Текст книги "Серебряная рука"

VIII

1

Две захваченные галеры покачиваются на волнах в укромной гавани вместе с галиотами Хайраддина – совсем как две наседки в окружении цыплят. Но в данном случае цыплята командуют наседками.

Если не считать инцидента с абордажем, который почти не принес никакого урона их внешнему виду, две красавицы галеры совершали свое первое плавание вполне спокойно. Сейчас их курс резко изменился: они плывут на юг, к Африке.

Трофеи должен доставить Аруджу Хасан – это очень серьезное испытание для юного принца.

А Хайраддин решил еще немного побороздить море со своим флотом. Фортуна, похоже, к ним благосклонна, да и погода держится приличная, так что можно попытаться подобрать кое-какую мелочь. По возвращении Хайраддин намерен долго пробыть дома. Пора уже ему привыкать к роли старого пирата на отдыхе. Надо будет заняться лечением больной спины: на судне, да еще зимой, боли очень ему досаждают. К тому же он думает приняться за государственные дела, тем более что Аруджу надоело сидеть сложа руки и он хочет, чтобы брат заменил его во дворце.

Порядок следования уже хорошо продуман: впереди пойдет галиот Хасана под командованием Ахмеда Фузули, в середине каравана поставят две огромные папские галеры (флагманом будет командовать Хасан, а второй галерой – Даджар), замыкающим решено сделать галиот Али Бен Гада. Даджар и Али Бен Гад – старые друзья Хайраддина. Даджар много лет проплавал на западных галерах и сумеет помочь добрым советом Хасану; Али Бен Гад – умный и опытный воин, способный в случае необходимости принять на себя удар и отвлечь любого противника, чтобы дать остальным время добраться до дома.

Помимо экипажей двух галиотов, Хасану нужны верные люди, которых можно взять на галеры. Даджар отберет их из числа тех, у кого есть опыт плавания на больших судах, но предварительно он должен посоветоваться с другими капитанами, чтобы не посеять среди них зависть и обиду и не слишком ослабить экипажи берберских галиотов.

Караван должен добраться до Алжира одним броском и как можно скорее. Труднее всего вести на большой скорости галеры. Адмирал де Лаплюм очень гордился их ходовыми качествами, но даже если выжимать из них предельную скорость, галеры по сравнению с галиотами просто черепахи. А безопасность плавания зависит именно от скорости. Направление господствующих ветров может измениться. Но даже если погода сохранится устойчивой и будет по-прежнему радовать моряков, существует другая опасность – быстро разносящиеся слухи.

– По-моему, – говорит Али Бен Гад, – в Чивитавеккья еще ждут прибытия папских галер и держат наготове кропила, чтобы осветить и благословить их. Там решат, что Жан-Пьер де Лаплюм выбрал более длинный путь, дабы избежать встреч с бурями.

В свете заходящего солнца галеры сверкают своими позолоченными и лакированными украшениями. Они величественны и даже от легкой зыби кажутся живыми, дышащими существами.

Даджар любуются ими и вдруг поэтично сравнивает их с двумя королевами на серебряном троне.

– Да какие там королевы! Просто две гусыни, готовые в любую минуту затонуть, – презрительно отзывается Краснобородый, – они слишком пузатые, плывут как две бочки. Тем более с таким грузом. Да, нелегко вам придется. Даже паруса не очень-то помогут.

Что правда, то правда. К тому же паруса на галерах очень яркие и могут навлечь на них опасность. Так что вся надежда на весла. В дальнем походе редко удается избежать всяких неприятностей. Сейчас можно, конечно, рассчитывать на энтузиазм гребцов, которые, получив свободу, только и мечтают, как бы поскорее добраться до берега и насладиться ею. Так что придется сесть на весла и пленникам – в том числе офицерам и господам.

– Давайте сверим курс.

Хайраддин в последний раз бросает взгляд на карту. От острова, где они нашли прибежище, предстоит какое-то время идти на запад, потом повернуть на юг. Если, проходя мимо Сицилии, держаться подальше от берега, вряд ли кого-нибудь сейчас встретишь. Наверняка туда еще не успеют дойти слухи о пропаже галер.

