Текст книги "Спящая красавица"

– Вместо того, чтобы быть психиатром?

– Ну, или тем, или другим.

– Я никем не могу стать, ведь я не хожу в колледж.

Они замолчали.

– Мне нравилась школа, – сказала Элинор. – Но я бы скорее умерла, чем призналась в этом своим родителям.

Они дошли до дома Элинор и сели на ступеньки подъезда. Анна открыла пакетик картофельных чипсов и держала его между ними.

– Мне кое-что нравилось. Мне нравилось узнавать, как работают всякие устройства и почему люди совершают всякие безумные поступки.

– Я любила математику, – сказала Элинор. – Мне нравилось, когда числа вели себя так, как мне хотелось. Это позволяло мне чувствовать себя совершенно могущественной.

– А мне нравилось учить о забастовках, мятежах и войнах и чем они кончались. Мы в классе устраивали потешные экзамены, и мне нравилось находить, кто ошибся и назначать наказание.

– Еще мне нравилось писать сочинения по английскому языку. – Я сочиняла такие истории, что никто не мог бы сказать, будто это неправда.

Они глядели на улицу, махая время от времени своим друзьям. Анна вздохнула и взяла еще пригоршню чипсов.

– Я не знаю, что мне делать.

Легче всего было ничего не делать. В Хейт Эшбери не было планов или расписаний; дни перетекали из одного в другой, как океанские волны, и уходя, не оставляли следов. Еда, сон, танцы, пение, даже стояние в очереди за продовольственными талонами – все происходило, когда кто-нибудь хотел этим заниматься. Люди собирались в группы, когда у них было настроение; они ели, когда были голодны, и спали, днем или ночью, когда им этого хотелось. Чувство неспешно и свободно текущего времени было всегда одинаковым. И времена года перетекали одно в другое, как и дни, не оставляя за собой следов. И потом наступила весна и минул год, как Анна пришла сюда.

– Скучновато здесь, – сказала Элинор однажды апрельским днем, когда кончился длинный весенний дождь, и деревья стряхивали капли воды под безоблачным небом. – Как насчет того, чтобы прокатиться?

– На чем? – спросила Анна.

– Я одолжила машину у друга, с которым была сегодня ночью. Я объездила весь Сан-Франциско на трамваях и автобусах и устала от этого. А ты и вовсе нигде не была, всегда тебе хочется остаться на месте. Поехали. Я даже научу тебя водить машину, если захочешь.

Машина оказалась старым студебекером с откидным верхом, страшно скрежетавшим и булькавшим, но Элинор, казалось, не обращала на это внимания. Она вела машину быстро и решительно, пригнувшись к рулю, громко читая названия улиц, резко поворачивая, когда принимала в последнюю минуту решение исследовать интересную на вид улицу.

– Думаю, нам потребуются деньги, чтобы переехать через эту штуку, – сказала она, поворачивая по указателю к Оклендскому мосту. – У тебя есть какая-нибудь мелочь?

Анна дала ей пригоршню четвертаков. Она наслаждалась скоростью. Ветер трепал волосы и ей казалось, что она летит. Через час город остался позади и превратился в пятно пастельно окрашенных домов и ярких садов, сверкание полированного дерева вагончиков фуникулера, в калейдоскопе улиц: женщины в цветных платьях, мужчины и женщины в деловой одежде спокойных тонов, полицейские в форме, няни в белых халатах, официанты в черных брюках и длинных белых передниках в уличных кафе, дети в джинсах и свитерах. Это была бесконечно более широкая и удивительно разнообразная жизнь, чем в Хейт Эшбери, и Анна вдруг поняла, как хорошо быть частью целого мира.

В Беркли Элинор ехала медленнее, мимо магазинчиков и ресторанов, а потом свернула на холмы, возвышавшиеся над городом.

– Давай проедем здесь, – попросила Анна, – может быть, мы сможем забраться на эту башню. – Она показала на белую колокольню, поднимавшуюся над вершинами деревьев. И когда они подъехали поближе, стала рассматривать попадавшихся им навстречу прохожих. – Где это мы? Похоже на Хейт.

