Текст книги "Клятва воина"

Джульет Маккенна
Клятва воина

Стиву, самому строгому критику и самой верной опоре

Глава 1

От Планира, Верховного мага Хадрумала, мессиру Гальелу Д'Олбриоту, сьеру Дома Д'Олбриотов и хранителю Чести Имени, распорядителю Собрания Принцев и патрону Империи, с поздравлениями по случаю Солнцестояния и наисердечнейшими пожеланиями здоровья и процветания в наступающем году.

Дорогой сьер,

Я очень признателен Вам за поиски эльетиммских кораблей, разбитых у ваших, берегов в течение предзимнего сезона. Я не забыл, как Ваш человек и мой едва спаслись в недавнем столкновении с тем племенем, и могу всецело уверить Вас, что прекрасно сознаю угрозу Вашим владениям и миру всей Империи. Помимо таких важных, но неизбежно обезличенных проблем, я бы осмелился напомнить Вам и о вопросах личного свойства: подобно тому, как Вы потеряли присягнувшего в Айтене, я потерял ученого в Джерисе, человеке большой эрудиции, который мог бы помочь нам обоим противостоять этой угрозе, хотя, конечно, ничто не перевесит утрату их жизни. Я не забываю такие долги на чаше весов, как, уверен, и Вы.

Ваше письмо позволяет мне думать, что мы оба сознаем общность наших интересов в этом деле. Подобно тому, как Вы стоите перед реальной опасностью высадки вражеских сил, на ваши берега или, того хуже, их скрытного размещения в ненаселенных просторах Далазора или Гидесты, я стою перед угрозой вражеской магии, тайны которой мы в Хадрумале все еще разгадываем. Кстати, позвольте заверить Вас, что никакой позор и никакая вина не могут быть возложены на Вашего человека Айтена за нападение на моего мага Шиввалана. Не будь его разум порабощен грязными чарами эльетимма, он бы, несомненно, сражался до конца, защищая свою честь и Ваше Имя.

Благодарю за проявленный Вами интерес к Шиввалану. Он вполне поправился и жаждет внести свою лепту в расстройство эльетиммских планов. Вы также упомянули об удовольствии, с каким Вы получили найденный мною меч, скрываемый, как это ни прискорбно, одним престарелым и немного эксцентричным магом. Но Ваши благодарности излишни. Довольно того, что Вы одобрили мое предложение подарить сей клинок Вашему присягнувшему Райшеду Тателю. На меня произвели огромное впечатление его находчивость и отвага перед лицом ужасных испытаний, и я думаю, эта фамильная реликвия вновь сможет послужить делу защиты Империи в руках представителя столь Великого Дома.

Кстати, хочу просить Вас об одолжении. Я продолжаю исследовать тайны этой древней магии. Но, как Вы, вероятно, знаете по судьбе Вашего племянника, это привлекает нежелательное внимание тех эльетиммов, что свободно разгуливают по нашим землям. Хотя мои маги обладают многими способностями, они – не воины. Если б Вы согласились временно отдать в мое распоряжение Вашего человека Райшеда, то я, безусловно, мог бы использовать его неоспоримое дарование, как того заслуживает Ваш Дом. Ибо чем больше мы узнаем об эльетиммах и чем скорее это сделаем, тем лучше для всех нас.

Большак, ведущий к Коутскому мосту, в лескарском герцогстве Марлир, 8-е поствесны, Второй год правления Тадриола Предусмотрительного.

Как бы вы стали извиняться перед убитой горем матерью за то, что не вы убили ее сына? Иные руки обагрились кровью Айтена, но меня все равно жег стыд, что я не смог поднять меч на своего давнего друга, чтобы освободить его, пусть даже такой страшной ценой, от подлого колдовства, захватившего его разум и волю. Я попытался оправдать свое тщедушие, но мои неуклюжие, сбивчивые слова повисли в воздухе. Не был ли вообще тот визит к семье Айтена ужасной ошибкой? Нет. Так велела мне моя честь, поскольку, бреясь у зеркала по утрам, я хотел видеть там человека, верного своей клятве, и не бояться смотреть ему в глаза.

