Текст книги "Англия, Англия"

– Если мужчина произвел на свет божий только дочерей, его имя – лишь жалкая безделушка, временно одолженная у вечности.

По телу сэра Джека Питмена пробежал трепет вселенского размаха (и, предположительно, желудочно-кишечного происхождения). Повернувшись на каблуках, он выдохнул облако дыма и перешел к заключительной части своей речи.

– А великие мысли реальны? Философы заверяют нас, что да. Конечно, в свое время меня посещали великие мысли, но не знаю уж почему – Пол, этого записывать не надо, по-моему, для архива не очень годится, – невесть почему, я порой сомневаюсь в их реальности. Возможно, я выжил из ума – не слышу протестующих воплей, а потому вынужден заключить, что с данным заявлением вы согласны, – но как знать, не теплится ли в этом дряхлом псе последняя искра жизни? Может статься, одна, последняя великая мысль утолит мою жажду. На посошок, а? Вот это, Пол, можешь записать.

Пол набрал: «Может статься, одна, последняя великая мысль утолит мою жажду», перечитал фразу на экране, вспомнил, что в его обязанности входит и редактура – сэр Джек именовал Пола «мой личный Хансард»[3]3
  «Хансард» – официальный стенографический отчет о заседаниях обеих палат парламента. Выпускается с 1803 года.


[Закрыть], – и стер малодушное «может статься». В этой, более резкой форме данное высказывание, датированное с точностью до секунды, войдет в архив.

Сэр Джек шутя засунул сигару в брюшное отверстие макета работы Генри Мура, потянулся, сделал задорный пируэт.

– Скажи Вуди: «пора», – велел он референту, чьего имени ни разу еще не смог припомнить. Правда, в определенном смысле он это имя отлично помнил: Сюзи. Дело в том, что всех своих референтов он называл Сюзи. Текучесть кадров на этой должности была, бог весть почему, страшная. Так что на самом деле он сомневался не в имени сотрудницы, а в ее индивидуальных отличительных признаках. Как же он был прав несколько минут назад, усомнившись в ее реальности. Метко подмечено. Не в бровь, а в глаз.

Сняв пиджак с Бранкузи, он натянул его на себя, скрыв МКК-шные подтяжки. В Цитатной задержался перечитать знакомые слова. Разумеется, он знал их наизусть, но все равно посмаковать приятно. Да, одна, последняя великая мысль. В последние год-два мир был к нему не совсем почтителен. Следовательно, пора устроить миру сюрприз.

Пол поставил под меморандумом подпись и сохранил его. Текущая Сюзи позвонила шоферу и отрапортовала о настроении начальника. Затем взяла сигару и вернула на положенное место, в ящик стола сэра Джека.

* * *

– Умоляю, давайте немножко помечтаем вместе. – И сэр Джек вопросительно приподнял со стола графин.

– Мое время – ваши деньги, – ответил Джерри Бэтсон из «Кабо, Альбертаччи и Бэтсон».

В общении с людьми он был неизменно тактичен – и неизменно непроницаем. Вот и сейчас он никак вроде бы не отозвался – ни словом, ни жестом – на предложение выпить, но каким-то образом стало ясно, что он вежливо соглашается пригубить арманьяка, которому затем вынесет вежливый, тактичный и непроницаемый приговор.

– Ваши МОЗГИ – мои деньги, – добродушно рявкнул сэр Джек, поправляя.

Людей класса Джерри Бэтсона осаживать неразумно, но первобытная тяга к главенству не унималась в сэре Джеке никогда. Дородная фигура и извечное радушие, обычай оставаться на ногах, когда остальные сидят, привычка машинально поправлять собеседника с первой же фразы – все это составляло арсенал, с помощью которого сэр Джек утверждал свое превосходство. У Джерри Бэтсона метод был иной. Бэтсон был тщедушно сложен; его голову украшала шапка седеющих кудряшек; пожатие его руки – впрочем, этого приветствия он обычно избегал – было неизмеримо нежным. Его техника утверждения своего превосходства – или оспаривания чужого – сводилась к отказу от борьбы; Бэтсон погружался в смиренную дзенскую медитацию, превращаясь в жалкий камушек, омываемый шумным потоком, – и сидел себе, соблюдая нейтралитет, исподтишка вникая в «фэн-шуй» места, где находился.

