Текст книги "Серебряная рука"

Осман объясняет мальчику, что мусульманам все равно, кастрат ты или нет. Среди знаменитых визирей и пашей тоже были кастраты.

– Ты не знаешь, кто такие визири и паши? О, это могущественные люди. Многие другие, у кого судьба сложилась как у нас с тобой, стали военными; они воюют и командуют войсками. Что им до того, что их оскопили, если все относятся к ним с почтением? Да хватит же плакать. Ну вот, наконец-то ты открыл глаза! Тебе нравится мое платье? А видел бы ты, как одевается Баба! Я всего лишь его слуга. У каждого своя судьба, и я совсем не сожалею о том, что стал Османом Якубом – слугой великих монархов.

Он утирает Аультину слезы, ласково проводит рукой по его черным кудрям:

– Так делают со всеми мальчиками, которых предназначают для гарема, чтобы они не плодили неверных. Ты не понимаешь, но если бы шкиперу не пришла в голову идея проделать это с тобой, его бы не посетила и другая счастливая мысль – подарить тебя Аруджу!

Обессилевший мальчик безутешно плачет тоненьким, как у птенца, голосом.

– Колесо фортуны переменчиво: один зубец у него черный, другой белый, сегодня тебе грустно, а завтра весело. Да ты слушаешь меня или нет? Ты понимаешь мой язык?

Аультину кивает головой, хотя Осман Якуб, он же Сальваторе Ротунно, говорит на диалекте, совсем не похожем на сардинский.

– Я сказал, как меня зовут. А почему ты не называешь мне своего имени?

– Аультину.

– Что же это за имя? Варварское какое-то, похожее на кличку животного. Нет, с таким именем ты бы не вышел в люди. Ну, ну, не горюй. Имя, которое тебе дали на этом корабле, куда лучше! Ты теперь Хасан. Хасан Аруджа! Арудж-Баба – твой хозяин и повелитель.

II

1

Одежды Цай Тяня фиолетовые с золотыми узорами, у Рума-заде – платье красно-белое с изображением черного орла на груди, у Ахмеда Фузули – из камчатной ткани бирюзового цвета. Только Хасан в простой белой тунике. Его пальцы ловко бегают по дырочкам лаунеддас, извлекая приятные звуки.

Дневную жару смягчает тень внутреннего дворика, по углам которого из стен бьют четыре тоненькие струйки воды. Падая в широкие сосуды и переполняя их, вода по каменным желобкам стекает четырьмя ручейками к бассейну, в центре которого растет густой древний кедр.

Юношам лет по двадцать, не больше. Они присели на бортик бассейна, чтобы немного отдохнуть в перерыве между занятиями.

Цай Тяня прислал в эту школу его отец – владыка далекой восточной страны, границы которой охраняют высокие, покрытые вечными снегами горные вершины.

Рум-заде – сын знатного паши и родственницы самого Великого Султана Истанбула. Он мог бы поступить в любое истанбульское учебное заведение, но его мать предпочла отправить сына учиться в надежно охраняемое и уединенное место.

Ахмед Фузули – сирота. Его отец, близкий друг Краснобородых, погиб в бою на глазах у младшего брата Аруджа – Хайраддина. В отличие от отца юноша не любит воевать, – видно, он рожден для науки.

Что касается Хасана, то ходят слухи, будто Арудж-Баба решил усыновить его – с согласия брата, Хайраддина, с которым они вместе правят Алжиром. Говорят также, что юноша – наследник обоих братьев и после их смерти станет государем. Пока это только разговоры, никаких официальных бумаг еще нет, но во дворце все относятся к Хасану как к принцу. Все, за исключением самого Аруджа, который обращается с Хасаном очень сурово. Он заставляет юношу выполнять самые унизительные и тяжелые работы. На рассвете, чтобы не пропускать школьных занятий, он даже чистит конюшни Краснобородых.

