Текст книги "Спящая красавица"

Анна берегла такие беседы, чтобы рассказать о них Винсу, когда он придет в ее комнату вечером. Теперь он планировал свой приход. Первые несколько недель он, казалось, все время был здесь, и она чувствовала себя буквально задушенной им. Начались занятия в школе, и ей приходилось торопиться сделать уроки, потому что тот мог появиться сразу после ужина. Но потом все изменилось. Когда кончилось лето, возобновились его деловые поездки, длившиеся иногда целую неделю. А на уик-энд Рита любила уезжать. Поэтому Винс завел обыкновение приходить в комнату Анны два раза в неделю, и всегда предупреждал ее заранее, когда придет в следующий раз, так что она могла подготовиться к его появлению.

Анна думала, это должно быть, как брак. Она ненавидела это, но считала, что большинству людей не нравится быть в браке, потому что это выглядело как тяжелая работа из-за всего, что ей приходилось делать и выносить при этом. Жены, вероятно, ненавидят секс, а мужьям не нравится нести перед кем-то ответственность, чего, как Винс говорил, он терпеть не мог по отношению к Рите. Конечно, у него не было ответственности перед Анной – девочка не могла бы попросить его ничего не делать – но все же, когда они были в ее комнате поздно вечером и она рассказывала ему всякие истории в промежутках между тем, как он хотел ее на кровати, на полу или на стуле, Анне казалось, они были совсем как женатая пара. Ее цветочная спальня была их миром; они здесь сидели, лежали, разговаривали, а когда Винс приносил печенье, пончики или эклеры, они их ели. Эта комната была как бы домом семейной пары, только маленьким.

Однако, ее удивляла любовь. Она была уверена, что женатые люди любят друг друга; во всех книгах об этом говорилось. Но между нею и Винсом любви не было. Теперь она знала, что он не любит ее и не любил с самого начала, какие бы слова ни использовал. А уж этим словом он пользовался часто, любовь не имела ничего общего с тем, что происходило в этой спальне два раза в неделю.

Любовь была шуткой, теперь Анна это знала. Этим словом люди пользовались, чтобы скрыть то, чего они хотели. Она никого не полюбит. И никогда не выйдет замуж.

На ее четырнадцатилетие Мэриан и Нина устроили для нее праздник. Анна задула все свечи на торте, и все спели «С днем рождения», даже Роза, дочка Мэриан, которой было полтора года. Нина расцеловала племянницу в обе щеки.

– Все мы любим тебя, дорогая, – сказал она в своей обычной манере, с небольшим придыханием. Она была выше Мэриан, ее волосы были темно-каштановыми, в то время как Мэриан была почти белокурой, но у обеих сестер была бледная кожа, морщинки в уголках серо-голубых глаз, спокойные лбы и ногти с безупречным маникюром. – Боюсь, мы делаем тебе слишком много замечаний, и я за это приношу извинения; это потому, что мы хотим, чтобы у тебя не было недостатков. Мы с Мэриан так решили, когда ты приехала к нам после смерти твоей бедной матери. Мы так любили ее и чувствовали, что как бы пообещали ей проследить, чтобы ты выросла такой, какой она хотела бы тебя видеть. И мы уверены, что ты такой будешь, моя дорогая. Ты становишься такой же красивой, как мать и уже гораздо умнее. Конечно, она не ругалась и всегда была так прекрасно одета... самая элегантная утонченная... но, наверное, когда была в твоем возрасте... мы не можем быть уверены... ну, я не хочу читать нотации, этого не следует делать в день рождения. Ты милая девочка, Анна, чистая и добрая, ты не доставляешь нам никаких неприятностей. Мы не могли бы требовать большего. И я хочу пожелать тебе счастливого дня рождения и много-много всего хорошего.

Анна смотрела на свои руки. Она терпеть не могла оказываться в центре внимания. Ей хотелось пойти в свою комнату и побыть одной. Но сделать это вряд ли удастся. Винс сказал ей, что придет. Чтобы отпраздновать ее день рождения.