– Университет, – ответила Элинор. – Беркли. Тебе надо было видеть его в прошлом году; Боже, было большое представление. Речи, марши, зрители... фантастическая атмосфера. Я так и не поняла, в честь чего все это было, и уверена, все они знали не больше моего. Они много говорили о свободе слова, но мне показалось, что чем больше они говорили об этом, тем больше ее имели. Не знаю, я в этом не участвовала, но мне это показалось странным. Эти ребятки, которые никогда не покидали свои семьи, пока мамочки и папочки платили за это, а здесь они потому, что их мамочки и папочки продолжают платить, и вдруг они вопят, что им нужна свобода слова. Мне показалось, что я уже видела это в Хейте, поэтому пошла домой. Думаю, они были настоящими дураками.

– А ты не ревновала? – спросила Анна. Элинор бросила на нее взгляд.

– Может быть, – голос ее стал приглушенным. – Наверное. Они не дураки; они гораздо умнее меня. Они ладят со своими родителями и идут своей оплаченной дорогой в колледж.

Они поехали вверх по холму, мимо учебных корпусов, мимо колокольни.

– Хочешь, попробуем взобраться на нее? – спросила Элинор.

– Я как раз хочу прогуляться. А можно?

– Конечно.

Они молча гуляли, и Анна смотрела на студентов, которые прохаживались, катались на велосипедах, лежали на траве под деревьями. Это не похоже на Хейт, подумала она. У этих людей есть дело; они сидят на скамейках и читают книги, усаживаются на ступеньках подъездов, положив стопки книг рядом с собой; книги у них в рюкзаках и в руках. И вдруг она захотела узнать, что в этих книгах.

– Пошли зайдем, – сказала она и направилась к одному из зданий.

– Мы не можем, ведь мы не отсюда.

Анна вошла и остановилась в длинном коридоре. Она глубоко вздохнула.

– Я вспоминаю этот запах. Это запах школы. – Она открыла дверь аудитории, прошла к доске и громко прочла то, что было на ней написано. – «Отцы и дочери в романах Джейн Остин». – девушка прочла это снова, про себя, и ей захотелось быть в этом классе.

Выйдя из здания, Анна стала рассматривать студентов с их книгами. Она читала Джейн Остин, но одна, без чьей бы то ни было помощи. Вокруг нее все знали о Джейн Остин больше ее; они обо всем знали больше. «Они смогут делать все, что захотят в своей жизни, – подумала она. – А я буду плести венки из цветов в Хейте».

Зазвонил колокол.

– Эй, что за спешка? – спросила Элинор в то время как студенты заторопились мимо них в классы.

Анна отошла в сторону.

– У всех у них есть дела. – Она чувствовала себя потерянной.

– У всех есть дела, – сказала Элинор.

– У нас нет.

– Конечно, есть. Мы едим, спим, сидим в парке и поем, дарим людям цветы, чтобы порадовать их...

– Этого недостаточно! – выпалила Анна. И она отпихнула ногой камешек. Кроме них почти никого не было среди деревьев и газонов, и она представляла себе, как студенты занимают места в аудиториях, открывают книги, учатся. – Я не считаю, что тебе недостаточно, – сказала она Элинор. – Ты замечательная. Ты – самый лучший друг, какой только может быть. Но мы здесь как будто атрофируемся. Мы как... экспонаты в музее. Никто в Хейте не становится старше, никто не растет. Разве ты это не чувствуешь? Тебе не хотелось бы заниматься чем-то другим? Например, научиться писать книги, и может быть, когда-нибудь опубликовать книгу? Или изучать математику и чувствовать себя могущественной. Я себя такой не чувствую. А ты?

– А я никогда и не чувствовала ничего такого, – сказала Элинор. Она смотрела, как Анна поддала ногой еще один камень, и тоже откинула камешек. Так они шли, поддавая камешки. – Ты знаешь, я всегда была слабой, думаю, я и осталась такой. Единственный раз я проявила характер, когда приехала сюда, и сделала это, потому что была с парнем. Я тебе не рассказывала, но это правда.

Анна бросила на нее быстрый взгляд.

– Это ничего не значит. Ты вовсе не слабая. Ты просто не знала, как поверить в себя. Я в тебя верю; и думаю, ты все сможешь сделать. Мне кажется, многие люди за всю свою жизнь так и не узнали, что они могли бы совершить, а потом они стареют, оглядываются назад и удивляются, как это случилось, потому что не слишком многое случалось, а теперь смерть совсем близко. Если бы я была старой, то сошла бы с ума, от того, что не попыталась сделать все возможное, пока могла. – Она вздохнула. – Поэтому я подумала, мы должны прийти сюда.