После Сицилии положение осложнится. Две перегруженные галеры, едва не зачерпывающие воду бортами, – лакомая добыча для каждого, кому они попадутся на глаза. В Средиземном море всегда сыщется «бродячая собака», готовая кого-нибудь куснуть.

– Всем, кто появится на горизонте, надо сигналить о дружественных намерениях.

Вот когда могут сослужить неоценимую службу флаги, приготовленные Османом. При опасности надо пускать в ход хитрость. Хитрость – самая верная помощница в подобных плаваниях.

– Будьте начеку, никого не дразните. Не вздумайте ввязываться в сражение. У вас одна задача – как можно скорее дойти до Алжира.

Многие монархи и кондотьеры охотно согласились бы помочь Папе Римскому заполучить свои галеры: им за это перепадет значительная часть богатств, находящихся в трюмах. Христианские монархи что-то не очень раскошеливаются на крестовые походы; время от времени о них заговаривает Карл Габсбургский, но пока все это – одни разглагольствования. Однако Испания, непосредственно заинтересованная в благополучном завершении плавания галер, поскольку на одной из них находятся родственники Карла – супруги Комарес, располагает военными портами вдоль всего побережья Италии, Сардинии и Сицилии. Порты эти захудалые, со старыми и неуклюжими, зато многочисленными и хорошо вооруженными кораблями.

А этот маркиз де Комарес – крепкий орешек: высокого полета и со связями. Вернувшись на свободу, он станет беспощадным врагом. И все же Хайраддин доволен, что маркиз не погиб во время абордажа: он будет нелишней фигурой в переговорах с Карлом Габсбургским. Сбить спесь с испанских монархов – давняя мечта Краснобородых, так что пленение маркиза де Комареса – большая удача.

Спустившись в гавань, Хайраддин проверяет, что уже сделано на папских галерах и что еще предстоит сделать. Прежде чем выйти в плавание, нужно привести в порядок трюм, где находятся гребцы. В таких условиях люди не могут грести в полную силу. Для серьезной реконструкции нет ни необходимой верфи, ни времени, но можно усовершенствовать откачку воды и наладить вентиляцию.

Между тем на небольшой площадке подготавливается церемония дележа добычи. Дележка захваченных в бою трофеев между всеми членами экипажа обычно приводит в изумление пленных: им кажется нелепым, что капитан, возглавлявший столь рискованное предприятие, делится потом захваченным добром с другими членами экипажа. Они не знают, что такой дележ – гениальная придумка Аруджа, пришедшая ему в голову, когда он был совсем еще молодым и хотел иметь на своих парусниках только надежных людей.

2

Папских солдат и испанцев препроводили в пещеры, которые берберы уже многие годы использовали под склады и жилье. Здесь можно укрыться от непогоды и неожиданных встреч, а в минуты грусти предаться воспоминаниям о далеком родном доме.

Пещеры удобны и хорошо обустроены, но пленникам остается лишь гадать, где именно они оказались, так как на глазах у каждого повязки – обрывки белья, в которых еще можно распознать бывшие рукава, манжеты, воротнички или полоски грубой парусины и лоскутки тонкого атласа и бархата.

В самой просторной пещере собраны знатные господа, офицеры, богатые купцы, казначеи и мастера – в общем, цвет общества, плывшего на папских галерах. Почти все они в своей собственной одежде, не очень даже пострадавшей в жаркой битве. Разве что у некоторых не хватает какой-нибудь детали костюма, зияет дыра на платье, прибавилась пара пятен, болтаются оторванные кружева или ленты.

Пленники могут расхаживать, сидеть и даже лежать на удобнейших диванах: пещера обставлена роскошной мебелью. Те, кто хочет по достоинству оценить ее изысканность, осторожно все ощупывают, хотя это и трудно, поскольку руки у всех связаны за спиной.

– А у меня стул с инкрустацией, – удивленно говорит какой-то купец своему соседу.

