Текст книги "Снобы"

Глава шестая

Открыв глаза, она осознала, что сегодня – последнее утро в ее жизни, когда она просыпается под именем Эдит Лавери. С нынешнего дня эта девушка уйдет в небытие, и что бы ни случилось в будущем, она уже не вернется. Эдит осторожно спросила себя, что же именно она чувствует. Очень часто, совершая определенный выбор, только произнеся свое решение вслух, понимаешь, что на самом деле хочешь обратного. И она размышляла, не подсказывает ли ей ее интуиция, что она совершает ужасную ошибку, только потому, что именно сегодня ее решение станет необратимым. Но интуиция не желала играть роль Дельфийского оракула и отказывалась высказывать какое-либо мнение. Она не чувствовала ни восторга, ни уныния – только то, что еще многое нужно успеть. Негромко постучали в дверь, и вошла ее мать с чашкой чая.

Не было бы преувеличением сказать, что в то утро Стелле Лавери казалось, что она вот-вот лопнет от счастья, что у нее сейчас остановится сердце, устав гнать по жилам кровь, кипящую от осознания, что ее честолюбивым замыслам все-таки суждено осуществиться. Было бы неверно сказать, что она с радостью отдала бы дочь наследнику маркиза, если бы он ей действительно не понравился, вот только он физически не мог ей не понравиться, разве что бросился бы на нее с ножом. Честно говоря, не думаю, что она вообще задумывалась о Чарльзе как таковом. Он был приятный малый, неплохо воспитан и не урод, вот и все, так сказать, что она знала, и больше она ничего знать не желала. Разве еще – что завтра ее дочь станет графиней Бротон.

Стеллу слегка раздражало, что Эдит не станет графиней Бротонской, что, по ее мнению, звучало бы романтичнее, и какая досада, что первый из Бротонов, получив графский титул, не попросил еще и немножко подправить ему фамилию. В конце концов, Чолмондели поступили именно так, когда им вручали титулы, и Бальфуры тоже. Конечно, существовала на земле деревушка Чолмондели, а где-то в Шотландии – Бальфур, но разве не нашлось бы места под названием Бротон? Где-нибудь оно обязательно должно быть. Но все-таки, признавая, что всего сразу не получишь, она привыкла и к этой форме и теперь получала немало удовольствия, поправляя знакомых. В конце концов, благословенное благородное окончание рано или поздно тоже достанется ее дочери, вместе с титулом маркизы.

– Доброе утро, дорогая, – прошептала она, вкладывая в эти слова, как ей казалось, бесконечную нежность.

Она понимала, что в эту минуту ей надлежит испытывать грусть оттого, что приходится отрывать от сердца единственное дитя и отдавать чужим людям. Но факт оставался фактом, несмотря на глубокую и искреннюю радость, которую Эдит дарила матери все эти годы, сегодня миссис Лавери была вне себя от счастья. Как говорится, взамен дочери она получала сына, но не только: ей доставалось совершенно новое, как она это видела, положение среди небесных тел. Ворота, не менее ржавые, чем ворота Хэм-Хауса, запертые со дня отъезда последнего из Стюартов, теперь распахивались перед ней повсюду. Или так ей казалось. Стелла Лавери не была круглой дурой. Она прекрасно понимала, что только от нее зависит, сможет ли она добиться успеха с помощью этой новой возможности, удастся ли ей понравиться хотя бы некоторым из тех, с кем ей предстояло познакомиться, и особенно леди Акфилд, – так, чтобы они сами захотели ее дружбы. Тогда она сможет стать для Эдит преимуществом, а не оставаться, как она неохотно была вынуждена втайне себе признаться, ее долговым обязательством. И она была достаточно умна, чтобы не торопиться. Мягко, ненавязчиво следует вытащить на поверхность общие интересы, брать и давать почитать книги, обмениваться адресами портных. В то головокружительное утро в ее воображении один за другим возникали ослепительные образы, голографические картинки элегантных удовольствий, где они вместе с леди Акфилд принимались за легкий ланч, затем спешили к модистке, натягивая длинные перчатки и подавая знак таксисту…

– Доброе утро, мамочка. – Эдит уже привыкла к мечтательной задумчивости, из которой ее мать теперь почти не выходила. Ее не раздражало, что мать получает такое удовольствие от этой свадьбы, она только надеялась, что это не была основная причина, подталкивающая ее в стремнину, которая – Эдит это чувствовала – несла ее, стремительно кружа, к графскому титулу. – Как погода? Дождя нет?

