Текст книги "Раз и навсегда"

Глава 2

– Виктория, ты действительно уверена, что твоя мать никогда не упоминала имени герцога Атертона или герцогини Клермонт?

Виктория попыталась сосредоточиться и отогнать от себя мрачное видение похорон родителей. Она устремила взор на пожилого седовласого врача, сидевшего за кухонным столом напротив нее. Будучи старинным другом ее отца, доктор Морисон принял на себя ответственность за устройство девочек и обслуживание пациентов доктора Ситона до прибытия нового врача.

– Все, что мы с Дороти знали, так это то, что мама из Англии и что она отдалилась от своей семьи. Она никогда не говорила о ней.

– Может быть, у папы остались родственники в Ирландии?

– Папа вырос там в сиротском приюте. У него не было родителей. – Она вдруг вскочила. – Можно предложить вам кофейку, доктор Морисон?

– Хватит хлопотать вокруг меня, пойдите-ка вместе с Дороти во двор и посидите на солнышке, – мягко проворчал доктор Морисон. – Ты бледна как полотно.

– Прежде чем я пойду, скажите, может быть, вам что-то нужно? – настаивала Виктория.

– Мне бы нужно сбросить годков этак двадцать, – ответил он с мрачной ухмылкой, затачивая гусиное перо. – Я слишком стар, чтобы справиться с такой нагрузкой – лечением пациентов твоего отца. У себя в Филадельфии я привык частенько посиживать у камина с хорошей книгой в руках, уперев ноги в горячие кирпичи. Не могу даже представить себе, как я буду справляться с этими делами еще в течение целых четырех месяцев до приезда нового врача.

– Я очень сочувствую вам, доктор, – огорченно согласилась девушка. – Знаю, что это крайне тяжело для вас.

– Тебе и Дороти намного тяжелее, – заметил добрый старый врач. – А теперь бегите во двор и прихватите малость тепла от чудесного зимнего солнышка. Ведь это такая редкость, чтобы в январе выдался такой теплый день. А пока вы там будете, я накропаю письма вашим родичам.

Всего неделя прошла с того дня, когда доктор Морисон приехал навестить Ситонов и стал свидетелем несчастного случая: коляска, на которой ехали Патрик Ситон с женой, свалилась с речного обрыва и перевернулась. Патрик погиб на месте, а Кэтрин долго не приходила в сознание и на отчаянные расспросы доктора Морисона о ее родственниках в Англии успела лишь невнятно прошептать:

– …Бабушка… герцогиня Клермонт.

А затем, перед самой смертью, она прошептала другое имя: «Чарльз».

Доктор Морисон умолял ее сказать его полное имя, и затуманенные глаза Кэтрин на секунду открылись.

– Филдинг, – выдохнула она. – Герцог… Атертон.

– Кем он вам приходится? – тут же спросил врач.

После долгой паузы она чуть слышно вымолвила:

– Кузен…

Теперь доктору Морисону выпала трудная задача найти адреса и связаться с этими родственниками, чтобы выяснить, желает ли кто-нибудь из них принять на свое попечение Викторию и Дороти. Задача тем более затруднительная, что, насколько понимал старый врач, ни герцог Атертон, ни герцогиня Клермонт не имели ни малейшего представления о существовании девочек. С решительным видом доктор обмакнул перо в чернильницу, проставил дату в верхней части листа и сморщил в раздумье лоб.

– Как следует обратиться к герцогине? – спросил он пустую комнату. После длительных размышлений решение пришло ему на ум, и он начал письмо.

«Уважаемая герцогиня!

Передо мной стоит неприятная задача сообщить Вам о трагической гибели Вашей внучки Кэтрин Ситон, а также о том, что две дочери миссис Ситон – Виктория и Дороти – временно оказались на моем попечении. У меня, к сожалению, нет возможности должным образом позаботиться о двух осиротевших молодых леди.

Перед смертью миссис Ситон упомянула лишь два имени – Ваше и Чарльза Филдинга. Поэтому я пишу Вам и сэру Филдингу в надежде, что кто-нибудь из вас либо вы вместе будете рады приютить у себя дочерей миссис Ситон. Должен сказать, что больше девочкам некуда податься. К сожалению, у них почти не осталось средств, и они крайне нуждаются в устройстве».