– Вы бы пощупали эту камчатную обивку! – отвечает ему сосед, проводя пальцами по софе, на которой он возлежит. – Прекрасная вещь! Наверняка ее где-нибудь украли.

Пещеры освещены пламенем дорогих свечей, хотя пленники ничего не видят. На это обратил внимание опытный Жан-Пьер де Лаплюм, потянув носом воздух.

– Просто поразительно, – шепчет он Комаресу, надеясь вызвать из того хотя бы словечко. – Чувствуете, какой чудесный аромат источает тающий воск?

Все остальные пытаются подбодрить себя болтовней. Но Жан-Пьеру поговорить больше не с кем, поскольку его и испанского гранда посадили подальше от остальных в глубине пещеры, на одну из длинных деревянных скамей, похожую на скамьи церковных хоров. Они, конечно, не связаны, и де Лаплюм мог бы встать и поискать себе менее спесивого соседа, но, по мнению капитана, не подобает офицеру столь высокого ранга ковылять на ощупь в поисках собеседника, готового одарить его дружеским словом.

Комарес ужасно зол: ему непонятно, где же их высадили. Он чувствует свою беспомощность, так как, не ориентируясь на местности, не в состоянии определить, удастся ли отсюда бежать и можно ли рассчитывать на помощь какого-нибудь союзника. Но неосведомленность его объяснима – ведь не он командовал галерами и не в его функции входило изучение карт этой части моря. Во всех случившихся и грядущих бедах виноват, конечно, один де Лаплюм. Этот тип недостоин звания не только капитана, но даже простого матроса или солдата и вообще настоящего мужчины. Ко всему он еще и ужасный болтун.

Адмиралу же просто необходимо выговориться, чтобы потопить в словах стыд и обиду. Больше всего ему неприятно, что Краснобородый, совершенно уверенный в своей победе, ограничился при нападении одним галиотом и сумел обвести их вокруг пальца.

– Конечно же, ваша милость, он был совершенно уверен, что обведет вас вокруг пальца! – с готовностью откликается Комарес.

Этот проклятый испанец остается спесивцем даже тогда, когда вата, которой подбиты его колет и штаны, так и лезет клочьями наружу. Маркиз де Комарес злится на адмирала и считает его виновником своих несчастий, но, в конце концов, никто же не заставлял его отправиться в Рим морем, мог бы ехать сушей со всей своей свитой официального посланника. Когда де Лаплюм предложил Комаресу свои услуги, тот легкомысленно принял его предложение с удовольствием, надеясь на приятное морское путешествие, которое к тому же позволит сэкономить на дорожных расходах, а еще, скажем прямо, рассчитывая посмотреть, как живут и что замышляют люди на папских галерах. Такие посланцы по особым поручениям, как он, должны собирать в пути всевозможные сведения, за это они неплохо получают, имеют титулы и вообще всяческие выгоды.

Ход мыслей Жан-Пьера де Лаплюма прерывает неожиданный шум. До его слуха доносится скрип двери, потом одновременное бряцание копий берберского караула – так бывает, когда военные одновременно отдают кому-то честь.

– Предоставьте этим господам большую свободу, развяжите глаза и позвольте двигаться сколько угодно, – спокойно приказывает Хайраддин, но эхо, возвращенное скалистыми сводами пещеры, придает его словам особую торжественность. – Теперь уже не нужны ни повязки на глазах, ни веревки.

Караульные выполняют приказание, и когда пленные получают возможность оглядеться, первое, что они видят, – это группа берберских командиров, которых сопровождают секретари и писцы. Зрелище великолепное: роскошные одеяния, пышные украшения и драгоценности – все сверкает и переливается в ярком свете.

– Прошу вас, адмирал, садитесь. Здесь можно и без церемоний.

Какая непростительная оплошность! Когда явился Хайраддин, Жан-Пьер де Лаплюм просто из любопытства вскочил на ноги, и вот теперь он стоит как лакей, на виду у готового испепелить его взором проклятого Комареса. Вот уж он порадуется, когда сможет рассказывать каждому встречному и поперечному, как французский аристократ Жан-Пьер де Лаплюм унизился перед пиратами.