Немного полегчало, когда отец и братья Айтена решили, что утонуть в домашней яблочной водке – лучший способ почтить его память. Каждый рассказывал свою историю про Айтена, и некоторые из них вызывали у меня смех, даже когда я потом вспоминал их будучи трезвым. Угрюмое похмелье на следующее утро, с мутью в голове, подобной зимнему туману, и вкусом портянок во рту, было ничтожной расплатой.

Моя улыбка погасла, как только я мысленным взором увидел Тирсу, сестру Айтена. Девушку с каштановыми волосами, мягкими карими глазами и приятной улыбкой. Сколь угодно таких девчушек можно встретить на рынках по всей Старой Империи. Но я распознал бы ее за сто шагов в самой гуще праздничной толпы; всякий раз при мысли о Тирсе мое сердце разрывалось – так она была похожа на брата.

А разве можно забыть скорбное лицо матери Айтена, когда она прижимала к груди сверток с его пожитками, вдыхая родной запах?

Думая об этом, я невольно отвлекся и не заметил бандитов, притаившихся в живой изгороди. Все утро дождь то лил как из ведра, то утихал, небо было под стать моему настроению, и хотя понемногу прояснялось, капюшона я не снимал. Однако ничто не оправдывает моей оплошности. Я должен был помнить о лескарских дорогах, которые представляют наибольшую опасность в сезоны боевого затишья, – все навыворот в этой объятой мраком стране.

Не успел я прийти в чувство и взяться за поводья, как один из головорезов уже схватил мою лошадь под уздцы. Испуганно заржав, та встала на дыбы, копыта заскользили в размокшей грязи. Я выдернул ноги из стремян и спрыгнул, едва устояв на ногах. Лошадь вся дрожала и щелкала зубами; наконец ей удалось вырваться из рук бандитов, и она ускакала, вся в мыле, вверх по дороге, оставив меня лицом к лицу с мерзкой бандой.

– Гони деньгу, приятель, тады, глядишь, пропустим, – заявил главарь, ухмыляясь щербатым ртом.

Я покачал головой. Эти жалкие ошметки чьей-то разгромленной милиции я не счел для себя достойными противниками. Изможденные и тощие, со спутанными волосами, в грязных лохмотьях, они были вынуждены рыться в отбросах подобно оголодавшим лисам после долгой зимы. И все же отчаянные люди опасны, напомнил я себе.

Я отступил на несколько шагов по изрезанной колеями дороге, вынуждая бандитов идти за мной. Надо было убедиться, что их только четверо. Пустоголовые лескарцы! Они никого не поставили сзади, дабы отрезать мне путь. Если задам стрекача, им меня не догнать! Но я вовсе не горел желанием пробираться по неведомым загаженным проселкам в стороне от большака. Моя рука потянулась к мечу, и пергамент в кармане захрустел, напоминая мне о моем долге и наказах патрона.

К тому же я не видел нужды в бегстве. Зубы Даста, почему я должен бежать? Кроме того, мне хотелось вернуть мою лошадь, породистое животное из конюшни мессира. Я проезжал на ней не больше восьми лиг в день – берег ее силы.

– Прости, друг, ты не сказал, кто дал тебе полномочия собирать деньги, – мирно возразил я.

– Вота все мои полномочия! Чаво еще надо?

Потрясая зазубренным мечом, главарь вызывающе выпятил грудь. Видно, хотел поразить меня своим ржавым нагрудником, под которым болталась такая же ржавая кольчуга.

Его банда заухмылялась. До чего же они смелые в остатках плохо подогнанной брони! Глупцы. Под буйволиной кожей моего толстого пальто слой металлических пластин скрывал те уязвимые места, которые я примечал у своих противников, пока они скалили зубы. Я не ношу кольчугу – она привлекает внимание, а чтобы быть полезным моему принцу, не следует бросаться в глаза. Я положил руку на меч. Он мерцал серебром на оголовке, и полированные ножны блестели в жидком солнечном свете, пробившемся сквозь облачную пелену, едва прекратился дождь.

– И какова твоя цена? – с невозмутимым видом осведомился я, мысленно просчитывая следующие шаги.