Доктор Морисон откинулся на спинку стула и, наморщив лоб, озабоченно перечитал письмо. Раз герцогиня не была осведомлена о существовании девочек, можно предположить, что старая леди не пожелает приютить их у себя, не зная о том, что они собой представляют.

Обдумывая, как получше описать их, он повернулся и посмотрел через окно на сестер.

Поникшая Дороти неподвижно сидела на качелях. Виктория чертила что-то на листе, видимо, пытаясь рассеять грустные мысли.

Доктор Морисон решил сначала дать описание Дороти, поскольку это было проще.

«Дороти – хорошенькая девушка, у нее соломенно-желтые волосы и синие глаза. У нее мягкий характер, она хорошо воспитана и привлекательна. В свои семнадцать лет она почти созрела для замужества, но не проявляет заметной склонности ни к одному из молодых людей в округе…»

Доктор Морисон сделал паузу и глубокомысленно поскреб подбородок. По правде говоря, многие молодые люди округи влюблены в Дороти. И разве можно их упрекнуть за это? Она миленькая, веселая, добрая. Да у нее просто ангельский характер, решил доктор Морисон, довольный тем, что нашел правильные слова для ее описания.

Но когда он перешел к Виктории, его седые кустистые брови озадаченно сошлись у переносицы, ибо, несмотря на то что она была его любимицей, описать ее было гораздо сложнее. Цвет ее волос не был золотистым, как у Дороти, но, если быть точным, не был и рыжим; пожалуй, он великолепно сочетал в себе то и другое.

Дороти была славной девчушкой, обаятельной, скромной молодой леди, на которую оборачивались все местные парни. Из нее вышла бы идеальная жена – добрая, нежная, мягкая и послушная. Короче, она относилась к тому типу женщин, которые никогда не станут перечить или пытаться брать верх над мужем.

Что же касается Виктории, то она проводила уйму времени с отцом и в свои восемнадцать обладала живым, активным умом и поразительной способностью принимать самостоятельные решения.

Дороти станет думать так, как подскажет ей муж, и делать то, что он ей укажет, в то время как Виктория доверится лишь своей собственной голове и поступит так, как сочтет наилучшим сама.

«Дороти ангелочек, – решил доктор Морисон, – зато Виктория… вовсе нет».

Скосив через очки глаза на Викторию, которая решительными движениями набрасывала на листе новый эскиз стены, увитой виноградными лозами, он в который раз оценил ее благородный аристократический профиль и попытался найти подходящие слова для ее описания.

«Смелая, – решил он, понимая, что она рисует потому, что старается занять себя делом, вместо того чтобы все время думать о печальных событиях. – И умеющая сострадать», – подумал он, вспомнив о ее усилиях утешить и ободрить пациентов отца.

В отчаянии доктор Морисон покачал головой. Будучи пожилым человеком, он наслаждался ее умом и чувством юмора; он обожал ее мужество, бодрость и способность к сопереживанию. Но если бы он подчеркнул эти ее черты в письме к их английским родичам, они наверняка сочли бы, что такая независимая, самостоятельная девица совершенно непригодна для семейной жизни и им никогда не удастся сбыть ее с рук.

Правда, еще была вероятность, что когда через несколько месяцев Эндрю Бэйнбридж вернется из Европы, то официально попросит ее руки, но абсолютной уверенности на этот счет у доктора Морисона не было. Отец Виктории и мать Эндрю договорились, что перед помолвкой молодой пары следует проверить их чувства по отношению друг к другу. Для этого представилась возможность, когда Эндрю был отправлен в шестимесячную поездку по Европе.

Доктор Морисон знал, что привязанность Виктории к Эндрю остается сильной и постоянной, зато чувства Эндрю по отношению к ней, по-видимому, неопределенны. Судя по словам миссис Бэйнбридж, Эндрю сильно увлекся своей кузиной, в семье которой он в данное время гостил в Швейцарии.