Развязанные пленники озираются по сторонам. Пещера, в которой они находятся, производит необычайное впечатление: это нечто среднее между храмом и дворцом, хотя чувствуется в ней что-то и от тюрьмы; границ пещеры не видно и входа в нее – тоже. Со всех сторон стены изгибаются: где-то они тонут в темноте, где-то – образуют выступы, за одним из которых, по-видимому, и скрывается выход наружу, потому что там стоят восемь вооруженных берберов, вид которых у кого угодно отобьет охоту проявлять любопытство.

А обставлена пещера поистине великолепно. Два больших стола и два огромных шкафа орехового дерева, расписанные или украшенные инкрустацией сундуки, необыкновенно красивые церковные хоры, скамьи самых разных форм, подушки, шкуры диких зверей, ковры и канделябры у стен.

Хайраддин представляет участников своей свиты: когда придет время, они назначат размеры выкупа и начнут переговоры.

– «А этот Краснобородый, должно быть, изрядный жулик, – думает адмирал Жан-Пьер де Лаплюм, поправляя волосы и разглаживая брови наконец-то развязанными руками, – но как держится, какой форс на себя напускает!»

Де Лаплюм придает большое значение эстетической стороне дела, поэтому, с восхищением наблюдая за приемным сыном Хайраддина, он не может не поделиться своими впечатлениями с соседом:

– До чего красив, просто картинка! Вы не находите? Комарес не отвечает. Он с одинаковым презрением смотрит и на Хасана, и на адмирала, который словно назло ему продолжает:

– Но когда он размахивает саблей и ведет людей в атаку, сам черт ему не брат. Настоящий вихрь. Надеюсь, вы это тоже заметили?

Комарес в ответ лишь пожимает плечами. «Хотелось бы посмотреть, – думает де Лаплюм, – на дуэль маркиза с юным Хасаном. Старые трухлявые кости испанского гранда рассыплются при первом же выпаде».

Комарес слывет настоящим воином, но во время нападения на корабль он не участвовал в сражении: под предлогом, что при нем нет шпаги, он предоставил прикрывать себя своему эскорту.

Адмирал ловит себя на мысли, что его неприязнь к Комаресу, который только и делает, что выражает ему свою антипатию и презрение, сильнее, чем к берберам, которые и так уже причинили ему огромное зло, а в будущем, вероятно, причинят еще большее. Если верить тем, кто возвращался из плена, чего только не делают пираты с людьми! Они, например, в любую минуту могут наброситься на человека и исполосовать его плетьми.

– Что вы намерены с нами сделать? – Комарес открывает наконец рот и обращается к берберам. Голос его звучит резко – именно так должен разговаривать настоящий аристократ, вынужденный иметь дело с личностями, недостойными его уважения. Почитая долгом заботиться о своих людях, он хочет знать, решена ли их судьба, и если да, то когда им об этом сообщат. – Она не будет хуже той, какую вы ждете, ваше превосходительство.

Об обычаях берберов говорят разное, и все же маркиз Комарес вынужден признать, что пока с пленными обращаются совсем не жестоко – никого не пытают, никому не причиняют излишних мучений. В светлое время дня, на открытом воздухе, им снова завяжут глаза: меры предосторожности необходимы. Сейчас все они находятся в секретном месте. У каждого военного есть свои тайны, которые нельзя открывать не только врагу, но даже предполагаемым друзьям или возможным союзникам.

Хайраддин проходит дальше, чтобы поговорить с пленными не столь высокого ранга.

Один из секретарей сообщает, что скоро будет готов ужин, и приглашает пленников на церемонию дележа трофеев, судов и всего прочего.

Второй секретарь объявляет, что, если кому-то необходимы лекарства для лечения ран, вывихов, ссадин или последствий морской болезни, каждый может обратиться к нему и он выдаст все необходимое.