Никого из учащихся, кроме любимца правителя, не заставляют постоянно и с такими нагрузками заниматься гимнастикой, бегом и всякими акробатическими трюками, что, несомненно, идет ему на пользу. Красота и изящество Хасана и впрямь редкостные. Взгляд внимательный и глубокий – такой он у бывшего сардинского пастушонка с детства, – черты лица подвижные, выразительные, губы слегка припухлые.

Перерыв между двумя уроками заканчивается, учащиеся возвращаются в класс, но Хасан с тремя друзьями, увлеченными его игрой на лаунеддас, задерживаются. Поэтому в голосе зовущего их наставника слышатся гневные нотки:

– По-вашему, сейчас самое время для забав? Хасан-Баба, перерыв закончен и для вас.

Юноша в знак признания своей вины слегка склоняет голову и вместе с друзьями направляется в класс. Урок математики. Изучается текст персидского ученого Али-ад-дина по кличке Сокольничий: его отец был сокольничим у одного из праправнуков Тамерлана.

В школе при дворце владык Алжира царит железная дисциплина. Это не обычное медресе: здесь учатся люди, которых ждет видное положение в обществе или высокие посты.

Учителя суровы, но все они люди выдающиеся. Возглавляющий школу Синан Ашик был учеником знаменитого Хосрова, любимого учителя Магомета II, и сумел собрать вокруг себя самых известных ученых, эрудитов, знатоков древнего мира, философов, филологов, литераторов, математиков, теологов, специалистов в области естественных наук и законов, управляющих движением земли и звезд.

Создание школы при дворце – идея Хайраддина: в перерывах между морскими походами он любит проводить время в обществе людей, хорошо разбирающихся в искусстве и науках.

Арудж-Баба посмеивается над этой страстью брата, но, поскольку причуды Хайраддина не мешают ему проявлять отвагу в бою, он не препятствует его развлечениям и в подходящий момент даже хвастает знаниями брата перед иностранными послами.

Все учащиеся живут при школе в просторных и удобных помещениях: на такие условия никому не пришло бы в голову жаловаться. Но юный Хасан, которого прочат в наследники, пользуется особыми привилегиями: в школу приходит только на занятия, остальное же время проводит при Арудж-Бабе и Хайраддине – во дворце ему отведены специальные комнаты для учения, отдыха и развлечений.

Конечно, помимо школьных занятий у Хасана есть множество других обязанностей, и самая для него неприятная – участие в светской жизни дворца с ее официальными церемониями.

Слухи о таинственном и прекрасном наследнике Краснобородых уже дошли и до других государей. Высказываются всякие предположения, всем интересно знать, кто же он – сын, любовник, заложник из какой-нибудь богатой страны, родственник суверена из далеких краев или просто раб, вытащенный на свет из битком набитых всяким сбродом и военными трофеями трюмов по прихоти Бабы или по Божьей воле?

Всякий раз, когда до бывшего салернца по имени Сальваторе Ротунно, а ныне любимого слуги Краснобородых Османа Якуба доходят известия о том, какой интерес вызывает повсюду его любимец Хасан, сердце старика переполняется гордостью.

– И чего это они все придумывают, – удивляется Осман, – нашему парню цены нет – вот причина его удачи, вот почему выбор Краснобородых пал именно на него.

Но до тех пор, пока все не записано на бумаге, пока документ об усыновлении не обнародован, не одобрен Советом и не подписан Великим Султаном Истанбула, Осман Якуб не может быть уверенным до конца, хотя надо сказать, что в силу своего характера он вообще никогда ни в чем не уверен до конца. Не пойдешь же к государям Аруджу и Хайраддину спрашивать, как именно обстоят дела. И потому слуга-нянька ищет другие пути, чтобы узнать поточнее о славном будущем Хасана, которого он обожает и которому прислуживает с той самой ночи, когда ему доверили захваченного в плен мальчонку.