Сэр Джек имел дело только с crиme de la few[4]4
  Сливки общества (фр., англ.).


[Закрыть], а потому поручил представлять свои интересы Джерри Бэтсону из «Кабо, Альбертаччи и Бэтсон». Большинство людей мнило, будто Кабо и Альбертаччи – это заокеанский и миланский партнеры Джерри, и воображало, будто эти юристы втайне недолюбливают Бэтсона за то, что он присваивает славу этого международного триумвирата себе одному. Но на деле Кабо и Альбертаччи были совершенно равнодушны к первенству Бэтсона, поскольку ни Кабо, ни Альбертаччи – имевшие свои офисы, свои банковские счета и кругленькие месячные оклады – в действительности не существовали. Еще на заре своей карьеры Джерри сотворил их из того волшебного вещества, в которое обращалась при соприкосновении с его нежными руками истина. «Если ты не в состоянии подать себя, как же ты собираешься подавать продукт?» – был он склонен мурлыкать в дни своей невинной предтранснациональной юности. И даже теперь, спустя добрых два десятка лет, в послеобеденном или ностальгическом настроении он все еще был склонен отзываться о своих спящих партнерах как о реальных людях. «Боб Кабо втолковал мне, что при подобных сделках главное...» – начинал он. Или: «На эту тему мы с Сильвио, бывало, до хрипоты спорили, и неудивительно, ведь...»

Вероятно, реальность ежемесячных трансфертов через Нормандские острова постепенно способствовала материализации этих счетовладельцев на нашем уровне действительности.

Согласившись угоститься арманьяком, Джерри замер и затих, меж тем как сэр Джек совершил все положенные церемониальные действия: покрутил бокал в руке, понюхал его, пополоскал напиток во рту, закатил глаза. Джерри был в темном костюме, черных туфлях и крапчатом галстуке. В эту униформу легко было внести мелкие коррективы, шепотком намекающие на юность – или на зрелость, на чуткость к модным веяниям – или на степенный консерватизм; нюансировка осуществлялась при помощи кашемировых пуловеров, носков от Миссони и изящных очков с простыми стеклами. Но при сэре Джеке Бэтсон обходился без каких-либо атрибутов своей профессии, включая технические средства. Просто посиживал в кресле, улыбаясь номинально-подобострастной улыбкой, словно пришел на собеседование и теперь ждет, пока работодатель заговорит о зарплате, штрафах за опоздание и прочих условиях труда.

Конечно, те времена, когда Джерри Бэтсона «нанимали», давно минули. Десять лет назад произошла радикальная смена предлогов: Джерри решил, что отныне работает С людьми, а не НА них. Итак, в разные периоды (а иногда и одновременно) он работал с «Си-би-ай» и «Ти-ю-си», с освободителями животных и производителями мехов, с «Гринписом» и ядерной промышленностью, со всеми основными политическими партиями и рядом радикальных организаций. Примерно тогда же он начал исподволь дистанцироваться от таких грубых кличек, как «пиарщик», «лоббист», «менеджер по кризисам», «имиджеправ» и «специалист по стратегиям крупного бизнеса». Теперь Джерри – затянутый в безупречный смокинг человек-загадка со страниц светской хроники (в последнее время пестревших намеками, что вскоре к его имени прибавится приставка «сэр») – предпочитал позиционировать себя совсем по-иному. Он – консультант избранных. И не просто избранных, подчеркивал он, а избранных избранными. Это, собственно, и привело его в городской пентхаус сэра Джека, где он потягивал арманьяк сэра Джека, нежно позвякивая носками туфель по стеклянной стене, за которой раскинулся весь погруженный во мрак, подмигивающий фонарями и рекламами Лондон. Он пришел сюда, чтобы разгрызть и попробовать на вкус несколько идей. Чтобы запустить процесс синергии, достаточно было одного его присутствия.

– Вам открыт новый счет, – объявил сэр Джек.

