Текст книги "Эммелина"

Оупел тихонько кашлянула.

– Это еще что? – громко осведомилась миссис Басс. И тон был таким грозным, как если бы она напала на след преступления.

Повисла пауза, и, когда стало понятно, что Оупел не отзовется, Элиза и Мейми взглянули на нее. Опустив голову, Оупел молча шагнула вперед.

– И давно ли ты кашляешь, деточка? – спросила ее миссис Басс.

– Я, верно, простудилась в фургоне, – ответила Оупел так тихо, что миссис Басс не расслышала и заставила повторить еще раз.

– О! Уж не хочешь ли ты мне сказать, что до поездки в фургоне ты вовсе не кашляла?

Вопрос задан был так, что Оупел не нашлась, что ответить, и тут же сильно раскашлялась.

– Езжай-ка домой, детка, и пусть тебя там хорошенько подлечат, – сказала ей миссис Басс. – У меня для больных мест нет.

Оупел пыталась слабо протестовать, объясняя, что она в общем здорова. Мистер Баркер обещал все уладить, устроив ее в другом пансионе. Слушая это, миссис Басс что-то пробормотала себе под нос по-гэльски и затем громко велела девушкам следовать за ней в дом. Плетясь в хвосте, Эммелина опять и опять оборачивалась. Оупел и мистер Баркер уже возвращались к фургону, а у нее просто ноги подкашивались. Ей было очень жаль Оупел и отчаянно страшно: как же она сама теперь, без Оупел, совсем одна.

Сначала беда Флорины, теперь – Оупел. Она поняла вдруг, уже поднявшись на крыльцо миссис Басс, – город только что дал ей свой первый урок и смысл его: если с ней что-то случится, а люди узнают об этом несчастье, они немедленно, без сожаления вышвырнут ее прочь.

Следом за миссис Басс они прошли по коридору. Две газовые лампы в красивых консолях освещали его. В доме стояла тишина, но это никак не мешало хозяйке говорить так же громко, как и на улице.

– Девочки! Вас ждет сытный ужин, – провозгласила торжественно миссис Басс, но так как в ее устах прозвучало «сьитнай ужун», Эммелина не знала, что же их ждет, пока они не вошли в комнату с тремя длиннющими столами, один из которых был с краю уставлен тарелками, полными разнообразной еды.

– Вот. Ешьте. Не время уже, конечно. Наш фургон с каждым разом приходит все поздней и поздней. Но не могу я отправлять вас спать голодными; знаю, каково это, когда сосет под ложечкой.

По правде сказать, за последние дни Эммелина, наверное, съела больше, чем за несколько месяцев перед тем, и все-таки она вместе со всеми набросилась на еду. Оладьи были уже едва теплые, но она с удовольствием ела их с джемом, потом перешла к фруктовому кексу, пила чай с медом и с молоком и вдруг почувствовала, что вот-вот лопнет. Но так как другие девушки все еще энергично работали челюстями, взяла кусок хлеба, густо намазанный маслом.

Глядя на это, миссис Басс просто цвела улыбкой.

– Такого, как у меня, стола вы нигде не найдете. Спросите кого угодно. Я кормлю девушек лучше, чем дома родная мать.

Эммелина почувствовала, как в ней шевельнулась обида: что эта женщина знала о ее маме? Возражать было, конечно, нельзя, но слова прочно запали в душу. Своим поведением с Оупел миссис Басс вызвала у нее настороженность и испуг, а теперь недоверие и страх сделались еще глубже.

– Пошли, – сказала наконец миссис Басс. – Берите свои сундучки, и я отведу вас наверх, в длинную спальню.

Они снова пошли коридором и начали подниматься по лестнице. Но после первого же марша миссис Басс остановилась, чтобы отдышаться, и повернулась к Эммелине.

– Сколько же тебе лет? – спросила она неожиданно, даже и не подумав, несмотря на поздний час, понизить голос.

– Четырнадцать, – сказала Эммелина. – Вот-вот исполнится.

Миссис Басс рассмеялась:

– Ты почти спишь, детка. Дай-ка я помогу тебе с сундучком.

– Спасибо, я справлюсь.