Доктор Морисон горестно вздохнул, продолжая наблюдать за девушками, одетыми в простые черные платья; одна блистала золотом волос, локоны другой переливались всеми оттенками меди.

«Несмотря на темные одежды, они являют собой весьма привлекательную картину, – любовно подумал он. – Картина!» Воодушевившись, доктор решил, что лучше всего будет просто приложить к каждому письму миниатюрные портреты девушек.

Затем он закончил первое письмо, добавив просьбу посовещаться с герцогом Атертоном, который получит идентичное послание, и сообщить, как ему поступить в плане попечения над девушками. Затем он написал аналогичное письмо герцогу и краткую записку своему поверенному в Нью-Йорке с просьбой, чтобы этот досточтимый джентльмен поручил надежному человеку в Лондоне отыскать герцога и герцогиню и вручить им письма. Помолившись Всевышнему, чтобы родственники девушек возместили ему расходы, доктор Морисон поднялся из-за стола и расправил плечи.

А тем временем в саду Дороти, отталкиваясь от земли носком туфли, заставляла качели бесшумно раскачиваться.

– Я все еще не могу поверить в это, – сказала она; в ее голосе слышались одновременно отчаяние и возбуждение. – Мама – внучка герцогини! Что это означает для нас, Тори? Значит ли это, что у нас есть титулы?

Виктория искоса взглянула на нее.

– Да. Это значит, что мы – бедные родственники.

И это было правдой, ибо, несмотря на то что благодарные сельские жители, которых в течение многих лет лечил Патрик Ситон, любили и ценили его, они редко имели возможность расплачиваться деньгами, и он никогда не настаивал на этом.

Вместо этого они платили теми товарами и услугами, которые были им под силу, – мясом, рыбой, дичью для его стола, ремонтом его дома и коляски, свежими булочками и корзинками, полными сочных ягод.

В результате семейство Ситон никогда не испытывало нужды в продуктах, зато денег всегда не хватало, что было заметно хотя бы по тому, что и Дороти, и Виктория носили не единожды штопанные платья нефабричной покраски.

Даже дом, в котором они жили, был предоставлен им местной общиной, так же как дом досточтимого Милби, местного пастора. Жилье предоставлялось им в обмен на медицинские и пасторские услуги.

Дороти проигнорировала резонное замечание Виктории по поводу их статуса и мечтательно продолжала:

– Наш кузен – герцог, а прабабушка – герцогиня! Я все еще не могу в это поверить, а ты?

– Я всегда считала, что с мамой связана какая-то тайна, – отвечала Виктория, удерживая слезы одиночества и отчаяния, туманившие ее синие глаза. – Теперь тайна раскрыта.

– Какая тайна?

Виктория заколебалась; ее карандаш застыл над альбомом.

– Я просто имела в виду, что мама решительно отличалась от всех других женщин, которых я знала.

– Пожалуй, так, – согласилась Дороти и примолкла. Виктория обозревала рисунок в альбоме, лежавшем у нее на коленях, и перед ее затуманенным взором сливались воедино тонкие линии изящно изогнутых роз, которые она рисовала, вспоминая прошедшее лето.

Тайна раскрыта. Теперь объяснялись многие вещи, которые раньше озадачивали и беспокоили ее. Теперь она поняла, почему мать всегда держалась несколько неестественно при встречах с другими женщинами деревни, почему она всегда разговаривала тоном английской аристократки и упорно настаивала, чтобы Виктория и Дороти делали, хотя бы в ее присутствии, то же самое.

Ее генеалогия объясняет, почему девочки должны были выучиться читать и говорить по-французски. Получила объяснение и ее несовместимая с их жизнью утонченность. Отчасти стало понятно и странное, задумчивое выражение, появлявшееся на ее лице в тех редких случаях, когда Кэтрин Ситон упоминала Англию.

Возможно, происхождением объяснялась и странная сдержанность матери в отношениях с собственным мужем: она относилась к нему с мягкой любезностью, не более того. При этом для постороннего глаза она была примерной супругой. Она никогда не скандалила с мужем, никогда не жаловалась на нужду. Виктория давным-давно простила мать за то, что она не любила отца. А теперь, когда Виктория узнала, что мать, должно быть, росла в роскоши, она даже скорее восхищалась ее безропотностью и силой духа.