– Мне? – В голосе Джерри прозвенело кроткое, непроницаемое замешательство. – Всеми новыми счетами занимаются Боб и Сильвио.

То была азбучная истина. Сам Джерри всегда находился над схваткой. Он предпочитал считать себя адвокатом высшего разбора, отстаивающим интересы своих партнеров в горних, бескрайних судах общественного мнения и общественного сомнения, а не так давно, решив, что пора расти, вообще произвел себя в судьи. Вот почему разговоры о счетах в его присутствии – это, называя вещи своими именами, легкая вульгарность. Впрочем, от кого, от кого, а от сэра Джека тактичности никто не ждал. Всякий соглашался, что с finesse и savoir[5]5
  Чувство такта (фр.).


[Закрыть] у этого человека, бог весть почему, как-то туго.

– Нет, Джерри, друг мой, это одновременно очень новый и очень старый счет. Все, чего я прошу, это, как я выразился, немножко помечтать со мной вместе.

– И мне понравится эта мечта? – Джерри разыграл легкое беспокойство.

– Ваш новый клиент – Англия.

– Англия?

– Именно.

– Вы ее покупаете, Джек?

– Давайте помечтаем, что да. В некотором роде.

– Вы хотите, чтобы я помечтал?

Сэр Джек кивнул. Джерри Бэтсон достал серебряную табакерку, откинул крышку, взял – его пальцы нервно напряглись – щепотку табака, зарядил ноздри и неубедительно чихнул в узорчатый носовой платок. На самом деле – как доподлинно знал сэр Джек – в табакерке был подчерненный кокаин. Собеседники сидели в парных креслах от Луи Фарука. Лондон распростерся у их ног, точно напрашиваясь в качестве темы для разговора.

– Вся проблема во времени, – начал Джерри. – Так мне кажется. Беда извечная. Люди просто не мирятся со временем, не впускают его в свою обыденную жизнь. «Не важно, сколько тебе лет: только душой не старей», – говорят они. ВНОШУ ПОПРАВКУ. Сколько тебе лет, важно, поскольку ты не старше и не моложе своего возраста. Это верно для индивидуумов, браков, обществ, наций. Прошу вас, поймите меня правильно. Я патриот, и я никому не уступлю в том, что касается преклонения перед нашей великой страной; я обожаю нашу родину. Но ее проблему можно выразить простыми словами: отказ смотреться в зеркало. Вполне допускаю, что мы в этом далеко не уникальны, но даже на фоне тех членов семьи народов, которые по утрам штукатурят свои щеки, насвистывая: «Ты только душой не старей», мы – клинический случай.

– Клинический? – внес запрос сэр Джек. – Я тоже патриот, не забывайте.

– Итак, Англия идет ко мне, и что я ей говорю? Я говорю: «Послушай, крошка, взглянем на вещи прямо. На дворе третье тысячелетие, и грудки у тебя обвисли. И лифчик на железном каркасе уже не поможет».

Одни считали Джерри Бэтсона циником, другие – банальным аферистом. Но ханжой он не был. Он считал себя патриотом; более того, он законно принадлежал ко всем тем сообществам, к которым сэр Джек заочно примазывался посредством подтяжек. Но в бездумный культ предков Джерри Бэтсон не верил; для него патриотизм был упреждением назревающих невзгод. Еще не повымерли старые хрычи, вздыхающие по Британской империи; были на свете и те, кто заранее пачкал штаны от ужаса перед возможным распадом Соединенного Королевства. Осторожный в публичных высказываниях (пока он не стал сэром Джерри, осмотрительность была для него превыше всего), Джерри упоенно отстаивал свои взгляды в частных беседах с подобными себе вольнодумцами. К примеру, в идее, что Дублин должен стать столицей всей Ирландии, он не видел ничего, кроме исторической неизбежности. Если шотландцы захотят провозгласить независимость и вступить в Европейский союз в качестве суверенного государства, Джерри – в свое время работавший как с движением «Шотландия для шотландцев», так и с ребятами из «Вечного Союза» и знавший назубок все аргументы всех сторон – Джерри не будет преграждать им дорогу. Как и валлийцам, если уж на то пошло.

