в лепешку, лишь бы раздобыть эти деньги, и именно поэтому Элли ни за что не стала бы ее просить.

С тех пор как занятия в школе закончились, она вообще перестала бывать дома, с одной работы отправлялась прямиком на другую, а по вечерам подрабатывала, присматривая за соседскими детьми. Неожиданно напавший на нее трудовой пыл явно тревожил маму, которая считала, что дочь лишает себя летнего отдыха.

– Тебе ведь шестнадцать лет, – говорила она. – Ты должна гулять до упаду и влипать в неприятности.

– Мне и так неплохо, – твердила Элли в ответ.

Сейчас, стоя напротив матери по другую сторону прилавка и слушая, как ветер из окна с мелодичным звоном перебирает нити ветряных колокольчиков, Элли была совершенно уверена, что вот-вот начнется очередной виток той же самой дискуссии, которая в последнее время повторялась по замкнутому кругу, как заезженная пластинка. Впрочем, судя по выражению маминого лица, она горела желанием обсуждать этот вопрос ничуть не больше, чем Элли. Обеим не хотелось разговаривать на эту тему, обеим не хотелось спорить.

Поэтому, когда входная дверь с грохотом распахнулась, Элли с облегчением повернула голову. Квинн не сразу появилась из-за футболок, которые висели перед кассой, а когда она показалась, Элли увидела, что на щеках подруги пылает румянец.

– Так, – произнесла та и вскинула руки, как будто собиралась произвести ими магические пассы. – Так, так, так.

Мама перегнулась через прилавок и посмотрела на Элли:

– У нее что, нервный срыв?

– Дело серьезное, миссис О, – заявила Квинн, плюхнувшись в голубое кресло-мешок. – Можно сказать, вопрос жизни и смерти.

– У тебя все в порядке? – поинтересовалась мама без особого, впрочем, беспокойства в голосе.

Элли и Квинн дружили с пятилетнего возраста, и за это время О’Нилы привыкли к склонности Квинн все драматизировать. Понятие вопроса жизни и смерти Квинн трактовала несколько шире, чем все остальные.

– Так, – еще раз повторила Квинн. Глаза у нее были широко раскрыты. – Я иду на свидание с Грэмом Ларкином.

Смысл этого объявления дошел до них не сразу, и на какое-то время в магазине повисла тишина. Когда Квинн произнесла его имя, Элли с изумлением поняла, что из памяти у нее не выходят его невероятные глаза, и несколько раз поморгала, чтобы избавиться от непрошеного воспоминания. Мама за прилавком озадаченно пожала плечами.

– С каким еще Грэмом Ларкином? – спросила она и немедленно удостоилась сурового взгляда Квинн.

– Грэм Ларкин – одна из величайших мировых звезд, – заявила та.

Элли рассмеялась при виде маминого лица, судя по выражению которого это имя ей ровным счетом ни о чем не говорило.

– Он играл в той трилогии про волшебников, – пояснила она. – А теперь играет в фильме, который они снимают здесь.

– И ты идешь с ним на свидание? – уточнила мама у Квинн. Та утвердительно кивнула в ответ. – Я с утра не выходила на улицу. Там что, толпами бродят звезды в поисках кого-нибудь, кого можно было бы пригласить на свидание?

– Он зашел в «Карамельную крошку», – пояснила Элли. – И видимо, счел Квинн по меньшей мере такой же соблазнительной, как мороженое. Кстати, кто присматривает за магазином?

Квинн пренебрежительно взмахнула рукой, как будто это было совершенно не важно.

– Я оставила там Девона, – сообщила она. – Он сказал, что один прекрасно справится. Мне нужно, чтобы ты помогла мне навести красоту.

Элли против воли посочувствовала бедному Девону Александеру, который вот уже несколько лет был безнадежно влюблен в Квинн и, скорее всего, понятия не имел о том, что согласился остаться один в магазине в самое горячее время ради того, чтобы она смогла привести себя в порядок перед свиданием с кинозвездой.

– Что ж, – произнесла мама, взяв с прилавка красный резиновый мячик и рассеянно вертя его в руках, – ты обратилась по адресу. Моя дочь обладает массой разнообразных талантов, но ее умение одеваться затмевает все остальное…

– Очень смешно, – скривилась Элли, оглядывая свой наряд, состоящий из джинсовой юбки, белой майки без рисунка и черных резиновых шлепанцев; из этого наряда она не вылезала в летние месяцы.