Осман уже обращался к астрологам и хиромантам, и все они в один голос уверяли, что Хасану самой судьбой предначертано повелевать. Но Осману этого мало: каждое утро он самолично исследует положение лепестков на дне чаши со специальным зельем, и ни разу образованные ими рисунки не обманули его надежд. Обо всех этих гаданиях Хасан, конечно, ничего не знает, он вообще к подобным вещам относится очень странно: не верит очевидной истине! Не признает ни магов, ни святых, ни даже заклинаний. В этом он похож на Хайраддина – правоверного мусульманина во всем, что касается торжеств и церемоний, но неверующего в душе, а если и верующего, то в какого-то одному ему известного бога.

Осман Якуб глубоко верующий человек и готов своей верой поделиться с некоторыми скептиками. Небо милостиво, и потому когда у старика есть время – он молится за всех. В душе у него свой тайный «алтарь» – на нем в строгом порядке умещается целый сонм богов, в центре которого находятся Мадонна, Иисус Христос, Аллах и Магомет, а вокруг располагаются ангелы, святые, луна, звезды и вообще все, что приносит добро.

В Салерно, вероятно, дело обстояло бы по-иному, но во владениях Аруджа Осман может поклоняться кому и чему угодно.

Многое в его жизни изменилось после того, как он неожиданно стал пиратом, но совсем не так, как ему мечталось. Во-первых, его жертва не принесла ему лавров героя – оскопили Османа не за бунтарство, не за сопротивление силе или другой смелый поступок: просто никто не мог прислать за него выкуп, и главарь пиратов, не долго раздумывая, велел лишить его мужского достоинства, продать как евнуха в какой-нибудь гарем и таким образом получить за него больше, чем за обыкновенного раба. Только состарившись, Осман узнал из книг, что по законам Корана запрещено кастрировать людей! Но, как известно, законы для того и существуют, чтобы их нарушать. Да чего уж теперь говорить, прошлого не воротишь. Господь взыскует, Господь же и награждает. Хасан – вот нежданная награда старику. Будь у него даже свой родной сын, вряд ли он любил бы его больше. Да защитит Господь этого мальчика от всех бед и вспышек бешеной ярости Аруджа, который в любую минуту может изменить свое решение и с вершин счастья ввергнуть человека в пучину горя.

Всю жизнь Осман провел при Арудже, он даже забыл, когда оказался у него, и все же до сих пор не привык к переменам настроения своего господина.

Если бы Баба ограничивался только криками и бранью, все было бы не так страшно, но дело в том, что, попав ему под горячую руку, можно и головы лишиться.

В прошлом месяце, например, Баба отправился на базар – иногда ему нравится изображать из себя простого горожанина, хотя все за милю узнают его огненно-рыжую бороду. И вот, разгуливая по базару, он изобличил трех торговцев-жуликов. Один торговал несвежим товаром, второй продавал товар по слишком высокой цене, а третий бессовестно обвешивал покупателей. Разгневанный Баба тут же учинил свой скорый суд и расправу. Первому отрезали нос, чтоб не мучила его вонь собственного товара; второму он велел отрезать ягодицы и бросить их собакам – пусть этот скареда сможет сказать, что хоть раз в жизни отдал что-то свое задаром; а третьему прибили к уху деревянную ручку безмена, чтобы жулик на себе чувствовал, точен ли вес.

Но если Баба в хорошем расположении духа, он человек приятный и иногда даже бывает добрым – каким только может быть государь, то есть добрым до беспощадности. К Хасану Баба, пожалуй, очень добр, судя по тому, как высоко он его вознес, но, будучи человеком неуравновешенным, он часто придирается к парню и бывает несправедлив. Велит, например, что-то сделать и тут же отдает совершенно другой приказ. Злится, узнав, что Хасан ночи напролет просиживает над книгами, – как же, он может переутомиться! – а потом ради забавы заставляет его, как мула какого-нибудь, поднимать тяжести, чтобы узнать, достаточно ли он крепок и не следует ли его кормить получше.