Но, по его убеждению, человек способен – и обязан – смотреть на время, перемены и старение спокойными глазами. Исторически-депрессивный синдром излечим. За Джерри водилась привычка сравнивать прекрасную страну Британию с благородной наукой Философией. Когда началось изучение и формирование философии как дисциплины – случилось это, кажется, в Греции, но место действия непринципиально, – она включала в себя все возможные области знаний и умений: медицину и астрономию, право, физику, эстетику... К философии относилось почти все, что только ни вырабатывала маслобойка человеческого мозга. Но постепенно, с течением столетий разные ветви отпочковывались от основного ствола и начинали самостоятельную жизнь. Та же самая история (любил твердить – и твердил в данный момент – Джерри) произошла и с Британией: когда-то она владела огромными кусками нашей планеты, раскрасив глобус розовым цветом от полюса до полюса. Шло время, и имперские владения одно за другим отваливались, превращаясь в суверенные государства. Так ведь? Так. И что же мы имеем теперь? Нечто под названием Соединенное Королевство, которое, если быть честным и смотреть на вещи прямо, не исполняет обязательств, заложенных в эпитете «соединенное». Его члены едины в том смысле, в каком едины арендаторы, сидящие на землях одного и того же помещика. А всякий знает, что арендованную землю можно законно выкупить. Но перестала ли философия заниматься фундаментальными проблемами бытия оттого, что астрономия и ее подружки переселились в другие сферы? Никоим образом. Можно даже заметить, что ей стало легче сосредоточиться на главном. А утратит ли Англия свою яркую и уникальную индивидуальность, которая создавалась не один век, если (чисто теоретическое допущение) Уэльс, Шотландия и Северная Ирландия решат смотаться? Джерри был убежден, что ни капельки.

– Грудки, – напомнил сэр Джек.

– Я как раз об этом. Именно-именно. Взглянем на вещи прямо. На дворе третье тысячелетие, и грудки у тебя, крошка, пообвисли. Дни, когда достаточно было послать фрегат или просто пару солдатиков в красных мундирах, давно миновали. Наша армия самая лучшая – это не требует доказательств, – но нынче мы сдаем ее напрокат для мелких войн, организованных другими странами. Из хит-парада мы вылетели. Почему у некоторых это никак не уложится в голове, а? Прядильные машины сданы в музей, нефть иссякает. У других народов себестоимость товаров дешевле. Наши друзья в Сити все еще куют деньги, и пищу мы сами себе выращиваем; мы – мелкая фабричка с подсобным хозяйством. Иногда мы вырываемся в авангард, иногда плетемся в хвосте. Но одной вещи у нас не отнимешь, вещи, которой нет больше ни у кого: это накопленное время. Время. Вот, понимаете ли, мой пароль.

– Понимаю.

– Если ты старый хрен и сидишь на крылечке в кресле-качалке, не ходи играть в баскетбол с молодняком. Старики не прыгают. Сиди и извлекай все самое лучшее из того, что у тебя есть. А еще ты должен вот что проделать: убеди молодежь, что прыгать может каждый дурак, но правильно сидеть и качаться в кресле умеет лишь мудрый стреляный волк... Есть в нашей стране люди (их воззрения я лично классифицирую как типичный случай исторически-депрессивного расстройства), которые считают, что наша должность в мире, наша личная геополитическая функция – это служить символом упадка, моральным и экономическим пугалом. Мы, дескать, научили мир играть в крикет, а теперь наш долг, проявление комплекса рецидивной имперской вины – сидеть сложа руки и позволять себя обыгрывать. Бред. Я хочу повернуть это направление мысли вспять. В нашей стране нет человека, который любил бы ее больше, чем я. Нужно лишь правильно позиционировать этот товар... Отпозиционируй этот товар для меня, Джерри. – Глаза сэра Джека подернулись мечтательной дымкой, но в голосе гудело вожделение.

Консультант избранных избранными угостился еще одной понюшкой табака.