Третий секретарь говорит, что, хотя погода стоит хорошая, надо позаботиться о заключительном этапе плавания, так что пленникам не мешает привести в порядок свою одежду.

– В этих сундуках вы найдете куски ткани, иголки и нитки, необходимые вам для починки одежды. Все это в вашем распоряжении.

– Премного благодарны, – откликается взбешенный Комарес. Спокойно и с превеликим удовольствием Даджар поясняет ему, что каждый пират обязан тщательно беречь свою собственность. В зимние месяцы высоко ценятся пленники, сохранившие крепкое здоровье. Ведь если за них не внесут выкуп, им всем, возможно, предстоит разделить участь рабов. Но, по-видимому, Папа Римский и испанский монарх уж постараются перещеголять друг друга в щедрости и заботах и выкупят своих родственников и солдат, потерпевших поражение в битве.

– В какой такой битве? Это же была западня!

Комарес сознательно кричит как можно громче, чтобы его слова достигли слуха тех, кому они и предназначаются.

Ответ не заставляет себя ждать. Хайраддин возвращается обратно и с иронической улыбкой замечает:

– Маркиз, мне не хотелось бы заниматься крючкотворством. Вам известно, что в этих морях, если между сторонами нет четкого мирного договора, всегда идет война. Конечно, не сейчас и не здесь мы станем вести переговоры на этот счет, да и нет у вас таких полномочий. Но приходите вечером на наш праздник: баталерам сегодня повезло на охоте в горах не меньше, чем нам на море. Вы сможете попробовать наши незамысловатые, но очень вкусные блюда. На ужин придут, конечно, и музыканты, и играть они сегодня будут лучше, чем на судне.

Оба раиса и их свита исчезают за выступом скалы.

– Он хочет, чтобы мы присутствовали при спектакле дележа трофеев и посмотрели, как он умеет править! Спектакль для иностранцев.

– Ничего подобного! – возражает Жан-Пьер де Лаплюм. – Об этом уговариваются заранее.

Жан-Пьер де Лаплюм вспоминает, какие неприятности монархам Франции и Испании приходится претерпевать из-за того, что деньги добываются нелегко. Но если не платить солдатам вовремя, они начинают ненавидеть своих офицеров больше, чем врага.

– А эти, видно, свою проблему решили. Во всяком случае, при таком дележе каждый чувствует себя хозяином; борется за свой корабль, вот и следит за ним и обихаживает его как положено. Вы видели, как они во время плавания надраивали его плодами фигового дерева? Да, Краснобородые умеют считать деньги!

– Тогда почему Великий Султан не применяет подобный метод на своих судах?

– Маркиз де Комарес, я не гадалка. Может, ему нельзя. Может, ему Коран запрещает. Их законы, вероятно, отличаются от берберских. Но как бы то ни было, если Хайраддин и Арудж-Баба так поступали и поступают со своей добычей, значит, Великий Султан Истанбула позволяет им это и, следовательно, одобряет их тактику.

3

Пленные возятся с шитьем, стараясь выглядеть поприличнее и не мерзнуть во время праздника.

Какой-то старый торговец присылает к адмиралу папского флота своего слугу со всем необходимым, чтобы привести в порядок его одежды. Поскольку на платье де Лаплюма больше лент и кружев, чем у всех остальных, он сейчас похож на старую, выброшенную за ненадобностью куклу.

Будучи человеком сентиментальным, Жан-Пьер очень доволен, что о нем так мило позаботились. Он улыбается юному подмастерью, зашивающему дыры на его платье, одобрительно, по-отечески хвалит его за каждый прилаженный лоскут и, когда того требуют «реставрационные работы», поворачивается, поднимая то одну, то другую руку, наклоняя голову, сгибая колени.

Комарес мрачнеет еще больше. О нем никто не позаботился. Впрочем, кому нужны услуги подмастерья? И маркиз, вздохнув, решительным жестом отрывает остатки своего кружевного воротника.

– Есть какие-нибудь сведения о ваших дамах, маркиз? – примирительным тоном спрашивает адмирал. – Мне кажется, обстановка немного разрядилась. Теперь можно бы поинтересоваться ими.