– Хорошо, Анна, – отец поднял стакан с вином. – Четырнадцать лет и такая большая девочка. Твоя мать очень гордилась бы тобой, – он обращался ко всем, сидевшим за столом, переводя взгляд с одного лица на другое, но Анна не сводила с него глаз. Он был на одиннадцать лет старше Винса, и не такой поразительно красивый, но у него был серьезный взгляд и стройная фигура, которой она восхищалась. Его белокурые волосы никогда не были такими блестящими, как у Винса, а семь лет тому назад, когда умерла ее мать, они поседели; глаза, серо-голубые, как у его сестер, помрачнели, но брови и небольшие усы были еще золотистыми и придавали ему юношеский, почти беспечный вид. Анне нравилось, что отец был достойным, сильным и еще молодым человеком; он казался ей героем, который мог бы удерживать орды врагов, лишь сурово поговорив с ними.

Ему было всего тридцать пять, когда умерла мать Анны, и все думали, что он женится снова, но тот не женился и остался один в большом доме, когда-то заполненном его семьей, в трех кварталах от дома Мэриан и Фрэда, где жили теперь Анна и Гейл, его дочери, и в двух кварталах от дома, который Винс и Рита купили, когда родилась Дора. От Мэриан Анна знала, что он часто ходил к двум женщинам, деля между ними свои вечера с такой точностью, что ни одна не могла бы подумать, что он отдает ей предпочтение. Девочка знала также, что они с Уильямом играли в рэкитбол[1]1
  Род тенниса


[Закрыть] по понедельникам, в теннис по четвергам, и по субботам плавали в своем клубе. Однажды он взял ее в свою контору, показал ей «Четем Девелопмент Корпорейшн» и позволил почитать свой календарь с тщательно расписанным временем. Чарльз Четем вел аккуратную жизнь, контролируя все, что находилось в его ведении, и иногда, когда удивленно смотрел на Анну, она обескураженно понимала, что он изумлялся, как его дочерью мог быть кто-то, настолько неорганизованный. Может быть, поэтому отец не проводил с нею много времени; казалось, он всегда нервничал и не находил слов, как будто торопился пойти туда, где точно знал, как вести себя.

– Мы с твоей матерью говорили о том, какими мы хотим видеть наших детей, – сказал Чарльз в своем поздравительном тосте, когда его взгляд остановился на Анне. – Конечно, прежде всего, мы хотели, чтобы ты была здорова, а потом, как все родители, мы надеялись, что у тебя будет все: ум, талант и обаяние. И это у тебя есть. Ты очень отличаешься от твоей матери, но у тебя есть дух и сила, которые напоминают мне о ней, и кажется, ты способна самостоятельно выходить из трудных ситуаций, не хныча и не обращаясь к другим за помощью. Это очень по-взрослому и я горжусь тобой. С днем рождения, дорогая.

– Слушайте, слушайте, – сказал Уильям. – Я бы не мог сказать лучше. Ты хорошая девочка, Анна, и все мы гордимся тобой. Только не расти слишком быстро; наслаждайся этими годами детства, пока они у тебя есть, потому что они кончатся прежде чем это осознаешь, а потом тебе придется иметь дело с жестокими вещами: деньгами и сексом.

– Уильям, – мягко сказала Нина, – едва ли это подходящий тост на четырнадцатилетие Анны.

– Всегда можно сказать ребенку, чтобы он оставался ребенком.

Анна посмотрела на Уильяма из-под темной челки, которая доходила ей до бровей. Он всегда кажется сумасбродным, подумала она, когда бывает таким милым.

– Теперь моя очередь, – сказал Итан. Он наклонился вперед, с улыбкой под пушистыми усами. – Ты только в начале длинного пути, который тебе предстоит пройти, моя дорогая Анна, но я знаю, ты пройдешь этот путь с упорством, честностью и умом. Я надеюсь также, что на этом пути тебе встретится любовь. И я надеюсь, пока я здесь, разделить этот путь с тобой.

