Текст книги "Рай. Том 1"

Она громко засмеялась, уворачиваясь от брошенной Мередит подушки.

– Мэтт необыкновенный, настоящий бриллиант… то есть невероятно силен и иногда слишком властен, но глубоко в его душе скрывается что-то еще, тонкое и нежное и…

– Кстати, у тебя нет снимка этого ангела совершенства? – перебила Лайза, завороженная выражением лица Мередит и ее такими непривычными словами.

Мередит немедленно вытащила фотографию.

– Я нашла ее в семейном альбоме, который показала его сестра, и Джули разрешила мне взять фото на память. Мэтт снимался год назад, и хотя это всего лишь моментальный снимок, и не лучшего качества, но напоминает мне о лице и о характере Мэтта.

Она вручила Лайзе фото: Мэтт, стоя на солнце и улыбаясь Джули, снимавшей его, чуть щурился; руки засунуты в карманы джинсов, ноги немного расставлены.

– О Господи! – прошептала Лайза, широко раскрыв глаза. – Вот и говори после этого о животном магнетизме! О мужском обаянии… сексапильности…

Мередит, смеясь, выхватила снимок:

– Эй, ты пускаешь слюнки над моим мужем, не забудь!

– Да, но тебе всегда нравились аккуратно подстриженные, чистенькие, светловолосые стопроцентные американцы!

– Говоря по правде, Мэтт показался мне сначала не таким уж привлекательным, однако с тех пор мои вкусы значительно изменились.

Лайза сосредоточенно нахмурилась:

– Мер, ты влюблена в него?

– Мне нравится жить с ним.

– Разве это не одно и то же?

Мередит беспомощно улыбнулась:

– Да, но это звучит более правдоподобно.

Удовлетворенно кивнув, Лайза вскочила:

– Пойдем куда-нибудь, отпразднуем. Ужин за твой счет!

– Согласна, – рассмеялась Мередит, подходя к встроенному шкафу, чтобы переодеться.

Почта в Венесуэле работала куда хуже, чем предполагал Мэтт. Следующие два месяца Мередит писала мужу три-четыре раза в неделю, но сама получила только пять писем – факт, который с мрачным удовлетворением не преминул заметить отец. Мередит неизменно напоминала ему, что полученные письма были очень длинными – по десять – двенадцать страниц. Кроме того, Мэтт тяжело трудился по двенадцать часов в смену и просто физически не мог писать чаще. Однако Мередит не упомянула о том, что в последних двух письмах было гораздо меньше личного, чем в предыдущих. Раньше он жаловался на тоску и разлуку и строил планы на будущее, теперь же больше распространялся о работе на буровой и описывал венесуэльские пейзажи. Но о чем бы ни упоминал Мэтт, персонажи и сценки оживали и словно сходили со страниц. Мередит не уставала повторять себе, что письма Мэтта стали суше не потому, что он к ней остыл, а просто хочет возбудить ее интерес к неведомой стране, куда ей скоро предстоит отправиться.

Пытаясь найти себе занятие, Мередит читала книги для будущих мам, покупала детские вещи, мечтала и грезила. Ребенок, поначалу не казавшийся чем-то реальным, сейчас напоминал о себе кратковременными приступами тошноты и усталости, а иногда и жесточайшей головной боли, заставлявшей Мередит часами лежать в затемненной комнате. Но она все переносила мужественно и не жалуясь, с абсолютной убежденностью в том, что страдания когда-нибудь кончатся.

По мере того как шли дни, она все чаще разговаривала с малышом, словно с живым существом, как будто он мог слышать мать, особенно если положить руку на все еще плоский живот.

– Надеюсь, ты неплохо проводишь время, – пошутила она как-то, лежа на постели и чувствуя, как головная боль понемногу стихает. – Потому что, юная леди, из-за вас мне плохо, как последней собаке.

В интересах равенства и справедливости она чередовала обращения «молодой человек» с «юной леди», поскольку ей было совершенно все равно, кто родится.

К концу октября четырехмесячная беременность начала сказываться, и Мередит немного пополнела. Постоянные замечания отца насчет того, что Мэтту не терпится отделаться от нее, звучали все более правдиво.