Элинор нахмурилась.

– Что?

– Мы придем сюда и будем учиться всему, а потом совершим что-нибудь большое и значительное, чтобы люди говорили о нас и хотели бы оказаться на нашем месте. Никто никогда этого не добьется, если останется в Хейте на всю жизнь. Послушай, Элли. – Она положила руку на рукав Элинор. – Мы можем сделать это. Мы будем жить в Хейте еще некоторое время, потому что это дешево, но будем приходить сюда каждый день. И будем учиться вместе.

Элинор покачала головой.

– Я недостаточно умна. – Она снова пошла вперед. – Я рассказывала тебе.

Анна догнала ее.

– Это не проблема. Проблема в том, что ты думаешь, будто твои родители хотели, чтобы ты была умной, вот ты и говоришь, что не умна. Послушай, они не хотели, чтобы ты была умной, они хотели, чтобы ты была глупой. Элинор взглянула на нее.

– Они хотели, чтобы я ходила в колледж.

– Они хотели, чтобы ты делала то, что тебе говорят, только делала, а не спорила. Разве это правильно? Почему умный человек должен с этим соглашаться? Умный человек хочет знать, какой у него есть выбор; он хочет все попробовать и выяснить, что подходит ему больше всего. А что делает глупый человек? Он остается дома, идет по начертанному для него кем-то пути и никогда не жалуется. Этого хотели твои родители?

Элинор пристально посмотрела на нее.

– Они говорили, что хотят, чтобы я была умной.

– Наверное, они имели это в виду, но что они знают?

Девушки рассмеялись.

– Ты хорошая, – сказала Элинор.

– Очень убедительно. – Они подошли к машине. – Может быть, тебе следует стать юристом.

– Вместо психиатра или ученого?

– Ну, неважно. Вероятно, ты могла бы заниматься чем угодно, что ты решишь.

– Что я решила, – сказала Анна на обратном пути, – я решила вернуться в школу.

– Школа? – спросил Дон Сантелли на следующий вечер за ужином. – Зачем тебе идти в школу, если у тебя есть все это?

– Потому что, – сказала Анна. Это был ее шестнадцатый день рождения, и она засиделась над праздничным тортом с Доном и Элинор после того как ушли остальные. На торте было восемнадцать свечей. – Мне здесь нравится, и все хорошо, но всегда одно и то же. Это никуда не ведет.

– Именно поэтому мы и здесь, – заявил Дон. – Если бы мы хотели к чему-то прийти, мы остались бы там, откуда явились.

Они улыбнулись.

– Это как парк, – сказала Анна. – Я могу увидеть его начало и дорожку, ведущую вглубь, но нельзя проникнуть взглядом достаточно глубоко, чтобы узнать, что это за место и что я могла бы там делать. Так и моя жизнь. У меня нет никакого представления, что будет в середине и в конце. Когда-то я думала, что это будет ужасно... – ее голос дрогнул и она постаралась снова сделать его твердым, – и так было бы всегда, и я ничего не смогла бы поделать. Но я что-то предприняла и нашла все это, и это замечательно, но я не хочу, чтобы так продолжалось всегда.

– «Всегда» – это мне нравится, – воинственно сказал Дон. – Самое лучшее место именно здесь. Здесь люди, которые хорошо к тебе относятся, здесь ты живешь. Чего же еще ты хочешь?

– Когда я вырасту, то буду лучше их всех. И я буду очень счастливой.

Мысль появилась и сразу же исчезла, но в этот миг Анна снова увидела свою цветочную спальню, упакованную дорожную сумку, и утренний свет, когда она шла на вокзал. «Я буду лучше их всех, – подумала девушка. – Я буду счастлива».

– Я хочу узнать суть вещей, – ответила она Дону. – Я все время спрашиваю «почему». Этот вопрос постоянно у меня в голове. Почему это случилось? Я должна понимать суть, иначе мне как-то не по себе. Я не чувствую себя целой.

«Целой» – повторил Дон, встряхивая головой. – Я этого не понимаю.

