Текст книги "Серебряная рука"

Вот когда ему действительно нужно заступничество Мадонны: ведь Осман назвал шутку глупой. Слуга шарит взглядом по узорам плаща Аруджа. Все ясно: на большом цветке, вышитом в самом центре, не хватает одной жемчужины. Осман, продолжая протягивать руку с жемчужиной хозяину, другую опускает в карман, как бы нащупывая амулет, но вытаскивает оттуда кое-что получше: иголку и нитку. И с абсолютно несвойственным ему и словно ниспосланным самим Небом спокойствием подходит поближе к господину и пришивает жемчужину на место. После чего, трижды поклонившись, поднимает глаза и падает на колени:

– Да простит великий и всевидящий Аллах твоего глупого слугу, который принял божественный знак за знак предательства.

И будто сам Аллах избрал его орудием раскрытия собственных козней, Осман встает, приподнимается на цыпочки и торжественно провозглашает:

– Жемчужина упала в кубок нашего раиса Арудж-Бабы, чтобы мы поняли: вода в бокале – целебный дар Всевышнего, приносящий здоровье и процветание каждому, кто ее выпьет. – С этими словами старый слуга одним духом выпивает из плошки зловонную жижу, которую в банях используют для примочек от нарывов. А выпив, на мгновение замирает с закрытыми глазами, изображая абсолютное блаженство.

– Ну и что ты стоишь как вкопанный? – вопрошает Арудж-Баба.

– Жду, когда на меня снизойдет благодать нашего великого Аллаха – здоровье и процветание. Ведь он сам оповестил нас об этом.

Арудж-Баба не разочарован, его даже забавляет неожиданный оборот дела и находчивость старого слуги, который за всю свою жизнь еще никогда не проявлял такой смелости. Краснобородый велит одарить Османа другой жемчужиной – еще более крупной и вдобавок отдает на его попечение двух виверр, обнаруженных на папском флагмане.

3

Так у Османа появилась новая забота. Впервые он сможет использовать для изготовления благовоний не только экстракты из цветов и трав, но и новое драгоценное ароматическое вещество – мускус. Но этот утонченный и дорогостоящий аромат добывается путем сложных и трудоемких манипуляций. Ведь виверры сами по себе не обладают приятным запахом, наоборот, приходится признать, что от них исходит ужасная вонь, делающая невозможным содержание этих животных в царском дворце. К тому же по ночам они дико орут. Куда же их поместить?

Для начала зверькам отводят место на самой душистой террасе шестого уровня, прямо перед комнатушкой Османа. Терраса уединенная, хорошо проветривается и благоухает цветами. Но неприятные запахи забивают все и, достигая седьмого уровня, наводняют парадные залы, отравляя настроение всем, кто там ужинает, беседует, заключает договоры. И потому виверр переводят на пятый уровень. Но их ночные концерты пугают женщин и мальчиков из гарема Арудж-Бабы и Хайраддина. Приходится выдворить их и оттуда. Поскольку дворец Краснобородых расположен уступами, охватывающими целый холм и спускающимися к самому морю, а нижние его уровни по мере удаления их от главных монарших покоев утрачивают свою престижность и более просторны, двух вонючек виверр устраивают на четвертом уровне. Там они сейчас и находятся.

Кормление зверьков и чистка их клеток поручены Пинару, которого освободили от морской службы и приставили к испано-германским дамам. Они тоже временно обитают на четвертом уровне по причинам, мало чем отличающимся от причин, по которым перевели сюда виверр: и те и другие всем мешают. Иностранки не могут жить на верхних уровнях: покои властителей – неподходящее место для пленниц, ожидающих решения своей судьбы, так как даже цена выкупа за них еще не определена. Рядом с гаремом им тоже не место. Несмотря на то, что число его обитательниц – жен, наложниц и просто служанок – постоянно меняется, появление каждой новой женщины во избежание всяких недоразумений четко оговаривается. И потому для маркизы де Комарес и Анны де Браес отвели помещение на четвертом уровне, где нет других женщин и каких-либо присутственных мест. В основном здесь живут стражники, которые днем и ночью охраняют входы и выходы на верхних уровнях. Кроме того, соседство виверр и иностранок в известном смысле даже удобно, так как зловоние, издаваемое зверьками, служит своего рода гарантией от посягательств на женщин: их честь должна тщательно охраняться, пока есть надежда, что кто-нибудь предложит выкуп и увезет их на родину.

