Текст книги "Как Гитлер украл розового кролика"

Глава пятая

Папа забронировал для них номер в лучшей гостинице Цюриха. Там была вращающаяся дверь, всюду богатые ковры и позолота. Так как было только десять часов утра, они решили позавтракать еще раз и за завтраком рассказать друг другу о том, что случилось после отъезда папы из Берлина.

Сначала казалось, что все рассказать невозможно. И стало ясно, что лучше всего просто сидеть всем вместе без всяких слов. Пока Макс и Анна уминали круассаны с четырьмя видами джема, мама и папа сидели и улыбались друг другу. Время от времени они вдруг что-то вспоминали, и папа спрашивал: «Ты не забыла книги?» Или мама вдруг говорила: «Звонили из газеты. Хотели, чтобы ты подготовил для них статью, если это возможно». Но потом они снова погружались в себя, в свое улыбчивое молчание.

Наконец Макс выпил последний глоток горячего шоколада, смахнул со рта крошки круассана и спросил:

– Что будем делать дальше?

Об этом никто не подумал. Папа предложил:

– Давайте пройдемся по Цюриху.

Сначала они решили подняться на вершину холма и посмотреть оттуда на город. Холм был настолько крутым, что пришлось воспользоваться фуникулером – специальным лифтом на колесах, который въезжал на вершину. Анна никогда до этого не ездила на фуникулере, и ее то охватывал восторг, то она с беспокойством рассматривала трос, к которому был привязан фуникулер: вдруг он где-нибудь перетерся?

С вершины холма было видно весь город и огромное синее озеро, на берегу которого стоит Цюрих. По сравнению с озером город казался маленьким, затерянным среди гор. По воде туда-сюда плавали пароходы, останавливаясь то у одной, то у другой деревушки на побережье. С высоты пароходы казались игрушечными. В сияющем солнечном свете все виделось таким гостеприимным!

– А можно покататься на пароходе? – спросил Макс, опережая Анну.

– Хотите? – переспросил папа. – Тогда давайте днем покатаемся.

Обедали они на стеклянной террасе превосходного ресторана с видом на озеро, но Анна едва притронулась к еде. Голова у нее кружилась – возможно, из-за того, что они так рано проснулись. И хотя из носа у Анны вроде бы больше не текло, зато разболелось горло.

– Ты не заболела? – с беспокойством спросила мама.

– Нет-нет, – быстро ответила Анна.

Она просто немножко устала… Зато впереди у них – поездка на пароходе!

В небольшом магазинчике рядом с рестораном они купили почтовые открытки. Анна отправила открытку Хеймпи, а Макс – Гюнтеру.

– Интересно, кто победит на выборах? – спросила мама папу. – Неужели немцы действительно выберут Гитлера?

– Боюсь, что да, – ответил папа.

– Да не могут они выбрать Гитлера, – убежденно заверил Макс. – Большинство мальчишек из нашей школы были против него. Вот увидите, завтра станет известно, что почти никто не голосовал за Гитлера. И мы поедем домой – как говорил дядя Юлиус.

– Возможно, – кивнул папа. Но Анна видела, что он думает по-другому.

Путешествие на пароходе было просто замечательным. Анна и Макс, несмотря на холодный ветер, стояли на открытой палубе и смотрели на озеро и на другие суда. Кроме пароходов по озеру плавали небольшие моторки и даже несколько весельных лодок. Их пароход, пыхтя, плыл от одной прибрежной деревушки к другой. Опрятные домики, прятавшиеся среди лесов и холмов, выглядели так живописно! Как только пароход подплывал к пристани, он протяжно и громко гудел, чтобы в деревне все знали о его прибытии. И довольно много людей сходили на берег и поднимались на борт. Примерно через час пароход развернулся, поплыл через озеро к деревушке на другом берегу и скоро привез их обратно в Цюрих – туда, откуда они отправились в плавание.

На обратной дороге от шума машин и автобусов и от клацанья трамваев у Анны опять разболелась голова, и она вдруг почувствовала, что очень сильно устала… Как хорошо, что они наконец вернулись в отель, в свои комнаты. Голода Анна совершенно не чувствовала, а выглядела настолько утомленной, что мама сразу уложила ее в кровать. Как только голова Анны коснулась подушки, все тут же поплыло куда-то в темноту – с клацаньем и пыхтением, как будто вокруг теснились моторки или трамваи. А может быть, шумело у нее в голове.