– Это значит, что я не могу болтаться без дела, – Анна поймала его озадаченный взгляд. – И потом, если я многому научусь, то смогу что-то сделать для тех, кто нуждается в помощи.

– В этом состоит твоя проблема? Ты хочешь совершать хорошие поступки? Анна – Бог, – он встряхнул головой. – Ты не сможешь сделать людей счастливыми и решить мировые проблемы, работая на них; никто не обратит внимания. Оставайся с нами, Анна; мы – образец, мы те, кто изменит мир. Люди увидят, какие мы любящие и здравомыслящие, и они захотят жить так же и тогда несчастья больше не будет. Все будут счастливыми.

– И сонными, – добавила Анна, улыбаясь. Он не улыбнулся в ответ.

– Они будут вполне проснувшимися и бодрыми. Ты не смеялась над нами, когда мы взяли тебя к нам, мы тебе очень понравились, и ты, конечно, не торопилась уйти от нас.

– Вы мне все так же нравитесь. И я не тороплюсь уходить, я хочу остаться здесь. Но я хочу и пойти в колледж тоже.

– Ты говорила мне, что не кончила среднюю школу.

– Не кончила. Но я могу сдать экзамен на «Джи-И-Ди»[4]4
  GED – диплом по общеобразовательной подготовке.


[Закрыть], а потом пройти контрольные тесты и если это удастся, меня примут и я попаду на первый курс.

– Боже, ты все продумала. И где это будет проходить?

– Беркли, – сказала Элинор. – Я тоже думаю попробовать.

Дон откинулся на спинку стула.

– Послушайте, мы здесь счастливы. Почему вы хотите все испортить? Черт побери, эти проблемы, там, в том мире... нам не нужно о них беспокоиться, пока мы остаемся здесь, в безопасности. Я считал, что вы тоже так думаете.

– Какое-то время я так думала. – В душе Анны вспыхнуло нетерпение. «Почему он не может понять? Наверное боится, – подумала она; он еще там, где я была год назад. Но я не хочу стать такой снова». Ее глаза встретились с враждебным взглядом Дона.

– Было, действительно, хорошо думать, что ты все время заботишься обо мне, но больше я не хочу так считать. Я должна сама позаботиться о себе. Но как я могу сделать это сейчас? Я ничего не знаю, и чувствую себя такой глупой! Мне надо учиться, узнать миллион всяких вещей, копить их, как... как будто заполняя кладовку. Как будто должна налететь буря, и ты знаешь, что сможешь позаботиться о себе, если все необходимое ты запас в кладовке. Вот этого я хочу, быть готовой к плохому. Поэтому иду в школу. А пока побуду здесь, Дон; мы остаемся друзьями, Дон, но ты не сможешь отговорить меня. Я должна это сделать.

Дон перестал спорить. Он никогда не заводил снова разговор об этом даже после того, как Анна прошла все тесты и осенью поступила в университет Беркли. Ему казалось, что она предала и принизила его и всех кто жил в Хейте, выбрав тот жизненный путь, который предназначали для них их родители. Девушка даже нашла работу, как будто показывая им, насколько она от них отличалась: работала официанткой в часы завтрака и обеда в ресторане рядом с университетским городком. По мнению Дона, Анна стала другой, и неважно, что она еще жила в Хейте, потому что проводила все время на третьем этаже и никто не видел ее, кроме Элинор.

Она еще спала на своем матрасе, а одежда была аккуратно сложена в коробки, но теперь у нее был письменный стол. Девушка нашла его в подвале, почистила, отполировала и с помощью нескольких друзей принесла его и еще старый стул от пианино на третий этаж. Потом купила настольную лампу, тетради и карандаши в магазине «Вулворт» и разложила их на столе в строгом порядке. Один только взгляд на них заставлял ее чувствовать себя студенткой. И здесь она занималась каждый вечер, до поздней ночи, склонившись над книгами в маленьком кружке света от лампы в то время как остальные бродили по комнате, разговаривали между собой, слушали музыку и, наконец, засыпали. Анна едва слышала их. Она слышала только слова тех книг, которые читала.

– Это слишком большая работа, – сказала Элинор на Рождество, бросая книги, которые принесла домой на каникулы, на стол Анны. – Действительно ли я хочу так много трудиться? Или кто-то еще? А тебе это нравится, правда? Все – от и до.