4

Анна де Браес рада встрече со своими попутчицами, зато у маркизы появился еще один повод оплакивать свою судьбу. Ее, совсем как во время плавания, выворачивает от вони, распространяемой этими гнусными тварями, что досаждали ей на корабле куда сильнее, чем качка в бурю.

– Маркиза, вы, пожалуйста, не волнуйтесь, – успокаивает ее Осман, – период, когда они издают зловоние, скоро кончится, и они станут распространять приятный аромат, полезный для здоровья тех, кто его вдыхает, и придающий блеск глазам и необычайную нежность коже.

Все это, конечно, болтовня, и нельзя сказать, что маркиза слепо поверила, но, поскольку зверьки – диковинка, иного она утверждать не может и потому вынуждена молчать. Дни идут, и маркиза понемногу начинает привыкать и к новой обстановке, и к частым визитам слуги-салернца, который обожает подолгу болтать с ее племянницей.

По прибытии в порт, после четвертования надсмотрщика, Анна долго пребывала в мрачном настроении. Осман Якуб, душа которого переполнена прямо-таки материнскими чувствами ко всем несчастным, сразу же это заметил. Он начал ухаживать за девочкой, как за хрупким росточком, стараясь понять, где затаилась болезнь. И догадался, в чем дело. Болезнь у девочки – в сердце. Она, как и все невольницы, жила в постоянном страхе, но к ее страху примешивалось еще и разочарование.

Во время плавания, как это на первый взгляд ни абсурдно, она переживала и счастливые часы: радостно было сознавать, что вместо незаслуженного наказания она получила наконец возможность свободно двигаться и говорить, не подчиняясь требованиям строгого этикета. Не без злорадства наблюдала Анна за тем, как ее родственники, эти зловредные опекуны, теперь вынуждены подчиняться требованиям других. На корабле она испытала новые чувства и новые страхи, ее манило таинственное, неизвестное будущее, она видела, что карты ее судьбы перемешались: началась совсем другая игра. Радовалась Анна новым знакомствам… Добрый и веселый Пинар, принц Хасан, с таким хладнокровием взбирающийся на мачты и ванты, укрощающий бури и читающий стихи…

Но по приказу того же принца Хасана на ее глазах четвертовали человека, чтобы отметить прибытие судов в родной порт. Тут сказка превратилась в кошмар: эта страшная картина до сих пор стоит у нее перед глазами.

После возвращения домой у Хасана появилось столько новых дел – ему уже не до чтения книг с пленницами; но однажды, когда он хотел подойти к Анне, она вдруг убежала. Найдя укромное местечко в саду, она плакала, ни на что уже больше не рассчитывая, и, совсем как тетушка в ту страшную ночь на море, молила Бога, чтобы он послал ей смерть. Молила всерьез, не надеясь, как маркиза, на то, что в последнюю минуту придет спасение от какого-нибудь святого. Анна молилась и ждала смерти как избавления, крепко зажмурив глаза и впиваясь ногтями в ладони сжатых рук.

Но незваный спаситель все же появился. И это был не святой, а Осман. С душевной жалостью и состраданием он стал гладить девочку по голове и напевать тихие песни, пока она не заснула, а потом на руках отнес ее к тетушке, которая, решив, что перед ней сатир, овладевший ее племянницей, встретила Османа криками и бранью.

Судьба оказалась милостивой к Сальваторе Ротунно: сначала она дала ему сына, которого надо было вырастить, теперь подарила дочку, нуждающуюся в его заботах.

Наконец с помощью успокоительных травяных настоев и песенок Осману удалось согнать с лица девочки выражение тоски и страха, делавшее ее похожей на подбитого зяблика. Вскоре укрепляющие отвары, добрые слова, задушевные беседы и небольшие поручения вернули улыбку на ее лице. Да, она улыбалась – назло тетушке, наперекор своей горькой доле пленницы. Чего Осману не удалось, так это изменить мнение девочки о его любимом сыночке. О нет, для Анны де Браес Хасан теперь был просто пиратом с черной душой, предателем.

– А вот этого я тебе не позволю говорить! Что и кого он предал?