Когда утром Анна открыла глаза, свет показался ей невыносимо ярким. Она быстро зажмурилась и некоторое время лежала, пытаясь собраться с мыслями. Из другого конца комнаты доносились приглушенные голоса и какое-то непонятное шуршание. Видимо, было уже довольно поздно, и все остальные уже проснулись.

Анна вновь осторожно открыла глаза. Снова возник яркий свет, все завертелось, закачалось и наконец обрело очертания знакомой комнаты. На другой кровати еще в пижаме сидел Макс. А мама с папой стояли рядом. Папа держал газету: вот что шуршало. Все разговаривали вполголоса – думали, что Анна еще спит. Затем комната снова качнулась, Анна опять закрыла глаза и опять поплыла куда-то сквозь едва различимые голоса. Один голос сказал: «У них большинство…» – и тут же растаял. Другой заметил (или это был тот же голос?): «Ровно столько, чтобы делать все, что они хотят…» Затем послышался невеселый голос Макса (тут Анна не могла ошибиться): «Значит, мы не вернемся в Германию… значит, мы не вернемся в Германию… значит, мы не вернемся в Германию…» Неужели он сказал это трижды? Анна с величайшим усилием открыла глаза и позвала: «Мама!» Какая-то неясная фигура отделилась от остальных, подошла к ее кровати, и Анна близко-близко увидела лицо мамы. «Мама…» – снова сказала Анна и заплакала от боли в горле.

Все опять стало расплываться. Мама и папа стояли возле ее кровати и смотрели на столбик термометра. Папа был в пальто. Видимо, он выходил, чтобы купить термометр. Кто-то сказал: «Сорок!» Это у нее? Не может быть. У нее никогда не было такой температуры.

Когда Анна в следующий раз открыла глаза, то увидела человечка с бородкой. «Так, барышня», – сказал человечек и улыбнулся. И, все так же улыбаясь, оторвался от земли, превратился в птицу, взлетел на шкаф и стал каркать оттуда: «Грипп!» – пока мама не согнала его со шкафа на подоконник.

Потом внезапно настала ночь, и Анна попросила Макса дать ей воды. Но вместо Макса к ней подошла мама.

– Почему ты спишь на кровати Макса?

– Ты заболела, Анна, – ответила мама.

Анна обрадовалась: раз она заболела, значит, Хеймпи будет за ней ухаживать.

– Скажи Хеймпи… – но от слабости она забыла, что хотела сказать.

Через какое-то время опять появился человечек с бородкой. Он сильно расстроил маму, повторив не раз и не два:

– Осложнение… осложнение…

Человечек что-то делал с распухшей шеей Анны. Анне было больно, и руки человечка чувствовали это. Анна резко вскрикнула: «Не надо!» – но человечек не обратил на это никакого внимания и попытался вынудить ее выпить что-то отвратительное. Анне очень хотелось все это оттолкнуть, но тут вдруг она увидела на месте человечка с бородкой маму. В маминых голубых глазах светилась яростная решимость сделать то, что требуется, и противиться было бессмысленно.

После этого мир обрел некоторое равновесие. Анна начала понимать, что болеет и что у нее держится высокая температура. А чувствует она себя так плохо из-за того, что у нее на шее сильно воспалились желёзки.

– Мы должны сбить температуру, – сказал доктор с бородкой.

А мама сказала:

– Сейчас я кое-что положу тебе на шею, и станет легче.

Анна увидела, что над миской поднимается пар.

– Горячо! – заплакала она. – Не хочу!

– Будет не очень горячо, – попыталась убедить ее мама.

– Нет! Ты не знаешь! Ты не знаешь, как за мной ухаживать! Позови Хеймпи! Хеймпи не станет класть мне на шею горячее!

– Ерунда, – возразила мама. И приложила дымящуюся шерстяную подушечку к собственной шее. – Видишь, мне совсем не горячо. И тебе не будет горячо.