Доброта миссис Басс больше смутила, чем порадовала Эммелину. Элиза и Мейми стояли прямо у них за спиной, и теперь они и все остальные будут знать, сколько ей лет. А ведь возраст – то, к чему можно придраться, то, что может не дать ей быть вместе со всеми. Принять помощь тоже казалось немыслимым, хотя она никогда прежде не поднималась по такой лестнице, и тащить сундучок, придерживая одновременно подол, чтобы нечаянно не наступить на юбку, было совсем не просто.

Наконец они добрались до третьего этажа и очутились в узкой и длинной комнате, которая казалась бы огромной, если бы крутой скат крыши не срезал большей части пространства, лишая вошедшего возможности выпрямиться во весь рост. У противоположной (высокой) стены стояли три широкие кровати. И когда миссис Басс подняла лампу выше, Эммелина увидела, что на ближайшей из них спят две девушки, на следующей виднеется только одна фигура, а в дальнем конце, у окна, кровать вовсе пуста. Миссис Басс объявила, что раз Элиза и Мейми подружки, то пусть лягут вместе, а Эммелине велела устроиться на кровати, где спала одна девушка.

Не спрашивая больше ни о чем, весело перешептываясь, Мейми с Элизой прошли в конец комнаты и принялись рыться в своих сундучках, чтобы вынуть ночные рубашки. У Эммелины ночная рубашка тоже была. Ее дала Ханна и, хоть она была необъятной и Эммелина в ней просто тонула, велела носить непременно.

– Хильда – хорошая девушка, – сказала миссис Басс. Она понизила голос и теперь говорила только чуть громче, чем это обычно делают в дневное время. – Будь спокойна. Она тебя не обидит. – И, сказав это, она повернулась и пошла вниз по лестнице, унося с собой лампу.

Эммелина следила за удаляющимся светлым пятном, пока оно окончательно не исчезло. Вскоре глаза привыкли к темноте, к тому же неполной: через три чердачных окошка в комнату тускло светила луна. Не было сил раздеться. Хотелось накинуть ночную рубашку прямо на платье. Но вдруг увидят? Ведь засмеют! Какое-то время она сидела, не шевелясь, на кровати, потом, так и оставив рубашку лежать в сундучке, скинула башмаки и влезла под одеяло, стараясь улечься так аккуратно, чтобы не потревожить спящую рядом девушку. Кровать была (или, может быть, ей так казалось?) выше, чем та, на которой она спала во время ночевки на постоялом дворе. Это пугало. Ведь так легко с нее упасть! Она тихонько придвинулась ближе к соседке. Вспомнила: ту зовут Хильда. В младенчестве Эммелина, как и все дети семейства Мошер, спала в родительской постели, между отцом и матерью. Но память не сохранила давних ощущений. Помнился только матрац на полу чердака.

Вспомнив вдруг, что забыла прочесть молитвы, Эммелина слезла с кровати и опустилась на колени.

 
Господь – Пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться:
Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим,
Подкрепляет душу мою…
 

Она дочитала псалом до конца, но это ее не успокоило: казалось, какие-то самые главные строчки забыты. Повторив текст про себя, она ничего не добилась. Если забытая строчка существовала, ее по-прежнему было не вспомнить. Будь лунный свет ярче, она заглянула бы в Библию. Но сейчас нечего и пытаться. Кроме того, чем больше она раздумывала над своим странным ощущением, тем больше убеждалась, что, пожалуй, дело не в словах.

Боже мой, Боже мой! Для чего Ты меня оставил?

Нет, не то. Почему эта строчка пришла вдруг на ум? Глупо. Ведь Он никуда не ушел. Забравшись в постель и закутавшись, она смотрела через окошко в ночное небо. И вдруг поняла. Нет, конечно, Бог не оставил ее. Но трудно поверить, что Он видит ее здесь, в Лоуэлле. Чувство, что Он с ней рядом, дало ей силы уехать из дома, а теперь ей казалось, что Бог остался в Файетте, там же, где вся семья, и понимание, что она не права, потому что Он – всюду, не помогло преодолеть одиночество.