– Нет, погода чудесная. Но нам совершенно некуда спешить. Сейчас всего половина девятого. Парикмахер приедет в десять, затем у нас будет целых два часа, прежде чем прибыть в церковь Сент-Маргарет. Я приготовлю тебе что-нибудь на завтрак, пока ты принимаешь ванну, и на твоем месте я надела бы трусики и накинула только халат. Можешь так и ходить, пока все не будет готово.

– Я не то чтобы умираю от голода.

– Съешь хоть что-нибудь. Иначе тебе станет плохо.

Эдит кивнула и медленно встала с кровати, попивая чай. Это был один из тех моментов, когда она остро ощущала каждое движение своего тела, даже мышцы лица. Каждое слово, казалось, появлялось откуда угодно, только не из ее головы. Она чувствовала себя будто под наркозом, но при этом ей было светло и хорошо и спать совсем не хотелось. Нет, не под наркозом, в оцепенении или даже в гипнотическом трансе. «А не под гипнозом ли я? – подумала она. – Может быть, меня заворожили все бесспорные ценности, которые я впитала с молоком матери? Утратила ли я себя в честолюбивых целях других людей?» Но потом она подумала о Чарльзе, он хороший человек и любит ее; он к этому времени уже очень даже нравился ей. Она подумала о Бротоне и Фелтхэме, втором поместье семьи, в Норфолке. А больше всего она думала о квартире, где сейчас стояла, и о работе в агентстве по недвижимости на Милнер-стрит, о возможностях, которые открывала перед ней одна жизнь, и об упущенных или недостойных упоминания возможностях другой, и с этими мыслями она выпрямилась и, высоко подняв голову, зашагала в ванную. Отец как раз выходил оттуда. Он улыбнулся ей довольно грустно.

– Все хорошо, Принцесса? – спросил он, и она поняла, не успел он договорить, что ему, скорее всего, придется перестать называть ее этим прозвищем, потому что это так провинциально, и приняла твердое решение, что ни за что не даст ему перестать называть ее Принцессой. И нарушила его почти сразу.

– Чудесно. Ты как?

– Чудесно.

Свадьба должна была обойтись Кеннету Лавери в целое состояние, хотя и меньше, чем могла бы, так как леди Акфилд получила разрешение провести прием в Сент-Джеймсском дворце. И несмотря на это, и даже именно поэтому Стелла и Кеннет решили, что все остальное они непременно оплатят сами. Они даже отказались от современного и совершенно лишенного очарования обычая, когда ожидается, что родители подружек невесты сами оплатят платья своих дочерей. В конце концов, Эдит – их единственная дочь, и они хотели, чтобы не возникло и тени подозрения, что ее семья не может позволить себе заплатить за ее путь наверх. Миссис Лавери, которая жила будто по сюжету романа Барбары Картленд, даже задумалась, не полагается ли им отписать дочери какое-нибудь приданое, но хотя ее муж и затрагивал эту тему с леди Акфилд, его не поддержали. Вероятно, из-за того, что Акфилдам не хотелось впутываться ни в какие связанные с этим юридические нюансы. В конце концов, как заметила леди Акфилд, мужу перед сном в наши дни нельзя быть полностью уверенным, что брак – это на веки вечные. Эдит была благодарна родителям, что они заботятся, чтобы она могла войти в Бротон-Холл с высоко поднятой головой, но чувствовала, что, кроме этого, есть еще миллионы нитей, которые тянут ее к земле, как Гулливера.

Она легла в ванну и постаралась воссоздать свой любимый мысленный образ: как она председательствует на заседаниях всяческих благотворительных обществ, собирает деньги на нужды инвалидов, приседает в реверансах королевским особам, а потом ведет их в свою ложу в опере на гала-концерте, навещает в деревне больных. Она остановилась. А сейчас все еще навещают больных в деревне или это устаревший обычай? Она поймала себя на том, что подсознательно все время представляла себя в мечтах в кринолине. Она подумала о леди Акфилд, и какой она, Эдит, будет примерной невесткой, и что настанет день, когда Бротоны благословят тот час, когда она вошла в их семью.