– Чертовски удачно, что ты не сказала о своем замужестве никому, кроме Лайзы, – объявил он за несколько дней до Хэллоуина. – У тебя по-прежнему есть выбор, Мередит, не забудь этого, – добавил он с необычной мягкостью. – Когда беременность нельзя будет скрыть, мы скажем всем, что ты уехала в колледж на зимний семестр.

– Немедленно прекрати это, черт возьми! – взорвалась Мередит и, повернувшись, направилась к себе.

Она решила отомстить Мэтту за редкие письма и поменьше писать самой. Кроме того, она начинала чувствовать себя влюбленной идиоткой: подумать только, изливает тоску в пространных посланиях, терзается, мучится, а ему лень даже открытку бросить в ящик!

Позже приехала Лайза и, сразу же почувствовав, как натянуты нервы Мередит, поняла, в чем дело.

– Опять нет письма? И твой папаша снова завел любимую песенку?

– Верно, – кивнула Мередит. – Прошло уже две недели с тех пор, как прибыло письмо номер пять.

– Пойдем куда-нибудь! – объявила Лайза. – Нарядимся – и сразу почувствуешь себя лучше! А потом придумаем что-нибудь поинтереснее!

– Как насчет того, чтобы поужинать в «Гленмуре»? – предложила Мередит, приступая к выполнению плана, который обдумывала вот уже несколько недель. – И может, – мрачно призналась она, – там будет Джон Соммерс. Он туда ездит каждый вечер. Расспросишь его о бурении. А вдруг он что-нибудь скажет о Мэтте?

– Что ж, хорошо, – согласилась Лайза, но Мередит понимала, что Мэтт в ее мнении падает все ниже по мере того, как проходили дни, а письма все не было.

Джонатан с приятелями пили в салоне. Появление Мередит и Лайзы привлекло всеобщее внимание, и девушкам не составило труда получить приглашение к ужину. Почти целый час Мередит сидела лишь в нескольких футах от того места, где когда-то стояла с Мэттом у стойки бара, но на этот раз наблюдала блестящую игру Лайзы, достойную «Оскара» и одурачившую Джонатана настолько, что тот поверил, будто она перешла на другой факультет и теперь собирается заняться геологией и специализироваться в нефтеразведке. Но к сожалению, в этот вечер Мередит узнала о бурении гораздо больше, чем ей хотелось бы, и почти ничего о Мэтте.

Две недели спустя врач Мередит уже не улыбался и уверенность сменилась озабоченностью. Снова началось кровотечение, на этот раз куда более обильное. Мередит ушла от доктора со строгим напутствием двигаться как можно меньше. Как хотела она, чтобы Мэтт был рядом!

Добравшись до дома, она позвонила Джули, чтобы поговорить с кем-то из близких Мэтта. Перед этим Мередит разговаривала с Джули дважды, и каждый раз и она, и Патрик сообщали, что получили весточку от Мэтта.

Этой ночью Мередит долго лежала без сна, умоляя малыша потерпеть и не торопиться на свет, заклиная Мэтта написать ей. Прошел уже месяц с последнего письма. В нем он сообщал, что очень занят и устает к вечеру. Это можно было понять, но в таком случае почему Мэтт регулярно переписывается с семьей?

Мередит, словно желая защитить малыша, загородила ладонями живот.

– Твой папа, – прошептала она, – получит от меня очень строгое письмо, вот тогда узнает!

По-видимому, угроза сработала, потому что Мэтт проехал в машине восемь часов, чтобы добраться до телефона. Она была так рада слышать его, что едва не сломала трубку, но его голос почему-то казался холодноватым и довольно резким.

– Коттедж так и не освободился, – сообщил он. – Я нашел другой домик в маленькой деревне. Правда, смогу приезжать туда только по выходным.

Но теперь Мередит не могла ехать, поскольку доктор велел являться на осмотр каждую неделю, поменьше ходить и почти весь день лежать. Однако ей не хотелось пугать Мэтта, рассказав об угрозе выкидыша. С другой стороны, она была так зла на него за упорное молчание и так боялась за ребенка, что решила не скрывать правду.