Ее мысли вернулись опять к миссис Басс. В столовой та прочитала им несколько правил из списка, вывешенного на стене. Самое первое гласило: неукоснительно посещать церковь по воскресеньям. Странно, что нужно кому-то об этом напоминать. Сама она побежала бы в церковь даже сейчас, среди ночи (будь та открыта), и каким это было бы облегчением и счастьем. В церкви, перед лицом пастора, она снова почувствовала бы, что Бог рядом.

До нее вдруг дошло, что она потеряла счет времени, и она стала прикидывать, какой день сегодня, чтобы понять, сколько ждать воскресенья. Четверг? Нет? Вероятно, пятница? А в общем, неважно. Если ты точно знаешь, что воскресенье придет, то можно и подождать. А пока… Как жалко, что невозможно поговорить с этой девушкой, спящей рядом. С Хильдой. Если б они подружились, все стало бы по-иному! Если б они подружились, то вечером, забираясь в постель, она была бы все равно что дома, в Файетте, с Льюком и остальными…

Но мысль о Льюке оказалась роковой. Не в силах сдержаться, она тихонько заплакала. При этом страшно было, конечно, разбудить Хильду, но поскольку та даже не шелохнулась, Эммелина в конце концов полностью отдалась слезам, как отдалась бы баюкающей воде пруда. И постепенно горькая, но милосердная влага, согрев, увела ее в страну сна.

* * *

Еще во сне она заткнула уши. Колокола звонили так громко и страшно, как будто кто-то повесил их прямо над ее головой. Потом вдруг закукарекал петух, но его пение тоже было каким-то странным. Открыв глаза, она не сразу поняла, где находится. Рядом с ней, на кровати, кто-то кричал по-петушиному, размахивая руками, словно крыльями.

Ах да, конечно, она ведь в Лоуэлле. Но все-таки что происходит?

– Чую деревню! – издевался петушиный голос. – Чую деревню!

– Простите!.. – воскликнула Эммелина, подскакивая. Но замолчала, не понимая, за что, собственно, ей извиняться. – Я вчера поздно приехала… и…

– А теперь слышу деревню! – продолжал надрываться голос, и Эммелина наконец поняла, что петух – это та девушка, с которой она спала на одной кровати. – И что это ты говоришь. Деревня? Ни слова понять невозможно!

Последний возглас удивил Эммелину. Сама она понимала все без труда, хотя и чувствовала, конечно, разницу в произношении.

– О Господи, – простонал кто-то с соседней кровати. – Мало того что терпишь эти колокола, так теперь еще кукареканье выносить, так, что ли?

– В самом деле, Хильда, – мягко вступил в разговор еще один голос, – может быть, ты, голубка, угомонишься, зажжешь лампу и дашь нам полежать спокойно?

В ту же секунду Хильда стремительно перескочила через Эммелину и, подойдя к стене, ловко зажгла вставленную в рожок масляную лампу.

– Ладно. Деревня, – сказала она затем, поворачиваясь. – Дай-ка хоть посмотреть на тебя.

– Не принимай Хильду всерьез, – снова прозвучал первый голос с соседней кровати. – Знаешь, говорят: лаять – лает, но не кусает. Это про нашу Хильду, когда, проснувшись, она вдруг обнаруживает рядом новенькую.

Подняв глаза, Эммелина увидела, что Элиза и Мейми тоже проснулись и смотрят на нее.

– Имя? – раздался у нее над ухом голос Хильды.

– Эммелина Мошер.

– Как? Моша-а? Ты сказала: Моша-а? – передразнила Хильда, напирая на акцент, который самой Эммелине был и не слышен. – И отку-у-да-а же ты, Моша-а? Из Мэ-э-на, я думаю. Из самой глубинки Мэ-э-нской глуши.

– Из Файетта.

– И уж конечно, из достойного, хотя и небогатого семейства, которое внезапно оказалось…

– Хватит, – отрезала вдруг Эммелина, удивив себя еще больше, чем остальных, потому что она продолжала дрожать от страха. – Довольно. Не смейте говорить так о моих родителях!

Повисла пауза, но Эммелина кожей чувствовала прикованные к ней взгляды.

– Сколько же тебе лет? – спросила внезапно Хильда.

– Четырнадцать, – сказала Эммелина и, покраснев, добавила: – Почти.