Подушечка шлепнулась на шею Анны, и мама крепко примотала ее бинтом.

Было горячо, но терпимо.

– Все не так страшно, правда? – заметила мама.

Анна слишком сердилась, чтобы отвечать, к тому же комната опять закружилась. Но, уплывая неизвестно куда, Анна все же услышала, как мама проговорила:

– Я заставлю эту температуру снизиться – чего бы мне это ни стоило!

Наверное, Анна слегка задремала или уснула, потому что шее больше не было горячо, а мама разматывала бинты.

– Как поживает бедный толстенький поросеночек? – спросила мама.

– Толстенький поросеночек? – слабо отозвалась Анна.

Мама осторожно дотронулась до одной из распухших желёзок Анны.

– Вот толстенький поросеночек, – объяснила она. – Это самое неприятное. Другой чуть лучше. Будем считать его тощеньким поросеночком. А здесь вот – маленький розовый поросеночек. А этот – самый крошечный поросеночек. А как мы назовем вот этого?

– Фрейлейн Ламбек, – ответила Анна и засмеялась.

Она была так слаба, что смех ее больше походил на кудахтанье. Но мама очень обрадовалась. Она опять поставила Анне на шею припарку, но в этот раз все было не так неприятно: мама то и дело шутила по поводу толстенького и тощенького поросеночка и по поводу фрейлейн Ламбек. Хотя желёзки Анны стали немного лучше, температура еще держалась. Когда Анна просыпалась, то чувствовала себя в целом неплохо, но к обеду у нее опять начиналось головокружение, а к вечеру все путалось и расплывалось. В голову приходили непонятные мысли. Ее пугали рисунки на обоях, она боялась оставаться в комнате одна. Однажды мама спустилась вниз за ужином, а Анне вдруг показалось, что комната стала сжиматься. И сжималась все больше и больше – пока Анна не закричала от страха, что ее сейчас раздавит. Хорошо, что вернулась мама с ужином на подносе… Доктор сказал: «Скоро это должно пройти».

Однажды Анна лежала, рассматривая шторы. Мама как раз их задвинула, потому что стемнело, и Анна разглядывала складки. Накануне вечером ей там привиделся страус. И чем выше поднималась температура, тем отчетливее он становился, пока в конце концов Анна не заставила страуса разгуливать по комнате. Она надеялась, что на этот раз у нее получится слон. И тут в другом конце комнаты послышался шепот. Она с трудом повернула голову. Папа с мамой сидели рядом и читали письмо. Анна не слышала, что сказала мама, но по голосу поняла, что мама сильно расстроена. Папа убрал письмо и взял маму за руку. Анна все ждала, что папа уйдет, но папа не уходил, а все сидел и сидел в комнате и держал маму за руку. Анна смотрела на них, пока не устали веки и ей не пришлось закрыть глаза. Шепот стал еще тише. Почему-то он действовал успокаивающе, и Анна, прислушиваясь, заснула.

Когда она проснулась, то сразу же стало ясно: она проспала очень долго. И было и еще нечто странное, но Анна не понимала, что именно. Комната тонула в полутьме. Светильник горел только на столе, за которым обычно сидела мама. И Анна подумала, что мама, должно быть, забыла выключить лампу, когда пошла спать. Но мама еще не ложилась. Они с папой по-прежнему сидели рядом, и папа держал маму за руку, а в другой руке держал сложенное письмо.

– Привет, – сказала Анна. – Я чувствую себя как-то непривычно.

Мама и папа подошли к кровати, и мама положила руку Анне на лоб, а потом поставила ей термометр. Когда пришло время проверить температуру, мама, казалось, не верит своим глазам.

– Нормальная! Впервые за четыре недели!

– А остальное – ерунда, – сказал папа и скомкал письмо.

После этого Анна пошла на поправку. Постепенно толстый поросеночек, тощий поросеночек, фрейлейн Ламбек и остальные похудели, и шея Анны перестала болеть. Анна начала есть и читать. Приходил Макс, и они играли в карты, иногда – вместе с папой. А вскоре Анне разрешили вставать с кровати и какое-то время сидеть на стуле. Без помощи мамы Анна еще не могла ходить даже по комнате, но счастьем было уже и то, что можно сидеть у окна на стуле и нежиться в теплых лучах солнца.