– Она нужна мне для моральной поддержки, – заявила Квинн, вскакивая с кресла. – Ничего, если она уйдет сегодня пораньше?

– Я только что пришла… – запротестовала было Элли, но мама уже согласно кивала.

– Все в порядке, – сказала она, продолжая жонглировать красным мячиком. – Серьезно. Не можем же мы отпустить Квинн на свидание с кинозвездой мирового уровня, не приложив к этому свою руку, верно?

Она явно подтрунивала над Квинн, но та была слишком возбуждена, чтобы уловить насмешку.

– Вот именно, – подтвердила Квинн, покачиваясь туда-сюда. Было видно, что она на взводе и с трудом стоит на месте. – Ну то есть дело-то серьезное. Видели бы вы, какая куча журналистов толпилась сегодня возле магазина. Я просто не представляю, что будет вечером…

Мама упустила мячик, он упал на пол и, отскочив от корзины с масками, ластами и дыхательными трубками, укатился в угол.

– Журналисты, говоришь?

– Да, целая толпа! – возбужденно воскликнула Квинн. Элли застыла на месте и принялась разглядывать деревянные половицы у себя под ногами, чтобы не встречаться взглядом с мамой. – Сейчас они торчат рядом со съемочной площадкой, но вечером как пить дать за ним увяжутся. – Она помолчала, не замечая напряженных лиц своих собеседниц. – Папарацци в Хенли! Дурдом, да?

– Угу. – Элли покосилась на маму. – Дурдом.

– Да уж… – К маме вернулось самообладание. – А ты так непредусмотрительно собралась стать каким-то жалким морским биологом. С этой точки зрения тебе куда полезнее было бы получить приглашение на ужин от кита.

– Они же понятия не имеют, о чем говорить с девушкой, – рассмеялась Квинн.

– Значит, придется тебе довольствоваться кинозвездой, – улыбнулась мама. – Смотри только, осторожнее с фотографами, ладно?

– Обязательно, – ответила Квинн. – Я прочитала достаточно желтых журналов, чтобы понимать, что не стоит напяливать короткую юбку.

– Это не совсем то, что я имела в виду, – сказала мама. – Но ты права. Тебе нужно хорошо продумать, в чем ты пойдешь на это свидание. Твой консультант по костюмам официально свободен до самого вечера.

– Спасибо, миссис О!

Квинн схватила Элли за запястье и потащила к выходу, без умолку треща о куче дел, которые надо успеть сделать. Но когда они были уже у самой двери, Элли выдернула руку и бросилась обратно к кассе.

– Спасибо, мама, – сказала она и порывисто обняла мать.

– Не за что, – прошептала та в ответ. – Я очень рада, что на ее месте оказалась не ты.

Элли снова вспомнила глаза Грэма Ларкина, такие настороженные и печальные, и то, как он остановился перед входом в магазин, ссутулившись и низко надвинув бейсболку на лоб, будто чувствовал крадущихся за ним по пятам фотографов, терпеливых и безжалостных, как снайперы. Она покосилась на Квинн, которая от нетерпения чуть ли не пританцовывала на пороге, и ей вдруг подумалось, как же все это сложно – не только фотографы и киношники, но и такой вот случайный взгляд, точно вопрос, на который нет ответа. Внезапно ей вдруг отчаянно захотелось пойти домой и написать письмо, отпустить свои мысли в свободное плавание, точно послание в бутылке, точно стихи в рамках для фотографий.

Она обернулась и кивнула маме.

– Я понимаю, – сказала она. – Я тоже.

* * *

От: [email protected]

Отправлено: воскресенье, 9 июня 2013 15:02

Кому: [email protected]

Тема: Re: на что похоже счастье

Встречаться с новыми людьми

4

Подсвеченная лучами заходящего солнца, вода в бухте казалась золотистой. По дороге на ужин Грэм завернул на пляж, время от времени останавливаясь, чтобы подобрать какой-нибудь камешек, взвесить его на ладони и снова выпустить из пальцев. Весь день запах океана не давал ему покоя, манил к себе.

Мимо прошла парочка докрасна обгоревших туристов со складными шезлонгами под мышкой. Ни один из них даже не посмотрел в его сторону, и Грэм ощутил приступ радости. Когда на экраны только вышел его первый фильм, дело обстояло с точностью до наоборот: всякий раз, когда кто-то узнавал его на улице, это вызывало у него ликование, как будто ему пожаловали рыцарское звание: Грэм Ларкин, Известная Личность. Но теперь – теперь сердце у него ёкало, когда его не узнавали, от восторга анонимности, которая в последнее время стала для него редкой роскошью.