– О Боже мой, я сцепилась с младенцем! – вскричала Хильда, воздевая к потолку руки.

– Я не младенец.

– Конечно, – ответила девушка, убеждавшая Эммелину не принимать Хильду всерьез. – Послушай! Меня зовут Эбби, а это Лидия, – указала она на подругу. – Мы тут все бойко болтаем, но это не страшно. На самом-то деле мы поможем тебе освоиться. В первые дни очень трудно. Я понимаю, я сама этого не забыла.

Не в силах еще унять дрожь, Эммелина ответила благодарной улыбкой.

– Мы с Лидией здесь уже восемь месяцев, – продолжала Эбби, – но застряли на чердаке, потому что хотим быть вместе, а внизу места чаще всего освобождаются по одному.

– А я здесь три года, – перебила ее Хильда, – и никуда отсюда не пойду.

– Но почему? – тихо спросила Эммелина, так как ей показалось – от нее ждут такого вопроса.

– А потому, что мне и здесь хорошо, – ответила Хильда. – Внизу всегда все забито, а здесь – свободное место не редкость. Так что почти все время кровать в моем полном распоряжении. А кроме того, чердак дальше всего от Басс, по кличке Луженая Глотка.

Эбби и Лидия нервно хихикнули.

– Тшш! – начала урезонивать Хильду Эбби. – Она ведь может явиться в любую минуту!

– Мисс Эбби добровольно возложила на себя обязанность защищать всех (и меня в том числе) – от меня, – с шутливой театральностью сказала Хильда. – По крайней мере она исправно делает это девять месяцев в году, и удивительно, как я не гибну без ее опеки в остальные три месяца!

– То есть в то время, когда она учительствует в городе Кине, – закончила Эбби, и в ее голосе слышались нотки как гордости, так и враждебности. Эти слова страшно смутили Эммелину. Оказалось, она надерзила школьной учительнице.

– Ну вот! Вогнали девочку в краску, – мягко заметила Лидия. – Не забывайте: ей нужно время, чтобы привыкнуть к таким языкастым девицам, как мы. Правильно я говорю, Эммелина?

Однако у Эммелины не было сил отвечать. К счастью, заметив, что Мейми с Элизой вовсю прислушиваются к разговору, девушки обращались теперь и к ним тоже.

– Дразнятся все, – объясняла им Эбби. – Не только Хильда. Пока слышно будет, что вы не из Лоуэлла, над вами будут смеяться. То же самое с одеждой. Насмешки не прекратятся, пока не купите себе шляпки. Сейчас ведь, наверно, кроме старенькой шали, вам прикрыть голову нечем?

Эммелина смущенно кивнула. И ей было не легче оттого, что Элиза и Мейми кивнули тоже.

– Ну, хватит болтать, уже поздно, – сказала Лидия, и они с Эбби как вихрь закрутились по комнате. Мейми с Элизой вылезли из кровати и тоже начали одеваться, но медленнее.

– А что, я здесь самая младшая? – спросила Эммелина Хильду, которая, казалось, торопилась меньше всех.

– Здесь, в пансионе, безусловно, – ответила Хильда. – Но вообще-то на фабрике есть твои сверстницы. Мало, но есть. А найдутся и помоложе. Например, почти все съемщики бобин. Эта работа легкая, и ее дают детям, если семья уже живет в пансионе какой-нибудь корпорации.

Хильда держалась теперь иначе. Резкость ушла из голоса, и сквозь прежний облик вдруг проступила учительница.

– Но для тебя, думаю, безусловно, найдется работа получше, – заканчивая прическу, сказала она и повернулась, уже совершенно готовая.

На всех трех лоуэллских девушках были опрятные черные платья с белыми воротничками. По сравнению с тем, что имелось у Эммелины (да и у Элизы с Мейми тоже), они были просто великолепны, но совершенно неотличимы одно от другого, что заставляло вдруг вспомнить о пряничных человечках, которые подавала во время рождественского чаепития жена пастора Эванса.

– Ты разговариваешь так, словно училась в школе, – докончила Хильда.