Я потратил долгие сезоны, чтобы вдолбить милиции, набранной для Дома Д'Олбриотов: нет проку и достоинства в бое, если его можно избежать, – но лескарцы, начиная с их воинственных герцогов, всю жизнь учатся противоположному, к величайшему несчастью их растерзанной, истекающей кровью страны.

Главарь в конце концов уловил незнакомый акцент.

– Дак ты тормалинец? Мудреные слова, изукрашенная лошадь да клинок. А ну-ка поглядим, чо там у тебя в кошеле, энто и будет ценой за дорогу!

Без сомнения, у этого типа ума не больше, чем Дастеннин подарил камбале.

– Я дам цену обеда, – зловеще улыбнулся я. – И благодарите за это Морского Владыку.

Судя по всему, троим голодранцам мысль о еде, за которую можно будет заплатить, а не сражаться, показалась соблазнительной. Но главарь нахмурился, не склонный отступать.

– А мы уделим Талагрину монету-другую в евонной усыпальнице, кода продадим твою лошадь да прочее добро. Спасибо Охотнику, что послал нам такого жирненького голубя.

– Хочешь пощипать мои перья? – Я выхватил меч. Блестящий, он выскользнул из ножен со стальным дребезжанием, и ржавое оружие, направленное мне в лицо, заколебалось. – Зачем? У меня ничего нет, кроме писем от моего патрона.

Я бы не перекидывался словами со всяким сбродом по пути к родным Айтена, имея при себе достаточно тормалинского золота законной чеканки, дабы скупить половину этого жалкого герцогства. Тогда бы я защищал не только свою честь, но и деньги, равноценные тому значению, какое мессир Д'Олбриот придает теперь клятве Айтена, когда его смерть потребовала своего выкупа. Я усилием воли снял с себя бремя собственной вины, пока не справлюсь с этими паразитами.

– Дак ты присягнувший? – хохотнул главарь, столь уверенный в себе, что даже опустил немного меч и поскреб свою завшивленную голову. – Лижешь задницу толстомясому прынцу, покуда он торчит мордой в жбане, да подтираешь евонную блевотину?

Его дружки заржали, но давно миновали те дни, когда дешевые оскорбления бесили меня. Настоящий воин знает слепая ярость губит вернее, чем холодная сталь. Я отступил еще на шаг, вынуждая главаря выйти из-под сомнительной защиты его банды. Милицию мессира – с тех пор как я натаскал ее – так легко ни в жизнь не обмануть.

– Чо скажешь, кучерявый? А ну гони сюда деньги да ту сумку для началу! Эй, чо молчишь, чума тя побери? Аль, поди, в портки наклал?

Мое упорное молчание уже начало нервировать сообщников Сквернослова, как я того и хотел.

– Лады, парни, кончай с ублюдком! – Выставив ржавый клинок, он смело шагнул вперед.

Я свирепо посмотрел на бандита, что стоял ближе всех к Сквернослову, и тот невольно попятился. Глупость собиралась убить их вожака, глупость и мой меч, но если кто-нибудь из них решит бежать, я не стану тратить время на погоню.

Размахивая свободной рукой, Сквернослов ринулся на меня. Я шагнул в сторону, отбив его клинок плоской стороной меча. Главарь снова замахнулся, намереваясь раскроить мне череп, и я тут же всадил отточенную сталь ему под мышку. Сквернослов рухнул, как прорванные винные мехи, на губах запенилась кровь, заглушая крики паники и боли. Остальные выругались на гортанном лескарском, и один бросился ко мне – видно, роднили его с главарем не только вши, но и тупость. Уверенно стоя на ногах, я рубанул мечом на уровне живота. Инстинктивно парируя, разбойник пошатнулся, но быстро вернул равновесие и снова рьяно начал атаковать. Я с легкостью уклонился от удара и нацелился на его колени, но мерзавец вовремя отпрыгнул вбок, и я вдруг оказался один против двоих: его сообщник обнаружил в себе некое подобие мужества.

Будь у них больше выучки, нежели просто знания, с какого конца у меча рукоять, мне пришлось бы несладко, но несколько стремительных ударов повергли первого на колени, и он сжал кровавый обрубок, который был когда-то его правой рукой. Я врезал ему кулаком, и он уполз в кусты, воя сквозь разбитые губы. Тем временем второй бандит, который до сих пор не решался вступить в бой, бросился наутек как ошпаренный пес, скользя по кромешной грязи. Он так спешил унести свою обезображенную шкуру, что даже не догадался поймать мою лошадь.