– Лучший выход для них – смерть.

Сказав это, маркиз снова плотно сжимает губы и смотрит на адмирала сквозь прищуренные веки с видом желчного судьи.

Французу уже надоело надутое лицо товарища по несчастью.

Подмастерье свою работу закончил, так что можно выйти из пещеры: глоток свежего воздуха не повредит.

– Я ухожу, маркиз. Поступайте как знаете. Мне нравится дичь, к тому же я слышал, что к столу подадут жареную рыбу с молоками.

IX

1

Прошло несколько дней. Корабли снова в открытом море. Женщины по-прежнему занимают кормовую каюту папской флагманской галеры. Установилась настоящая зимняя погода.

Тетушка Шарлотта все кутается в свою темную фламандскую накидку: прикрепленная к жесткому квадратному чепцу, она тяжелыми складками ниспадает до щиколоток, а иногда даже волочится подолом по полу из-за того, что на судне маркиза сбросила башмаки на толстой подошве и каблуках и обулась в суконные домашние туфли. Это она-то, всегда так тщательно следившая за своей внушительной фигурой и старавшаяся казаться повыше ростом, чтобы отличаться от всяких простолюдинок.

– Теперь ты почему-то перестала плакать, хотя оснований для этого предостаточно! – сердито говорит она племяннице. – Это ты своим хныканьем навлекла на нас такую беду. Всевышний решил показать тебе, что такое настоящая злая судьба.

Анна снова облачилась в свое темно-серое платье, которое без каркаса и ватных валиков выглядит совсем жалким и слишком длинным. Края смятого чепца, словно два капустных листа, падают ей на лоб и на шею. Ноги девочки утопают в огромных расшитых синими и золотыми драконами турецких туфлях с загнутыми кверху носами; наброшенная на плечи пышная и нарядная алая бархатная пелеринка, отороченная рысьим мехом, еще больше подчеркивает нищету и убожество остальных деталей наряда Анны и бледность ее лица. Но, несмотря ни на что, впечатление такое, что девочка собралась на маскарад и настроение у нее явно хорошее. Она смотрит на море и напевает немецкую песенку, отбивая такт ладошками. Высокие морские волны больше не раздражают Анну: хотя судно то и дело зарывается в них носом и раскачивается, она крепко стоит на ногах, прижавшись лбом к единственному уцелевшему в окне стеклу – остальные выбиты и заменены тряпьем, но сильный ветер постоянно его выталкивает. Приходится затыкать дыры снова, чем и занимается Пинар, который очень заботливо ухаживает за обеими иностранками. За это он попросил у Анны разрешения держать клетку с виверрами в каюте. Вернее, не в самой каюте, а за перегородкой, в подсобном помещении, выделенном для мастиффов адмирала, которых почему-то не взяли в это злополучное плавание.

Маркиза считает, что виверры, или как их там, ужасные создания, а Анна находит их симпатичными зверюшками, не унывающими даже в неволе и в таком долгом путешествии. Доставленных из Африки в Геную зверьков сразу же перегрузили на судно, направлявшееся в Рим. Сейчас у них сонный, апатичный вид, и, чтобы взбодрить их, Анна и Пинар просовывают в клетку палочку и дразнят виверр, а те набрасываются на палочку, хватают ее лапками и покусывают остренькими зубками. Их шерстка в черно-желтых полосках и пятнах сразу же становится дыбом: когда виверры злятся или пугаются, то кажутся крупнее. И хотя зверьки злобно оскаливаются, по натуре они увальни с разноцветными глазами (один потемнее, другой посветлее) и похожи на старых пиратов с повязкой на глазу.

Пинар и Анна де Браес объясняются жестами, хотя юнга знает кое-какие испанские слова. Как только у него выдается свободная минутка, он забегает в каюту, чтобы принести какой-нибудь гостинец девочке или просто посидеть с ней за компанию. Сегодня он принес Анне доску для игры в шашки и кусочек своего любимого засахаренного бергамота.