– Вы – мы – Англия – мой клиент – великая и древняя нация. У нее великое прошлое. Ее великая мудрость накапливалась веками. Ее социально-культурные исторические реалии – а их легион, тьма! – штучный, ходкий товар. В особенности при нынешнем общественном климате. Шекспир, королева Виктория, индустриальная революция, садоводство и прочее в том же роде. Позвольте слоган – авторское право закрепляю за собой: «Вы движетесь – а мы уже пришли». Это не самоутешение, это сила нашей позиции, наша слава, имидж нашего продукта. Пальма первенства – вновь у нас. Мы продадим наше прошлое другим странам в качестве их будущего!

– Феноменально, – пробормотал сэр Джек. – Феноменально.

– Па-па-па-па, пум, пум, пум, – пропел сэр Джек, когда Вуди, держа под мышкой фуражку, открыл перед ним дверь лимузина, – пум, па-па-па-па, пумм, пумм, пумм. Ну как, Вуди, узнаете?

– Это, случайно, не будет гениальная Пасторальная, часом, сэр? – в очередной раз прикинулся робким профаном шофер, за что был удостоен начальственного кивка и еще одной порции сведений, известных лишь кругу избранных.

– Пробуждение безмятежных впечатлений по приезде в деревню. Некоторые переводчики пишут «счастливых»; я предпочитаю «безмятежных». Встретимся в «Собаке и барсуке» через два часа.

Вуди тронулся с места и медленно поехал к вышеупомянутой достопримечательности, в другой конец долины, чтобы заплатить хозяину паба, дабы тот поднес начальнику стопку за счет заведения. Сэр Джек поддернул язычки своих туристских ботинок, переложил из одной руки в другую трость тернового дерева и, распрямившись, неспешно, с расстановкой пустил газы: на слух казалось, будто продувают радиатор. Удовлетворенный, он постучал палкой по каменной ограде, расчерченной безупречно ровными – хоть в скребл играй – клеточками, и зашагал куда глаза глядят, окруженный со всех сторон осенней природой. Сэр Джек любил возносить хвалы простым радостям жизни – и делал это ежегодно в качестве Почетного президента Ассоциации пеших странников, – но ему было известно, что в наше время простота из радостей испарилась. Молочница и ее ухажер-пастух больше не бегают вокруг майского древа, предвкушая лакомый кусок холодного пирога с бараниной. Индустриализация и свободный рынок давным-давно сдали их в утиль. Еда превратилась в сложный процесс, и аутентичное воссоздание питания исторической молочницы сопряжено с огромными трудностями. Пить в наши времена тоже непросто. Секс? Чтобы отнести его к простым радостям, надо быть распоследним идиотом. А как размять тело? Танцы у майского древа сменились занятиями на тренажерах. Искусство? Переродилось в шоу-бизнес.

И слава богу, считал сэр Джек. Па-па-па-па, пум, пум, пум. Живи Бетховен в наше время, кем бы он сейчас был? Богатым и знаменитым пациентом лучших врачей. Какой бардак творился в тот декабрьский вечер в Вене. В 1808-м, если память не изменяет. Недоумки меценаты, тупая, дрожащая от холода публика. Музыкантам не дали времени для репетиций. А какой умник сообразил совместить премьеры Пятой и гениальной Пасторальной в один и тот же вечер? И приплюсовать Четвертый концерт. И добавить Хоральную фантазию. Четыре часа в неотапливаемом зале. И разумеется, провал. Теперь же, с толковым импресарио и шустрым директором, а еще лучше – с просвещенным спонсором, исключающим необходимость в хапугах, которым лишь бы свой процент сорвать... Со сведущим человеком, который проследит, чтобы вещь была как следует отрепетирована... Сэр Джек сочувствовал великому Людвигу, сочувствовал искренне. Па-па! Па-па-па-пум-дидди-ум.