– Я не могу приехать. Доктор велел оставаться дома и постараться не делать резких движений.

– Странно, – отпарировал он, – весьма странно. На прошлой неделе прилетал Соммерс и рассказывал, что вы с Лайзой появились в «Гленмуре» и очаровали всех мужчин.

– Это было до того, как я ездила к доктору.

– Понятно.

– А ты требуешь от меня, – с непривычным для нее сарказмом отрезала Мередит, – торчать у телефона день за днем и ждать, пока соизволишь написать письмо?

– Могла бы попытаться для разнообразия! – бросил он. – Кстати, корреспондент из тебя тоже неважный.

Мередит восприняла это как насмешку над стилем ее посланий и взбесилась так, что едва не повесила трубку.

– По-видимому, больше тебе нечего сказать?

– По-видимому.

На этом разговор закончился, и Мэтт, бессильно прислонившись лбом к стене, закрыл глаза, пытаясь выбросить из памяти и телефонный звонок, и муки, им причиненные. Он пробыл в Венесуэле всего три месяца, а Мередит больше не собиралась в Южную Америку, и вот уже несколько недель от нее не было ни слова. Кроме того, она успела возобновить прежнюю светскую жизнь и солгала насчет того, что врач велел ей лежать дома в постели.

«Ей всего восемнадцать, – с горечью напомнил себе Мэтт. – С чего бы ей сидеть в одиночестве?»

– Дьявол! – беспомощно пробормотал он, сознавая бесполезность их отношений, но через несколько минут решительно выпрямился. Еще несколько месяцев, и дела на буровой пойдут лучше, и Мэтт настоит на том, чтобы ему дали несколько выходных – тогда можно будет слетать домой и увидеться с ней. Мередит хотела его и не собиралась разводиться, как бы редко ни писала и что бы ни делала; сердцем Мэтт чувствовал, что это все еще так. Он побывает дома и, когда они будут вместе, сможет уговорить ее поехать с ним в Венесуэлу.

Мередит повесила трубку, бросилась на постель и горько разрыдалась. Мэтт словно между прочим сообщил о том, что нашел подходящее жилье, и похоже, ему все равно, приедет она или нет.

Выплакавшись, она вытерла глаза и написала ему длинное письмо, извиняясь за то, что была таким «плохим корреспондентом», за то, что вышла из себя, и, пожертвовав гордостью, призналась, как много значат для нее его письма. Кроме того, Мередит подробно рассказала о визите к врачу.

Закончив письмо, она отнесла его вниз, Альберту. Она уже давно не сторожила у почтового ящика в ожидании писем, которые все равно не приходили. Альберт, выполнявший обязанности дворецкого и водителя, как раз вошел с пыльной тряпкой в руках. Миссис Эллис взяла трехмесячный отпуск, и Альберт неохотно принял на себя и ее работу.

– Альберт, пожалуйста, будьте так добры, отправьте письмо, – попросила Мередит.

– Конечно, – кивнул дворецкий и, как только Мередит ушла, отнес письмо в кабинет мистера Бенкрофта, открыл антикварный секретер и бросил очередное послание на пачку других, половина из которых была оклеена венесуэльскими марками.

Мередит направилась к себе и уже почти добралась до кресла, когда началось сильное кровотечение. Пришлось провести два дня в крыле «Бенкрофт» госпиталя «Сидар-Хиллз», названном в честь ее семьи, сделавшей огромные пожертвования госпиталю. Все это время она молилась о том, чтобы кровотечение не возобновилось и чтобы Мэтт каким-то чудом оказался здесь. Мередит хотела своего мужа и своего ребенка и не могла отделаться от ужасного чувства, что теряет обоих.

Доктор Арлидж выписал ее из больницы с условием, что Мередит пролежит в постели все оставшиеся до родов месяцы. Вернувшись домой, Мередит написала Мэтту письмо, в котором не только сообщила, как велика опасность потерять ребенка, но и сделала все, чтобы как следует напугать мужа. Пусть побольше тревожится за нее! Она была готова сделать все на свете, лишь бы постоянно оставаться в его мыслях.