* * *

Я прибыл к Сент-Маргарет в двадцать минут одиннадцатого, мне вручили белую гвоздику, предварительно очистив ее от веток папоротника, которые флорист подбирал с таким усердием, и список гостей, которым предстояло занять передние скамьи в церкви. Ничего неожиданного, предсказуемая вереница герцогинь и старых нянюшек, часть мест была отведена арендаторам и прислуге Бротон-Холла, а за ними – арендаторам и прислуге из Фелтхэма. Из представителей правящей фамилии нам удалось заполучить принцессу и всю семью Кент, но без принца Уэльского (легкое разочарование для леди Акфилд, трагедия для миссис Лавери), он был на каком-то благотворительном обеде где-то в южных морях. Не предстояло нам поприветствовать и королеву. Даже не знаю почему. Мне кажется, ее величество и леди Акфилд довольно неплохо ладили. Что говорить, конечно же, мне не предложили сопровождать никого из почетных гостей, эта честь досталась лорду Питеру Бротону, который кивнул мне, когда я вошел. Я не видел его с тех пор, как мы расстались в «Ше Мишу»: нам раздали обратные билеты с открытой датой, а так как никакие срочные дела не требовали моего присутствия в Сити или на каком-нибудь совещании, я еще даже не встал с постели, когда бо́льшая часть моих спутников уже садились в самолет. Я написал ему и Генри благодарственные письма, но, естественно, не упомянул в них печальный финал.

– Я получил ваше письмо. Не стоило беспокоиться. – Англичане всегда говорят «не стоит благодарности», но из всех народов на земле именно они с наименьшей вероятностью простят вас, если вы не побеспокоитесь их отблагодарить. Я улыбнулся в ответ. Он скривился. – Боги, ну и болела у меня голова на следующий день! А в одиннадцать у меня была назначена встреча. Не думаю, что прибыл туда в лучшем виде.

Я не смог вспомнить, чем он занимается. Что-то связанное с финансами, как мне кажется, хотя, учитывая, что в Сити в последнее время все меньше внимания обращают на социальный статус и все больше ценят острый ум, не понимаю, что остается таким людям, как Питер Бротон.

– Как любезно с вашей стороны было все это устроить.

Он в ответ кивнул, немного неловко:

– Чарльз, по-моему, слегка рассердился. – (Я пожал плечами.) – Вы понимаете, сначала идея показалась ужасно забавной, вот в чем дело. Мы с Генри приехали, привезли фотографии и все такое, даже позаимствовали одно из ее платьев… Она тоже подумала, что это будет смешно, понимаете? Она показала себя такой компанейской девушкой, даже сказала Чарльзу, что глупо так это воспринимать… – Он сбился и замолк.

Хорошо, что Эдит сумела себя так повести. Хотя без слов было понятно, что она проявила бы значительно меньше хладнокровия, если бы видела все своими глазами. Можно не сомневаться: Чарльз не стал рассказывать ей, что именно он нашел столь оскорбительным.

– Подозреваю, тот парень, артист, неверно понял инструкции. – Я вспомнил замечание Томми Уэйнрайта.

Лорд Питер яростно кивнул:

– Точно. Песня, по-моему, была неподходящая, и в этом все дело. Песня и эта идея Эрика со шкатулкой. Сейчас-то я вижу, мысль была не очень умная.

Я кивнул, меня совсем не удивило, что Эрик оказался в этом замешан. Любопытно, хотя вполне предсказуемо, что главным врагом Эдит в новой семье оказался человек ниже ее по положению, которому пришлось подпрыгнуть значительно выше, чтобы ухватить себе невесту.

– Не стоит больше об этом думать, – подбодрил я его. – Чарльз наверняка уже все забыл.

Хотя я был совершенно уверен, что Чарльз ничего не забыл, но при этом никогда в жизни больше не упомянет об этом инциденте.

Конечно же, из Эдит получилась прелестная невеста, а череда знакомых лиц – светских знаменитостей и членов королевской семьи на скамьях со стороны жениха – придала происходящему блеск и пышность, и лично я получил огромное удовольствие. Со стороны невесты сидел народ попроще, но Эдит зазвала кое-кого из своих новых знакомых, отметившихся в газетах и на телевидении, а ее мать, в отчаянных попытках сохранить лицо, написала четвероюродному брату, баронету, представилась и приложила приглашение на свадьбу. В результате самый обыкновенный заштатный адвокатишка, живший в старом доме приходского священника неподалеку от Суиндона (скромное состояние его семьи растаяло в воздухе за два поколения до него), вдруг оказался на шикарной лондонской свадьбе, в первом ряду, а в нескольких шагах от него сидела чуть ли не половина королевской семьи. Вообще-то, из-за того что в Сент-Маргарет принято оставлять свободной переднюю скамью по правую руку от прохода для спикера, чтобы смотреть на них, не поворачивая головы, ему пришлось сильно скосить глаза, но вскоре он приспособился. В любом случае он был очень рад, что его пригласили, и его уродливая жена тоже, хотя она, понимая в этих делах значительно лучше своего мужа, все время сохраняла такой вид, будто оказывает Лавери огромную услугу. Что, по правде говоря, было совершенно верно.