За окном было голубое небо, и люди шли по улице без пальто. На тротуаре напротив в маленьком ларечке дама продавала тюльпаны, а каштан на углу покрылся зелеными листьями. Пришла весна. Анна удивлялась тому, как все изменилось за время ее болезни. Люди на улице, казалось, радовались весне и покупали цветы в ларечке. Дама, торговавшая тюльпанами, была полная и темноволосая и немного напоминала Хеймпи.

Вдруг Анна вспомнила: Хеймпи должна была приехать к ним через две недели после их отъезда из Германии. Но прошло больше месяца. Почему она не приехала? Анна хотела спросить об этом у мамы, но вошел Макс.

– Макс, а почему Хеймпи не приехала?

Макс растерялся.

– Ты хочешь лечь? Помочь тебе?

– Нет.

– Ну… Я не знаю, можно ли что-то тебе рассказывать… Тут много всего случилось, пока ты болела.

– Что?

– Гитлер выиграл выборы. И очень быстро подчинил себе все правительство. Как папа и говорил, никто не посмел сказать слова против. А тот, кто посмел, того сразу арестовали.

– Хеймпи сказала что-нибудь против Гитлера? – Анна тут же представила себе Хеймпи в сыром подземелье.

– Нет. Зато папа посмел. И он до сих пор это делает. Но сейчас никто в Германии не решится напечатать то, что он пишет. Он не получает денег. И мы не можем платить Хеймпи жалованье.

– Я понимаю… – сказала Анна и добавила: – Мы теперь бедные?

– Думаю, да. Немного. Если бы папа смог писать для швейцарских газет, тогда бы все стало нормально.

Макс уже собрался уходить, и Анна быстро сказала:

– Вряд ли Хеймпи так сильно заботят деньги. Если у нас будет маленький домик, она наверняка захочет приехать жить вместе с нами – даже если мы не сможем платить ей много.

– Тут такое дело… – Макс замялся, но все же добавил: – Вряд ли у нас теперь будет домик. У нас и мебели-то нет.

– Но…

– У нас все украли нацисты. Это называется конфискацией имущества. На прошлой неделе папа получил письмо, – Макс усмехнулся. – Это было примерно так же, как в какой-нибудь ужасной пьесе: в дом врывается человек с плохими новостями… А в довершение ко всему – ты. Хотела откинуть лапки.

– Не хотела я откинуть лапки! – возмутилась Анна.

– Да знаю, что не хотела, – согласился Макс. – Но этот швейцарский доктор рисовал нам довольно мрачные картины. Ты хочешь лечь?

– Да, наверное…

Анна почувствовала слабость, и Макс помог ей добраться до кровати.

– Макс, – спросила Анна, оказавшись в постели, – а конфискация… Это так называется? Нацисты, они всё забрали? И наши вещи тоже?

Макс кивнул.

Анна пыталась представить, как это: пианино… занавески с цветочками, которые висели в гостиной… ее кроватка… и все игрушки! И ее розовый кролик! Она вдруг страшно расстроилась из-за кролика. У него были черные вышитые глазки. (Сначала-то у кролика глазки были стеклянные, но они пришли в негодность много лет назад.) У Анны была привычка теребить его лапки. Шерстка кролика, теперь уже не совсем розовая, была такой мягкой, такой родной. И как Анна могла упаковать с собой какую-то невыразительную шерстяную собачку вместо розового кролика? Это было ужасной ошибкой, и теперь ее не исправишь.

– Я всегда знал, что надо было взять с собой игровой набор, – сказал Макс. – А теперь в него, наверное, Гитлер играет. Вот прямо сейчас и играет…

– И тискает моего розового кролика, – добавила Анна и засмеялась, но по щекам у нее катились слезы.

– Все равно нам повезло, что мы здесь.

– Почему? – спросила Анна.

Макс как будто бы что-то внимательно рассматривал, глядя в окно за ее спиной.

– Папа знает от Хеймпи, – сказал он, – что на следующий день после выборов нацисты пришли за нашими паспортами.

