Текст книги "Серебряная рука"

IV

1

Праздник только начался. На белоснежную, затканную серебряными узорами тунику Хасана накинут сшитый специально для торжественной церемонии синий камчатный плащ; на голубом тюрбане сверкает рубин – подарок Хайраддина.

Хайраддин одет подчеркнуто скромно, но необычайно элегантно. На его ярко-красном кафтане нет никаких золотых украшений. Бросаются в глаза лишь бриллиант на указательном пальце правой руки и тонкой персидской работы воротник.

Плащ Аруджа куда богаче. На нем и драгоценные каменья, и золотое шитье, и целая россыпь полудрагоценных камней и цветных стеклянных бусин. Ради столь важного случая бейлербей оделся так пышно, что стал похож на церковный алтарь. Но он позаботился о том, чтобы плащ был украшен понизу – от пояса до подола. Верхнюю часть его величавой фигуры украшает лишь одна драгоценность – новая рука.

Баба гордится этим чудом: правая рука сверкает и отзывается мелодичным звоном, когда левой, затянутой в украшенную золотом и серебром перчатку, он выбивает на ней дробь. С напускным равнодушием он постоянно привлекает внимание сотрапезников к своей механической руке, демонстративно размахивает ею, изящным движением подносит ее к свету, протягивает вперед, поднимает вверх, как трофей. Плащ Краснобородого заколот на плече скромной пряжкой, чтобы шедевр искусства и техники во всем своем блеске выделялся на фоне бархата и шелка и вызывал у присутствующих восторг.

Арудж-Баба, собравший столько знатных гостей, которым, впрочем, он не очень-то доверяет, не сомневается, что всеобщее восхищение его рукой – искреннее. Но, за исключением самых надежных и проверенных друзей, многие даже здесь, за столом, улыбаясь и аплодируя, злословят в его адрес. Во время громкого застолья можно говорить о чем угодно – соседи не слышат друг друга: шум отгораживает их от остальных, как ватная подушка.

– Небось сплетничают о нас, злопыхатели, – говорит Баба Хасану. – Что с ними поделаешь? Ну ладно, мы им это припомним. Зато какой праздник получился! Ты только посмотри!

– Да здравствует Арудж-Баба, да здравствует Хайраддин, да здравствует сын Арудж-Бабы и Хайраддина! – кричат хором участники трапезы, и этот могучий хор доходит до самого сердца Аруджа. Какой триумф! Он счастлив.

– Мы довольны, а это для нас главное, – обращается он к Хасану, сидящему между двумя приемными отцами. – Конечно, даже многие из этих вот, которые сейчас улыбаются, уже начали злословить о нас, а представляешь, что делается с теми, кого мы не пригласили? «Ох уж эти Краснобородые, – наверняка говорят они, – все-то они чудят, вечно им надо удивлять людей…»

Если Хайраддина кличка «Краснобородые» забавляет, то Арудж-Баба, услышав ее, выходит из себя, хотя и гордится своей огненной шевелюрой и бородищей. В кличке ему чудится что-то обидное, какая-то насмешка, особенно если он не знает достаточно хорошо того, кто произносит это слово. Арудж не любит, когда какой-нибудь чужак критикует или, хуже того, осуждает его поступки или внешность.

– Видишь вон ту компанию? – говорит Арудж Хасану, указывая ему на троих оживленно беседующих гостей. – Известные сплетники. Вечно говорят обо мне гадости.

Один из них – султан Феса, о котором никогда не скажешь с уверенностью, друг он твой или враг. Но во время такого чудесного празднества не стоит травить себе душу из-за какого-то болтливого мерзавца.

– Ослиный рев! – заключает Арудж. – И если эти типы не перестанут меня раздражать, я их брошу в тюрьму.

Выразив таким образом свое отношение к возможным и, скорее всего, действительно злобным высказываниям явных врагов или неискренних друзей, Арудж успокаивается и, продолжая тянуть через соломинку банановый шербет с перепелиными яйцами, мускатным орехом и кокосовым молоком, облизывает усы, как здоровенный кот, уже заприметивший крыс: пусть поостерегутся те, кто ему не по сердцу, – ненадежные и коварные. Склонив лохматую голову к уху сына и с удовольствием смакуя угрозы в их адрес, он говорит:

– Ничего, пусть пока поревут эти ничтожества, скоро они у меня из ослов превратятся в трусливых зайцев – и мы отнимем у них их порты и крепости.