– Да, до прошлого года, – ответила не без гордости Эммелина. Она хотела добавить, что мама настаивала на этом, но вдруг увидела: все три девушки, секунду назад еще занятые сборами, совсем готовы и идут к выходу. Паника охватила ее. Эбби, Лидия и, последняя, Хильда были уже у лестницы.

– Когда же мы снова увидимся? – невольно выкрикнула она: оставаться с Элизой и Мейми было, пожалуй, еще страшнее, чем вовсе одной.

– Когда мы вернемся к завтраку, – ответила, обернувшись, Хильда.

– А когда это будет?

– Через два часа. В семь. – Разглядев ужас на лице Эммелины, она приостановилась, помедлила и вернулась.

– Ой, извините! – воскликнула Эммелина. – Я не хочу, чтобы вы опоздали из-за меня!

– Ничего страшного. Мы должны быть на месте в пять, но я работаю с готовой тканью, а сегодня утром готовая ткань так рано еще не поступит, в пять мне просто нечего будет делать.

– А вы довольны своей работой? – спросила Эммелина, втайне надеясь, что сумеет устроиться там же.

– Как сказать. В других местах платят больше, но здесь приятнее. Видишь ли, я могу выбирать. Для тебя выбора, вероятно, не будет. Басс намекнула, куда она думает отвести тебя?

– Она сказала… что я товар для витрины, – подумав, ответила Эммелина.

– Ах она старая… – раздраженно начала Хильда, но сразу же оборвала себя. – То, что она сказала, Эммелина, относится не к работе, а к внешности; означает только, что ты хорошенькая, вот и все.

Эммелина залилась краской. Как нескромно, как глупо все получилось! Она подумала, что пора бы уже одеться, но не смела пошевелиться, боясь спугнуть Хильду. Она чувствовала, что Элиза и Мейми поглядывают на нее, и в душе надеялась, что они не услышали ее слов.

– Ну а теперь мне и вправду пора, – сказала Хильда. – Ну что, сделать тебе городскую прическу? Хочешь?

– Нет, спасибо. Не надо, – ответила Эммелина, сразу же испугавшись, что, если ее примут за лоуэллскую девушку, спрос с нее будет больше.

– Как знаешь, – ответила Хильда. – А теперь слушайте все. Покрепче перевяжите свои сундучки, если не хотите, чтоб Басс в них шарила. Она это любит. Все. Ухожу. Увидимся за завтраком.

Миг – и ее уже не было в комнате. Потом, почти сразу, ушли Элиза и Мейми. Оставшись одна, Эммелина минуту-другую смотрела по сторонам, пытаясь заставить себя встать, одеться и причесаться, но подняться никак не могла. Глаза смыкались, как будто она не спала ни минуты. Подушка манила. Уткнуться в нее и заснуть – и фабрика сразу исчезнет, как ей хотелось этого!

Однако реальность напомнила о себе шумом начавшегося рабочего дня. Грохот заставил встрепенуться. С каждой секундой он становился все громче. Она попыталась выглянуть из окошка, но не увидела ничего, кроме ряда домов. А стук машин делался все оглушительней. Это было необъяснимо. Если она вчера правильно разглядела, фабрика была все же довольно далеко и окна пансиона на нее не выходили. Закончив сборы, она, никого не встретив, спустилась по лестнице и направилась в сторону кухни, откуда слышался перекрывающий шум фабрики пронзительный голос миссис Басс.

* * *

Дневной свет робко пробивался в столовую, где было уже накрыто к завтраку. Помявшись в дверях, Эммелина наконец вошла в кухню. Там, стоя возле огромной плиты, миссис Басс жарила на сковородках оладьи и что-то безостановочно говорила Элизе и Мейми, которые, с интересом присматриваясь к стряпне, явно меньше внимания уделяли словам. Элиза с Мейми сделали друг другу «лоуэллские» прически, но одинаковые проборы в одинаково скрученных на затылке каштановых волосах не придали им, увы, городского облика, а только заставили выглядеть чуть ли не близнецами.