Анна сморгнула слезы. Дед говорил то, что ей хотелось слышать, но слова ничего не значили. Чего она хотела, так это, чтобы он сказал, что будет проводить с нею много времени, чаще гулять с нею, даже возьмет ее в одну из своих деловых поездок, только ее и никого больше, чтобы она могла поговорить с ним о том, что не могла рассказать дома. Анна хотела, чтобы он позаботился о ней, чтобы защитил от Винса. Но Итан не мог ничего этого сделать; он даже не знал, что она этого хочет. В любом случае, это был совсем старый шестидесятилетний старик; что мог он знать о людях ее возраста. Дед чудесно относился к ней и однажды взял ее в Чикаго, чтобы там пообедать и сходить в Художественный институт или в Музей естественной истории Филда или же в Музей естественных наук и промышленности. Он всегда говорил, что хотел бы, чтобы они почаще могли это делать, но потом снова уезжал повидать своих друзей, по делам Компании, и Анна понимала, что она не была важнее всего для деда.

«И ни для кого не была важна», – подумала она. Все они говорили, что любят ее, но у всех есть их заполненная жизнь, и в любом случае, никому из Четемов нет дела еще до кого-то. «Они – раса короткоруких союзников, – подумала Анна с горьким юмором, – все они происходят с планеты, где люди так и не научились обнимать, поэтому их руки атрофировались и съежились до обрубков, которыми никогда никого нельзя будет крепко обнять».

– С днем рождения, дорогая, – сказал Винс в точности, как отец. Он насмешливо поприветствовал ее и одарил своей самой нежной улыбкой. – Насколько я могу судить, ты замечательно растешь, и думаю, это хорошо, даже если Уильям не согласен.

– Конечно, я согласен, – сказал Уильям. – Анна становится красавицей, конечно, это так.

– И уже устала это слышать, я уверена, – вмешалась Мэриан. – Пора приступить к подаркам, вы не думаете?

Все смотрели, как Анна открывает красиво упакованные пакеты, благодарит и какое-то время держит в руках кашемировые свитера, записи рок и фольк-групп, книги и ожерелье от Чарльза, прежде чем аккуратно отложить. Девочка отодвинула свой стул, намереваясь уйти. «Наверное, я выгляжу, как преступник, удирающий с добычей», – подумала она. Но ей было все равно. И хотелось только одного – уйти.

– Я отнесу их, – сказала она, стоя рядом со стулом. – Еще раз спасибо, все очень мило.

– Ты не хочешь еще праздничного торта? – спросил Чарльз.

– Я сыта, – Анна собрала кучу подарков.

– Но ты не сказала нам речь в честь твоего дня рождения, – сказал Уильям. – Мы все говорили, говорили, а именинница не пользуется случаем сказать что-нибудь.

– Я не хочу, – ответила Анна. – Я не сильна в речах.

– Было достаточно сказать спасибо, – вмешалась Мэриан. – Нам не нужны речи. Но могла бы побыть с нами вместо того, чтобы убегать, как ты всегда делаешь.

Анна покачала головой, чувствуя себя зажатой со всех сторон.

– Я только хотела...

– Но ты знаешь, я сказала детям, что мы можем снова зажечь свечи, – сказала Нина. – Им нравится смотреть, как ты их гасишь.

– Черт побери, я уже сделала это один раз! – она была у двери. – Этого достаточно!

– Анна, – вздохнула Мэриан, – просила я тебя, просила...

– Извините, – пробормотала Анна и выскользнула за дверь. Как они уставились на нее. «Это мой день рождения, – подумала она сердито. – В мой собственный день рождения я имею право делать, что мне хочется». Девочка взбежала вверх по ступенькам. Если повезет, у нее будет немного времени для себя до прихода Винса.

Он появился через двадцать минут.

– Я принес тебе подарок. Мы посмотрим его попозже.

Анна уже сняла шелковое платье, которое Мэриан попросила ее одеть на день рождения, и теперь на ней был только халат. Она быстро и уверенно раздела Винса в то время как он развязал пояс халата и водил руками по ее телу. Груди у нее увеличивались, и он держал их, нажимая на соски.