Он взглянул на часы и понял, что уже почти опаздывает, но, вместо того чтобы вернуться на дорогу, повернулся лицом к океану и стал смотреть, как играет на воде золотистая рябь. На горизонте еще виднелись несколько лодок, черные силуэты на фоне закатного неба, и Грэму вдруг ужасно захотелось тоже оказаться там, в море.

Однажды, когда ему было восемь лет, они с отцом поехали на рыбалку на озеро. Он помнил, как они сидели вдвоем в маленькой лодке, в оранжевых спасательных жилетах, из которых не было видно шеи. Три дня они раз за разом забрасывали удочки, но клева не было. Папа без конца извинялся, как будто это он был виноват в том, что озеро не желало делиться с ними своими дарами, и под конец третьего дня совершенно сник. Совместная вылазка была его идеей. Когда-то такую же ему устроил его собственный отец, и он несколько месяцев кряду без умолку рас сказывал Грэму, сколько рыбы они наловят.

– Думаешь, нам удастся поймать лосося? – спросил Грэм, но папа покачал головой.

– Лосося вряд ли, – сказал он. – Его трудно найти. Форель. Мы наловим гору форели. Вот увидишь.

Он был настолько в этом уверен, что они ничего не захватили на ужин, поэтому накануне вечером обошлись вяленым мясом и копченым сыром из неприкосновенного запаса, отмахиваясь от комарья под аккомпанемент стрекота сверчков. В тот последний день они почти уже готовы были сдаться, когда Грэму пришло в голову насадить на крючок ломтик вяленого мяса. Папа сидел впереди, и его лицо просветлело.

– А идея неплохая, – похвалил он, отрывая кусочек мяса.

У Грэма клюнуло первым. Это была радужная форель, которая дергалась и билась на крючке, пока папа помогал ему вытаскивать ее. После этого дело пошло споро. Папа выудил еще три форели, а потом Грэм поймал небольшого карпа. Начинало смеркаться, и вода вокруг них стала непроницаемо темной, но никому не хотелось останавливаться. Это было какое-то волшебство, этот последний предзакатный час, обеспечивший им улов, которого хватило бы на три дня, и воспоминания, которых хватило бы на все выходные.

Когда в сгущающихся сумерках поплавок у Грэма заплясал в последний раз, он выдернул удочку и обнаружил на крючке небольшого лосося, глянцевого и серебристого.

– Ты был прав, а я нет, – с ухмылкой сказал отец. Он сидел в лодке, сжимая пустую упаковку из-под вяленого мяса, и глаза у него сияли. – Выходит, неправильная наживка может привлечь правильную рыбу.

Рыбачьи лодки уже давно остались позади, а Грэм все раздумывал над этими словами, шагая по направлению к городу. Возможно, именно так и вышло у него с Элли. Он отправил письмо в поисках форели, а вместо нее выудил лосося. Эта мысль против воли вызвала у него улыбку, хотя он подозревал, что такой девушке, как Элли, может не понравиться сравнение с рыбой.

Миновав трейлеры киношников, тихие и темные, он одернул футболку. Они уже отсняли несколько сцен в павильоне в Лос-Анджелесе, но выезд на натуру, особенно в такое место, как Хенли, всегда вызывал в группе оживление, и Грэм против воли поддался этой всеобщей атмосфере. Последние два года он играл одного и того же персонажа и работал с одними и теми же актерами, так что смена обстановки была очень кстати. Новый режиссер, новый сценарий, новая партнерша – все это вновь напомнило ему о том, почему он так любит играть. Это был своего рода вызов самому себе – внезапно получить напрокат чью-то чужую кожу и попытаться вжиться в нее.

От пляжа до «Омаровой верши» было рукой подать; Грэм уже видел вывеску. Только что пробило половина восьмого, значит Элли, скорее всего, уже ждала его. Под дверями караулила группка фотографов, которых выдавала темная одежда, как бы они ни старались изображать из себя туристов. Неподалеку виднелись несколько мотоциклов; Грэм уже не раз становился объектом преследования папарацци, когда пытался незаметно ускользнуть из какого-нибудь клуба или ресторана. Все эти погони казались ему глупостью, и хотя он понимал, что у бульварных репортеров просто такая работа, методы их не вызывали у него уважения, а люди, которые с жадностью поглощали весь этот бред, – тем более. По правде сказать, он не представлял, кому может быть интересно о нем читать. Он был всего лишь семнадцатилетним парнем чуть смазливее среднего, который время от времени выбирался поужинать в ресторан с какой-нибудь симпатичной девушкой и неплохо играл в кино, но бо́льшую часть времени сидел дома с книжками и своим поросенком.