Она почти не вставала, и этот строгий режим, казалось, решил проблему угрозы выкидыша, но теперь, когда Мередит могла лишь читать, смотреть телевизор и беспокоиться о будущем, вынужденное безделье постоянно возвращало ее к ужасающей реальности: Мэтт, очевидно, находил ее идеальной партнершей в постели, но теперь, в разлуке, забыл и думать о ней.

Она постепенно смирялась с мыслью, что придется воспитывать ребенка одной. Но не об этом, как оказалось, нужно было волноваться. К концу пятого месяца, среди ночи, у Мередит снова началось кровотечение. И на этот раз ни медики, ни уход, ни новейшее оборудование оказались не в силах спасти малышку, названную Элизабет, в честь матери Мэтта. Сама Мередит едва не умерла и три дня оставалась в критическом состоянии. Неделю после этого пришлось пролежать под капельницей, в путанице многочисленных трубок с иглами, отходящих от вен. И все это время Мередит тревожно прислушивалась, не звучат ли быстрые уверенные шаги Мэтта в коридоре. Филип пытался дозвониться ему, но не смог, так что пришлось послать телеграмму.

Мэтт не приехал. И не позвонил. Однако на вторую неделю в госпиталь пришла ответная телеграмма, короткая, прямая и убийственная: «Развод – превосходная идея. Действуй».

Мередит была так потрясена, так уничтожена этими четырьмя словами, что отказывалась поверить, будто он способен на подобное, особенно сейчас, когда она в больнице!

– Лайза, – истерически всхлипывала она, – прежде чем сделать такое, он должен был возненавидеть меня, но я ничего плохого ему не сделала! Он не посылал эту телеграмму, не посылал! Не мог!

Она уговорила Лайзу дать еще один спектакль, на этот раз для служащих телеграфной компании «Вестерн юнион», чтобы точно установить, кто дал телеграмму. Служащие, хотя и неохотно, все же признали, что телеграмма действительно была послана Мэтью Фаррелом из Венесуэлы и в качестве оплаты предъявлена кредитная карточка.

В холодный декабрьский день за Мередит закрылись двери госпиталя. Слева от нее шла Лайза, справа – отец. Мередит посмотрела в ясное синее небо и поразилась, насколько оно кажется чужим… странным… неприветливым. И весь мир был чужим. Враждебным.

По настоянию отца Мередит записалась в университет на зимний семестр и снова стала жить в одной комнате с Лайзой. Она поступила так потому, что и отец, и подруга желали этого, ведь когда-то учеба так много значила для нее. Мередит вспомнила, что можно улыбаться и даже смеяться. Доктор предупредил, что с каждой последующей беременностью увеличивается риск не только для ребенка, но и для нее самой. Мысль о том, что она обречена навеки остаться бездетной, больно ранила, но со временем она сумела справиться и с этим.

Жизнь успела нанести ей жестокие удары, но Мередит все вынесла, пережила и обнаружила в себе внутреннюю силу, о существовании которой даже не подозревала.

Отец нанял адвоката, который занялся бракоразводным процессом. О Мэтте она ничего не слышала, но постепенно смогла приучиться думать о нем без боли и неприязни. Он, очевидно, женился на ней из-за денег и потому что она забеременела. Поняв, что все ее деньги находятся под контролем отца, он просто отделался от нежеланной жены. Проходили недели, и Мередит перестала даже осуждать его, ведь причины, по которым она вышла за Мэтта, тоже не отличались бескорыстием – она забеременела и боялась расхлебывать последствия в одиночку. И хотя Мередит не раз говорила, что любит Мэтта, он никогда не обманывал ее клятвами в вечной любви, просто сама Мередит ввела себя в заблуждение, поверив этому. Их брак с самого начала был обречен.

Во время первого года учебы Мередит часто встречалась в «Гленмуре» с Джонатаном Соммерсом. Именно он рассказал, что отцу так понравились идеи Мэтта, что он основал с ним компанию с ограниченной ответственностью, вложив туда немалый капитал.