– Видишь, старая обезьяна, – говорит он Осману, вызванному для секретного доклада, – видишь, какой светлый ум у нашего мальчишки? Это же кладезь знаний! Но только попробуй изнежить его чрезмерными потаканиями. Я тебе шею сверну, Осман, если ты испортишь мне парня!

Имей право Осман Якуб гневаться, как позволено гневаться государям, уж он бы сумел заткнуть рот Аруджу, когда тот называет его старой обезьяной. Во-первых, потому, что Арудж-Баба сам старый – старше его годами, а во-вторых, потому, что в устах хозяина слова эти звучат как оскорбление. По чьей вине Осман никогда не был молодым? В те времена, когда он в своей деревне вытаскивал лодки на берег, руки у него были мускулистые, какими и должны быть руки у молодого парня, но на лице уже тогда появились морщины, плечи перекосились, тощие и натруженные ноги были такими кривыми и выгнутыми, что между ними могло бы спокойно пройти целое кошачье семейство. Да, он всегда был старым и некрасивым. И разве мог он мечтать о таком прекрасном сыне, как Хасан? Сама судьба одарила его тем, в чем природа отказала.

Осман Якуб потирает руки. Глаза его плутовато поблескивают при мысли, что даже сам Баба не смог бы произвести на свет такого необыкновенного сына. Нет, он получил Хасана таким, каким его день за днем лепил своими руками слуга и воспитатель Осман. Возможно, Баба понимает, чем он обязан старику, ибо, когда дело касается Хасана, часто призывает его на совет, а это великая честь. Но и великое мучение. Представ перед Аруджем, Осман так дрожит, что хозяина даже смех берет. От страха у бедняги все плывет перед глазами, рыжая шевелюра и борода господина весь свет затмевают.

Но когда Баба долго отсутствует, когда он на войне, страхи Османа лишь усиливаются, словно вот-вот может случиться что-нибудь совсем плохое, а противостоять ему никто не сможет. А вдруг настоящий дьявол, загнанный Богом глубоко под землю, преспокойно выскочит оттуда и явится во дворец, зная, что не встретит там отпора другого дьявола – Арудж-Бабы?

Зато когда во дворце остается Хайраддин, что бывает крайне редко, так как его вечно тянет в море, вот тогда для Османа наступает спокойная жизнь. Присутствие Хайраддина придает старику уверенности. Сколько прекрасных приключений пережили они вместе! К сожалению, с тех пор как Арудж-Баба все чаще стал требовать от старика услуг во дворце, Осману редко выпадает случай сопровождать Хайраддина в морских походах. Он уже почти забыл об ужасах битв и о радости, охватывавшей его, когда удавалось обмануть врага, – в общем, обо всех переживаниях, когда-то доставлявших ему столько удовольствия. Даже о блаженном отдыхе после славной победы и о беспробудном сне по возвращении домой он уже не вспоминает.

Отдых всегда бывал очень кратким: Баба и Хайраддин – это же две не знающие покоя живые молнии.

Недруги Краснобородых боятся их как чумы: братья могут нагрянуть внезапно, нанести удар из-за угла. Для тех, кто осмелился чем-то досадить им, Краснобородые – бич Божий, неизменно настигающий свою жертву; и никакими доступными человеку средствами спастись тогда невозможно. Даже друзья порой считают, что Господь послал Краснобородых на землю для того, чтобы они постоянно встряхивали мир, пока на поверхность не всплывет грязная пена. Они – хозяева Османа Якуба, что вызывает у него противоречивые чувства, но дает ему определенные привилегии. Он осознает это и этим гордится.