С этими словами он толкает Хасана под локоть своей прекрасной серебряной рукой и нетерпеливо ерзает, как мальчишка, собирающий сообщников для совместных проказ.

– Мы еще им покажем, каков наш новый раис. Я уже строю на твой счет великие планы.

2

В перерыве между пятой и шестой переменами блюд три девушки и шесть мужчин развлекают гостей древними африканскими танцами. Затем наступает черед двух юных турчанок, играющих на струнных инструментах: одна из них закутана в сиреневато-розовые покрывала, на другой – вуали всех оттенков зеленого цвета, переливающиеся, как листва в хорошо ухоженном саду. Музыка звучит все веселее и задорнее, с противоположных концов зала к его середине сходятся две группы мальчиков: одни все в розовом, другие – в зеленом. Они танцуют, выполняя акробатические прыжки, образуя сложнейшие фигуры из человеческих тел – пирамиды, мосты, спирали, вьющиеся среди столиков, диванов, восторженных гостей и снующих с озабоченным видом виночерпиев.

Эта балетная группа предоставлена для ублажения гостей командиром расквартированных в городе янычар, который решил таким образом «выразить дружеские чувства и неизменное покровительство Великого Султана Истанбула, верховного властителя всех раисов побережья и внутренних территорий», как гласит официальное посвящение.

Хотя церемония происходит днем, в празднично украшенных павильонах зажгли факелы, свечи и лампы, чтобы придать событию еще большую торжественность. А событие это не простое, оно включает в себя сразу три праздника, о чем и говорят надписи, украшающие все помещения. Сегодня отмечается обретение Аруджем руки, появление нового принца – Хасана и благополучное возвращение Хайраддина.

Вот уже шесть дней, как Хайраддин дома, а с кораблей все еще продолжают выгружать добытые им трофеи. Большая часть их была захвачена на испанском судне, груженном золотом, другими драгоценными металлами и древесиной редких пород из стран Нового Света.

Ее величество светлейшая вице-королева Испании Хермана де Фуа в своих мрачных дворцах будет проклинать этого гнусного пирата, осмелившегося ограбить ее, можно сказать, в ее собственном доме – у самой гавани Кадиса. Одна только мысль о том, как она сейчас беснуется, приводит Хайраддина в отличное расположение духа.

3

Музыканты на антресолях за деревянной, отделанной слоновой костью балюстрадой после небольшого перерыва снова исполняют веселые мелодии.

Краснобородые любят музыку. Хайраддин такой страстный ее поклонник, что на его флагманском корабле даже во время сражений музыканты не сидят без дела.

– Мне нужно подобрать на судно новых музыкантов, – говорит он, – мои нынешние не созданы для моря: боятся воды.

Какая радость держать на корабле музыкантов, которые фальшивят, едва завидев слишком высокую волну? А поскольку Хайраддин проводит больше времени на море, чем во дворце, он хочет набрать хороших новых музыкантов. По правде говоря, ему нужны совсем особые музыканты, которые не только ничего не боятся и не страдают морской болезнью, но могут в случае необходимости сесть на весла, вскарабкаться на ванты, а то и взять в руки лук, пику или ружье. Краснобородые не возят лишний балласт на своих судах, бороздящих моря не ради забавы.

Подбором новых музыкантов для флагманского корабля займется знающий человек, с таким блеском организовавший этот праздник во дворце. Праздник поистине грандиозный, на зависть многим.

– Первой позавидует Хермана де Фуа, которую очень скоро оповестят о нем ее тайные эмиссары.

– Да, Хермана де Фуа в своих валенсийских дворцах еще никогда не устраивала ничего подобного.

– Она слишком занята обращением мавров в христианскую веру.

На пирах у Краснобородых принято насмехаться над злобным характером вице-королевы Испании.

Когда-то давно у нее с Хайраддином была то ли стычка, то ли какое-то необычное приключение – точно никто не знает.