И предприятие окупилось. За последующие одиннадцать лет все, что затевал Мэтт, начинало приносить немалые доходы. Статьи о нем, неизменно в сопровождении снимков, едва ли не ежедневно появлялись в журналах и газетах. И конечно, так же часто попадались на глаза Мередит, но она была слишком занята собственной карьерой и не обращала внимания на все, чем занимался Мэтт. Зато пресса жадно интересовалась каждым его шагом. Один год сменял другой, но репортеры по-прежнему были одержимы успехами блестящего финансиста и алчно следили за его многочисленными романами. Среди легиона очаровательных подруг по постельным играм насчитывалось даже несколько кинозвезд.

Для простых людей Мэтт был воплощением американской мечты, живым примером того, как бедный парнишка может выбиться в миллионеры, имея такие качества, как ум и трудолюбие. Но для Мередит он был просто незнакомцем, чужаком, с которым она когда-то была слишком близко знакома. И поскольку она так и не взяла его фамилию и, кроме отца и Лайзы, никто в городе не знал о ее замужестве, широко разрекламированные связи Мэтта с другими женщинами почти не доставляли ей ни боли, ни смущения.

Глава 12

Ноябрь 1989 года

Ветер срывал с волн белые шапки пены и накатывал огромные водяные валы на песчаный пляж, раскинувшийся на двадцать футов ниже каменистого карниза, по которому Барбара Уолтерс шла рядом с Мэтью Фаррелом. За ними неотступно следила камера: глаз из темного стекла фиксировал каждый шаг парочки, словно заключая их в рамку с живописным пейзажем: на заднем фоне величественное, больше похожее на дворец, калифорнийское поместье Фаррела, Кармел, слева – бушующий Тихий океан.

Туман клубился, окутывая все толстым, колеблющимся покрывалом, уносимым все дальше теми же буйными порывами ветра, которые безжалостно путали и лохматили волосы Барбары и бросали горсти песка в объектив камеры. Уолтерс остановилась в заранее определенном месте, повернулась спиной к океану и начала задавать вопросы Фаррелу. Камера послушно повернулась, но теперь фиксировала лишь людей, отгороженных от внешнего мира тоскливой декорацией серого тумана. Ветер все хлестал Барбару по лицу длинными прядями волос.

– Стоп! – раздраженно крикнула Уолтерс, откидывая волосы с глаз, пытаясь оторвать прилипшие к губам волоски, и, повернувшись к гримерше, приказала:

– Трейси, не можете ли вы привести в порядок мою прическу хотя бы на полчаса?

– Попробовать клей Элмера? – предложила Трейси, неуклюже пытаясь пошутить, и показала на фургон, припаркованный под кипарисами, на западном газоне поместья Фаррела. Извинившись, Барбара и гримерша направились к фургону.

– Ненавижу туман! – провозгласил оператор, зло обозревая густые буроватые клубы, совершенно скрывшие береговую линию, заслонившие панорамный вид на Хаф-Мун-Бей, который прекрасно подошел бы для кинематографического фона этого интервью. – Ненавижу туман, – повторил он, поднимая к небу разъяренную физиономию. – И ветер тоже, черт бы все это побрал!

Он адресовал свои жалобы прямиком Всевышнему, и словно в ответ горсть песка закрутилась у ног оператора миниатюрным смерчем, ударила в грудь и в лицо.

Ассистент оператора хмыкнул.

– Очевидно, Господь тоже не питает к тебе особой симпатии, – заметил он, наблюдая, как разгневанный шеф стряхивает песчинки с бровей, и протянул чашку дымящегося кофе: – Как насчет глоточка?

– И это ненавижу, – пробормотал оператор, но чашку все-таки взял.

Ассистент кивком указал на высокого мужчину, стоявшего в нескольких ярдах от них и смотревшего на океан:

– Почему бы не попросить Фаррела унять ветер и развеять туман? Судя по тому, что я слышал, Господь, возможно, принимает приказания Фаррела.