Анна, ничего не ответив, убежала. «Со временем, – думал Осман, – малышка поймет, что у каждого человека своя судьба, предначертанная свыше. Анна рождена, чтобы стать женой какого-нибудь важного господина, Осман – чтобы создавать всякие настои, ухаживать за Хасаном и иногда быть козлом отпущения для Аруджа. Хасан же рожден для свершения великих и славных дел, но иногда – что тут поделаешь! – ему приходится сносить головы или четвертовать каких-нибудь бандитов».

XI

1

Работы на верфи, специально возведенной в порту для ремонта папских галер, идут полным ходом.

Со второй галерой особых хлопот нет: надо только устранить некоторые повреждения, полученные судном во время морского боя, назначить сумму выкупа и ждать предложений из Рима. Если таковые не поступят, уже есть охотники купить ее.

Что касается флагманской галеры, то, судя по всему, Рим осторожно, через посредников, предложил за нее бешеные деньги: заполучить галеру – вопрос престижа, но в Алжире приняли решение ни за что не возвращать ее бывшему владельцу. Возвратить флагманское судно, пусть и за огромный выкуп, – все равно что вернуть врагу захваченные в бою знамена.

Папский флагман можно было бы просто присоединить к флоту Краснобородых, но им корабль такого типа ни к чему: он нуждается в экипаже с постоянными обязанностями, матросы на нем не могут быть одновременно и солдатами. К тому же судно слишком тихоходно, а при полной загрузке становится неповоротливым, как портовый бакен. В лучшем случае его можно поставить на якорь и размещать в его трюмах пленных, когда их набирается слишком много и нужно ждать поступления выкупа. Но загромождать им порт тоже нехорошо. Выгоднее всего подыскать для него нового хозяина, любителя таких галер. Среди пашей разных приморских государств наверняка найдется человек, который будет счастлив приобрести сказочное адмиральское судно самого Папы Римского, а заплатит он за галеру тем больше, чем ярче ее размалевать. Чтобы получить хорошую цену, с наступлением весны надо будет провести аукцион.

Готовя судно к аукциону, рабочие наводят где надо позолоту, освежают украшения, не запрещенные религией: одни подновляют, другие, неподходящие, замазывают или убирают. Деревянную скульптуру с носа судна приходится снять: ни один паша-мусульманин не захочет плавать по морям, разрезая воду носом, на котором красуется фигура женщины. С борта снимают также несколько пушек, которые могут пригодиться в другом месте и которые не очень-то приятно видеть однажды нацеленными на тебя же. Рабочие на верфи одеты кто во что: здесь можно увидеть и грубые шаровары, и вязаные фуфайки, и пышные короткие штаны, уже превратившиеся в сплошные лохмотья, и шкуры диких зверей, а также рясы, камзолы, рубахи из простого крестьянского полотна, изодранные в лоскуты тонкие плащи, туники, кафтаны, обрывки шелка, бахрому и прочие приметы былой восточной роскоши. Одним нравится носить на себе отрепья, все еще свидетельствующие об их славном прошлом, другие, не стесняясь, работают босиком, с обнаженными торсами. Налетающий время от времени морской бриз осушает пот.

Хасан ежедневно приходит на верфь проверять ход работ. Иногда он задерживается там подолгу и сам принимается за дело. Специально для него поставили маленький шатер, в котором он переодевается. Не может же принц орудовать пилой и рубанком в длинной галабии и атласных шароварах, сшитых придворными портными. На верфи он обычно надевает матросские штаны и подвязывает свои длинные чудесные волосы полоской ткани или тонким льняным шнурком.

Поначалу людей, привыкших к совсем другому отношению, смущало, что сам берберский принц держится с ними запросто. И знатным, и совсем простым пленникам казалось, что вовсе ни к чему такая демонстрация; но потом, когда они попривыкли к своей новой жизни, эта странность для них тоже стала нормой. И теперь многие считают Хасана другом, с которым можно перекинуться шуткой и посостязаться в умении вязать морские узлы.

Пленники разделены на группы, в которых не всегда соблюдается иерархия, существовавшая до плена: все зависит от наличия необходимых для дела знаний и умения.

Группы эти непостоянные, работники в них все время меняются. Лучше не допускать, чтобы в группах создавались слишком прочные связи. Там, где сосредоточено много пленников, работающих с инструментами, которые мало чем отличаются от оружия, всегда есть опасность бунта.