Когда обоих Краснобородых во дворце нет, Осману удается выкроить немного времени для своих дел. Вот и сейчас он, удовлетворенно улыбаясь, смотрит, как хорошо подсыхают целебные растения – потогонная и веселящая огуречная трава и асперула душистая, от которой хочется петь. Старик улыбается, сознавая, что очень привязан к обоим своим хозяевам – Краснобородым: даже когда их нет во дворце, все равно они владеют его мыслями, словно оба стоят перед ним как живые. Один высокий, стройный, солидный – это Хайраддин, его любимец, его герой. Он помоложе брата, но тоже уже зрелый мужчина. И второй – могучий, но коренастый и, честно говоря, неуклюжий, хотя и выше ростом любого смертного. Арудж-Баба, бейлербей, в общем-то главный в доме. Братья рыжеволосы, и, когда глядишь на них, невольно перед глазами встает картина осеннего заката.

Люди не понимают, как эти грозные мужи не только не перегрызли друг другу глотку, а, наоборот, живут в любви и согласии. Они оба полновластные государи всей страны, у них общий дворец, и оба правят Советом и всеми подданными, подписывая законы – либо вместе, либо друг за друга, и нет между ними даже тени соперничества. Большинство знающих Краснобородых считают, что на земле объяснения этому факту не найти. И верно считают.

Объяснение нужно искать не на земле, а на море. Хайраддин умнее Аруджа, который признает за ним это преимущество, и, пожалуй, больше годится на роль главного правителя страны, но море ему дороже. У Аруджа тоже морская душа, он тоже ходил в морские походы и до сих пор прекрасно умеет это делать, но, решив однажды выполнять роль старшего брата, полюбил жизнь на суше не меньше, чем море. Ему нравится управлять двором, вести себя по-царски, но, когда дело касается серьезных решений, он очень часто поступает так, как советует ему Хайраддин. Впрочем, именно Баба сам сделал брата сначала соратником по набегам, а потом и по управлению страной. На своей ладной шхуне он отправился за ним, тогда еще мальчишкой, на родной мирный остров Лесбос…

«Ладно, хватит думать о хозяевах, – приказывает себе Осман. – Они уже достаточно самостоятельные и сильные, в няньках не нуждаются! Лучше подумать о Хасане, который что-то перестает меня слушаться».

2

Наступила ночь, сменился второй караул, а упрямый мальчишка все сидит, не разгибаясь, за столом и чертит карты небесного свода. Надо как-то оторвать его от этого занятия.

Осман Якуб заливает кипятком листья мелиссы и для вкуса добавляет туда немного имбиря. Розовый мед и экстракт валерианы уже в бокале. Осман ставит бокал на поднос и без стука входит в комнату Хасана: время позднее, нужно действовать решительно.

– Ну-ка в постель! Ахмед Фузули говорит, что ты и так учишься лучше всех, незачем лишать себя сна ради книг. Хочешь, чтобы мозги у тебя разжижились?

Но этот упрямый осел Хасан даже не поворачивается в его сторону и наверняка ничего не слышит, словно у него заложило уши. И все же Осман продолжает, – может, хоть что-нибудь из его речей западет парню в голову:

– Хайраддин доволен тобой. Еще бы! Можно ли желать большего от сыночка? И Баба не хочет, чтобы ты чахнул над книгами. Уж не собирается ли он взять тебя немного повоевать?

И на эти слова Хасан не реагирует.

– Я же прекрасно знаю, что ты предпочел бы отправиться в море с Хайраддином, но земли к югу от нас такие красивые, да и с Аруджем не соскучишься. Бейлербей многому может тебя научить: например, он умеет вести переговоры с любым племенем… Ага, ты, оказывается, не глухой, я все-таки оторвал тебя от занятий!

Но радость Османа оказывается преждевременной, так как юноша, едва взглянув на него, придвигает к себе светильник и сосуд с маслом.

– Нет, я больше не позволю тебе подливать масло. Выпей-ка этот отвар и хорошенько выспись.

Хасан возмущается. Он не желает, чтобы старик все время приставал к нему со своими заботами, пусть сам пьет свой отвар.

– Ну, если ты приказываешь… Это вкусно. – Осман послушно делает большой глоток. – Замечательное питье!

Потом слуга молча наклоняется и снимает с Хасана туфли.