– Если хотите знать, – усмехнулась Элис Чемпион, подходя к операторам с чашкой в руках, – Мэтью Фаррел и есть Господь Бог.

Мужчины смерили сценаристку ироническими взглядами, но ничего не ответили, и Элис поняла, что это молчание говорило пусть о неохотном, но все же невольном почтении к этому человеку.

Девушка внимательно изучала Фаррела поверх края чашки, но тот по-прежнему смотрел куда-то вдаль – одинокий, недоступный правитель финансовой империи, называемой «Интеркорп», империи, созданной его дерзостью и трудом. Высокий, неотразимый монарх, выросший среди сталелитейных заводов Индианы, Мэтью Фаррел умудрился избавиться от черт характера, выдававших низкое происхождение.

И теперь, пока он, стоя на карнизе, ожидал продолжения интервью, Элис подумала о том, что он просто излучает удачливость, успех и энергию. И силу. От Мэтью Фаррела исходила дерзкая, хищная сила. Да, загорелый, стройный, элегантно одетый человек… Но даже безупречный костюм, сшитый у лучшего портного, и вежливая улыбка не могли скрыть жестокости и полного отсутствия жалости в этом человеке – качеств, заставлявших окружающих пытаться всеми силами угодить ему и ни в коем случае не ожесточить. Такой враг опасен. Словно все его существо молчаливо предупреждало: подумай тысячу раз, прежде чем пытаться перейти дорогу Мэтью Фаррелу.

– Мистер Фаррел! – окликнула Барбара Уолтерс, выходя из фургона и придерживая обеими руками норовившие разлететься волосы. – Невозможная погода! Придется разговаривать в доме. Установка оборудования займет несколько минут. Нельзя ли нам устроиться в гостиной?

– Конечно, – кивнул Мэтт, скрывая раздражение заученной улыбкой. Он не любил репортеров и согласился встретиться с Барбарой Уолтерс лишь потому, что любая очередная заметка о его личной жизни и романтических связях служила прекрасной рекламой «Интеркорпа», а когда речь шла о его империи, Мэтт был готов на любые жертвы. Девять лет назад, после окончания венесуэльского контракта, Мэтт использовал премию и деньги, вложенные Соммерсом, на покупку небольшой компании, производившей запчасти к автомобилям и в то время находившейся на грани банкротства, а год спустя продал ее в два раза дороже первоначальной стоимости. На свою долю прибыли и деньги, взятые в кредит в банке и у отдельных вкладчиков, он основал «Интеркорп» и в следующие несколько лет продолжал скупать почти разорившиеся компании, оказавшиеся в беде не из-за плохого руководства, а из-за недостатка оборотного капитала, а потом, быстро выправив положение, ждал очередного покупателя.

Позже он изменил политику и вместо продажи приобретал все новые предприятия. В результате всего за десять лет «Интеркорп» превратилась в могучую финансовую империю, совсем такую, как представлял себе Мэтт, пока трудился дни и ночи на сталелитейном заводе и потел на буровой. И сегодня «Интеркорп» стала огромным конгломератом с главной конторой в Лос-Анджелесе, контролирующим такие отрасли, как научно-исследовательские фармацевтические лаборатории и текстильные фабрики.

До сих пор Мэтт приобретал только выставленные на продажу компании. Но год назад он начал вести переговоры о покупке фирмы по производству электронного оборудования с мультимиллионным капиталом, расположенной в Чикаго. Собственно говоря, руководители компании сами предложили Мэтту купить ее.

Идея понравилась Фаррелу, но после многих часов обсуждений и совещаний совет директоров «Хаскелл электроникс» неожиданно отказался принять выработанные и согласованные условия. Рассерженный напрасной тратой денег и времени, Мэтт решил захватить компанию с согласия руководства или без оного. Началось широко разрекламированное сражение, закончившееся победой Мэтта. Директора остались лежать на поле битвы, а Мэтт получил очередное прибыльное предприятие. Однако заодно с победой Мэтт приобрел репутацию безжалостного хищника, готового идти по трупам, чтобы добиться цели. Но это ничуть на него не подействовало, во всяком случае, не больше, чем слава международного плейбоя, которую также приписывала ему пресса. Антиреклама и невозможность иметь личную жизнь, скрытую от назойливых глаз, стали ценой успеха, и Мэтт принял это с тем же философским безразличием, какое чувствовал к назойливому лицемерию общества и предательству конкурентов по бизнесу. Появились неизменные спутники блестящего успеха – прихлебатели и враги, и общение с ними сделало его чрезвычайно циничным и настороженным, приходилось платить и эту цену.