В данном случае опасаться крепкой спайки между пленниками не приходится: представители Папы и испанские посланцы постоянно ссорятся между собой, кроме того, в этих двух лагерях то и дело вспыхивают стычки между немцами и фламандцами, между итальянцами и испанцами, между итальянцами и швейцарцами. Когда стычки начинают перерастать в беспорядки, надсмотрщики не очень церемонятся: отрубают зачинщикам три пальца на руке или полстопы на правой ноге – все-таки это лучше, чем дурацкая резня между соперничающими бандами. Иногда можно ограничиться и менее суровыми наказаниями – несколькими ударами плетью или парой ведер соленой воды, вылитых на рану. А в некоторых случаях помогают поощрения: большая, чем обычно, порция еды, какое-нибудь лакомство, короткий отдых, женщина.

И все-таки жизнь на верфи состоит не из одних мучений. Люди, хоть и жалуются, предпочитают не бездельничать, а работать и иногда даже развлекаются. Кое-кто из них раньше ничего не умел делать, а теперь учится какому-нибудь ремеслу. У некоторых от такого здорового образа жизни проходят старые хвори, кровь течет по жилам быстрее и желчь не застаивается. Нечто подобное произошло и с маркизом де Комаресом: лицо у него уже не такое синюшное, да и морщины разгладились, хотя он изо всех сил старается сохранить вид смертельно обиженного человека. С тех пор как маркиз вынужден заниматься недостойным его грязным трудом, в его душе даже проснулись какие-то неведомые ему ранее чувства, хотя Жан-Пьер де Лаплюм, например, убежден, что испанский гранд чувствовать что-либо неспособен, ибо души у него вообще нет. В действительности же в душе маркиза бушуют страсти: чувство унижения оттого, что ему приходится выполнять черную работу, борется в нем с гордостью, когда он показывает своим людям, что не боится физического труда и ни за что не проявит слабости духа. Надо сказать, что в области технических знаний Комарес был прежде полным невеждой, а теперь начинает кое в чем разбираться. Раньше ему всегда приходилось полагаться на подчиненных, которые без всякого контроля разрабатывали планы и составляли сметы предстоящих расходов. Теперь он уже более четко представляет себе, сколько требуется людей, времени и материалов для строительства и эксплуатации военного корабля или для плотницких работ. Приходится признать, что даже из прискорбной ситуации, в которую он попал, можно извлечь какой-то полезный урок, которым он не преминет воспользоваться в предстоящей борьбе с нынешними его хозяевами. Когда подвернется такой удобный случай – не важно: упорства Комаресу не занимать. И терпения тоже.

2

Спуск тяжелой артиллерии оказывается очень сложным делом. Тут нужны специальные лебедки и наклонные настилы. Пушки разбирают, помечая все снятые с них детали, и прежде, чем решить, где их можно будет снова смонтировать, проверяют и пробуют различные модели.

Во время этих работ Хасан обнаруживает, что прицельное устройство одной из тяжелых пушек, установленных на борту папского флагмана, отличается от всех, что он видел прежде. Он удивлен и корит себя за то, что не заметил этого во время плавания. Слава Богу, что пушку не пришлось ни разу использовать в деле. Он велит привести к нему папских канониров, но узнает, что на флагмане был только один канонир, да и тот, бедняга, погиб в числе первых, так что никто ничего не знает. Действительно, судну ведь отводилась сугубо представительская роль, и пушки на него ставили «для красоты».

– Кто же мог ждать нападения, – смущенно замечает один из офицеров. – Его святейшество Папа всегда полагался на силу дипломатии.

Хасан с любопытством изучает это орудие вместе с группой рабочих, занимающихся его переноской. Тут и арабы, и евреи, и левантинцы, и немцы, знающие толк в огнестрельном оружии; все признают, что прицельный механизм у пушки необычный, но в чем секрет – догадаться не могут.

– Да кому же еще, как не мне, это знать! – восклицает капитан де Лаплюм, когда его отыскивают в укромном уголке на причале, где он предается послеобеденному отдыху.

Жан-Пьера приводят к Хасану на флагман. Француз счастлив, что его изобретение вызвало такой интерес. Это же он, он самолично разработал новый механизм и следил за его изготовлением. Он своим умом до всего дошел, догадался, что такое простое приспособление позволит стрелять проще и точнее.