– Где ты так задержалась, детка? – прервала себя миссис Басс, увидев в дверях Эммелину, но дожидаться ответа не стала и продолжила прерванный ее появлением монолог: – В чесальню я вас отправлю, только если не будет другого выхода. Там всюду летает хлопок (она сказала «льетайет», так что не сразу стало понятно, о чем идет речь) и влезает («вльезайет») в глаза, в волосы, всюду, куда только можно. Господь милосердный, и как только там… Мы сделаем вот что: я отведу вас сначала в ткацкую (им нужны девушки), но не к Магвайру, в другую; к Магвайру я своих девушек отправлять не люблю, ну да ладно, посмотрим… А тебя, Эммелина («Ымельина»), надо бы постараться определить в волочильню. Работа там в общем легкая, а подучившись, ты заработаешь столько же, как в другом месте. – Внезапно подняв глаза, она увидела, что Эммелина, не отрываясь, смотрит на оладьи.

– Бедная крррошка, что же ты не сказала, что так хочешь есть? – Вложив горячую оладью в руки Эммелины, она заодно оделила и Мейми с Элизой и снова заговорила: – Тебе не мешает поправиться. Сколько, ты говоришь, тебе лет? Четырнадцать? Маловато, чтобы жить здесь одной. А кто у тебя остался дома?

– Восемь братьев и сестер, отец и мама. Миссис Басс замерла и впилась в нее взглядом:

– И что же? Ты собираешься всех их кормить?

– Другого выхода нет, – ответила Эммелина.

Конец ее слов заглушили удары колокола. Семь часов – сигнал прекратить работу и идти завтракать в пансионы. И почти сразу столовая миссис Басс начала заполняться. Девушки шли друг за другом, и, хотя Эммелина имела время заметить, как много приборов рядами стоит на столах, нахлынувшая толпа поразила ее.

Стало понятно, как глупы были все опасения, что кто-то примет ее за жительницу Лоуэлла. Даже Элиза с Мейми, несмотря на прически, могли, безусловно, этого не опасаться. Было уже совершенно светло, и, глядя на гладко причесанные головки и на украшенные белыми воротничками отлично отутюженные темные платья девушек-работниц, Эммелина с отчаянием думала, что никогда ей не стать такой, как они. Эти девушки казались ей существами особой породы, и даже в голову не приходило, что почти все они в свое время испытывали то же, что и она, да и сейчас многие были отнюдь не так благополучны и уверены в себе, как это казалось.

В ее глазах все они были членами счастливого сообщества, которое никогда не примет ее. Войдя в столовую, все девушки расселись так быстро, словно у каждой было свое место (правда, изредка то в одном конце, то в другом вспыхивал спор, кому как сесть), и сразу принялись за еду. Ели много и с аппетитом, но в то же время ни на минуту не прекращали своих разговоров. Эммелина была очень рада, что нашла место около Хильды.

– Ну как? Басс сказала, куда отведет тебя?

– Сказала, но я не очень ее поняла, – ответила Эммелина, с опаской оглядываясь, но опасения были напрасны: миссис Басс находилась в другом конце комнаты. Она не садилась, стоя за всем надзирала, давала различные указания, разговаривала и беспрестанно отправляла себе в рот все новые и новые порции пиши.

Однако ответ Эммелины услышала Эбби.

– Как? Разве она не сказала о хлопке, который все время льетайет и вльезайет всьюду? – спросила она, рассмеявшись.

– Придержи язычок, а то и новенькой, и тебе достанется, – одернула ее Хильда.

Напротив, по другую сторону стола, жались друг к другу Элиза и Мейми. Несмотря на приложенные старания, они выглядели едва ли лучше, чем Эммелина, но их было двое, и ей казалось – от этого им гораздо легче.

Но вот завтрак кончился. Девушки начали выходить из столовой. В прихожей снимали с крючков свои шали и затем исчезали в дверях, почти все – парами. По ощущениям Эммелины, завтрак длился всего минут пять. На самом деле – полчаса. Но вот в столовой, кроме нее, остались лишь Мейми с Элизой, и миссис Басс объявила, что теперь надо идти на фабрику, но, когда Эммелина сказала, что ее шаль наверху, решила сначала пойти с двумя девушками, а потом уж вернуться за Эммелиной. Эммелину это вполне устраивало.