Но волновало его серьезно совсем другое – никакие достижения, никакие победы больше не доставляли ему особенной радости. Тот подъем духа, который он испытывал когда-то при очередном завоевании, давно уже покинул его, возможно, потому, что теперь все давалось гораздо легче, чем раньше. Слишком немногие осмеливались бросать ему вызов, по крайней мере пока речь не зашла о «Хаскелл электроникс». Только решение захватить компанию принесло с собой нечто вроде прежнего опьянения битвой и возбужденного предвкушения схватки. «Хаскелл» поистине требовала огромного напряжения сил и воли: корпорация нуждалась в полнейшей реконструкции. Слишком многочисленное руководство, чересчур устаревшее оборудование, отставшая от жизни политика маркетинга – все это придется изменить, прежде чем производственный потенциал будет реализован, а настоящая прибыль получена. Мэтту не терпелось отправиться в Чикаго и приняться за дело. Раньше, когда он захватывал очередное предприятие, обязательно посылал шесть человек, прозванных журналом «Бизнес уик» «командой захвата», чтобы определить обстановку и выдать рекомендации. Они уже пробыли в «Хаскелл» две недели и работали в шестидесятиэтажном здании главной конторы, ожидая, когда Мэтт присоединится к ним.

Поскольку Мэтт намеревался наезжать время от времени в Чикаго, то купил там пентхаус. Все было готово, оставалось лишь приехать и начать работу.

Прошлой ночью он вернулся из Греции, где вел переговоры о приобретении торгового флота, занявшие пять долгих, мучительных, бесконечных недель вместо запланированных двух. Теперь его задерживало лишь проклятое интервью.

Мысленно проклиная назойливую журналистку, Мэтт направился к дому. Вертолет на восточном газоне уже дожидался, чтобы доставить его в аэропорт, где недавно купленный «лир» был готов к отлету в Чикаго.

Пилот вертолета махнул Мэтту, поднял вверх большие пальцы рук, показывая, что пора лететь, и встревоженно оглядывая стену тумана, быстро смыкавшуюся вокруг дома. Мэтт понял, что пилоту тоже не терпится подняться в воздух.

Мэтт пересек вымощенную камнем террасу и вошел в дом через высокую стеклянную дверь, ведущую в кабинет. Он уже потянулся к трубке, намереваясь позвонить в Лос-Анджелес, когда противоположная дверь вдруг приоткрылась.

– Эй, Мэтт…

Джо О’Хара просунул голову в щель. Хриплый голос с простонародным выговором и неряшливая внешность служили разительным контрастом сверкающему величию кабинета с мраморными полами, толстым кремовым ковром и письменным столом со стеклянной крышкой. Официально Джо считался водителем Мэтта, на деле же был его телохранителем и гораздо лучше подходил именно для этой роли, поскольку, сидя за рулем машины, вел себя так, словно участвовал в скачках на Гран-при.

– Когда отправляемся в Чикаго? – требовательно спросил О’Хара.

– Как только я покончу с этим проклятым интервью.

– О’кей, я позвонил и заказал лимузин в аэропорт. Но пришел к тебе не за этим.

Подойдя к окну, он раздвинул занавеси и жестом пригласил Мэтта присоединиться к нему. Тот молча повиновался, и Джо показал на широкую, изящно изгибающуюся подъездную аллею, вьющуюся между кипарисами до самого крыльца дома. Обветренное лицо смягчилось, а голос стал низким, почти чувственным.

– Взгляни на эту стройную красотку вон там!

Всякий другой подумал бы, что речь идет о женщине. Всякий, кроме Мэтта. После смерти жены единственной любовью О’Хары стали машины.