– Четырнадцать, – прошептал Винс, широко улыбаясь. – Мой любимый возраст. Такой милый. Такой взрослеющий.

Он лег на кровать и Анна наклонилась над ним, в точности зная, чего он хочет. Теперь ему ничего не приходилось говорить девочке. По тому, как он сидел, стоял или лежал, клал руки на ее плечи или талию, чтобы повернуть, подтолкнуть или поднять ее, она знала, что и как делать, доставляя ему больше всего удовольствия. Он так хорошо натренировал Анну, что она даже не думала об этом. Фактически, большую часть времени ее ум был занят другими вещами. Какое-то время она думала о школе. И хотя не любила школу, терпеть не могла, чтобы ей указывали, что делать, но она любила читать и могла забыть обо всем, погружаясь в «Дон Кихота» и «Моби Дика», «Барчестерские башни» и «Листья травы» и во все произведения Шекспира. Она могла читать про себя наизусть целые отрывки из Уолта Уитмена, делая то, что хотел от нее Винс; это позволяло девочке думать, что она кто-то еще, а не Анна Четем, делающая ненавистные ей вещи.

Она думала и о другом: об увиденных по телевизору фильмах, о купленной ею новой книге, в которой рассказывалось о названиях птиц, обитавших по берегам озер. Анна различала их, когда бывала в своем новом секретном месте, скрытом среди валунов на берегу рядом с домом Итана, где можно было свернуться клубком, читать и писать весь день и никто не мог найти ее там, совсем как тогда на лесной поляне. Она особенно любила думать об этом, в то время как тело, рот и руки совершали движения, заученные с Винсом; она могла думать о своем собственном месте, куда скоро может вернуться, холодная и чистая, принадлежащая только себе.

Винс поднял ее наверх, и она села на него, наклонившись, чтобы тот мог играть с ее грудями. Он перекатывал соски пальцами, ожидая пока они станут твердыми от возбуждения. Но они оставались мягкими и плоскими, Винс посмотрел на Анну, прищурив глаза.

– Чувствуй что-нибудь, – потребовал он. С невозмутимым лицом она встретилась с ним глазами. Он продолжал массировать ее груди. – Черт побери, чувствуй что-нибудь, когда я играю с тобой!

Она никогда ничего не чувствовала.

– Расскажи мне, что ты чувствуешь, – сказал он резко.

– Мне хорошо, – автоматически ответила Анна. – Мне хорошо с тобой.

– Расскажи, как ты любишь меня.

Анна наклонилась ниже, пока ее губы не коснулись его шеи. Она что-то сказала, но это прозвучало невнятно.

– Я не слышал, – сказал Винс. – Я хочу знать, как сильно ты любишь меня.

– Больше всего на свете, – сказала Анна, повторяя слова, которым дядя давно научил ее и если Винс и услышал нотку отчаяния в ее голосе, то не подал вида. – Больше всего на свете. Ты так возбуждаешь... – говоря, она двигала бедрами; теперь она могла делать три или четыре вещи одновременно, даже не думая, даже не сбиваясь с ритма.

– И ты хотела меня с самого начала, – сказал Винс. – И заставила меня захотеть тебя. Продолжай.

– И я хотела тебя с самого начала, я заставила тебя хотеть меня, и подвела тебя к этому, я соблазнила тебя, я завлекла тебя.

И, может быть, это правда; иначе, почему бы он оказался здесь? «Я не уверена, потому что не знаю, что руководит мужчиной, а Винс знает. Может быть, я так хотела любви, что увлекла его в свою постель. Тогда дядя совсем не виноват».

– Чудесно, – сказал Винс и приподнял девочку, чтобы посмотреть на нее в то время, как она двигается над ним.

Потом закрыл глаза, его дыхание стало более частым и шумным, его бедра двигались под нею. Анна смотрела на него, как будто он находился далеко отсюда; незнакомец, который не имел к ней никакого отношения, а потом она взглянула на картину, висевшую на стене, где красавица-мать и ее маленькая дочка были изображены на террасе, полной цветов, в золотистом сиянии от солнечного света и любви.