Сбегав к себе наверх за шалью, она быстро спустилась вниз. Всюду, казалось, было пусто. Немного поколебавшись, она решила, что лучше всего подождать миссис Басс на крыльце, но по дороге к выходу невольно задержалась. Две вещи привлекли ее внимание. Во-первых, общая комната, уютная и просторная, уставленная множеством зачехленных кресел, среди которых тут и там стояло несколько столиков. А во-вторых, комната по другую сторону коридора, видневшаяся за приоткрытой дверью. Она не только не походила ни на что, виденное Эммелиной раньше, но и разительно отличалась от всех других в пансионе. Эта комната, безусловно, была похожа на миссис Басс. И здесь она жила (со своими детьми, а теперь, когда они выросли, – одна). Стены покрывала удивительная мозаика из картинок-наклеек (Эммелина о таких слыхом не слыхивала, не то что не видела). На некоторых изображены были исторические сюжеты, например генерал вручает договорную грамоту индейскому вождю, стоящему рядом со своей лошадью, а на других – букеты или гирлянды. В зависимости от цвета и размера картинки были либо наклеены вплотную, либо же наезжали друг на друга. Впечатление от стен было просто ошеломляющим, а в комнате стояли еще плюшевый диван (тоже невиданная диковинка) и огромная, с кованым изголовьем кровать. Возле дивана висело зеркало. Такого большого Эммелина не видела никогда. Ее охватило безумное искушение увидеть себя в гигантском зеркале, но сделать это, не переступив порога, оказалось невозможным. Пол в комнате был такой же пестрый, как стены. Его покрывал ковер, состоящий из множества половиков и дорожек, скрепленных между собой разноцветными вязаными полосками. На комоде, как и на подоконнике в кухне, стояли горшки с цветами. И это тоже было новинкой для Эммелины.

Застыв у двери, она вся разрывалась между желанием войти и пониманием, что это неприлично. Конечно, она была сейчас в доме одна, но миссис Басс ведь могла вернуться в любую минуту! Страшно хотелось глянуть в это прекрасное большое зеркало, но нельзя было взять и войти без спроса. У Мошеров, в отличие от многих других файеттцев, зеркала не было, и она вот уже около года не видела толком своего отражения, а теперь ей сказали, будто она хорошенькая. Дома такие вещи не обсуждали. В Файетте говорили про иных девушек, что они пользуются успехом благодаря смазливому личику, но дома ей не с кем было сравнить себя, только с матерью. А мать – ей казалось – была так прекрасна, что рядом с ней Эммелина всегда ощущала себя, может, и не уродливой, но невзрачной.

Сердце отчаянно колотилось, и все-таки она тихо, на цыпочках прошла в комнату, но почти сразу же замерла, услыхав чьи-то шаги на крыльце. Кто это? Обернувшись, она увидела в дверях девушку, на которую обратила внимание еще за завтраком. Та молча ела, не принимая участия в разговорах, и прижимала ко лбу что-то вроде компресса. Сейчас она стояла на пороге, высокая, худенькая и очень бледная.

– Ой, извините, – прошептала Эммелина, заикаясь. – Я не… я не хотела…

– Не надо извиняться, – ответила девушка, – Конечно, заходить к миссис Басс не разрешается. Но глянуть в зеркало кому не хочется?

Эммелина стояла, как столб. Впервые в жизни она поняла, что чувствуют дети, когда их, пойманных на проступке, ставят лицом к лицу с классом.

– Миссис Басс разрешает нам поглядеться в зеркало, когда по воскресеньям мы собираемся в церковь, – продолжала между тем девушка. – Только если на кого рассердится, тому запрещает. – Вздрогнув, она опять приложила ко лбу компресс.

– Вы больны? – наконец обретая дар речи, спросила ее Эммелина и сама не узнала своего голоса.

– Нервы больные, – ответила девушка.

– О, как жаль! – Смысл сказанного был Эммелине неясен, но слова наводили на мысль о серьезном недуге. Удивительно было только, как эта больная девушка смогла попасть в пансион миссис Басс.

А та продолжала разглядывать Эммелину и что-то, казалось, обдумывала. Потом сказала:

– Меня зовут Мери Стедман.

– Эммелина Мошер.

– Ну, посмотритесь же в зеркало, – придерживая платок на лбу, предложила Мери. – Не бойтесь. Я посторожу.