– Принадлежит одному из операторов, которые явились сюда с этой бабой, Уолтерс.

Красотка оказалась красным «кадиллаком» с откидным верхом 1959 года выпуска.

– Посмотри на эти шары! – продолжал О’Хара, имея в виду фары «кадиллака», но при этом выглядел изнывающим от похоти тинейджером, любующимся центральным разворотом «Плейбоя». – Вот это формы, Мэтт! Так и хочется погладить, верно?

Он подтолкнул молчаливого компаньона локтем:

– Видел когда-нибудь красивее?

Мэтта спасло появление сценаристки, вежливо объяснившей, что все готово и съемочная бригада ждет в гостиной. Интервью, катившееся по проторенной дорожке, продолжалось почти час, когда дверь внезапно открылась и в комнату вошла женщина; идеально красивое лицо освещала чарующая улыбка:

– Мэтт, дорогой, ты вернулся! Я…

Присутствующие замерли. Сотрудники канала Эй-би-си молча таращились на незваную гостью, Барбара забыла об очередном вопросе.

Мерил Сондерс уверенно шагнула вперед. Прозрачный красный пеньюар выглядел так соблазнительно, что заставил бы смутиться самого завзятого бабника.

Но команда из Эй-би-си уставилась не на тело, а на лицо Мерил, лицо, украшавшее теле– и киноэкраны всего мира. Девическая прелесть и чистосердечные религиозные верования сделали Мерил идолом всей Америки. Подростки любили ее за хорошенькое личико и молодость, родители – за то, что она подавала прекрасный пример их детям, а продюсеры – за несомненный талант и огромные прибыли, которые приносил каждый ее фильм. И не важно, что в двадцать три года Мерил обладала ненасытными сексуальными аппетитами: сейчас ее появление было встречено потрясенным молчанием, и даже Мэтт чувствовал себя так, словно совратил Алису в Стране чудес.

Но Мерил, как настоящая профессионалка, опытная актриса, не растерявшись, вежливо улыбнулась безмолвствующим телевизионщикам, мило извинилась перед Мэттом за несвоевременное появление, повернулась и вышла со скромным достоинством первоклассницы в передничке, ученицы монастырской школы, что делало честь ее актерским способностям, поскольку почти не существующие алые трусики открывали упругие ягодицы, ясно видимые через пылающий шелк прозрачного пеньюара, драпирующего гибкое тело.

На лице Барбары Уолтерс словно в зеркале отражались противоречивые эмоции, и Мэтт приготовился к неизбежному граду нескромных, назойливых вопросов, касающихся Мерил, жалея только, что ее тщательно, с таким трудом создаваемый имидж теперь наверняка будет уничтожен. Но миссис Уолтерс спросила только, часто ли гостит Мерил Сондерс у мистера Фаррела. Мэтт ответил, что она любит жить в его доме в отсутствие хозяина, а это бывает нередко.

К его удивлению, журналистка, казалось, приняла столь уклончивый ответ и вернулась к теме, которую обсуждала перед появлением Мерил. Слегка наклонившись вперед, она продолжала:

– Каково ваше мнение относительно насильственного поглощения одних компаний другими?

– Думаю, эта тенденция лишь возрастет, пока не будут выработаны соответствующие законы и постановления.

– А «Интеркорп» по-прежнему планирует поглощать все новые компании?

Вопрос коварный, но вовсе не столь уж неожиданный, и Мэтт ловко обошел его:

– «Интеркорп» всегда заинтересована в приобретении новых компаний, чтобы содействовать их и нашему росту.

– А если руководство компании не желает этого?

– Это риск, на который всем нам приходится идти, даже «Интеркорпу», – вежливо улыбнулся Мэтт.

– Но для того чтобы захватить такой гигант, как «Интеркорп», потребуется другой, отнюдь не меньший. Кто-нибудь застрахован от насильственного слияния с вами: друзья, приятели и так далее? То есть, – пошутила она, – не может так случиться, что Эй-би-си окажется очередной добычей «Интеркорпа»?