Я смотрел на оставшегося парня. Слезы прорезали бледные бороздки на его чумазом лице, из кривого носа текли сопли; он в ужасе пыхтел сквозь сломанные зубы. Жизнь пинала малого в лицо еще до того, как он научился ходить.

Я с трудом обуздал свой гнев. Это был длинный и не очень счастливый для меня сезон, что не могло служить оправданием моей безотчетной ярости, даже если она воспламенилась из-за безвременной гибели Айтена, – я не имел права потворствовать таким чувствам.

Я быстро огляделся. Моя лошадь мирно паслась на клочке молодой травы, и у меня мелькнула мысль просто отпустить мальчишку. Но нет, прокляни его Даст, он ничем не заслужил подобной милости. Я сделал финт и, пока этот щенок впустую махал своим дрожащим оружием, приставил клинок к его горлу. Парень выронил неопрятный меч, и пар заклубился вокруг его ног – со страху малявка намочил штаны.

– П-пощадите, п-пощадите, – взмолился он. – П-пожа-луйста, ваша честь, я больше не буду, клянусь любой клятвой, какой хотите, пощадите, сжальтесь, Сэдрин спаси меня…

Я вдавил лезвие в мягкую кожу, чтобы заставить парня умолкнуть. Можно ли ему доверять? Я сомневался. Что этот малый знает о чести в стране, где так называемые дворяне меняют верность с каждым проходящим сезоном, дерясь за преимущество с соперниками-герцогами, которые ухлопали десять поколений на пустую борьбу за ничего не стоящий трон?

– Я клянусь, – проскулил он, отчаянно пытаясь сглотнуть и при этом не перерезать себе горло.

Однако вопрос здесь стоял не о его чести, но о моей честности и самоуважении. Как я могу убить какого-то глупого мальчишку, который умоляет о пощаде, лихорадочно предлагая мне свою ничтожную клятву?

– Ложись! – рявкнул я, и парень тут же плюхнулся в грязь.

Тяжело придавив сапогом его шею, я зашвырнул его меч в самую гущу колючек. Затем приложил свой клинок к его лицу.

Красный, покрытый коркой глаз, мигая, косился на окровавленное острие, когда я медленно провел по щеке мальчишки холодной сталью.

– Лежи и не шевелись, пока не услышишь стук копыт моей лошади. Если снова увижу тебя по эту сторону Иного мира, выпотрошу как селедку, понял?

Он лихорадочно закивал, зыркая на своего бывшего главаря, лежащего смятой грудой, – жизнь вытекала из него в запекшуюся грязь. Я попятился, готовый прикончить щенка, если он хоть пальцем шевельнет. Но ему все-таки хватило ума лежать неподвижнее, чем все еще подергивающийся труп рядом с ним.

Убедившись, что за неухоженной живой изгородью больше не таится никаких сюрпризов, я медленно направился к лошади, дабы не спугнуть ее запахом крови. Но она пошла ко мне довольно охотно: за полсезона в пути успела понять, что я означаю корм и воду. У меня словно гора с плеч свалилась: возможности добыть в Лескаре новую лошадь так же малы, как шансы того мальчишки умереть в своей постели.

У изгиба дороги, прежде чем заросли скрыли меня из виду, я оглянулся. Парень обчищал труп своего вожака. Равнодушно отвернувшись, я поехал дальше. Если щенок и догонит меня, убить его не будет ни великим трудом, ни бесчестьем, так как он потерял бы всякое право на пощаду вместе со своей клятвой. Лошадь остановилась и, задрав хвост, вывалила на дорогу парящую кучу – будто поставила совершенно уместную точку.

Огонь в крови, порожденный боем, даже таким пустяковым, согрел меня на какое-то время, да и погода к середине весны заметно смягчилась. Но злость на себя, что я так попался, опалила меня не хуже огня. Полуденное солнце засияло высоко в небе, вытягивая из промокшей земли струи пара. Весенний воздух был полон зеленых обещаний новой жизни, но меня охватила внезапная грусть. Я сдержал лошадь, чтобы глотнуть воды и смыть ком в горле.