Глава шестая

Как только Анна достаточно окрепла, из дорогого отеля пришлось переехать. Папа с мамой нашли небольшую гостиницу в одной из деревушек у озера, недалеко от пристани. Называлась она «Гастхоф Цвирн» – по фамилии владельца. Перед гостиницей был мощеный дворик, большой фруктовый сад тянулся от дома до самой воды. Обычно в гостинице никто подолгу не жил – сюда заходили, чтобы поесть и выпить, – но у герра Цвирна было несколько комнат, которые он сдавал за небольшую плату. Мама и папа сняли две комнаты: одну – для себя, другую – для Макса с Анной, и это позволяло сильно экономить.

На первом этаже была большая удобная гостиная, украшенная оленьими рогами и веточками эдельвейсов. А в теплую погоду столики накрывали в саду под каштанами, отражавшимися в водах озера, и фрау Цвирн обслуживала посетителей здесь. Анне это очень нравилось.

По выходным сюда приходили музыканты из деревеньки и играли до позднего вечера. Можно было слушать музыку и смотреть, как сквозь листву поблескивает вода и как по озерной глади скользят пароходы. В сумерках герр Цвирн включал в саду свет – и на деревьях загорались маленькие фонарики, освещавшие столики с едой. На пароходах тоже зажигались сигнальные огни (обычно желтого цвета), чтобы их было видно другим судам. Но иногда встречались яркие пурпурно-фиолетовые огни. На фоне темно-синего неба они так красиво отражались в глубинах озера! Каждый раз Анне казалось, будто кто-то сделал ей маленький волшебный подарок.

У герра и фрау Цвирн было трое детей, которые всюду бегали босиком. И как только Анна настолько окрепла, что ее ноги уже не казались ей ватными, они с Максом стали осваивать окрестности вместе с маленькими Цвирнами.

Дети Цвирнов, как и все жители деревни, говорили на швейцарском диалекте, который Макс и Анна поначалу понимали с трудом, но скоро освоились. Старший сын герра Цвирна Франц взялся учить Макса ловить рыбу (хотя Макс все равно ничего не мог поймать), а сестра Франца Френели обучала Анну прыгать через скакалку так, как это было принято в ее деревне.

Благодаря такой жизни к Анне быстро вернулись силы, и в один прекрасный день мама объявила: пришло время возобновить школьные занятия. Предполагалось, что Макс будет посещать среднюю школу для мальчиков в Цюрихе. Ему придется ездить туда на поезде. Это не так интересно, как плыть на пароходе, зато гораздо быстрее. А Анна будет ходить в деревенскую школу с детьми Цвирнов. Анна и Френели были примерно одного возраста, так что они окажутся в одном классе.

«Ты будешь моей лучшей подругой!» – заверила Френели Анну. У Френели были длинные тоненькие косички, похожие на мышиные хвостики, и выражение постоянной обеспокоенности на лице. Анна еще не совсем понимала, хочет ли она быть лучшей подругой Френели. Но ответить так было бы верхом бестактности. И утром в понедельник они вместе отправились в школу. Френели шла босиком, а туфли несла в руках. По пути к ним присоединились другие дети, почти все – босые, и почти все несли свою обувь в руках. Френели познакомила Анну с некоторыми девочками, а мальчишки стояли поодаль, с другой стороны дороги, и молча на них смотрели. На школьном дворе их встретил учитель. Зазвонил колокольчик. Началась ужасная суета: все бросились обуваться. По школьным правилам в школу можно было входить только обутым, но большинство детей вспоминали об этом в последнюю минуту.

Учителя Анны звали герр Граупе. Он был довольно старым, с желтоватой седой бородой и внушал всем благоговейный трепет. Герр Граупе указал Анне место рядом с веселой светловолосой девочкой по имени Рёзели. Анна пошла к указанному ей месту по центральному проходу между партами – и класс дружно охнул.

– Я сделала что-то не так? – шепотом спросила Анна у Рёзели, когда герр Граупе повернулся к ним спиной.

– Ты прошла по центральному проходу, – шепнула в ответ Рёзели.

– Ну и что?

– По центральному проходу можно ходить только мальчикам.