Даже пешая прогулка – казалось бы, нет радости проще – и та сопряжена с самыми разными сложностями: техническими и правовыми, теоретически-философского и практически-гардеробного плана. Никто уже не «гуляет» просто так, не бродит, чтобы побродить, чтобы наполнить легкие свежим воздухом, доводя тело до ликующего визга. Впрочем, вполне возможно, и раньше никто никогда этого не делал, кроме кучки чудаков. Точно так же сэр Джек сомневался, что в старое время хоть кто-нибудь по-настоящему «путешествовал». Сэр Джек имел долю во множестве фирм, работающих в сфере досуга, и его уже тошнило от самозваных специалистов, заявляющих, будто вульгарный «туризм» вытеснил благородные «путешествия». Какие снобы и невежды – все эти плакальщики над прошлым. Или они воображают, будто их обожаемые стародавние путешественники были идеалистами? Что они «путешествовали» не по тем же мотивам, что и современные «туристы»? Чего они хотели: выбраться из Англии, побывать в чужих странах, погреться на солнышке, увидеть странные места и странных людей, накупить всякой всячины, обогатить свой эротический опыт, вернуться домой с сувенирами, воспоминаниями и хвастливыми байками, так ведь? Те же яйца, вид сбоку, заключал сэр Джек. Со времен «поездок на воды» изменилось лишь одно – путешествия демократизировались, и слава богу, как он постоянно твердил своим акционерам.

Сэр Джек любил бродить пешком по землям, которые ему не принадлежали. Он одобрительно махал палкой фанерным коровам на зеленых взгорках, могучим коням в брюках клеш, круглым стогам, похожим на брикеты сладкой ваты. Но он никогда не впадал в заблуждение, будто среди всего этого найдется хоть что-нибудь простое или естественное.

Он вошел в лес, кивнув встречным туристам – молодой паре. Кажется, они презрительно хмыкнули – или послышалось? Возможно, их удивили его твидовая тиролька, охотничья куртка, саржевые лосины, краги, ботинки ручной работы из оленьей кожи и палка болотного жителя. Все, разумеется, английского производства; сэр Джек даже в частной жизни был патриотом. Попавшиеся на его пути туристы были одеты в спортивные костюмы ядовитой, как промышленные отходы, расцветки. На ногах – кроссовки на резиновой подошве, на головах – бейсболки, на спинах – нейлоновые рюкзаки; один был с плеером и слушал, несомненно, вовсе не Пасторальную. Только не подумайте, будто сэр Джек был сноб. Несколько лет назад в Ассоциацию пеших странников поступило предложение провести закон о том, чтобы туристы носили исключительно одежду гармонирующих с природой цветов. Сэр Джек боролся с этим проектом руками и ногами, зубами и когтями. Он объявил его фантастическим, проэлитарным, неосуществимым и антидемократичным. Между прочим, производство спортивной одежды также входило в область его деловых интересов...

Лесная тропа – несколько поколений пружинистых березовых листьев – настоящий ковер из войлочных лоскутов. Многоярусные трутовики на гнилом бревне – макет спроектированных Корбюзье рабочих кварталов. Гениальность – это дар преображения: так соловей, перепел и кукушка стали флейтой, гобоем и кларнетом. Но ведь гениальность – это еще и умение видеть вещи, как в первый раз, глазами невинного ребенка. Так ведь?

Выйдя из леса, он поднялся на невысокий холм: открылся вид на волнистые поля, спускающиеся мимо рощицы к узкой речушке. Опершись о палку, он мрачно задумался о своем разговоре с Джерри Бэтсоном. Тоже мне, патриот, решил Джек. Какой-то он скользковатый. Не идет на честный мужской разговор, в глаза не смотрит – сидит, медитирует, хиппи галстучный! И все-таки Джерри подаст тебе руку помощи – в случае, если ты ее предварительно позолотишь. Время. Ты не старше и не моложе своего возраста. Идея банальная – до того банальная, что балансирует на грани мистики. Итак, определим возраст сэра Джека. Больше, чем по паспорту, это уж точно. Много ли времени ему осталось? Порой его посещают необъяснимые дурные предчувствия. Когда он восседает на порфирном унитазе в своем личном туалете в «Питмен-хаусе», его иногда обуревает чувство бренности. Что, если смерть захватит тебя врасплох, со спущенными штанами? Нет конца постыднее...

Нет, нет! Прочь эти мысли. Они недостойны ни карапуза Джеки Питмена, ни Веселого Джека, ни сэра Джека, ни будущего, к примеру, лорда Питмена – насчет своего следующего прозвания он еще точно не решил.