– Большей частью, да, – сказала Анна, почти извиняясь. – Это так интересно, складывать отдельные части, чтобы вещи приобрели смысл. Это самое лучшее в учебе.

Элинор покачала головой.

– Я просто не могу вникнуть в это. – Она раскрыла одну из своих книг. Единственное, что я знаю, это то, что я просиживаю задницу, изучая алгоритмы и революционные войны, а на кой черт все это?

Анна мрачно посмотрела на нее.

– Ты собираешься бросить?

– Боже, Анна, это сверхъестественно, как ты видишь людей насквозь. Вообще-то, да... я подумываю об этом.

– Ты не могла бы подождать? Только закончить этот курс? Это всего лишь до мая.

– Какая разница?

Анна посмотрела на свои книги и стопки бумаги, исписанные ее четким почерком.

– Я понимаю, каждый относится к этому по-разному. – Она улыбнулась Элинор. – Может быть, я боюсь остаться одна в университете.

– У тебя там много друзей.

– У меня там знакомые.

– Хорошо, у тебя будет много друзей. И потом однажды в ресторане ты будешь подавать обед привлекательному, преуспевающему бизнесмену, который стоит кучу баксов, и он увезет тебя в своей карете и будет вечно заботиться о тебе и... – Элинор замолчала. Их глаза встретились. – Я рассуждаю, как моя мать.

– Я думаю, ты готова ехать домой.

Она услышала тоску в своем голосе при мысли о доме.

– Я буду так скучать по тебе.

– Эй, я не исчезаю, ты знаешь. Я еще даже не совсем решила.

Анна изучающе посмотрела на ее лицо.

– Ты собираешься домой на Рождество.

– Я тебе этого никогда не говорила.

– Да, но это же очевидно.

– Боже, я терпеть не могу быть ясной и понятной. Ну, это только визит. Я думала нагрянуть неожиданно. Рождество такое большое дело для них, ты же знаешь. Не для меня, мне наплевать. Но они, в самом деле, придают этому такое значение, а я не была с ними в эти дни за последние два года – даже не прислала рождественской открытки – а для них это так много значит...

Анна серьезно кивнула.

– Очень хорошо с твоей стороны сделать это для них.

– Вот что я надумала. А мне о многом надо подумать, и может быть, легче думать там, чем здесь. Я думаю, что сама не знаю, чего хочу. Все казалось таким простым, когда я приехала сюда, а теперь перемешалось. Я правда люблю тебя, Анна, но ты изменилась, знаешь. Похоже, я тебе больше не нужна, как раньше. И я чувствую себя очень одиноко в Беркли, как будто я не на своем месте. И не знаю, где мое место, думаю, мне нужно решить, где оно. Где на самом деле я хочу быть и что хочу делать.

– Тогда, мне кажется, тебе нужно быть дома с людьми, которые помогут это решить.

– Ты вправду так думаешь? Честно, как перед Богом? Я не хочу убегать из Хейта, ты знаешь; я убежала из дому, чтобы приехать сюда, и ужасно глупо будет бежать снова в обратном направлении.

– Ты не убегаешь. Ты едешь домой, чтобы составить план действий на оставшуюся жизнь.

Элинор улыбнулась.

– Такое великое дело составить его. Ты замечательная, Анна, действительно, потрясающая. Я боялась сказать тебе, а теперь ты успокоила меня.

– Почему ты боялась сказать мне?

– Я думала, ты опечалишься.

– Я опечалена. Но я счастлива за тебя.

– Я буду писать, вот увидишь. А телефон? Мы будем часто говорить.

– Где ты будешь?

– Я же тебе сказала. Дома.

– Но я не знаю, где твой дом. Ты мне никогда не рассказывала.

– О, да, ты тоже не говорила об этом.

– Лейк Форест, к северу от Чикаго.

– Сэдл Ривер. Нью-Джерси.

– Нью-Джерси, – эхом отозвалась Анна. – Такой долгий путь. – Душа ее ныла от боли расставания и от сознания того, что она снова будет одна.