Некоторое время спустя Винс лежал тихо и не тянулся к ней снова, и Анна поняла, что на сегодня достаточно. Она села скрестив ноги на кровати рядом с ним, глядя в черный квадрат окна и прижатую к окну ветку дерева, слегка освещенную лампой у кровати. На ветке были зеленые листочки, новые, блестящие, которые шевелились под апрельским ветерком. Когда Винс впервые пришел в ее комнату много месяцев тому назад, листья были большими и темно-зелеными. Она наблюдала, как они становились красными, потом рыжими, а потом видела, как они опадали. Листья держались за ветку, как будто были очень испуганы, пока порыв ветра или ливень не отрывал и не отправлял кружиться на земле, где их сгребали в кучи садовники. В течение нескольких месяцев ветка оставалась темной и голой, за исключением тех случаев, когда снегопад окутывал каждый прутик тонким белым пухом, сверкавшим на следующий день под солнцем. Мимолетная красота исчезала вместе с растаявшим снегом, оставляющая ветку снова обнаженной, ожидающей весны.

Анна досконально изучила все времена года, глядя в окно и ожидая ухода Винса.

Лежа на кровати с закрытыми глазами, он кивнул, показывая на пиджак, лежавший на стуле.

– Там твой подарок ко дню рождения, малышка. Я не отдал его тебе за обедом, ты заметила?

– Я подумала, может быть, ты решил, что уже дал мне достаточно.

Его глаза широко открылись, и он пристально посмотрел на нее, чтобы проверить, не говорила ли она с сарказмом. Но Анна взглянула на него в ответ большими и ясными глазами. Винс поверил этому взгляду и улыбнулся.

– Женщины никогда не считают, что получили достаточно, милая. Ты научишься этому довольно быстро. А теперь посмотри подарок.

Анна нашла маленькую коробочку и села на стул, открыв ее. Внутри лежала на подушечке брошка из золота и эмали «Энн-Растрепа». Девочка долго смотрела на нее.

– Когда-то давно у меня была кукла «Энн-Растрепа», – сказала она наконец. – Наверное, ты долго искал это.

– Эта брошь напомнила мне о тебе. Об этих больших глазах, которые все видят.

Винс облокотился на подушку.

– Что ты делала сегодня?

Анна положила коробочку на туалетный столик и вернулась к кровати, где села рядом с ним. Это было время, когда считалось, что она должна развлекать его рассказами.

– У нас был тест по истории, и в одном из заданий нужно было объяснить, что такое история и я сказала, что это похоже на стряпню. Вы берете кучу вещей, которые лежат себе уже давно и ничего с ними не случается, а потом вдруг они соединяются по-новому, и вы получаете войну. Или золотую лихорадку. Или революцию, новую конституцию и целую новую страну. Если бы я разглядела сочетание этих вещей заблаговременно, то прибавила бы огня и посмотрела, что получится.

– И что же получится, как ты думаешь? – спросил он, развеселившись.

– Что-нибудь действительно ужасное и разрушительное. Это может взорваться, как скороварка, и все прилипнет к потолку. Или это могло бы быть как пирог. Когда его слишком сильно нагревают, он разваливается.

Он улыбался с закрытыми глазами.

– Чем ты еще занималась?

– Играла в софтбол. Мяч подавала новая девочка, которая недавно сюда переехала, и она всех вывела из игры.

– И тебя в том числе?

– В первую очередь. Она очень высокая, носит короткую мальчишескую стрижку, и у нее невероятные мускулы, так что я представила себе, что ее отец хотел сына, а получил взамен дочь и воспитывал, как мальчика. Вот я и решила, что она, наверное, и думает, как мальчик, и так быстро выбив нас, чувствует свое превосходство над нами, ведь мы робкие и женственные, поэтому она должна была стать неосторожной. Так и получилось. И я заработала очко.

Сейчас Винс наблюдал за ней.

– Какое удовольствие видеть за работой твою умную маленькую головку, – тихо сказал он. – И эти большие глаза, которые все понимают. Твоя команда выиграла?