Доктор Морисон прошел в сад и одарил девушек обезоруживающей улыбкой.

– Я подготовил письма и отошлю их завтра. Если нам повезет, то месяца через три, а возможно, и раньше, мы получим ответ от ваших родных. – И он снова улыбнулся сестрам, довольный той ролью, которую был призван сыграть в воссоединении их с благородными английскими родственниками.

– Ну и что они могут предпринять, когда получат ваши письма, как вы думаете, доктор? – поинтересовалась Дороти.

Доктор Морисон погладил ее по головке и, прищурив глаза от яркого солнца, напряг свое воображение.

– Полагаю, они будут поражены, но не подадут вида. Я слышал, что в высших слоях английского общества не любят проявлять свои эмоции на людях. Как только они прочитают письма, то, вероятно, пошлют друг другу вежливые весточки, а затем один из них нанесет визит другому, чтобы обсудить вопрос о вашем будущем. Дворецкий принесет чай…

Разрабатывая этот великолепный сценарий, доктор не переставал улыбаться. Мысленно он уже представлял себе двух благовоспитанных английских аристократов – состоятельных добрых людей, которые встретятся в элегантной гостиной, чтобы выпить чаю, принесенного им на серебряном подносе. А уж после займутся обсуждением будущего до той поры неизвестных им, но все равно нежно любимых молоденьких родственниц.

Поскольку герцог Атертон и герцогиня Клермонт являются дальними родственниками Кэтрин, они, безусловно, должны быть друзьями, союзниками…

Глава 3

– Ее светлость вдовствующая герцогиня Клермонт, – величаво провозгласил дворецкий, стоявший у входа в гостиную, где восседал Чарльз Филдинг, герцог Атертон. Дворецкий отступил в сторону и пропустил представительную пожилую особу, за которой следовал обеспокоенного вида поверенный. Чарльз Филдинг посмотрел на гостью, и его проницательные карие глаза зажглись ненавистью.

– Не трудитесь вставать, Атертон, – иронически бросила герцогиня, пронзив его столь же «доброжелательным» взглядом, когда он преднамеренно с вызывающим видом остался сидеть.

Не пошевельнувшись, в мертвой тишине, он продолжал смотреть на нее. В свои пятьдесят с лишком Чарльз Филдинг все еще выглядел привлекательным мужчиной с густой шевелюрой с проседью и карими глазами, однако болезнь не прошла для него бесследно. Для своего роста он казался чересчур худым, а лицо его избороздили глубокие морщины, свидетельствовавшие о напряжении и усталости. Не дождавшись на свое появление никакой реакции, герцогиня повернулась к дворецкому.

– Здесь слишком жарко! – заявила она, постучав тростью, отделанной драгоценными камнями, по полу. – Раздвиньте шторы и проветрите комнату.

– Не трогайте! – рявкнул Чарльз; в его голосе кипело отвращение.

Герцогиня бросила в его сторону испепеляющий взгляд.

– Я приехала сюда вовсе не для того, чтобы задохнуться от нехватки воздуха, – зловеще предупредила она.

– Тогда уходите.

Ее тонкая фигура застыла воплощением ярости, вся будто бы состоящая из прямых линий.

– Я прибыла сюда не для того, чтобы задохнуться, – повторила она сквозь плотно стиснутые зубы. – Я приехала, чтобы проинформировать вас о своем решении насчет девочек Кэтрин.

– Вот и сделайте это, – резко сказал Чарльз, – а затем уходите!

Ее глаза от бешеной злобы сузились в щелки, и казалось, даже воздух пропитался ненавистью, но вместо того, чтобы уйти, герцогиня неспешно опустилась на стул.

Несмотря на преклонный возраст, она сидела с абсолютно прямой спиной и имела вид королевы, только вместо короны ее седую голову украшал пурпурный тюрбан, а в руке вместо скипетра она держала трость.