Слишком смущенная, чтобы сказать «спасибо», но неспособная противиться соблазну, Эммелина повернулась и стала буквально подкрадываться к зеркалу. При этом она невольно закрыла глаза, словно хотела не дать ему разглядеть себя. Почти вплотную оказавшись перед зеркалом, она, решившись наконец, их открыла – и сразу же снова зажмурилась. Потому что из зеркала на нее глянула жалкая и нескладная деревенщина. Страшно было подумать, что это и в самом деле ее отражение. Она еще раз открыла глаза, но нелепая фигура не исчезла. Старательно сшитое платье из домотканой материи выглядело каким-то грязно-бурым и мешковатым, причесанные по-детски волосы казались совершенно неухоженными, да и весь облик больше напоминал сосунка-жеребенка, чем взрослую девушку. Ужас! И как могла она хоть на секунду поверить, что превратилась в красотку? А те, кто заставил ее так думать, они что – сумасшедшие? Или пытались ее подбодрить? Отшатнувшись от зеркала, она пролетела стрелой мимо Мери Стедман, промчалась через прихожую и вылетела на крыльцо.

Не будь все вокруг таким страшным и незнакомым, она, не останавливаясь, побежала бы и дальше. Но перед ней был пугающий мир. Стоило ей открыть дверь, шум фабричных машин стал вдесятеро сильнее, и трудно было даже поверить, что они не здесь, рядом, а в нескольких сотнях ярдов. Перед глазами были кирпичные дома и кирпичная мостовая, которую она запомнила с вечера. Само небо, сам воздух были здесь не такими, как дома, в Файетте. Сильный ветер стремительно гнал тяжелые облака, и они, закрывая ежесекундно солнце и превращая молниеносно ясный день в пасмурный, а потом снова в ясный, казалось, действовали заодно с безостановочно грохочущей фабрикой.

Прямо напротив, на двух крылечках соседних домов, хозяйки, перекинув через перила половики, усердно их выколачивали и так же усердно болтали. В отличие от миссис Басс, обе были не страшные и внушали доверие. Эммелине даже захотелось, чтобы они вдруг взяли да и заговорили с ней. Потом она вспомнила свое отражение в зеркале. Страшилище! И этому страшилищу надо сейчас идти устраиваться на работу.

Что делать? Надо взять себя в руки и попытаться хоть как-то исправить дело. Она пригладила волосы, заново запахнула шаль, провела рукой по лицу, пытаясь согнать с него выражение страха, и стала смотреть на женщин напротив, стараясь казаться уверенной и спокойной, хотя в душе сомневалась, что это ей хоть в какой-то степени удается.

По улице изредка проезжали экипажи, но в основном одноконные. Они были черными, а не яркими, как дилижанс, привезший ее из Халлоуэлла в Портленд. Но почему-то смотрелись еще наряднее. В окошке одного из них она разглядела очень красивую даму и двух малышей с прелестными локонами и мысленно последовала за ними. Экипаж прокатил вверх по улице, немного не доехав до фабрики, свернул в сторону и исчез.

«Уж не королевское ли это семейство?» – подумалось ей. Хотя из какой же они страны и почему вдруг попали в Лоуэлл, было неясно.

Прошло еще какое-то время, и крошечная фигурка вынырнула из дверей прилепившегося к фабрике небольшого кирпичного дома – конторы, как выяснила позже Эммелина. Когда фигурка немного приблизилась, стало понятно, что это идет миссис Басс в своей яркой шали. Она шла одна, и это значило, что Мейми с Элизой уже устроены. Нельзя допустить, чтобы она, Эммелина, была первой, кому откажут! Решив встретить миссис Басс на дороге, она стала спускаться с крыльца, но сделала это слишком поспешно и, оступившись, как куль, скатилась со ступеней.

– Не ушиблась, деточка? – донесся к ней через улицу женский участливый голос.

Но подоспевшая миссис Басс заглушила его:

– С ней все в порррядке! Не о чем беспокоиться – я и сама спррравлюсь!

Эммелина с трудом встала на ноги.

– Ну-ну, – хлопотала возле нее миссис Басс, – ты ведь и вправду не ушиблась, Эммелина?