– Один ноль. После того как я заработала очко своей пробежкой, она стала внимательнее. Правда, она ужасно хорошая. – Анна сделала паузу. – Вот и все, что случилось в школе; остальное было нескончаемо скучным, как обычно. Они такие медлительные, что можно вздремнуть, проснуться, умыться, переодеться, перекусить, а они все еще будут трудиться над одной и той же алгебраической задачей или будут читать тот же параграф, который начинали читать, когда вы отправлялись спать. А потом был мой праздник, а о нем ты все знаешь.

– Все превозносят тебя до небес.

– Пока я не вызываю у них беспокойства, – равнодушно сказала Анна. – Это им больше всего нравится во мне.

Винс пожал плечами.

– Почему бы и нет? Тебя уже не нужно няньчить, ты умеешь держать вилку, самостоятельно переходить через улицу. Они обеспечивают тебе пищу и кров и позаботятся, чтобы ты получила образование. Чего же еще ты хочешь от них?

– Думаю... ничего, – ответила Анна, понизив голос. Он провел пальцем по ее руке.

– Они тебе не нужны, малышка, у тебя есть я. – Он слегка сжал ее руку и выскользнул из кровати.

– В следующий вторник, – сказал он, одевшись. Он вынул эмалевую брошку «Энн-Растрепа» из коробочки и провел по ней большим пальцем. – Одень ее на воскресный обед. – Открыв дверь, бросил осторожный взгляд в глубину холла, скудно освещенного светильниками между пятью остальными, далеко отстоящими одна от другой спальнями, двери которых терялись в тени. Он всегда уходил после полуночи, когда, как ему было известно, весь дом спал, но еще какое-то время стоял неподвижно, всматриваясь, вслушиваясь, прежде чем в несколько длинных шагов пройти расстояние до двери, ведущей к боковому входу. Не оглянувшись на Анну, он осторожно закрыл за собой дверь и ушел.

Анна неподвижно сидела по-турецки на кровати, позволяя тишине обмыть себя. Становилось все труднее отключать свой мозг от того, что она делала. Несколько месяцев тому назад, на Рождество, когда дома семьи были полны тепла, празднично украшены и благоухали пекущимися пирогами, она обнаружила в себе какие-то добрые чувства к Винсу, краткие, внезапно промелькнувшие вспышки. Это не значило, что он сделал что-то особенное; это были всего лишь праздники. Когда бы она ни включила радио или телевизор, всегда слышала сладкие звуки рождественских песенок; деревья, улицы и магазины были украшены гирляндами маленьких белых лампочек, как в волшебной стране. Казалось, люди больше улыбаются и лучше относятся друг к другу. Вокруг было столько любви. И Анна не хотела остаться в стороне; она хотела быть счастливой, как все.

Так вдруг, что бы она ни делала, при мысли о Винсе могла вспомнить как он сказал что-то приятное. И какой нежной была его улыбка. И как иногда он вел себя, действительно, по-дружески. Она ненавидела то, что должна была делать с ним, но дядя, по крайней мере, обращал на нее внимание. Еще он много говорил о любви, и Анна считала это довольно глупым, потому что знала, что такие разговоры доставляли ему удовольствие. По той или иной причине, он также хотел знать о ней самой, о том, как она живет: и он был единственным, кто задавал ей такие вопросы. Мэриан, конечно, тоже спрашивала, но никогда не слушала, как Винс; всегда казалось, что она думает при этом о чем-то постороннем. И Чарльз расспрашивал ее о школе и о спортивных занятиях, или даже о том, когда девочки и мальчики в классе отмечают свое четырнадцатилетие, но как только Анна касалась каких-нибудь проблем или говорила о школе или днях рождения одноклассников, отец начинал чувствовать себя неуютно и находил повод, чтобы выйти из комнаты. Он просто не знал, что делать с чужими проблемами.