Очевидно лишь то, что до сих пор принято отпускать по ее адресу всякие шуточки и намеки и даже сочинять сатирические мадригалы. Кто-то упрашивает Хайраддина рассказать о делах минувших дней, но он лишь улыбается и ограничивается рассказом о том, как обстоят они сегодня:

– Вам известно, что Хермана обзывает меня пиратом, да так, чтобы все поняли, что я самый худший из всех пиратов на свете.

Гости пьют за последний подвиг Хайраддина, ограбившего испанское судно у самого входа в гавань Кадиса.

– Да, это был молниеносный и удачный налет, – рассказывает Али Бен Гад, помощник Хайраддина, – и все благодаря ошибке испанского капитана.

По возвращении из Новых Индий он, воспользовавшись благоприятным ветром и спокойным морем, решил переждать ночь на рейде, чтобы не приставать к берегу в темноте, тут его и взяли на абордаж берберы, неслышно подкравшиеся на своих судах с хорошо смазанными уключинами.

– А остальное доделало вино, – продолжает Али Бен Гад, – которого испанский капитан не пожалел для своего экипажа, решившего отметить благополучное возвращение на родину.

Достаточно было людям Хайраддина швырнуть в море с десяток упившихся матросов, чтобы остальные стали смирными, как овечки. Экипаж испанца был разношерстным и к тому же сильно потрепанным в заокеанском походе. Людей измучили и ослабили болезни, и они оказались не в состоянии защищать несметные богатства, которыми были забиты трюмы.

– Теперь нужно выгодно продать нашу добычу, – говорит Хайраддин, довольный проведенной операцией, – нас ждут и другие важные дела, на которые потребуются деньги.

Нужно, например, заняться пороховым заводом в Джербе: расширить помещения, подобрать более умелых рабочих.

В обновлении нуждается и главный арсенал столицы. Через месяц решено начать строительство шести новых галиотов и привести в порядок только что вернувшиеся из долгого плавания суда – они требуют немедленного ремонта.

– Ну так что же? Ты действительно потерпел поражение, о котором нам сообщили? Хорошенько тебя потрепали? – не без лукавства тихонько спрашивает Хайраддина Хасан.

– Еще как. Но только не Андреа Дориа. Его корабли были похожи на мираж. Преградили нам путь, обстреляли и словно растворились за горизонтом. Враг исчез прежде, чем мы поняли, кто это был. Странный какой-то, молниеносный бой. Может, его подстроила Хермана де Фуа? – шутит Хайраддин, хотя все действительно могло так и быть. – Во всяком случае потом мы свое взяли.

– Так выпьем же за счастливое избавление от кораблей – призраков, пытавшихся заманить в западню моего брата Хайраддина и его суда! – восклицает Арудж-Баба, чтобы не омрачать тяжелыми воспоминаниями такой радостный день.

4

Еще одна пауза, еще одна смена блюд. Подают необычайной красоты сласти, уложенные на блюдах в виде цветочных клумб. Как всегда во время больших пиров, перерывы служат лишь отдыхом перед новым приступом чревоугодия.

Шум голосов то усиливается, то затихает – в зависимости от того, насколько гости заняты поглощением пищи. Сейчас жевать нетрудно, и потому языки развязываются, гомон нарастает. Впечатление такое, будто вы попали на шумный базар, так что Хасан и Хайраддин могут спокойно беседовать, не заботясь о необходимости занимать гостей.

В разговоре о Хермане де Фуа уже упоминались мавры – а они ведь братья берберов, оставшиеся на испанской земле. Эта тема очень волнует Хасана, так как Хайраддин всегда говорил, что рано или поздно надо будет вызволять их.

– Но когда?

– Еще не время.

– Мавры должны быть первыми из тех, кто войдет в великое царство мира и покоя, которое мы хотим создать на наших морях.

Об этом будущем царстве мира Хасан начал мечтать с тех пор, как Хайраддин стал делиться с ним своими планами, но ему кажется, что уже давно пора действовать.

– Да когда же это время наступит?

Помощник церемониймейстера пронзительно трубит в рог.

– Слышишь? У пира тоже есть свое время, и звук рога отмеряет его. А когда речь идет о целом царстве, мало призыва трубы или воодушевления одного молодого человека.