Чарльз недоумевал и настороженно ждал ее дальнейших действий, так как был уверен, что герцогиня настояла на этой встрече лишь затем, чтобы получить удовлетворение, заявив ему прямо в лицо: устройство дочерей Кэтрин абсолютно его не касается! Но раз она удосужилась присесть, следовательно, собирается сказать что-то еще.

– Вы видели портреты девочек?

Взгляд Чарльза упал на миниатюру, лежавшую у него на ладони, и его длинные пальцы конвульсивно сжались, как если бы он хотел защитить портрет. От невыносимой горечи его глаза потемнели, когда он смотрел на портрет Виктории. Девочка была копией своей матери – его прекрасной возлюбленной Кэтрин.

– Виктория – абсолютная копия своей матери, – неожиданно обронила ее светлость.

Чарльз посмотрел на нее, и лицо его мгновенно ожесточилось.

– Я отдаю себе в этом отчет.

– Хорошо. В таком случае вы поймете, почему я не возьму эту девушку к себе. Я возьму вторую. – Поднявшись со стула, как если бы вопрос был решен, она взглянула на своего поверенного. – Проследите, чтобы доктор Морисон получил банковский чек для возмещения его расходов и еще один чек для оплаты билета на пароход для младшей дочери моей внучки.

– Да, ваша светлость, – поклонился поверенный. – Что-нибудь еще?

– Еще будет масса дел, – отчеканила она напряженно. – Мне предстоит вывести девушку в свет, обеспечить ее приданым. Мне предстоит найти ей мужа, мне…

– А как насчет Виктории? – свирепо прервал ее Чарльз. – Что вы собираетесь предпринять в отношении старшей дочери Кэтрин?

Герцогиня бросила на него сердитый взгляд.

– Я уже сказала – она напоминает мне свою мать, и я не приму ее у себя. Как мне помнится, вам крайне нужна была ее мать. А Кэтрин явно нуждалась в вас – даже будучи при смерти, она произнесла ваше имя. Так что можете приютить у себя хотя бы ее «копию». И если судьба уготовила вам возможность любоваться ее девчонкой, то так вам и надо.

В мозгу Чарльза все еще боролись радость и сомнение, когда старая герцогиня высокомерно добавила:

– Выдайте ее за кого угодно, но только не за своего племянника. Двадцать два года назад я не одобряла союза между моей и вашей семьями, я и теперь против. Я…

Тут она неожиданно замолкла, как будто что-то пришло ей в голову. Глаза герцогини засветились зловещим триумфом.

– Я выдам Дороти за сына Уинстона! – ликуя, объявила она. – Мне хотелось, чтобы Кэтрин вышла за его отца, но она отвергла его из-за вас. Теперь я выдам Дороти за сына – таким образом я добьюсь наконец союза с Уинстонами! – Недобрая улыбка мелькнула на ее морщинистом лице, когда она увидела страдание, появившееся в глазах Чарльза. – После всех этих лет я все еще собираюсь добиться самой великолепной партии для нашего семейства за целое десятилетие! – С этими словами герцогиня покинула комнату в сопровождении своего поверенного.

Филдинг смотрел ей вслед и испытывал нечто среднее между горечью, ненавистью и ликованием. Старая карга только что нечаянно вручила ему то, что ему хотелось заполучить больше всего на свете, – Викторию, ребенка Кэтрин. И ее точный портрет.

Невыносимая радость переполняла Чарльза, но вместе с тем почти тотчас забурлил гнев. Эта коварная, бессердечная старуха собиралась устроить брачный союз с Уинстонами – в точности так, как ей всегда хотелось. Ради этого несусветного союза в свое время она намеревалась пожертвовать счастьем Кэтрин и теперь наконец собиралась добиться своего.

Гнев, овладевший Чарльзом из-за того, что герцогиня была близка к осуществлению давно задуманного плана, чуть не затмил его ликование по поводу Виктории. Затем неожиданно ему в голову пришла мысль…

Прищурив глаза, он обдумывал ее, рассматривал со всех сторон и наконец улыбнулся.