Нет, он должен двигаться дальше, действовать, не ждать подходящего времени – а схватить его за горло! Вперед, вперед! Ахнув палкой по густым кустам, он вспугнул фазана; птица, одетая в мешковатый аранский свитер, тяжело поднялась в воздух и шумно – авиамоделью с барахлящим моторчиком – улетела.

Чистый октябрьский ветерок все сильнее задувал в лицо сэру Джеку, пока он шел вдоль эскарпа. Ржавый ветряной насос изображал собой задорного петушка Пикассо. Вдали уже горела горстка ранних огней: деревушка, служащая дальним спальным пригородом Лондона, паб, чья аутентичность гарантирована всеанглийской сетью пивоварен. Его странствие подходило к концу слишком рано. Погодите, подумал сэр Джек, погодите! Иногда он чувствовал себя просто-таки братом старины Людвига, и не зря – в журнальных очерках о сэре Джеке часто употреблялось слово «гений». Правда, не всегда оно было окружено лестным контекстом, но, как он сам любил говорить, журналисты бывают только двух видов: те, кому платит он, и те, кому платят его завистливые конкуренты. И вообще, раз даже писакам приходит на ум именно это слово... Но где же его Девятая симфония? Может быть, идея, вызревающая сейчас в его голове, – это она и есть? Несомненно, умри Бетховен автором всего лишь восьми симфоний, мир все равно распознал бы в нем выдающегося человека. Но Девятая, Девятая!

Мимо пролетела сойка, рекламируя модные в этом сезоне цвета автомобилей. Березовый перелесок пылал, как антикоррозийная краска. Вот окунуться бы в нее... Muss es sein? Ответ знал любой бетховенианец – а сэр Джек считал себя таковым. Es muss sein[6]6
  Должно ли существовать на свете? <...> Существовать – должно (нем.).


[Закрыть]. Но только после Девятой.

Подняв и застегнув на специальные крючки воротник своей охотничьей куртки, чтобы защититься от ветра, он направился к прогалу в дальней живой изгороди. Двойной бренди в «Собаке и барсуке», чей бакенбардистый хозяин патриотично взмахнет в воздухе счетом – «Рад и польщен, как всегда, сэр Джек», – и лимузин умчит его назад в Лондон. Обычно он озвучивал салон Пасторальной, но сегодня, пожалуй, изменит привычке. Третью? Пятую? Хватит ли у него храбрости на Девятую? Когда он дошел до деревьев, навстречу «черным воронком» выпорхнула ворона.

* * *

– Есть люди, которым нравится окружать себя подхалимами, – сказал сэр Джек на собеседовании с Мартой Кокрейн, которая претендовала на пост Специального Консультанта. – Но я известен как ценитель «противошерстников» и «противошерстниц» – это мой термин. Солдат, которым стыдно стрелять в народ. Отрицателей. Верно, Марк? – Он махнул Менеджеру Проекта, молодому блондину с проказливой эльфийской мордашкой, чьи глаза так рьяно следили за каждым движением начальника, что порой буквально забегали вперед.

– Нет, – ответил Марк.

– Хо-хо, Марко. Уели вы меня. А с другой стороны, спасибо за наглядное доказательство.

Сэр Джек перегнулся через свой письменный стол двойной ширины, намереваясь побаловать Марту толикой благожелательного «фюрерконтакта». Марта выжидала. Она ждала, что ее попробуют выбить из колеи, и действительно, сильно опешила, узрев длинноворсовый уют сэра Джека – так вопиюще контрастировал его стиль с остальной частью «Питмен-хауса». Она чуть не подвернула ногу в этих шерстяных чащах.

– Вы заметите, мисс Кокрейн, что я специально избегаю обобщающих существительных мужского рода. Среди бизнесменов своего уровня я выделяюсь тем, что держу в штате больше женщин. Перед женщинами я преклоняюсь. Также я убежден, что женщины, когда они не бывают еще большими идеалистками, чем мужчины, циничнее их. Короче, я ищу особу на должность, так сказать, Штатного Циника. Не придворного шута – эта вакансия занята нашим юным Марком, – но человека, который не побоится высказать свое мнение, не побоится мне противостоять и в то же самое время не вздумает рассчитывать, что с его советами и мудростью непременно будут считаться. Мир – моя устрица, но в данный момент я ищу не жемчужину, а песчинку – песчинку, нужную мне как воздух. Скажите, вы согласны, что женщины циничнее, чем мужчины?