Когда же я смогу думать об Айтене без этой удушающей боли? Одиночество – вот в чем причина, вдруг осенило меня. После десяти лет, проведенных бок о бок, мне просто не хватало Айтена, его неисчерпаемого запаса сомнительных шуток, его надежного клинка. Мы защищали друг друга в любой драке, если не могли избежать ее разговорами. А теперь, без Айтена, я потерял уверенность. Один из краеугольных камней моей жизни исчез, оставив скрытую яму, грозящую затянуть меня в свое жерло.

Я развязал ворот пальто, на весеннем солнце в нем становилось жарко. Пальцы запутались в ремешке медальона; его я ношу как вещественное напоминание о клятвах, которые я принес моему принцу, а он, в свою очередь, – мне. Со мной был и медальон Айтена, бронзовый диск, зашитый внутри моей перевязи и ждущий, чтобы я взыскал двойной счет кровью с мерзавца, виновного в его смерти. Я только не решил, что будет лучше, запихнуть его в глотку этому колдуну или забить ему в задницу? Но как бы то ни было, сначала я заточу края. По правилу требовать или прощать тот долг обязан наш господин, но я дал личный обет мести и, чтобы подтвердить его, глубоко вбил гвоздь в дверь усыпальницы Дастеннина. Мы не приносим друг другу официальных клятв, как нашему патрону, но верность между присягнувшими не менее сильна.

Нет, велел я себе, пора двигаться дальше. После того как в юности я едва не потерялся в безграничной скорби по сестре, умершей от лихорадки, я обрел смысл жизни, поступив на службу к мессиру, не так ли? Мой меч – его меч, и мой долг – исполнять его приказы.

Дорога привела на взгорок, и внизу показалась одна из тех крысиных лачуг, что в Лескаре сходят за трактир. Я все еще держал в руке липкий от крови меч, поэтому отпустил поводья у колоды с водой и разложил на расшатанной скамье масло и тряпки, чтобы очистить подарок моего патрона. Мессир преподнес его мне на Солнцестояние в знак приятия и в утешение за тяжкие испытания, что выпали на мою долю в минувшем году на службе Дому Д'Олбриотов.

А вот вам еще одна иллюстрация того, что представляет собою Лескар. Отнюдь не вид человека, чистящего окровавленное оружие, испугал розоволицую служанку, которая выносила ведро с помоями, но мой акцент: я учился лескарскому, выполняя поручения мессира на границе. Я не мог понять ее беспокойства, ибо девица знала всего с десяток тормалинских слов, хотя вряд ли сумела бы их сосчитать. В конце концов я заключил, что свежего жаркого здесь нет, поэтому взял хлеб из грубой муки, смешанной с песком, и кислый сыр, но отказался от сероватого тушеного мяса, застывшего в горшке со вчерашнего вечера. Явно превысив счет золотыми тормалинскими пенни, я заслужил испуганную улыбку, когда отказался от сдачи в виде половинок и четвертушек монет, настойчиво предлагаемых девицей. Мне совершенно ни к чему лескарские деньги, будь они даже целые.

Приступая к еде, я вытащил письмо, доставленное Императорской Курьерской почтой, чтобы избавить меня от страданий безутешной семьи Айтена. Оно заставило меня скакать по пустынным дорогам Лескара в течение всего праздника Равноденствия, однако это было лучше, чем принимать вместе с братьями чопорных дочерей матушкиных подруг по кружку шитья. Я взял письмо, и описание на внешней стороне вновь привлекло взгляд, в который раз вызвав у меня улыбку.

Райшед Татель. Размах рук и четыре пальца ростом, сложения худощавого, но мускулистый. Волосы черные, курчавые, глаза карие, смуглый, гладко выбрит. Говорит мягко, но манера решительная.