– А теперь – в постель. Можешь и без отвара.

Но судьба распорядилась так, что спать Хасану этой ночью уже не пришлось: в комнату ворвалась запыхавшаяся женщина и закричала, что Аллах наслал на всех великое несчастье. У входа в порт стоит корабль Аруджа, один, без остального флота, и просит о помощи, хотя море спокойное и небо ясное.

Женщина, а это одна из фавориток Аруджа, уверена, что с бейлербеем случилось несчастье. Перед отплытием предсказания астрологов были какие-то неопределенные, в них даже таилась угроза, да и ей самой приснился нехороший сон, но Баба не поверил в него, ведь он вообще не верит ничему, что противоречит его планам.

Пока Осман Якуб пытается как-то успокоить женщину, а Хасан снова обувается, в дверь заглядывает начальник дворцовой стражи и, увы, подтверждает дурную весть. Судно Арудж-Бабы стоит недалеко от причала, и оттуда кричат, что бейлербей ранен. Притом, кажется, тяжело. Он потерял правую руку. Фаворитка, бросившись на грудь Осману, разражается судорожными рыданиями, а старик потрясен не меньше, чем она. Хасан выбегает из комнаты.

В дворцовых переходах, на лестницах, в конюшнях все ждут его приказаний, а он ведь не облечен полномочиями правителя: когда Аруджа и Хайраддина нет в городе, правление переходит в руки Совета, но в данной чрезвычайной ситуации решения нужно принимать немедленно, собирать Совет нет времени, а что делать – никто не знает. Понятно, что вся надежда сейчас на возможного наследника.

3

Когда Хасан во главе отряда конников врывается в порт, галиот Аруджа уже стоит у причала.

Ночь безлунная, и в свете смоляных факелов виден лишь борт корабля, с которого торопливо спускают носилки.

Несколько офицеров сбивчиво объясняют Хасану, что планы сорвались, так как Арудж-Баба был ранен в первом же бою и экипаж растерялся. Но в любом случае это не поражение, а всего лишь стратегический маневр.

– А где Хайраддин? Где весь наш флот?

Оказывается, оба раиса решили, что Арудж на своем судне будет следовать установленным курсом и нанесет противнику первый удар, чтобы рассеять его силы, а в это время Хайраддин с остальными кораблями бросится догонять караван торговых судов, показавшийся вдали, как мираж, и тут же скрывшийся за горизонтом.

«Странно, – думает Хасан, – что Краснобородые позволили себе ради какого-то каравана торговых судов отвлечься от тщательно готовившейся на протяжении нескольких месяцев операции против Гамаля – раиса одного из прибрежных государств, – который из вредности и зависти запретил судам Краснобородых заходить в жизненно важный для них порт, где можно и провиантом запастись, и торговлю развернуть».

– Это был целый караван судов, набитых товарами, и шли они под охраной Андреа Дориа.[4]4
  Андреа Дориа (1466–1560) – генуэзский адмирал. Борясь за независимость Генуи, из тактических соображений служил сначала французскому королю Франциску I, затем императору Священной Римской империи Карлу V. С 1528 г. был фактическим правителем Генуэзской республики. (Примеч. пер.)


[Закрыть]

Так вот чем объяснялась неожиданная перемена плана! Между берберами и Андреа Дориа, с тех пор как впервые скрестились их пути на море, идет постоянное выяснение отношений. Они просто считают своим долгом гоняться друг за другом, и делают это с огромным удовольствием. Прежде всего важно обнаружить противника, почуять его присутствие, а это не просто, поскольку в XVI веке вошло в моду из тактических соображений, да и просто развлечения ради, плавать по морям под чужим флагом. Вообще же Дориа, когда он плавает и под настоящим флагом, выследить трудно, потому что нанимателей этих или государей он постоянно меняет.

– На кого работает генуэзец сейчас?

– Кто знает! На судах были флаги разных стран. А на флагмане развевались только штандарты с его личным гербом. Вроде вполне мирный был караван.