Марта на несколько секунд задумалась.

– Ну что ж, женщины традиционно подлаживались под нужды мужчин. А нужды мужчин – это, разумеется, палка о двух концах. Вы возносите нас на пьедестал, чтобы заглянуть под наши юбки. Когда вам потребовались образцы непорочности и высочайшей духовности, те, кого можно заочно идеализировать, пока убиваешь врагов или пашешь землю, мы подстроились. Если теперь вы хотите от нас цинизма и разочарованности в жизни, мы, осмелюсь сказать, подстроимся запросто. Хотя, конечно же, мы это сделаем невсерьез – как и раньше подлаживались невсерьез. К цинизму мы отнесемся цинично.

Сэр Джек, интервьюировавший соискателей на демократичный манер – без пиджака, выжал из своих подтяжек цветов «Гаррик-клуба» резиновое пиццикато:

– И это будет уже верх цинизма.

Он снова просмотрел ее резюме. Сорок, разведена, без детей; диплом историка, диссертация о наследии софистов; пять лет работы в Сити, два – в Управлении по делам искусства и исторического наследия, восемь – в качестве независимого консультанта. Когда он переключился с досье на лицо, глаза Марты уже поджидали его, глядя непоколебимо. Темно-каштановые волосы, строгое каре, синий деловой костюм, одинокий зеленый камушек на левом мизинце. Увидеть ноги мешал стол.

– Я должен задать вам несколько вопросов, никак не связанных между собой. Посмотрим... – Ее пристальное внимание странным образом действовало на нервы. – Посмотрим. Вам сорок лет. Верно?

– Тридцать девять. – Прежде чем дать отповедь, она выждала, пока он откроет рот. – Но если бы я написала, что мне тридцать девять, вы наверняка решили бы, что мне сорок два или сорок три, а вот если я напишу, что мне сорок, вы скорее поверите.

Сэр Джек попробовал издать сдавленный смешок.

– А остальные пункты вашего резюме так же близки к истине, как и этот?

– В них столько правды, сколько вам угодно. Если резюме вас устраивает, оно правдиво. В противном случае я его перепишу.

– Как вы думаете, за что наша великая нация любит королевскую семью?

– За право силы. Не будь этого права, вы бы задали противоположный вопрос.

– Ваш брак закончился разводом?

– Оказалось, что счастье для меня слишком тихоходная штука.

– Мы – гордая нация, не терпевшая поражений в войнах с тысяча шестьдесят шестого года?

– Одержавшая выдающиеся победы в Американской революционной войне и Афганских войнах.

– И все же мы победили Наполеона, кайзера, Гитлера.

– Не без помощи друзей.

– Как вам вид из окна моего кабинета? – Он взмахнул рукой, привлекая внимание Марты к парным, доходящим до самого пола шторам, подвязанным золочеными шнурами; между шторами располагалось откровенно фальшивое окно, с нарисованной на стеклах панорамой золотых пшеничных полей.

– Красиво, – обронила Марта ни к чему не обязывающим тоном.

– Ха! – отозвался сэр Джек. Он прошел к окну, надавил на искусно вырисованные обманки-шпингалеты и, к удивлению Марты, распахнул его. Золотые поля исчезли, открыв взору атриум «Питмен-хауса». – Ха!

Сэр Джек снова уселся с благодушием победителя.

– Вы со мной переспите, чтобы получить должность?

– Думаю, что нет. Это дало бы мне слишком большую власть над вами.

Сэр Джек презрительно фыркнул. Придержи язык, сказала себе Марта. Не надо играть на публику – Питмен это делает за двоих. Да и публика не бог весть какая: придворный шут-блондинчик, честный трудяга – Разработчик Концепций, щуплый очкарик неопределенных обязанностей, сгорбившийся над лэптопом, и немая референтка.