Нам всем раздали специальные стикеры на парковку около Мэлл, так что во дворец было попасть легче, чем это бывает. Мне никогда еще не случалось пройти дальше тех столов на нижней галерее, где получают бейджи для Аскота, так что мне было любопытно. Мы стояли в длинной, почти не продвигающейся очереди, нам даже не предложили ничего выпить, и я ждал, какие тайны откроют мне парадные залы. Мы постепенно шаркали ногами вверх по большой лестнице, мимо подобающе распутного портрета Карла II в полный рост, через небольшую переднюю, богато украшенную гобеленами, где нам наконец-то дали по бокалу неизбежного шампанского, а потом в первый из трех огромных, красно-белых с золотом залов. Среди встречающих совсем не миссис Лавери, с которой я виделся много раз, а леди Акфилд приветствовала меня по имени и, к моему удивлению, подставила мне щеку для поцелуя.

– Я видела, как вы мучаетесь в церкви, – поведала она своим задушевным тоном, будто делилась со мной не совсем приличным секретом, который никто, кроме меня, не поймет. – Какой счастливый день.

– Да, нам очень повезло с погодой.

– Нам вообще очень повезло.

С этими словами она отпустила меня, направив к своему мужу, который, естественно, понятия не имел, кто я такой, и, пожав ему руку, я смешался с толпой. Было очевидно, что леди Акфилд старается быть со мной милой. Но вот зачем ей это? Возможно, она хотела удостовериться, что единственный из друзей Эдит, который хоть сколько-нибудь нравится Чарльзу, будет на ее стороне. Она хотела заранее подавить любые попытки Эдит собрать опальный двор. Таким образом, если кому и понадобится приспосабливаться, то Эдит, а не ей. Я не стал бы гадать, насколько сознательно она это делала, но в достаточной степени уверен, что так и было. Так же как совершенно уверен, что ей это удалось, и каждый из нас сыграл свою роль. С самого начала я очень симпатизировал ей, мне нравилось, как ей удается сочетать в себе такие противоположные качества, быть одновременно и котенком, и светской львицей, и не думаю, чтобы, когда дело касалось ее, я был очень полезным другом Эдит.

С невестой я едва перемолвился словом, когда входил, но я и не надеялся, что у меня будет возможность поговорить с ней, пока я двигался сквозь болтающие и целующиеся группы, кивая и бормоча приветствия. Дэвид и Изабел, конечно, тоже были здесь, но было совершенно очевидно, что не затем они приехали в Сент-Джеймс, чтобы тратить время на меня, так что я предоставил их самим себе и прошел в следующий огромный, красно-белый с золотом зал, под прямым углом к первому. На фоне затянутых дамастом стен висели на цепях большие парадные портреты, в основном Стюартов. Я остановился под одним из них. Из-за прищуренных глаз и пышного, соблазнительного декольте я принял героиню за Нелл Гвин (может быть, сама она была и не из Стюартов, но несомненно можно сказать, что она служила под их патронатом) и с удивлением прочитал на табличке, что эта чувственная красавица – Мария Моденская, королева Англии, Шотландии и Ирландии, супруга Якова II.

За моей спиной раздался голос Эдит, и я вздрогнул от неожиданности.

– Ну и как тебе представление?

– Нет ничего интереснее, чем наблюдать за верхушкой.

– Королевский дворец – очень подходящее место для моей свадьбы: эти стены повидали немало браков по расчету.

Я поднял глаза на вздымающуюся нарисованную грудь королевы:

– Ну, здесь-то расчет был не очень сложный.

Эдит рассмеялась. Минуту или две, кроме нас, в зале почти никого не было, и я имел время восхититься ее красотой, входившей в пору самого расцвета. Она выбрала платье в стиле 1870-х годов с широкими оборками и турнюром, из шелка цвета слоновой кости, затканного мелкими цветущими ветками. С ее густых светлых волос ниспадали кружева, несомненно принадлежавшие чьей-то матери, их придерживала легкая ослепительная тиара, похожая на сверкающую, усыпанную бриллиантами паутину.

– Зайдешь нас навестить?

– Если меня пригласят.