Увидев, что он приближается, репортеры нацелили на него камеры и принялись выкрикивать его имя. Грэм пригнул голову и стал пробираться между ними. На этот раз их было меньше, всего четверо или пятеро самых упорных; у остальных, видимо, хватило соображения заняться поисками места для ужина или просто остаться у себя в номере смотреть телевизор. Защелкали затворы фотоаппаратов; репортеры начали забрасывать его вопросами, один другого бесцеремоннее.

– Кто эта девушка, Грэм? – выкрикнул один из них, бритый наголо верзила с бриллиантовой серьгой в ухе. В его гладкой бледной лысине отражалось заходящее солнце. – Это ваше первое свидание? Что по этому поводу думает Оливия? Вы с ней официально встречаетесь?

Он молча протиснулся мимо них и на пороге ресторана был встречен толстяком с громадными ручищами и аккуратно подстриженной бородкой.

– Джо Габриэль, – представился тот, протянув ему похожую на лопату ладонь для рукопожатия. – Хозяин ресторана. Послушай, приятель, ты любишь омаров?

Грэм кивнул, опешив от неожиданности.

– Отлично, – сказал Джо. – Тогда заглядывай к нам почаще, пока ты у нас в городе, а я уж позабочусь о том, чтобы эти клоуны держались отсюда подальше. Договорились?

– Договорились, – отозвался Грэм, пытаясь высмотреть в зале у него за спиной Элли.

Стены ресторана были увешаны видавшими виды буйками, старыми корабельными часами, рыболовными сетями, собранными в фестоны, и живописными полотнами, на которых были изображены рыбацкие шхуны, омары и киты. В самом уголке, под огромным чугунным якорем, который, казалось, только что сняли с рыбачьей лодки, Грэм увидел знакомый затылок, эти темные волосы, собранные в хвост у основания шеи. Все остальные столики вокруг пустовали, и он мысленно поблагодарил Джо за то, что тот расчистил плацдарм. Трудно было представить себе что-то хуже, чем пытаться вести личный разговор, когда тебя со всех сторон украдкой снимают на мобильники.

Джо указал ему на столик, на случай если Грэм не уверен, куда идти, и скрылся в кухне. Но Грэм остался стоять на месте, охваченный внезапной нерешительностью. И дело было не в том, что она разочаровала его, нет. Речь не шла о разочаровании. Она была несомненной красавицей. Просто с тех пор, как Грэм вышел из кондитерской, он никак не мог разобраться в своих чувствах по поводу сегодняшнего вечера. Он ведь столько времени мечтал о встрече с ней. Они так долго переписывались. Неужели он не должен испытывать бо́льшую радость? Восторг? Неужели он не должен испытывать… что-нибудь особенное?

Наверное, проблема была в том, что он успел прочитать слишком много сценариев с хеппи-эндом в финале. Слишком много времени провел в Голливуде. Грэм никогда раньше не влюблялся и потому не представлял, как это бывает. Может, именно так: завязываешь заочную переписку с девушкой, наслаждаешься этим общением, как не наслаждался никогда в жизни, потом встречаешься с ней лицом к лицу, она оказывается сногсшибательной красоткой, и ты считаешь себя счастливчиком.

И все-таки ему упорно казалось, что он должен был испытывать нечто большее. Должен был почувствовать что-то особенное, когда увидел ее, когда их глаза впервые встретились. Не зря же существовали все эти голливудские штампы. Наверное, это должно было быть такое чувство, которое ни с чем нельзя спутать. Как удар под дых.

– Спасибо, что пришла, – выдавил он, усаживаясь за столик, и немедленно спохватился, что, наверное, нужно было поцеловать ее, но момент был уже упущен.

Он развернул салфетку и испытующе посмотрел на нее, пытаясь сопоставить девушку, сидевшую перед ним, с той, которая писала ему о том, как она любит поэзию.

– Ну как, удалось тебе отвязаться от репортеров? – спросила она.