– И результат действительно оправдал ваши надежды?

– Дорогой мой принц, терпения у меня хватает: я уверен в правильности расчетов, произведенных мною в минуты особого просветления. Но до сих пор не представилось случая испытать мое изобретение в деле, – отвечает Жан-Пьер с самодовольной улыбкой. – Результат может быть только блестящим. Но молодежь нетерпелива, если вам угодно – мы произведем испытание прямо здесь. Я польщен вашим вниманием к орудию.

Пушку уже сдвинули, и она утратила устойчивость. Испытывать ее, не закрепив прочно на новом месте, нельзя. А завтра ее уже должны переправить на бастионы порта. Существует строгое правило: пленные не должны знать, где размещены оборонительные укрепления, но в данном случае, учитывая необходимость оснастить оборону порта самым лучшим оружием, можно рискнуть и отвести на бастион Жан-Пьера де Лаплюма – единственного человека, знающего секрет замысловатого устройства.

Вот орудие уже установлено, тщательно прочищено и смазано. Жан-Пьер, чрезвычайно взволнованный, желает лично выполнить обязанность канонира: ни к чему, говорит он, тратить время на объяснения всех особенностей обращения с новым механизмом несведущему солдату. В действительности же он просто всех ревнует к своей тайне.

Когда наступает решающий момент, в порт и в город отправляют глашатая: он оповестит жителей, что будет произведен пушечный выстрел из нового орудия, пусть не пугаются.

Пушку нацеливают в открытое море и стреляют. О ужас! Канонир и рабочие, перетаскивавшие орудие и оставшиеся из любопытства поблизости, не приняли должных мер безопасности и теперь черны от копоти, изранены мельчайшими металлическими осколками.

Капитан Жан-Пьер вынужден признать, что какая-то пустяковая деталь не сработала. Подобный конфуз мог бы хоть кого вывести из равновесия, но у французского капитана отыщется тысяча оправданий.

– В сущности, – утверждает он, – вся наука держится на интуиции, и только испытания показывают, удачно открытие или нет.

– Дилетантство – хорошая вещь, – говорит Хасан, – но пушки должны стрелять во врага, а не косить канониров.

Жан-Пьер от души хохочет. После пережитого во время боя страха он быстро обрел присутствие духа, хорошее настроение и жизнелюбие. Профессионального наемника де Лаплюма не смущает пребывание в чужой стране. На этот раз он оказался в положении, которое официально именуется рабством, но разве прежде ему не доводилось быть рабом денег, рабом обстоятельств при перемене хозяев, рабом случая, всегда играющего человеком? Разница, в общем-то, невелика. Вот и сейчас Жан-Пьер приобретает полезный опыт, который сможет выручить его в будущем, а в данный момент спасает от однообразия и скуки – самых главных его врагов.

Слуги принесли обед, и Жан-Пьер с жадностью набрасывается на жареное мясо, нанизанное на ветку лавра.

– Мне нравится ваша кухня. Такие смелые сочетания ароматов!

Он прибавил в весе и очень гордится этим. Жалок человек, у которого все кости наперечет!

– Теперь совсем другое дело, – говорит он, похлопывая себя по округлившемуся брюшку. – Так и колет носить удобнее, да и на ляжки не надо накладывать дополнительные толщинки.

Де Лаплюм чувствует себя прекрасно, вот уж будет о чем рассказать, когда он вернется в Европу.

– Кстати, никто о нас еще не справлялся? Понятно, что Папа гневается. Хотя не исключено, что он, скупец, просто жалеет деньги на выкуп.

3

Работы на флагмане возобновляются. Если не считать конфуза с орудием, у капитана действительно обнаруживаются вполне приличные познания в области артиллерии. Правда, он больше смыслит в вопросах покупки орудий, чем в стрельбе из них. Жан-Пьер в курсе всего, что касается владельцев оружейных заводов, надежных мастеров, самых известных плавилен. Он побывал на многих из них, закупая орудия для своих хозяев. В более счастливые времена он приобретал там кое-что и для себя. С удовольствием вспоминает капитан одну богемскую плавильню, где он приобрел пушки для собственного замка. На юге Франции у него ведь прекрасный замок. Вернее, был. Из-за превратностей судьбы его пришлось заложить. Можно считать, что замок потерян навсегда. Капитану очень жаль своего родового замка, но ведь жить можно и без него.