Дядюшку Анна видела только мельком во время погрузки на галеру. Нельзя сказать, чтобы он очень обрадовался, увидев жену и племянницу, которые выходили из маленького грота, куда их поместили во время стоянки на острове. Анна уверена, что маркиз предпочел бы увидеть их трупы. Какое отвращение было написано у него на лице, когда тетушка бросилась его обнимать с криком:

– Слава Богу, мы живы, дорогой! Живы, и никто нас даже пальцем не тронул.

Дядя смотрел на них молча, сердито и пренебрежительно, Больше встретиться им не довелось. Может, он сам так захотел. Пинар говорит, что дядюшка теперь в трюме – гребет, как каторжник. Хорошенький у него, должно быть, вид, если правду говорят, что галерники сидят на веслах без одежды. Значит, ему пришлось расстаться со стегаными наплечниками, которыми он маскирует свою сутулость, и с ватными толщинками для штанов! Да и у адмирала Жан-Пьера де Лаплюма ноги, наверно, сразу похудели: ведь все знают, что икры у него накладные, хотя и казались такими крепкими и выпуклыми в жемчужно-серых чулках.

– И ничего смешного, глупая, – ворчит тетушка, – подумала бы лучше, что нас с тобой ждет.

Анну не может ждать что-то худшее, чем то, что ее уже ожидало. Разве не ужасно оказаться в двенадцать лет женой старика, которого она никогда в жизни не видела?

Холодно, море штормит, соленые брызги достигают каюты, судно все время содрогается от ударов волн. Это еще не настоящая буря, но рев моря и завывание ветра перекрывают все звуки нормальной корабельной жизни, и Анне кажется, что она осталась одна на опустевшем корабле. Облака быстро бегут навстречу судну, и это их движение укачивает, убаюкивает.

– Анна, Анна!

Пинар всегда называет ее только по имени, – какие в такой ситуации могут быть церемонии?

Анна видит за стеклом смеющуюся мордочку юнги, который знаками просит, чтобы она впустила его в каюту. Девочка, улыбаясь ему в ответ, открывает дверь и берет у него из рук две плошки с горячим дымящимся питьем. Пинар, отряхнувшись от водяных брызг, передает ей и весточку от Хасана: скоро ветер стихнет, и, когда море успокоится, Хасан, с позволения дам, хотел бы зайти к ним немного поболтать.

Шарлотта-Бартоломеа смотрит на маленького юнгу как гиена и отвечает какой-то невероятно трудной фразой, в которой смешиваются испанские и фламандские слова: хотя она уже достаточно унижена тем, что у нее, маркизы, есть теперь хозяин, она все равно остается гранд-дамой и требует, как то предписывают приличия, чтобы хозяин этот не смел над ней издеваться. Если речь идет о свободном выборе, маркиза де Комарес никогда, слышите – никогда, не унизится до аудиенции пирату.

Анна прерывает ее разглагольствования и с улыбкой, утвердительным жестом дает понять, что они согласны. Беседа состоится.

Пинар достает из карманов две горсти орехов, кладет их на стол и убегает.

– Зачем кричать на мальчонку, который так к нам добр и к тому же не понимает вашего языка? Какая вы злая!

– Да ты, детка, либо не осознаешь всего ужаса нашего положения, либо начисто лишена чувства собственного достоинства!

Анна просто не отдает себе отчета, продолжает развивать свою мысль тетушка, что они оказались на краю глубокой пропасти, стали самыми обыкновенными рабынями. И если всех мужчин посадили на весла, то их оставили в покое только потому, что у них нет для этого сил и они бы лишь мешали нормальной гребле. Но кому не известно, что во время войн и набегов женщин ждет судьба пострашнее! Мужчинам легче обрести свободу: достаточно, чтобы за них внесли выкуп. Что же касается женщин, то ни о чем подобном Шарлотта-Бартоломеа никогда не слышала. Ни одна из женщин, захваченных турками или берберами, еще не возвратилась домой. Разве Анна не видела, как обошлись с их служанками? Женщин и девушек оставили в пиратском лагере.