Мой отец выразился бы иначе. «Упрямый как мул, если упрется копытами в землю – с места не сдвинешь» – вот что он сказал обо мне офицеру мессира. Последнее предложение было написано другой рукой. Итак, Камарл стремительно поднимается в советники мессира, раз ему позволили добавлять свои примечания к письмам сьера. Дай-то Сэдрин, чтобы прошло много лет, прежде чем мужчины семьи должны будут избрать нового главу Дома Д'Олбриотов, но, похоже, я мог бы выиграть кругленькую сумму, поставив на Камарла. Возможно, так мне и следует поступить, причем в самое ближайшее время, пока шансы стать преемником у младшего сына сестры еще не велики.

Райшеду Тателю, присягнувшему, от мессира Д'Олбриота. Писано в его тормейлской резиденции 26-го дня предвесны.

Я шлю тебе мои приветствия и пожелания, чтобы эта поездка принесла утешение и тебе, и семье, пережившей такую утрату. Пользуясь случаем, хочу повторить, что вместе с ними скорблю о гибели Айтена, и снова напомнить о том уважении, которое я питал к нему. Прошу тебя еще раз передать мои соболезнования его родителям.

Когда этот визит закончится, твое присутствие в Тормейле больше не потребуется. Я получил письмо от Верховного мага Хадрумала Планира Черного с просьбой, чтобы ты поехал в Каладрию и присоединился к некоему Шиввалану Ралсиру, магу. Ты найдешь его с отшельником по имени Вилтред Серн, который живет в лесах севернее Коута, усадьбы лорда Эдрина, на большаке к Абрею.

Сей маг просит твоего содействия в продолжении охоты, в которой вы вместе участвовали в конце предзимы. Когда же маг Ралсир больше не будет нуждаться в тебе, не мешкая возвращайся в Тормейл. А до тех пор держи меня в курсе своих передвижений либо письмами через Императорскую Курьерскую почту, либо другими средствами, которые сочтешь надежными.

Уверен, ты исполнишь сие поручение с обычным своим тщанием.

Ровные строчки были написаны умелой рукой личного писаря мессира. Я живо представил себе, как сьер сидит над кипой документов, расправляясь с каждым краткими приказами. Настроение мое поднялось; я достаточно долго работаю на мессира, чтобы читать между строк. Я должен стать его глазами и ушами, его связью с планами Верховного мага по одолению Ледяных Людей. Это сулило лучшие перспективы отмщения за Айтена, чем проверка ложных слухов о чужеземцах в глуши океанского побережья, на которую я потратил вторую половину зимы.

До прошлогодней встречи с Шивом я не имел с магами никаких дел; мы в Тормалине предпочитаем держать их на расстоянии. Любопытно, что затевает нынче Шив? Мы с ним обязаны друг другу жизнью после того кошмарного плавания на Ледяные острова. Однако, напомнил я себе, его верность Планиру означает, что цели у нас могут оказаться разными.

Поев, я направился к реке. Надежда на полуденное солнце не оправдалась – снова заморосил дождь. Остатки разграбленной деревни смердели горелым деревом, гниющим после долгой зимы и роняющим черные слезы на выжженную землю. Вот вам и герцогство Марлир, где жизнь считается намного безопаснее, чем в большинстве других мест. Меня вдруг охватила ужасная тоска по чистому запаху соли в океанских бризах там, дома.

Я окинул взглядом долину, рощицы из орешника и ясеня, деревню с крытыми дерном лачугами, раскинувшуюся среди полосатого одеяла неогороженных полей, неровный общинный выгон и голую скалу за ним, на которой местный барон воздвиг свой замок из красноватого камня. Тормалинские деревни теснятся вокруг господских имений, под защитой своего патрона. Так повелось со времен Хаоса, когда оставшиеся без господина и земли бродяги рыскали по развалинам Старой Империи. Лескарские крестьяне возделывают по мере возможности свою землю и надеются, что сражения минуют их. Я заметил новую зубчатую стену, возводимую вокруг замка, – солома и глина, защищавшие от морозов недостроенные укрепления, уже были сняты. Мессиру эти сведения могли бы пригодиться. Что за угрозу увидел Марлир, когда Равноденствие открыло сезон боев? Я знал, что герцог Триолльский со всех сторон укрепил свое родовое гнездо после тяжелых потерь в прошлогодних боях с Парнилессом. Уж не нацелился ли он теперь на эти земли?