– Наверное, все кончится тем, что я вернусь, – сказала Элинор. – Правда, я люблю это место. Только дай мне знать, где найти тебя, чем бы ты ни занималась. – Она собрала свои книги. – Я их возьму. Может быть, пригодятся, кто знает.

– Когда ты уезжаешь?

– Завтра. Я... ой, они прислали мне билет. Я подумала, что, конечно, не могу позволить себе эту поездку, а если они в самом деле хотят, чтобы я приехала, почему бы не позволить им оплатить дорогу.

Анна кивнула.

– Ты прекрасно проведешь время.

Они крепко обнялись, и Элинор пошла к дому, где она жила. Анна стояла у своего стола. Она окинула взглядом большую пустую комнату с пятью матрасами, посмотрела в круглое окно над своим матрасом, совсем как тогда, когда оказалась здесь в первый раз, и увидела дома через дорогу и вереницы прохожих внизу. Этот район был ее убежищем почти два года. Но Элинор права: она становилась другой.

Однако, Хейт Эшбери менялся еще круче. Впервые Анна так ясно увидела это; она проводила здесь мало времени, а когда приходила, то постоянно сидела за своим столом. Но скоро она не сможет не замечать изменений или притворяться, что они были незначительны. Они слишком большие и слишком неприятные.

Сначала перемены происходили медленно, и пришли они с репортерами газет и телевидения. Потом, вдруг, показалось, что люди с блокнотами и фотоаппаратами в руках всегда были на улицах и в парке, интервьюируя тех, кого они называли «дети цветов». Фотографии девушек с повязками на длинных волосах и мужчин с татуировкой и с серьгами в ушах появились в «Таймс» и «Ньюсуик»; психологи писали длинные истории, анализируя, почему молодые люди становятся хиппи; команды операторов, которые уже сняли Лето Любви, вернулись и пытались найти другие драматические события для вечерних выпусков новостей и экстренных выпусков о наркотиках и исчезновениях. Автобус Грей Лайн с закрытыми окнами начали привозить туристов в Хейт, вклиниваясь в поток любопытных и хиппи, которые прогуливались, держа в руках зеркальца для водителей и пассажиров, чтобы те посмотрели на себя. Некоторые хиппи еще рассуждали о любви и радости, но никто их не слушал – простые времена Хейта прошли.

Дон Сантелли и его друзья оставались в доме, отказываясь давать интервью или сниматься. Но яркие огни, дразнящие линзы камеры, зеваки на улицах и мысль о национальной аудитории были слишком большим искушением для многих, чтобы не поддаться ему, и они начали создавать новые виды театра, шокируя и привлекая еще больше внимания. Спокойные люди покинули Хейт. Владельцы магазинов закрывали свои лавки и переезжали, так как героин заменил марихуану, и торговцы наркотиками стояли на углах улиц. Ветер кружил мусор на тротуарах, где раньше пели и танцевали мужчины и женщины, а Анна и Элинор возвращались с продуктами из магазина.

«Мне здесь больше нет места, – подумала Анна, расправляя плечи перед круглым окном. – Уже давно оно не мое, я просто не обращала внимания». Теперь она почти не видела Дона, тот избегал ее. Он очень сердился на Анну за то, что она пошла учиться, на репортеров и захватчиков-туристов, на торговцев наркотиками, которые обратили в бегство владельцев магазинов. Его друзья ушли с первой волной массового исхода хиппи, которые основывали коммуны в Калифорнии, рядом с Биг Суром и в других сельскохозяйственных районах. Вот и Элинор уезжает утром.

– И я тоже уеду, – решила Анна. – Если я должна начать сначала, я сделаю это как делала раньше, чтобы не было никаких пут.

Однокурсники рассказали ей, что в доме, где они жили, сдавалась комната. Это рядом с университетским городком. Конечно, это не то, что Хейт с его волшебной любовью и открытостью, но и не одиночество. У нее будет работа, место, где жить; люди, с которыми говорить, и ее книги.

«И мое будущее», – подумала она. В прошлый раз она бежала в ужасе от своей жизни и в тоске от одиночества в своей собственной семье. Теперь же снималась с места, потому что у нее было, куда идти и была жизнь, которую нужно построить. И никто никогда не заставит меня чувствовать себя испуганной или беспомощной.

Она отвернулась от окна и сняла с полки в шкафу свою дорожную сумку. Пора было идти.