Теперь понятно, почему Краснобородые решили догнать Дориа: когда торговые суда, плавающие под разными флагами, выходят в море не в одиночку, а хорошо сплоченным караваном, значит, они не намерены ни на кого нападать; совсем другое дело, если простые торговцы нанимают такой солидный и дорогостоящий эскорт, как флагман самого адмирала Андреа Дориа. Таким образом, подозрение, что на борту у них какой-то особенно привлекательный груз, требующий и особой охраны, было вполне обоснованно и желание Краснобородых напасть на караван становится объяснимым.

Носилки резко наклоняются и стукаются о борт галиота.

– Опускайте помедленнее!

– У него очень нехорошая рана, сейчас увидите.

Люди Аруджа боятся самого худшего. Два старших офицера тихо докладывают Хасану о происшедшем.

Когда вражеское ядро оторвало Аруджу руку, им по приказу самого раиса пришлось взять командование на себя. Он же, чудом не потеряв сознания, отдавал четкие и точные распоряжения, велел приналечь на весла, чтобы как можно скорее вернуться в Алжир, и только после этого лишился чувств.

Корабельный лекарь, как мог, зашил и прижег рану, но бейлербея сильно лихорадит, и есть опасность заражения крови.

Наконец носилки спущены. Придворный хирург, срочно прибывший с остальными лекарями, сокрушенно качает головой.

Экипаж галиота и солдаты эскорта Хасана в полном молчании стоят на причале.

Ярко-рыжая борода Аруджа кажется кровавой, сливаясь с проступившей сквозь повязку кровью.

Хасан подносит фонарь поближе и видит мертвенно-бледное лицо раиса.

Лекари осматривают раненого, удается нащупать пульс – слабая надежда на то, что Арудж выживет, все же есть.

– Скорее кладите его на повозку!

Сам Хасан с помощью солдат своего эскорта поднимает носилки.

Дно повозки устилают подушками в несколько слоев, чтобы смягчить толчки при движении. На подушки кладут Аруджа – он почти без признаков жизни, только слабо хрипит.

Хирург советует не медлить, чтобы можно было поскорее прооперировать раненого. Он хочет удалить омертвевшие ткани и остановить процесс гниения, если будет на то воля Аллаха.

Хасан едет верхом рядом с повозкой. Он готов молиться какому угодно Богу, только бы Аруджа удалось спасти, хотя, когда Краснобородый был здоров, Хасан часто мечтал бежать от него куда глаза глядят.

В ушах его постоянно звучат то гневные и яростные крики властелина, то его дружелюбный смех, то простые, спокойные речи, когда он старался чему-то научить юношу. Добрые и недобрые воспоминания перемешиваются, теснятся в голове Хасана все время, пока процессия движется к дворцу, да и потом, во время осмотра врачами, с их то обнадеживающими, то лишающими всякой надежды противоречивыми выводами, и после рискованной операции, когда бред раненого сменялся полным молчанием и казалось, что он уже мертв.

4

– Пей! Снадобье действует, пока не улетучился его аромат. Пей до дна.

Не хватало только Османа с его настоями! Хасан готов поколотить старика.

– Как ты смеешь так обращаться со мной? – сердится тот. – И именно сейчас?! Если будешь злиться, там, наверху, никто не услышит нашей молитвы. Только добрые и кроткие могут надеяться, что их молитвы дойдут до Неба.

Да, только Небо может сохранить жизнь их бешеному хозяину.

Осман Якуб поставил за его здравие три свечи перед Мадонной, изображение которой он держит у изголовья своей кровати. Три свечи за здравие этого демона? Да он же бросил вызов самому Небу! Но ни один духовник не смог бы убедить Османа, что это – грех. Он прекрасно помнит, как по повелению короля Неаполя Ферранте Арагонского зажигали свечи на всех углах и держали при них охранников, чтобы никто не смел подойти и задуть огоньки. Если Мадонна принимала свечи дона Ферранте, почему бы ей не принять свечи за здравие Арудж-Бабы? Ведь известно, что Ферранте был отъявленным негодяем, кровавым палачом, бандитом почище Аруджа.