Уже вечерело, когда я подъехал к реке. У моста томилась угрюмая очередь крестьян: спасенные пожитки в узлах и на ручных тележках, маленькие дети, коим неведомы улыбки, и дети постарше, озирающие все широко открытыми глазами. То и дело поглядывали они на родителей, ища одобрения, но редко его получали. Я вздохнул. Сколько раз проезжал я мимо таких вот жалких групп по всему Лескару, устало бредущих, с понуренными головами. Завидев чужаков, местные прекращали работу, хватаясь за мотыги и палки от сохи, дабы прогнать любого, кто вздумает остановиться. Мой собственный кошелек изрядно полегчал за время пути. Простые деньги ушли к тем, кто их брал, или же были потрачены на хлеб. Я покупал столько, сколько мог увезти с собой, чтобы предлагать тем, кто все еще цеплялся за последние крохи своего достоинства.

Я поехал к голове очереди, не собираясь ввязываться в перебранки, вспыхивающие тут и там среди ждущей толпы.

– Осади.

Закованный в броню солдат опустил пику, преграждая мне дорогу, и весь отряд перестал лениво бродить вдоль парапетов.

– Добрый тебе день, – кивнул я, спешиваясь. – Надо платить, чтобы перейти мост?

Стражник окинул меня подозрительным взглядом.

– Смотря кто ты такой.

Ну разумеется. Одно дело – отчаявшийся крестьянин, готовый расстаться с частью своих жалких сбережений, и совсем другое – беглый наемник, который может стоить порки за нерадивую охрану моста, если проскользнет мимо стражи и будет пойман на грабеже или чем-нибудь похуже. Каладрийские лорды отлично понимают, что кровавый хаос Лескара давно перелился бы на их земли, если бы не глубина да коварные водовороты Рела, и потому очень серьезно относятся к охране немногочисленных мостов.

– Я – присягнувший тормалинского принца, – показал я свой амулет.

Стражник разинул рот.

– А что за дело у тебя в Каладрии?

– Дело моего патрона, – вежливо, но твердо отрезал я. Не зная, что сказать, стражник замолчал, но пику не опустил.

– Вот. – Я протянул ладонь, и он сжал грязные пальцы на паре надежных тормалинских марок, а не хрупких свинцовых монет Лескара. – Почему бы тебе не пропустить бесплатно какую-нибудь одинокую женщину с детьми, а?

Его рот растрескался в усмешке.

– Пожалуй, и пропущу.

Он поставил пику на торец, и копыта моей лошади застучали по доскам широкого моста. Старые тормалинские опоры по-прежнему стойко бросали вызов мутному течению могучего Рела, а обновляемый время от времени деревянный настил был темным от свежего слоя смолы. Отряд с пиками выстроился по сторонам, готовый отразить любую угрозу. Я остановился возле парня, с виду не доросшего даже до бритвы, не говоря уже о мече для защиты владений его господина.

Я заметил цвета и герб на великоватом ему мундире.

– Ты служишь у лорда Эдрина?

Малый опасливо кивнул.

– Ага.

– Мне нужна местность под названием Коут. По какой дороге ехать?

Он нахмурился.

– А в который Коут, сударь?

Теперь я был озадачен.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, если в Верхний Коут, Коут-на-Ключах, Коут-в-Глине и Малый Коут, то езжайте вверх по течению, в Лесной Коут и Коут-под-Холмом – вниз по течению, а в Нижний Коут и Красный Коут – то уж по западному большаку.

Это Каладрия. Парень не водил меня за нос, он искренне старался помочь.

– Где главная резиденция лорда Эдрина?

– Он гостит в Дари, у родни его жены. Он там с Равноденствия.

– А где он живет, когда нигде не гостит?

– Везде.

Без сомнения, этот малый учился языку у кого-то из местных ученых, ибо его старательный тормалинский имел странный акцент, и я не был уверен, что мы понимаем друг друга. Мне лучше всего знаком побережный диалект каладрийского; чем дальше в глубь страны, тем больше может возникнуть путаницы.

– Спасибо.

Я запоздало вспомнил, почему у нас в Тормалине каладрийцы слывут воплощением безмозглости. Этот малый звезд с неба точно не хватал.