Порывистый Хайраддин, славящийся молниеносными действиями во время битв, смелыми и неожиданными налетами и отчаянными выходками, хочет научить Хасана искусству терпения – ценнейшему качеству правителя.

5

Хайраддину нравится беседовать с Хасаном еще с тех пор, когда тот был совсем мальчишкой, – так родилась их взаимная привязанность. Когда наступали долгие зимние дни и даже месяцы, когда из-за плохой погоды нельзя было выйти в море, а тяготы управления государством не очень обременяли Хайраддина, он любил поговорить с мальчиком. Возникшая таким образом душевная близость – совсем как между отцом и сыном – стала в конце концов сильнее кровных уз. Сейчас она так прочна, что им и одного взгляда достаточно, чтобы понять друг друга, пара слов может заменить длинное послание, а совместная прогулка верхом залечить душевные раны, нанесенные долгой разлукой.

Крепкая дружба Хайраддина с Хасаном даже вызывает у Аруджа ревность. Он первый понял, что было бы слишком расточительно оставить мальчика в гареме для обычных любовных утех, которые ему самому, впрочем, не так уж и необходимы. И женщины, и мальчики нужны Аруджу лишь в моменты отдыха от войны, как средство восстановления сил. Было время, когда тонкая и необычная красота пастушонка манила его, но потом этот каприз, как и многие другие капризы, прошел. У парня обнаружились иные достоинства и такая смекалка, такие способности к приобретению познаний в самых разных областях, что Хайраддину стало ясно: этот талант должен быть использован во имя будущего их царства. И Арудж с ним согласился. А потом все-таки стал ревновать, считая, что приемный сын из двух названых отцов отдает явное предпочтение Хайраддину, видя в нем учителя, друга и близкого человека, с которым можно поделиться любыми заботами.

Но сегодня даже оживленная беседа Хасана с Хайраддином не пробуждает в бейлербее обычной глухой ревности и не может омрачить его великую радость.

6

Игра приглашенных на пир музыкантов действительно выше всяких похвал. Арудж-Баба велел тщательно отобрать их в разных странах и добился их согласия на приезд в Алжир «в основном мирными средствами», если не считать двух случаев временного похищения. Временного потому, что по окончании празднеств тот, кто не захочет остаться во дворце, может спокойно вернуться домой.

Арудж-Баба собрал этих виртуозов исключительно для того, чтобы угодить своему брату, и Хайраддин польщен и доволен.

Повелитель обнаруживает иногда удивительные тонкость и чутье, – откуда они только берутся в этой дикарской голове? Нередко он окружает брата таким же вниманием и заботами, как в те времена, когда они были совсем детьми: он, как старший, сажал Хайраддина к себе на колени перед очагом и помешивал ароматической палочкой кожуру апельсина, томившуюся с медом в глиняном горшочке. Да и теперь, когда они оба уже немолодые мужи, отношение Аруджа к младшему брату остается прежним.

Хайраддин сочиняет стихи и песни, и Арудж-Баба очень гордится этими талантами брата и даже немного завидует ему, хотя и считает, что все это – безделица. А потому между десятой и одиннадцатой сменой блюд, то есть перед подачей новых сластей и прохладительных напитков, Арудж распорядился уделить время для песнопений и чтения стихов. Во время восьмого перерыва выступают дрессированные обезьянки, а во время девятого гостей потчуют табаком, захваченным у испанцев, тех самых испанцев, что как самые настоящие пираты отняли столько богатств у обитателей Нового Света, которых они провозгласили своими врагами и сразу стали грабить. «Грабители» и «пираты» – вот эпитеты, которыми с гневом и презрением наделяют друг друга соперничающие стороны. Этот обмен оскорблениями напоминает игру жонглера: злые слова, словно шарики, летают туда-сюда, никого не раня. Во время войны корсаров принято считать, что враг – это обязательно пират, даже если на родине он носит громкий титул, да и в других местах его величают командором, генералом или королем.

– Все зависит от того, с какой стороны смотреть, – утверждают некоторые из сотрапезников.

А вот Хайраддин с этим не согласен. Между законным главой государства и пиратом существует огромная разница. Ведь в каждом государстве есть свои законы, управляющие всей жизнью.