Поскольку вероятность, что Баба умрет и предстанет перед судом Всевышнего, очень велика, Осман, обманывая сам себя, старался выпросить у Бога особую милость к хозяину на том свете.

«Наверху, на небе, у святого Петра наверняка есть какая-то специальная мерка для грехов наших владык», – думает Осман. Ведь иначе даже его питомец Хасан может оказаться в беде, если, сделавшись государем, он когда-нибудь предстанет – пусть это случится как можно позднее! – перед Божьим судом. Каким бы добрым, справедливым, милосердным ни был государь, его душа всегда отягощена страшным грузом грехов. «Здравствуй, – говорит святой Петр простому смертному. – Ты, я слышал, убил человека. Но раскаялся ли в этом? Да? Тогда отправляйся в чистилище. Ах, нет? Тогда твое место в аду. Иди поджаривайся!»

А на совести государей сотни, тысячи убитых во время больших сражений. Как тут раскаешься за всех и каждого? Как узнаешь, скольких ты мог убить по праву, а скольких, и кого именно, оставить в живых? Да, разобраться по справедливости будет трудно. Но Небо само должно об этом побеспокоиться, думает Осман, перекладывая на него всю заботу и испытывая при этом некоторое облегчение.

– А у нас тут столько своих забот, что всем хватит и еще останется, – произносит он вслух, подбадривая себя. – Что бы ни решил святой Петр насчет грехов государей, здесь, на земле, лучше принадлежать к числу тех, кто сам решает, кого и как убить, чем быть просто убитым. Есть ли что-нибудь прекраснее на свете, чем право властвовать над другими?

Аруджу это известно, и свое царство он никому не намерен отдавать. Даже сейчас, с оторванной ядром рукой, сознавая, что жизни его угрожает серьезная опасность, он позаботился о том, чтобы командование перешло не к одному, а к двум офицерам.

– Ты слышишь, Хасан? Он назначил себе двух заместителей. Так меньше опасности, что оба сразу могут выкинуть что-нибудь: будут присматривать друг за другом. Баба уже одной ногой на том свете, но не хотел, чтобы кто-то отнял у него власть!

Но что ждет их теперь? Кто станет распоряжаться, если Баба умрет, а Хайраддина все нет и неизвестно, куда он подевался? О всемилостивый Иисус, о святейший Аллах! Если Баба умрет, так и не назначив наследника, прощайте мечты о том, что его Хасана сделают государем! Да, нужно молиться и молиться!

5

Умрет, не умрет, умрет?.. Осман проводит в молитвах три ночи подряд, задаваясь этим мучительным вопросом. Он глубоко страдает, хотя злится на себя за это.

Сколько издевательств пришлось претерпеть ему от Аруджа! Только такая дурья башка, как он, может молить богов, чтобы хозяин выжил и вновь принялся орать. А он так боится его крика! Сложив ноги калачиком, Осман сидит перед дверью Аруджа и прислушивается. Вдруг до его ушей доносится стон.

Нет, не стон, а рычание, переходящее в грозный рев. Ну да! Это голос Аруджа, и звучит он как летний гром. Арудж жив!

Осман смеется, плачет, бросается ко всем, кто выходит из покоев господина, и требует, чтобы ему сказали правду.

– Ради святейшего Аллаха, скажи, он действительно жив?

– Разве ты сам не слышишь?

Арудж-Баба считает, что он уже здоров, и хочет подняться. Он бушует так, что старинные кольчуги и турецкие ятаганы, украшающие царскую прихожую, начинают позвякивать; прозрачные, пронизанные солнечным светом белоснежные занавеси колышутся, вздрагивают усы часовых – все и вся приводит в движение этот ураган.