Съехав с моста, я пришпорил лошадь, чтобы скорей убраться от толкущихся там крестьян. Вокруг дорожной развилки теснились деревянные оштукатуренные дома, крытые дранкой, – подобная деревушка могла бы стоять где угодно от океанского побережья до Западного Энсеймина, самой дальней провинции, которую Империя так и не смогла прибрать к рукам и выпустила первой. Я напрасно искал придорожные камни, что указали бы мне путь, и в конце концов вытащил из кармана свою счастливую палочку-руну. Я покатал ее в ладонях – сверху вышел Барабан, и я отправился на север.

Дом Вилтреда Серна, к западу от Коута-в-Глине, Каладрия, 9-е поствесны

Крепкая бревенчатая избушка ютилась под невысокой скалой на ровной лесной поляне, а перед ней группа мужчин окружила своего пленника – иссохшего старика, убеленного сединами. Он лежал, привязанный спиной к свежесрубленному бревну, щепки и сучки впивались в тело не по чьему-то злому умыслу, а по обычной небрежности. Туго связанные запястья почернели от засохшей крови, вытекшей из ран, когда старик корчась вырывался из пут. Со скучающим видом наблюдали за ним его мучители, одетые в черную кожу и металл, – все одинаково белокурые и коренастые. Их главарь стоял у головы несчастной жертвы, спокойный, как железо, подогреваемое на костерке. Дым уходил, свиваясь, в чистое голубое небо, на деревьях зеленели первые листочки новой весны. Из перебитых рук медленно капала кровь, зазубренные кости торчали из сломанных пальцев, ногти были сорваны с рассчитанной жестокостью. Мучительный спазм вдруг сотряс пленника, мертвенно-белая грудь задергалась, как недобитая птица, и так же резко успокоилась, а из выжженных глазниц текли кровавые слезы.

– Жуткая перспектива, согласен с тобой, Вилтред.

Говорящий с трудом глотнул, не сводя глаз с этой страшной картины. Она парила внутри блестящего алмаза, который висел на конце выкованного из меди полумесяца. Сам полумесяц стоял на столе, у нижнего конца горела свеча, освещая алмаз пляшущим языком пламени.

– Когда ты впервые увидел эту судьбу в своих предсказаниях?

Прокашлявшись, человек оглянулся на обыденный беспорядок избушки, словно желая убедить себя, что явленное видение муки и злобы – не более чем мерзкая иллюзия.

– Четыре дня назад, – проворчал старый маг, угрюмо взирая на образ своей мучительной смерти в двух шагах от собственного порога. – Так что ты думаешь об этом, Шиввалан? Как это связано с твоим внезапным появлением? Дольше целого поколения могущественные маги Хадрумала гнушались мною, считая то ли лжецом, то ли дураком. Когда я был учеником Азазира и мы совершили известное всем путешествие, никто не поверил, что мы нашли острова в далеком океане. – Он показал узловатой рукой на драгоценный камень. – Острова, где жило племя светловолосых людей, столь же похожих на этих, как гончие из одной своры. И вот приезжаешь ты, дабы сообщить мне, что мудрые и благородные маги Хадрумала сами обнаружили эти острова и наконец-то соизволили мне поверить. Это просто совпадение, что я вижу сейчас тех шавок, охотящихся за мной? В какую беду ввергнет нас всех теперь Верховный маг? – Старик вжался в потертые, выцветшие подушки, устилающие его тяжелое дубовое кресло.

Шив поскреб рукой желтоватый подбородок, темные глаза его смотрели задумчиво.

– Надо немедленно сообщить Планиру. Поверь, Вилтред, я говорил правду. Верховный маг послал меня узнать, что ты помнишь о вашем с Азазиром плавании к Ледяным островам. Прости, мне следовало объяснить. Дело в том, что эти островитяне, эльетиммы, как они называют себя, владеют колдовством, о котором нам в Хадрумале ничего не известно. Хуже того, они сыграли некую роль в падении Тормалинской Империи, скорее всего средствами магии, но ты же знаешь, сколько вещественных доказательств погибло в Хаосе. Планир надеется восстановить что-то из того знания. Клянусь, мы понятия не имели, что те люди тоже тебя ищут, но, очевидно, это так.