– Добсон, – громко сказал он дворецкому, – принеси перо и пергамент. Я хочу написать объявление о помолвке. Проследи, чтобы его немедленно доставили в «Таймс».

– Да, ваша светлость.

Чарльз поднял глаза на старого слугу, его лицо отражало лихорадочное ликование.

– Она ошиблась, Добсон. Старая карга ошиблась!

– Ошиблась, ваша светлость?

– Да, ошиблась! Ей не удастся заключить самый великолепный брачный союз за последнее десятилетие, потому что это сделаю я!

Это было ритуалом. Каждое утро приблизительно в девять часов дворецкий Нортроп открывал массивную парадную дверь роскошного загородного дворца маркиза Уэйкфилда и получал экземпляр «Таймс» от лакея, доставлявшего газету из Лондона. Так было и на этот раз.

Затем, как обычно, Нортроп пересек отделанную мрамором приемную залу и передал газету другому лакею, стоявшему перед широкой лестницей.

– «Таймс» для его милости, – торжественно провозгласил он.

Лакей понес газету через залу в столовую, где, по обыкновению, Джейсон Филдинг, маркиз Уэйкфилд, завершал завтрак и читал почту.

– «Таймс» для вашей милости, – робко пробормотал лакей, положив газету рядом с кофейной чашкой маркиза и забрав пустую тарелку. Не говоря ни слова, маркиз взял газету и открыл ее.

Все эти действия исполнялись с прекрасно отработанной и безупречной точностью, ибо лорд Филдинг был апологетом неукоснительного порядка, требовавшим, чтобы в его поместьях и особняках все действовало, как в хорошо отлаженном механизме. Его слуги испытывали перед ним благоговейный страх, относясь к нему как к пугающе недоступному божеству, которое они отчаянно стремились ублажить.

Страстные лондонские красавицы, которых Джейсон таскал с собой на балы, в оперу, на спектакли – и в постель, относились к нему так же, поскольку он третировал их, как и своих слуг. И тем не менее женщины взирали на него откровенно тоскующими глазами, ибо, несмотря на цинизм, Джейсона, несомненно, окружал ореол мужественности, что приводило женские сердца в трепет. У него были черные как смоль волосы, проницательные глаза отдавали зеленью индийского гагата, губы одновременно выражали твердость и чувственность.

Все черты его загорелого, цвета бронзы, лица носили отпечаток жесткости и силы, начиная с прямых темных бровей и кончая высокомерно выступающим подбородком. Таким же потрясающе мужественным было и его телосложение – шестифутовый рост, широкие плечи, узкие бедра и мускулистые ноги.

Ехал ли он верхом или танцевал на балу, Джейсон Филдинг был так же привлекателен, как грех, – и, без сомнения, так же порочен. Это суждение разделяли многие, ибо каждый, кому довелось заглянуть в его циничные зеленые глаза, мог без колебаний сказать, что в характере этого человека нет ни капли невинности или наивности.

Несмотря на это – или скорее благодаря этому, – женщины тянулись к нему, как прелестные мотыльки тянутся к убийственному пламени, в неодолимом стремлении испытать жар его страсти или насладиться головокружительным теплом его ленивой улыбки, какой бы редкой она ни была.

Искушенные замужние дамы были готовы на все, лишь бы разделить с ним ложе; молодые леди брачного возраста мечтали растопить его ледяное сердце и увидеть его перед собой на коленях.

Некоторые более рассудительные представители светского общества отмечали, что у лорда Филдинга имеются все основания быть циничным, когда дело касается женского пола. Всем было известно, что его жена, приехавшая в Лондон четыре года назад, отличалась весьма скандальным поведением.

С того времени прекрасная маркиза Уэйкфилд успела скомпрометировать себя не одной любовной интрижкой. Она многократно наставляла рога своему мужу; и все знали об этом – включая самого Джейсона Филдинга, который делал вид, что его это не трогает…

Лакей стоял возле стула лорда Филдинга, держа в руках затейливый кофейник из чистого серебра.

– Еще кофе, ваша милость?