Какое-то мгновение мы молча смотрели друг на друга.

– Мы едем в Рим на неделю, а потом к Кэролайн и Эрику на Майорку.

– Звучит неплохо.

– Да, неплохо, не правда ли? Считается, что я не должна знать о планах, но я все равно знаю. Рим мне нравится. А Майорку я почти не знаю. Я так понимаю, Кэролайн снимает там виллу каждое лето, так что, очевидно, им там нравится. – И она снова рассмеялась, довольно невесело.

Говорить, по всей видимости, больше было нечего, а я не был готов к этому неожиданному приступу меланхолии. Вот уж чему я не верю, так это признаниям на смертном одре. В данном случае она получила то, чего добивалась. Все, что ей оставалось, – это закрыть глаза. Так или иначе, не могу сказать, что я встревожился: многим невестам, да и женихам случается пережить эту легкую панику – «что я наделал?» – во время церемонии.

Я поцеловал ее в щеку.

– Удачи, – пожелал я. – Позвони, когда вернетесь.

– Я еще не ухожу.

– Да, но другой возможности поговорить у нас не будет.

Так и вышло. За ней пришел Чарльз, чтобы показать ее своим многочисленным незнакомым родственникам, и я снова остался в одиночестве. Я прошелся по тронному залу, который располагался по соседству. Снова красный и снова золото, на этот раз они служили фоном величественному трону под балдахином, обитому роскошно вышитой тканью. Здесь тоже висели портреты на цепях, на этот раз – Ганноверской династии. Я с восхищением рассматривал камин, когда мне кивнул толстый краснолицый субъект лет шестидесяти. Мы немного поговорили о портрете Георга IV кисти Лоуренса, что висел здесь же, как вдруг он с заговорщическим видом наклонился ко мне.

– Скажите, – хрипло прошептал он, – вы из знакомых этой девицы или один из нас?

Должен признаться, на мгновение я утратил дар речи.

– Думаю, и то и другое.

Леди Акфилд быстрым шагом направлялась к нам. Я наклоном головы поблагодарил ее за спасение из неловкой ситуации, и она представила меня незнакомцу. Оказалось, его звали сэр Уильям Фартли, и я чуть не расхохотался. Он неспешно двинулся прочь, а леди Акфилд взяла меня под руку, и мы направились к окнам.

– Надеюсь, вы не преминете в скором времени заехать к нам, – проговорила она. – Я знаю, Чарльз будет рад вас видеть.

Это означало, что Чарльз был готов взять меня в друзья и что остальная семья не видела никакой угрозы в моей дружбе с Эдит. Я поблагодарил ее и сказал, что польщен.

– Вы, наверное, не любите охоту?

– Честно говоря, не имею ничего против.

Она была очень удивлена:

– Правда? Я полагала, в театральных кругах охота не популярна. Я думала, там все ратуют за отмену.

Я пожал плечами:

– Лучше умереть в полете, чем на скотобойне, я так считаю.

– Какое облегчение! А я опасалась, что нам придется выискивать каких-нибудь писателей или ораторов, чтобы развлечь вас. Я знаю, Эдит считает вас очень умным человеком.

– Очень мило.

– Но раз вы охотитесь, то не будете возражать против обычных людей?

– Таких, как сэр Уильям Фартли? Жду не дождусь.

Она рассмеялась и состроила гримасу:

– Глупый старый дурак, но он живет всего в трех милях от нас, так что ничего не поделаешь.

Про себя я отметил, что он живет значительно дальше Истонов и что две-три сотни людей, живущих около самого Бротона, слезно молили бы о таком приглашении и никогда его не получат, но, естественно, оставил свои комментарии при себе.

Леди Акфилд похлопала меня по руке:

– Серьезно. Приезжайте обязательно. Я позабочусь.

– С удовольствием, но только если обещаете не приглашать писателей и ораторов. Не хочу терять лицо в глазах Эдит.

Она опять улыбнулась своей конспиративной улыбкой и вернулась к своим обязанностям.

Все вскоре закончилось. Счастливая чета отправилась переодеваться, мы вышли проводить, и сияющий автомобиль с открытым верхом унес их прочь. Эта несколько слащавая деталь была специально организована отцом Эдит, у которого сложилось ошибочное мнение, что она придаст дополнительный блеск церемонии. Так или иначе, обернувшись, мы обнаружили, что двери дворца уже заперты. Власти постановили, что праздник окончен, и нам ничего не оставалось, как разойтись по домам.