А Винс слушал и хотел видеть ее два раза в неделю. Винс сказал, что у нее умная головка и хорошее тело, что она хорошенькая. И нередко, особенно на Рождество, из-за этого забывалось все остальное, что они делали, как бледнеет на фоне неба в туманные дни противоположный берег озера, и можно подумать, его там нет. Так, пару недель в декабре, Анна иногда хорошо думала о дяде и могла на самом деле чувствовать себя празднично.

Но полгода спустя после ее четырнадцатилетия все изменилось. Стояла теплая осень, теплее никто не мог вспомнить, и все чувствовали себя странно, как будто времена года вывернулись наизнанку. В конце октября деревья пламенели пурпуром, золотом и бронзой; дома Лейк Фореста были окружены бело-желтыми клумбами астр, сальвий, хризантем и бордовых георгинов, чей цвет напоминал ей вино, которое они пили за воскресными обедами. Изо дня в день солнце сияло в небе, покрытом легкими облачками, отбрасывавшими нежные розовые и желтовато-зеленые тени на озерную гладь. Анна была потрясена этой красотой. Хотела, чтобы вся ее жизнь была такой красивой. Она хотела прекрасных дней, чудесных друзей и захватывающей работы, которая позволила бы ей чувствовать себя нужной и одерживать победы. Хотела хорошо относиться к самой себе. И хотела освободиться от Винса.

Этой осенью девочка начала учиться во втором классе средней школы и обнаружила, что теперь не знает, как разговаривать с одноклассницами. Вдруг оказалось, что все они говорят о свиданиях и вечеринках и обо всяких глупостях, хихикая и постанывая, рассказывают, какими влажными становятся их трусики, когда они возбуждаются, и, какими грубыми становятся мальчишки, когда пыхтят, как щенки, и стараются навалиться на них; все они утверждали, что были девственницами, и после каждого уикенда старались выяснить, кто из них таковой больше не является. Анна не принимала участия во всем этом. Так чувствуют себя проститутки, думала она, усталыми, скучающими, знающими слишком много. И старыми.

Ее тело изменялось, но это не радовало, груди становились полными и упругими, колени и локти утратили свою шишковатость; она казалась выше, с тонкой талией и узкими бедрами. Винс говорил, что скучает по ее худобе и костлявости, но в то же время любил смотреть на ее обнаженное тело девочки; он говорил, что эти изменения происходили благодаря ему; он сделал ее женщиной. Она ненавидела его за эти разговоры.

Она почти постоянно ненавидела его той осенью, а больше всего в день «всех святых» на 1 ноября. Рита и Мэриан увели младших детей «колядовать», и в доме стояла тишина, нарушаемая лишь звоном колокольчика, когда к их двери приходили дети, и она представляла себе их, ряженых, в забавных костюмах, как они ждут и пересмеиваются, пока горничная не придет и не протянет им пакетики с конфетами, которые лежали в плетеной корзине, приготовленной в холле парадного входа. «Я хотела бы снова быть молодой, – подумала Анна, – я хотела бы быть маленькой и ходить «колядовать», шалить и просить угощения.

– Это наша ночь «колядок», – сказал, усмехаясь Винс, входя к Анне. Девочка удивленно посмотрела на него. – Ты будешь со мной шалить, – сказал он. Такого она раньше не слышала. – И у тебя есть сумочка с угощением, чтобы сделать меня счастливым. – Он сел на край кровати и жестом показал Анне встать перед ним на колени. – Где же еще мне быть в ночь «колядок»?

Анне захотелось закричать. И ударить его по улыбающейся физиономии. Она подумала, что можно кусать его, пока он не заплачет и не попросит пощады. Но он не попросит, а убьет ее. Она сжала кулаки, становясь перед ним на колени, и взяла в рот его плоть и стала гладить его бедра. Она еще больше боялась, когда у нее были месячные, потому что он казался неуязвимым.