– А где должны ходить девочки?

– Только не по центральному проходу.

Это было довольно странно, но герр Граупе начал писать на доске примеры, не оставив Анне возможности вдаться в подробности. Примеры оказались совсем легкими. Анна все быстро решила и наконец огляделась. Мальчики сидели двумя рядами с одной стороны класса, девочки – с другой стороны. В берлинской школе такого не было. Там мальчики и девочки всегда были вперемешку. Герр Граупе велел сдать книги. Френели стала собирать книги у девочек, а высокий рыжеволосый мальчишка – у мальчиков. Оба они подошли к герру Граупе, каждый со стопкой книг, но рыжий мальчишка прошел к учительскому столу через середину класса, а Френели – кружным путем. И хотя каждый из них избегал смотреть на другого, от Анны не укрылось, что Френели, оказавшись рядом с рыжим мальчишкой, сильно покраснела.

Во время перемены мальчишки играли в футбол и в наездников на одной стороне площадки, а девчонки прыгали через скакалку или просто чинно сидели и сплетничали на другой. И хотя они делали вид, что до мальчишек им нет никакого дела, большую часть времени они наблюдали за ними из-под опущенных ресниц. А когда Анна и Френели шли домой обедать, Френели с таким интересом следила за выкрутасами рыжего мальчишки, который шел по другой стороне дороги, что чуть не врезалась в дерево. После обеда в школе был час пения, а затем уроки заканчивались.

– Тебе понравилось в школе? – поинтересовалась мама у Анны, когда та вернулась домой.

– Да, – ответила Анна. – Хотя знаешь, что смешно? Мальчишки и девчонки не разговаривают друг с другом. И мне кажется, что многому меня здесь не научат. Герр Граупе несколько раз неправильно исправил мне математику, да и с грамматикой у него было не все ладно.

– Ну ничего, – заметила мама. – Может быть, это и хорошо – пока учиться без напряжения. Все-таки ты ослабла после болезни.

– Зато мне очень понравилось пение, – сказала Анна. – Они все умеют петь йодль – как альпийские пастухи, без слов. Они и меня научат.

– Боже упаси! – воскликнула мама и тут же упустила петлю.

Мама училась вязать. Раньше она никогда не вязала, но Анне нужен был новый свитер, а мама хотела сэкономить деньги. Она купила шерсть и вязальные спицы, и фрау Цвирн показала ей, как с ними управляться. Но мама вязала как-то неправильно. Фрау Цвирн двигала спицами, легко шевеля пальцами, а мамины руки при вязании двигались от плеча. Каждый раз, когда она подцепляла спицей нитку, казалось, будто она атакует неприятеля. А петлю она затягивала так сильно, что спица чудом не ломалась. Свитер вязался медленно-медленно и был совсем не похож на вязаную вещь. Скорее – на что-то сшитое из твидовой ткани.

– Никогда не видела ничего подобного, – удивлялась фрау Цвирн. – Но получается вполне симпатичная вещь. И, надеюсь, теплая.

Однажды воскресным утром Анна и Макс заметили, что с парохода, причалившего к их пристани, сходит кто-то очень знакомый. Это был дядя Юлиус, правда, похудевший с тех пор, как Анна и Макс видели его в последний раз. Встретить его было приятно и немного странно. На берегу озера будто бы возникла частичка их берлинского дома.

– Юлиус! – воскликнул папа. – Откуда ты взялся, черт возьми?

Дядя Юлиус натянуто улыбнулся.

– Ну, согласно официальной версии, меня здесь нет. Ты знаешь, что навещать тебя считается верхом неразумности?

Дядя Юлиус был на конгрессе натуралистов в Италии и уехал оттуда на день раньше, чтобы повидать их на обратном пути в Берлин.

– Впечатлен и польщен, – ответил папа.

– Нацисты все-таки проявляют невероятную тупость, – сказал дядя Юлиус. – Как можно считать тебя врагом Германии! Тебе известно, что все твои книги сожгли?

– У моих книг была замечательная компания, – заметил папа.

– Какие книги? – удивилась Анна. – Я думала, нацисты забрали все наши вещи. А зачем они их сожгли?