– Жить можно, даже забивая колья и просмаливая борта судна. Но беда, если все это затягивается! Не в обиду вам будь сказано.

Жан-Пьер, закручивая нитку вокруг болтающейся пуговицы, продолжает рассказывать о богемской плавильне, которая так ему понравилась. Он провел там целых три месяца и нисколько не скучал. До сих пор прекрасно все помнит и с удовольствием описывает склады, расположение печей, желобов, форм.

– Нет, капитан, вы ошибаетесь, центральный желоб не спускается прямо к реке. Сначала он идет параллельно ручью, вытекающему из лиственничного леса, потом изгибается и только шагах в ста от места, где воды ручья и реки сливаются, он подходит к реке, образуя водопад в рост человека.

Это заговорил Хасан. Жан-Пьер де Лаплюм удивленно смотрит на него:

– Вы что, ясновидящий?

– Да нет, конечно.

Дело в том, что Хасан сам какое-то время провел в этой действительно прекрасной богемской плавильне.

– Жаль, что мы с вами там не встретились, а то как-нибудь вечерком могли бы поиграть в кости в замке владельца.

– Меня бы туда не пустили. Я же не был, как вы, клиентом, приехавшим закупать пушки, а работал у печей.

Жан-Пьер, смущенный своим неосторожным высказыванием, интересуется, долго ли Хасан там проработал невольником.

– А я там вовсе не невольником был. Несколько лет тому назад меня посылали туда учиться.

Хасану было полезно на какое-то время оторваться от книг, а Краснобородым хотелось получить новые сведения в этой области, поскольку алжирская плавильня устарела. И Хасан, усвоив дома начала литейного дела, отправился в Богемию. Молодому человеку, проявившему интерес к литью металла и не претендовавшему на высокую плату, получить работу в плавильне было нетрудно.

– Так, значит, вы бывали в самом центре Европы в качестве подмастерья литейщика? – удивляется Жан-Пьер де Лаплюм. – Потрясающе! И этот каторжный труд, простите, вы именуете полезной практической деятельностью? Неплохо устроились ваши приемные отцы! Такая учебная практика обошлась им совсем недорого.

Вероятно, сам факт, что молодые берберы что-то изучают, кажется очень странным французскому аристократу.

– Нет, нет, не подумайте ничего дурного, – восклицает он. – Мы тоже приучаем молодое поколение к жизни. Взгляните на меня. Скажу без хвастовства – я любые трудности могу выдержать! Достаток здесь ни при чем. Судя по вашей одежде и по шатру, который вам поставили на верфи, могу предположить, что средств у вас хватает. Но расскажите же мне о ваших поездках. Это ужасно любопытно. И часто вы ездите набираться опыта? Вам это доставляет удовольствие?

Хасан объясняет, что такие ознакомительные поездки как раз и предназначены для того, чтобы чему-то научиться. Иногда они сопряжены с трудностями, но чаще доставляют радость. Обычно их организуют официально, но иногда приходится ездить инкогнито, как было, например, в тот раз, когда он посетил Рим в качестве музыканта и имел там большой успех.

– Только не говорите, что в Риме вам предстояло научиться тому, как стать хорошим Папой!

– Нам нужны были достоверные сведения о подготовке к крестовому походу, – уточнил Хасан с улыбкой. – Мы хотели знать, в чем именно заключалась подготовка, и я выяснил, что для этого мобилизовали дополнительные отряды, а остальные войска в поход не собирались, и флот тоже к нему не готовили.

Жизнь маленького берберского государства требует, чтобы его властители были всегда начеку и умели обезопасить себя с помощью целой системы полезных связей, миссии нужны самые разные – не только тайные, но и обычные, позволяющие развивать отношения с другими странами, обмениваться посланниками, заключать торговые договоры и военные союзы.

Хасану нравятся такие поездки, и он надеется, что Хайраддин по возвращении обязательно пошлет его куда-нибудь с интересным поручением. В силу ряда причин его очень влечет себе Персия. Зато в Европу он может теперь получить прекрасный «пропуск»: стоит только облачиться в платье, сшитое на манер капитанского, и он сразу получит доступ в самые узкие круги европейской знати.