Винс всегда был чрезвычайно доволен собой, а в последнее время особенно гордился новыми успехами. Ему было поручено строительство трех домов-башен для офисов около аэропорта О'Хейр, и он блестяще справился с этим. Все так говорили, даже Итан. Вскоре после того, как все три здания были полностью арендованы, Итан объявил, что вверяет Винсу Тамарак, городок, который застраивал в течение двадцати лет без какого-либо официального плана. Теперь он передаст его сыну. Когда было сделано это заявление, показалось, что вся семья, даже те, кто холодно относился к Винсу, стали восхищаться им и прислушиваться к его мнению, как если бы, думала Анна, он вдруг стал наследным принцем. И это делало его особенно грозным, потому что она чувствовала себя слабой и незначительной рядом с ним. Он был принцем семьи, а она всего лишь простолюдинкой. Как и ее отец, подумала она; или был по крайней мере младшим принцем, если дедушка отдавал предпочтение именно Винсу. Так что на ее стороне не было никого, кто бы пользовался влиянием в семье. Кто поверил бы теперь ее словам, если бы дядя не захотел, чтобы они поверили?

– Тамарак, – сказал Винс в день «всех святых». Он сидел, облокотившись на подушки, накручивая на палец прядь ее волос, в то время как она лежала рядом с ним, глядя в окно. – Ты знаешь какие у нас далеко идущие планы насчет Тамарака?

– Когда ты произносишь это слово, кажется, что ты его жуешь, – сказала Анна. – Как будто это леденец, и ты облизываешь его и откусываешь по кусочку. Как будто ты каждый раз проглатываешь кусочек Тамарака.

Глаза Винса сузились. Он сильнее потянул ее за волосы, пока девочка не поморщилась от боли, она знала, что зашла слишком далеко; ему не нравилось, когда Анна видела его насквозь.

– Я спросил, знаешь ли ты, какие у нас большие планы, – тихо проговорил он. – И смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.

Она отвернулась от окна и встретилась взглядом с его блестящими карими глазами.

– Я только знаю, что дедушка говорил об этом за воскресным обедом, а потом он много не рассказывал. Я думала, он кончил там строить. Прошлым летом, когда мы там были, все уже изменилось; я не знала, что дедушка хотел еще что-то сделать.

– Он решил расширить его. И хочет, чтобы Тамарак стал самым лучшим; крупнее и шикарнее, чем Зермат и Гштаат. Итан хочет, чтобы городок стал самым знаменитым курортом в мире, – и так как Анна молчала, он спросил. – А что ты думаешь об этом?

Она колебалась. В последние месяцы Винс часто спрашивал, что она думает, в основном, о его планах, касавшихся компании и его самого. Больше ей не нужно было развлекать дядю рассказами, теперь он хотел говорить о себе. И даже рассказывал ей о своих ссорах с Ритой. Он спрашивал мнение Анны обо всем этом, как будто ему был нужен ее совет. Но Анна никогда не давала советов. Она знала, что на самом деле ему нужно, чтобы его выслушали и согласились с ним.

– Мне кажется... если он, действительно, хочет именно этого. Мне бы хотелось, чтобы он вообще ничего не менял. Мне там все нравилось таким, как было всегда; такой испуганный городок. Все эти пустые хижины горняков, разрушающиеся дома и немощеные улицы... это был милый город-призрак, и люди в нем перемещались, как бы не касаясь его. Мне нравилось думать, что он спрятан далеко в горах и вечен.

– Это было давно, – прервал ее Винс– Вот уже десять лет все по-другому. И он не останется даже таким, каким является сейчас; через год-два ты его не узнаешь. Об этом я тебя и спрашивал, а ты мне не ответила.

И снова Анна заколебалась. Она не любила говорить с Винсом об Итане, ей это казалось предательством.

– Я ничего не знаю о знаменитых курортах. Я сказала тебе, что думаю, дедушка уже сделал, что хотел, я не знаю, что еще он хочет сделать. На самом деле, я не думаю, что он хочет этого. Его не интересует Зермат или какие-нибудь другие места. Он просто любит Тамарак. Какая ему разница, больше или меньше тот, знаменитее ли, чем какой-то Зермат?

– Отец поручил мне это, – решительно сказал Винс.

– Да, но... только управление, не так ли? Он не сказал тебе все там менять.

Винс нахмурился.