– Сожгли книги не из вашей библиотеки, – пояснил дядя Юлиус. – А те, что написал твой папа. По всей Германии горели костры, и туда бросали все, что только удалось обнаружить.

– Вместе с книгами выдающихся авторов: Эйн-штейна, Фрейда, Герберта Уэллса… – добавил папа.

Дядя Юлиус покачал головой: это просто безумие!

– Слава богу, ты меня не послушал, – сказал он со вздохом. – Слава богу, что вы уехали. И уехали вовремя. Хотя, конечно, – не удержался дядя Юлиус, – это не может длиться долго.

За обедом в саду дядя Юлиус поделился с ними новостями. Хеймпи нашла работу в другой семье. Это оказалось непростым делом. Как только хозяева узнавали, что Хеймпи работала у папы, ей тут же отказывали от места. Но в конце концов все устроилось. Дом все еще пустует. Его пока никто не купил.

Вот ведь странно, подумала Анна: дядя Юлиус может приходить в наш дом, когда хочет. Он идет по переулку до угла с писчебумажным магазинчиком, а потом стоит у беленой калитки. Ставни закрыты. Но если бы у дяди Юлиуса был ключ, он смог бы войти через парадную дверь в темную прихожую, подняться в детскую, пройти через гостиную или по коридору – прямо к комнатке Хеймпи…

Анна представила все так ясно, как будто она и правда идет по дому, спускается со второго этажа на первый… А дядя Юлиус в это время беседовал с папой и мамой.

– Как у тебя дела? Ты пишешь? – спросил он папу.

Папа усмехнулся.

– С тем, чтобы писать, – проблем нет. Проблема в том, чтобы печататься.

– Что ты говоришь? – не поверил дядя Юлиус.

– К сожалению, так. Больше всего швейцарцев заботит, как бы случайно не нарушить нейтралитет. И одна мысль о том, чтобы опубликовать статью какого-нибудь антифашиста, приводит их в ужас. А я – антифашист, и это известно.

– А как… Как ваши финансовые дела? – спросил расстроенный дядя Юлиус.

– Пытаемся что-то придумать. По крайней мере я пытаюсь убедить издателей изменить свою точку зрения.

Потом стали вспоминать общих знакомых. Казалось, будто они читают по памяти длинный список имен. Кого-то арестовали. Кто-то сумел избежать ареста и уехал в Америку. Кто-то решил пойти на сделку с совестью и написал статью о преимуществах нового режима (что такое «сделка с совестью», Анна не поняла). Список имен все не кончался. Вот взрослые всегда разговаривают так непонятно, думала Анна, и смотрела, как небольшие волны набегают на берег, и слушала пчел, жужжавших в зелени каштанов.

Днем Макс и Анна показывали дяде Юлиусу окрестности. Они отправились в лес, и там дядя Юлиус обнаружил какой-то вид жаб, который он никогда до этого не видел. Потом они взяли напрокат весельную лодку и катались по озеру. А после ужина наступило время прощаться: дяде Юлиусу надо было уезжать.

– Я скучаю по нашим прогулкам в зоопарке, – сказал он, целуя Анну.

– И я! – ответила Анна. – Мне больше всего нравились обезьянки.

– Я пришлю тебе фотографию с какой-нибудь обезьянкой, – пообещал дядя Юлиус.

И все отправились провожать дядю Юлиуса на пристань. Пока ждали пароход, папа вдруг сказал:

– Юлиус… Не возвращайся в Германию. Это опасно. Оставайся с нами.

– Да что мне сделается? – воскликнул дядя Юлиус с привычной убежденностью. – Кому до меня есть дело? Я не политик. Я занимаюсь животными… Я даже не еврей – если не считать мою бедную старую бабушку.

– Юлиус, как ты не понимаешь…

– Думаю, положение вскоре изменится к лучшему, – перебил дядя Юлиус папу.

К пристани, пыхтя, подошел пароход.

– До свидания, мои дорогие, – дядя Юлиус обнял папу, маму и Анну с Максом.

Поднимаясь по трапу, он на мгновение обернулся.

– К тому же по мне станут тосковать обезьяны в зоопарке!