Голос у нее слегка дрожал. Грэм видел, что она нервничает, но не очень понимал, что с этим делать. Когда он первые несколько раз ходил на свидания с девушками, после того как его лицо стало мелькать на страницах журналов, он пытался приободрить их, уговаривая не нервничать, но эти уговоры всегда имели ровно противоположный эффект: они лишь еще больше запинались, краснели и смущались. Элли принялась крутить серебряный браслет, который был у нее на запястье.

– Они были не слишком наглые, – ответил он. – Никакого сравнения с лос-анджелесскими.

– Ну еще бы! – сказала она, и Грэм взял меню, пытаясь придумать способ сменить тему.

Он не очень понимал, как сказать ей, что это с ним она переписывалась последние несколько месяцев. Намекнуть? Спросить, как поживает ее мама или ее пес, упомянуть какую-нибудь случайную тему из тех, которые они обсуждали, что-то более однозначное, чем любимый сорт мороженого, к примеру ее поездку в Квебек в детстве или реферат по ирландской поэзии?

Ладони у него вспотели от напряжения. Мозг лихорадочно работал. Он-то думал, что стоит ему сесть за столик, как нужные слова найдутся сами собой. Однако сейчас что-то удерживало его, и он, обведя глазами зал, утер лоб.

– Так, и что здесь есть вкусного? – пошутил он. – Омары?

– Ну да. – Она слегка кашлянула. – Они тут фирменное блюдо.

Грэм вскинул на нее глаза и выдавил улыбку.

– Это была просто шутка, – сказал он, и она залилась багровым румянцем. – Я, пожалуй, закажу филе миньон с омарами.

– Значит, ты уже бывал в Мэне? – спросила она. – Или это твой первый раз?

– Первый раз, – ответил он. – До того как я стал сниматься, я ни разу не бывал нигде дальше Западного побережья.

– Ух ты! – сказала она. – Никогда в жизни не была в Калифорнии.

– Ты родилась здесь? – поинтересовался он, хотя и так знал ответ. Она родилась в Вашингтоне, а в Хенли переехала еще малышкой.

– Да, – ответила она, и он вскинул голову. – Как и мои родители, и родители моих родителей. Это что-то вроде нашей семейной традиции.

Грэм облокотился на стол и нахмурился.

– В самом деле? – переспросил он. – Ты прожила здесь всю жизнь?

– Ну да, – подтвердила она и посмотрела на него со странным выражением.

Прежде чем он успел что-либо сказать, появился официант с коктейлем из креветок.

– Комплимент от шеф-повара, – сказал он, но, поставив вазочку на стол между ними, почему-то не спешил уйти.

– Спасибо, – поблагодарил Грэм, и, к его удивлению, официант – долговязый горбоносый парнишка со светлыми кудрявыми волосами – ответил ему недобрым взглядом.

– Угу, – бросил он, явно изо всех сил стараясь произвести впечатление крутого парня, хотя голос у него прерывался. Развернувшись, он направился обратно к барной стойке, но Грэм успел разобрать слова: – Вообще-то, это для Квинн.

Грэм в замешательстве уткнулся взглядом в стол, пытаясь понять, что его царапнуло.

– Прости, – попыталась сгладить неловкость она. – Это все издержки жизни в маленьком городке. У нас тут все всех знают. Когда растешь с этими ребятами, они иногда могут начать строить из себя защитников… – Она осеклась, заметив выражение лица Грэма. – Что? – спросила она. – Что случилось?

– Ты… – начал он, потом покачал головой. – То есть…

– Что? – спросила она снова, недоуменно глядя на него.

– Квинн? – выдавил он наконец, и она кивнула:

– Да?

– Тебя зовут Квинн?

– Ну да, – подтвердила она, потом до нее, видимо, дошло, и она вскинула голову. – О господи. Я что, так и не представилась? Ну я даю! Прости, пожалуйста.

На лице Грэма по-прежнему отражалась напряженная работа мысли. Он пытался понять, что происходит.

– Но днем на тебе была футболка…

И снова он заметил, как в ее глазах забрезжило понимание.

– А-а, – протянула она. – Теперь мне все ясно.

Он ждал продолжения.

– Буквально перед тем, как ты зашел, у меня случилась маленькая авария с шоколадным коктейлем. – Она изобразила руками небольшой взрыв. – Поэтому мне пришлось позаимствовать футболку у моей подруги Элли.

Это имя, произнесенное вслух, оказало на него почти физическое воздействие; он словно получил удар под дых.

– Значит, ты не Элли?

Она рассмеялась:

– Нет, я Квинн.

– Значит, мы с тобой не переписывались?

Теперь настал ее черед недоуменно хмуриться.