– Ты еще ребенок и не можешь понять, что сделают с нами пираты.

Анна протягивает тетке плошку:

– Выпейте и приободритесь, тетушка. Пираты поступят с нами не хуже и не лучше, чем поступают с пленницами испанские солдаты из эскорта и папские матросы.

– Анна!

Девочка прихлебывает свое питье и снова прилипает к окну кормовой каюты. Тетушка застывает с плошкой в руках. На ее лице написано отчаяние.

– Тетя, маркиз де Комарес и так уверен, что с нами поступили не лучше, чем со служанками.

– Анна… Мне и без того худо… Что ты еще придумала?

– Пейте, пейте, пока не остыло, тетя Шарлотта. Это питье помогает от морской болезни. Мне оно уже однажды помогло. Пейте! Успокоится ваш желудок, успокоитесь и вы. Дяде маркизу сообщат, что с нами ничего дурного не случилось, и он попросит, чтобы за нас тоже заплатили выкуп.

Тетушка опускается на скамью, ножки которой прибиты к полу так же, как и ножки стола и всей остальной мебели, откидывает с головы свою мантилью, облокачивается на стол и подпирает голову кулаками. В глазах у нее блестят слезы.

– Господи, Господи, что же нам делать?

Выпив содержимое плошки, Анна ставит ее на стол и присаживается рядом с тетушкой:

– Я найду кого-нибудь, кто захочет меня купить. Тот римский старик заплатил ведь за меня очень много.

– Анна, прекрати! Что ты такое несешь! Совсем с ума сошла.

– Так-то лучше. Вот вы и перестали плакать. Сердитая вы мне больше нравитесь, чем плачущая.

Девочка заставляет тетушку выпить маленькими глотками горький тонизирующий напиток и свободной рукой приглаживает ей волосы.

– Вы не должны так расстраиваться. А знаете? Сейчас, без всех этих белил, вы выглядите гораздо лучше. Вы такая крепкая, румяная и без туфель на каблуках стали пониже ростом, то есть я хочу сказать, что вы очень даже грациозная, но можете не сомневаться, что всегда будете крупнее и величественнее африканских женщин. Я думаю, если из Испании не пришлют выкупа, берберы без всякого труда пристроят вас к паше какого-нибудь приличного восточного государства.

Тетушка не знает, сердиться ей или смеяться.

– Нет, по-моему, ты все-таки сошла с ума.

– Ах, простите меня, тетя, – говорит Анна, шутливо изображая испуг, чтобы подбодрить бедную женщину. – Я ваша преданная племянница. Поправьте меня, если я что не так сказала.

И, упав на колени со сложенными словно для молитвы руками, она начинает монотонным голосом перечислять имена и титулы своих будущих родственников.

Тетушка берет плошку и допивает ее содержимое, обливая им из-за качки свое платье. Потом она массирует себе живот и глубоко вздыхает, Анна, прервав литанию, снова начинает напевать и, пританцовывая, увлекает в танец тетушку. Судно взлетает на крутую волну, и обе летят к кормовому окошку.

Горизонт между серым небом и темным морем сияет всеми оттенками фиолетового цвета.

– Смотрите, как красиво! Тетя Шарлотта, я не знаю, что меня ждет, знаю только – самого плохого нам пока удалось избежать. Я не держу на вас зла, хотя вы сами собирались меня продать. Вы или его величество…

По палубе снуют матросы, змеятся канаты. Судно продвигается вперед рывками, иногда волны переливаются через борт и захлестывают мостик. Нет ни дождя, ни молний, ни грома, но дует сильный ветер.

Мимо окна быстро проходит Хасан. На нем белая рубашка и матросские шаровары.

– Я не поняла, кто он – этот самый Хасан?

– Сын Краснобородых.

– Чепуха. Он не из их ублюдков.

– А все равно Хасан здесь главный. Раис. Люди обожают его и слушаются. Раз Краснобородый доверил ему вести четыре судна, да еще в разгар зимы, значит, полагается на него.