Его милость отрицательно мотнул головой и обратил взор на следующую страницу «Таймс». Лакей поклонился и отступил. Он и не ожидал иной реакции, ибо хозяин редко удостаивал слуг ответом.

Он даже не знал имен большинства из них, как вообще ничего о них не знал и знать не собирался. Но по крайней мере ему не было свойственно устраивать слугам разносы и шумные скандалы, чем отличались многие аристократы.

В случае недовольства в зеленых глазах маркиза, устремленных на виновника, появлялось замораживающее выражение, отчего тот превращался в камень. Еще не было случая, чтобы лорд Филдинг повысил голос, даже если его явно провоцировали на это.

Вот почему пораженный лакей чуть не выронил из рук серебряный кофейник, когда Джейсон Филдинг с размаху ударил кулаком по столу так, что зазвенели и запрыгали тарелки, и рявкнул:

– Ах, сукин сын! – Вскочив на ноги, он снова уткнулся в открытую газету, и на его лице появилось выражение гнева и сомнения. – Этот коварный интриган… Только он мог осмелиться на такое! – Бросив убийственный взгляд на остолбеневшего лакея, маркиз вышел из комнаты, выхватил свой плащ у дворецкого, бурей вылетел из дома и направился прямиком к конюшне.

Нортроп закрыл за ним парадное и бросился через залу так быстро, что фалды его черной ливреи захлопали по спине.

– Что случилось с его милостью? – крикнул он, ворвавшись в столовую.

Лакей с забытым кофейником в руке все еще стоял возле только что покинутого лордом Филдингом стула, углубившись взглядом в открытую газету.

– Думаю, его милость что-то вычитал в «Таймс», – выдохнул он и тут же указал на объявление о помолвке Джейсона Филдинга, маркиза Уэйкфилда, с мисс Викторией Ситон. – Я не знал, что его милость собирается жениться, – озадаченно добавил лакей.

– Вряд ли об этом было известно и его милости, – выразил вслух свою мысль Нортроп, пораженно перечитывая объявление. И вдруг, сообразив, что забылся настолько, что снизошел до сплетничанья с младшим по рангу, Нортроп схватил газету со стола и сложил ее. – Вас не касаются дела лорда Филдинга, О’Мэлли. Помните об этом, если собираетесь служить здесь и дальше.

А двумя часами позже коляска Джейсона резко остановилась у подъезда лондонской резиденции герцога Атертона. Из парадного выскочил грум, Джейсон бросил ему вожжи, выпрыгнул из коляски и взбежал на крыльцо.

– Добрый день, ваша милость, – произнес Добсон, открывая парадное и отступая на шаг. – Его светлость ждет вас.

– Еще бы! – коротко бросил Джейсон. – Где он?

– В гостиной, ваша милость.

Джейсон пронесся мимо дворецкого через залу; его быстрые шаги красноречиво свидетельствовали о чувствах, бурливших в нем, когда он распахнул дверь гостиной и направился к величественному седоволосому джентльмену, расположившемуся у камина.

Без какого-либо предисловия Джейсон отрывисто произнес:

– Я полагаю, это вы состряпали сие возмутительное объявление в «Таймс»?

Чарльз невозмутимо взглянул на гостя:

– Да, это я.

– Тогда вам придется опубликовать еще одно, с опровержением.

– Нет, – неумолимо заявил герцог. – Молодая леди приезжает в Англию, и вы женитесь на ней. Помимо прочего, мне нужен от вас внук, и я хочу подержать его в руках до того, как покину этот мир.

– Если вам требуется внук, – огрызнулся Джейсон, – то вам всего лишь нужно найти кого-нибудь из ваших других незаконных отпрысков. Я уверен, что они уже произвели для вас на свет десятки внуков.

При этих словах Чарльз вздрогнул, но в его голосе послышалась зловещая нотка:

– Мне нужен законный внук, которого я мог бы представить свету как своего наследника.

– Законного наследника, – повторил Джейсон с ледяным сарказмом. – Вы хотите, чтобы я, ваш незаконный сын, произвел для вас законного внука. Скажите-ка мне вот что: если все верят тому, что я ваш племянник, то как же вы рассчитываете узаконить моего сына в качестве своего внука?