– Если у Дориа хватает наглости проскальзывать у меня под носом, прикидываясь этакой наседкой, прикрывающей своих цыплят, мой долг – дать ему бой, как того требует закон выживания. Если бы я оставил его безнаказанным, он завтра же явился бы сюда и склевал моих ястребят прямо в гнезде.

Смешиваются в общий гул тосты, остроты, смех, но разговор продолжается. Хайраддин очень любит такие дискуссии: они помогают разобраться в проблеме, установить, кто настоящий кондотьер, а кто – обыкновенный пират.

«Да, очень уж вам всем нравится воевать!» – думает Осман Якуб, который сидит, сложив ноги калачиком, на большой скамье. Надо сказать, что его мысли и суждения никак не согласуются с порученной ему скромной ролью – следить за спокойным течением празднества: держа в руках веера, с помощью которых Осман делает условные знаки слугам, старик незаметно осеняет себя крестным знамением, моля Бога простить хозяевам их ложь, ибо лгут они с чистым сердцем.

– Сынок, – говорит Арудж-Баба, – пусть враги называют тебя пиратом, будь корсаром, если сумеешь. Не можешь же ты размахивать перышком, когда на тебя идут с саблей наголо или с мечом! Война есть война, она тоже часть судьбы человеческой. И делятся войны только на выигранные или проигранные.

Наконец наступает перерыв между десятой и одиннадцатой сменой блюд. Звучат песни и стихи на разных языках.

– Каждый может слагать вирши на языке, который ближе всего его душе.

Многоязычие – неизменная традиция во дворце Краснобородых. Хайраддин считает, что этого требуют интересы управления страной. Берберский адмирал должен быть полиглотом, чтобы нигде, ни в каком краю не чувствовать себя чужаком, выказывать любезность друзьям и умело избегать врагов.

Состязание поэтов проходит неровно и порой навевает скуку. Но закон вежливости требует с одинаковым вниманием выслушивать и мастеров, и тех, кто только пробует свои силы в искусстве стихосложения.

Когда все официальные поэты и дилетанты заканчивают выступления, встает Арудж-Баба.

– Теперь моя очередь, – говорит он.

Сделав знак музыканту, перебирающему струны своего инструмента, он, медленно и торжественно постукивая левой рукой по серебряной правой, начинает читать:

– Как хорошо быть мужчиной, прожившим долгую жизнь, как хорошо быть пиратом – старым морским волком, вновь жаждущим впиться зубами в добычу…

Громко, низким голосом читает Баба свои нескладные стихи, немало удивляющие гостей. Новоявленный поэт воспевает битвы, штормы, о которых он так мечтает, вспоминает о мимолетных радостях любви и жестоких схватках с врагами, вкладывая при этом в свой речитатив столько страсти, что его неуклюжие вирши зажигают аудиторию.

Под аплодисменты и восторженные крики удовлетворенный бейлербей садится на свое место.

8

В конце пира вносят огромную вазу с пряными сластями. Это настоящий шедевр!

Пять юношей, одетых в красное, держат украшенную геммами вазу, на которой красуется корабль – с парусами, снастями, пушками и матросами.

Чтобы выполненным из сладкого теста матросам сделать лица, пришлось прибегнуть к помощи кулинара-христианина: главный повар – правоверный мусульманин – не смог бы отважиться на такое, не впав в тяжкий грех, так как его религия запрещает изображать человеческую фигуру с лицом. Но во владениях Краснобородых повара всех рас и вероисповеданий, так что всегда можно найти выход из положения, не оскорбляя чувств верующих.

По знаку церемониймейстера самый маленький из мальчиков открывает дверцу трюма сахарно-марципанового корабля, и оттуда вылетают две щебечущие канарейки; покружив немного в воздухе, они садятся на тюрбан Хасана.

– Слава Аллаху! – кричит счастливый Осман Якуб. – Какое чудесное знамение!

Осману прекрасно известно, что канареек перед этим долго дрессировали, но, увидев птичек на голове Хасана, он считает, что их и впрямь послал Всевышний как знак предпочтения. Совершенно счастливый, он после стольких часов работы опять принимается без устали махать веерами и опахалами, управляя кравчими и слугами, которые вносят все новые яства, и следить за продолжительностью пауз между переменами блюд и выступлениями музыкантов и других артистов.