– Я представлю его как внучатого племянника, но буду знать, что он мой настоящий внук, а мне только этого и нужно. – Не обращая внимания на беспредельное негодование сына, Чарльз неумолимо заключил: – Мне нужен от вас наследник, Джейсон.

Кровь прилила к голове Джейсона, но он пытался сдержать ярость. Наклонившись, он взялся за ручку кресла отца, и их лица сблизились почти вплотную. Медленно и очень внятно он заявил:

– Я уже говорил раньше и повторяю в последний раз, что не собираюсь больше никогда вступать в брак. Вы понимаете? Никогда!

– Почему? – рассердился Чарльз. – Вы же не такой уж женоненавистник. Всем доподлинно известно, что у вас были и бывают женщины и что вы хорошо с ними обращаетесь. По сути, все они, кажется, одна за другой влюбляются и падают в ваши объятия. Очевидно, женщинам нравится бывать в вашей постели, а вам доставляет удовольствие иметь их под боком…

– Замолчите! – взорвался Джейсон.

От болезненного спазма лицо Чарльза скривилось, он поднял руку к груди и длинными пальцами схватился за ворот рубашки.

Затем герцог снова положил руку на колено. Глаза Джейсона сузились, но, несмотря на подозрение, что Чарльз просто симулирует боль, он заставил себя сдержаться, пока отец продолжал говорить:

– Молодая леди, которую я выбрал вам в жены, должна приехать приблизительно через три месяца. В порту ее будет ждать коляска, с тем чтобы она могла отправиться прямо в Уэйкфилд-Парк. Ради приличия я приеду туда к вам и останусь до завершения брачной церемонии. Когда-то я знавал ее мать и заметил, как они похожи друг на друга, так что вы не будете разочарованы. – Герцог протянул сыну миниатюрный портрет. – Ладно, Джейсон, – сказал он теперь уже мягким, убеждающим тоном, – разве не любопытно взглянуть на нее?

Попытка Чарльза уговорить его привела к тому, что лицо Джейсона превратилось в гранитную маску.

– Вы зря теряете время. Я не женюсь.

– Женитесь, – пообещал Чарльз, от уговоров перейдя к угрозам. – Потому что если вы не сделаете этого, я лишу вас наследства. Вы уже потратили полмиллиона фунтов своих денег на реставрацию моих поместий, поместий, которые никогда не будут вашими, если вы не женитесь на Виктории Ситон.

Филдинг-младший отреагировал на угрозу испепеляюще презрительным взглядом.

– Пусть ваши драгоценные поместья сгорят дотла. Мой сын погиб – мне больше не требуется никакого наследства.

Герцог заметил, как при упоминании о маленьком сыне глаза Джейсона потемнели, и, разделяя его горе, смягчил тон:

– Я признаю, что поступил несколько поспешно, объявив о вашей помолвке, Джейсон, но у меня были на то веские причины. Возможно, я не могу принудить вас жениться на Виктории, но по крайней мере не настраивайте себя против нее. Обещаю, что вы не ошибетесь с этим браком. Вот посмотрите: у меня в руках миниатюрный портрет, и вы сами увидите, как прекрасна… – при этом он осекся, так как Джейсон круто повернулся и быстрым шагом вышел из комнаты, с треском захлопнув за собой дверь.

Чарльз сердито посмотрел ему вслед.

– Ты женишься на ней, Джейсон, – сказал он вслух, хотя сын уже ушел. – Тебе придется сделать это, пусть даже под дулом пистолета.

Через несколько минут после этого он поднял голову и взглянул на вошедшего Добсона, который принес серебряный поднос с бутылкой шампанского и двумя бокалами.

– Я взял на себя смелость выбрать кое-что подходящее к случаю, – доверительно сообщил счастливый Добсон, устанавливая поднос на стол возле Чарльза.

– В таком случае лучше бы ты принес болиголов, – ухмыльнулся Чарльз. – Джейсон уже отбыл.

Дворецкий помрачнел.

– Уже ушел? Но мне не представилось возможности поздравить его милость с предстоящей женитьбой.