Капитан так тщеславен, что не замечает в словах Хасана иронии; его губы растягиваются в довольную улыбку – де Лаплюм счастлив, что его элегантность произвела впечатление, хотя, если честно признаться, от его наряда осталась одна видимость: штопки и заплаты замаскированы бантами и складками, а дыры превращены в изящные прорези, сквозь которые виднеются пышные буфы рубашки или аккуратно прикрепленные с исподу лохмотья.

4

По мнению Османа Якуба, природа создала ночь для отдыха. Так почему же в этом дворце то по одной, то по другой причине целыми ночами приходится бодрствовать?

– Я устал стоять на ногах.

– А кто тебя заставляет? Кому нужны эти проклятые плошки с варевом из трав, от адского запаха которого дух спирает!

– Как смеешь ты хулить мои целебные отвары?! Я целыми днями только и делаю, что подбираю нужные дозы разных смесей!

– Лучше бы тебе не тратить время на всю эту чепуху. Осман Якуб начинает хныкать:

– Я стар, что еще мне по силам? Никто не берет меня в море, отняли сады. Верхом скакать я тоже больше не могу. От езды на верблюде у меня ломит поясницу. И праздники во дворце перестали устраивать. Ты со мной не играешь, ничего больше не рассказываешь, не делишься своими планами. Даже не говоришь, в какие путешествия собираешься. Я тут все кручинюсь и думаю: ну зачем, зачем он куда-то рвется? Чего тебе дома не хватает? Вбил себе в голову какую-то Персию, чего ты там не видал?

– Наконец-то мы пришли к тому, что тебя интересует. Хочешь знать, разрешит ли мне Хайраддин отправиться в Персию.

– Я же вижу, как ты себя изводишь. Не знаю, что и думать.

– Думай, что он меня туда не пошлет, и сразу успокоишься. А пока дай мне возможность спокойно почитать.

– Незачем с такой жадностью набрасываться на книги. Мне так хочется, чтобы ты побыл немного дома. Когда ты уезжаешь на войну или в другие страны, у меня вот здесь, в голове, все время словно змея ворочается, из ума не выходят одни и те же вопросы: как там Хасан? здоров ли, доволен ли?

– «Выпил ли целебный отвар?»

– Смейся, смейся, но именно об этом я и думаю. В мою башку не лезут ни философия с грамматикой, ни всякие мудреные мысли, которые занимают тебя. Зато я часто сердцем чую, что правильно, а что неправильно, да святится имя Аллаха! Поездка в Персию была бы ошибкой. Время сейчас такое, что тебя там подстерегают одни неприятности и опасности. В нашей дворцовой библиотеке полно всяких книг по истории, музыке и математике и поэм на персидском языке. И ни к чему тебе ехать так далеко, чтобы оказаться жертвой стычек между шиитами и пляшущими дервишами.

Осман хотел бы добавить кое-что еще, например, что ему прекрасно известно, почему Хасана тянет именно в Персию, но мальчишка наверняка рассердится, лучше уже перетерпеть. Старик садится рядом со своим обожаемым сыночком на пол, скрестив ноги под туникой и не выпуская из рук чашку с дымящимся питьем, и, чтобы отвлечь юношу от забот, начинает сплетничать о том, что он видел и слышал во дворце или на верфи – он получил туда свободный доступ под предлогом, что ему надо заботиться о принце Хасане.

Этот родственник испанского короля продолжает строить всякие козни. Просто непонятно, откуда у Арудж-Бабы берется терпение. Должно быть, дело попахивает колоссальным выкупом, а может, и чем-то еще поважнее, ибо иначе бейлербей уже давно надавал бы ему пинков и отправил работать в пустыню.

Хасан же весь ушел в чтение персидской книги. Когда принц берется за какое-нибудь дело, он обязательно доводит его до конца. Но Осман уверен, что подлинная причина, зовущая Хасана в Персию, заключается в том, что уже давно нет известий от его друга Цай Тяня: похоже, что он так и не добрался до своего царства, находящегося среди самых высоких в мире гор, а сгинул где-то в Персии. Какое уж тут учение!

Хасан намерен отправиться на поиски друга. Одному только Богу известно, что парень сможет сделать там в одиночку. Во что бы то ни стало нужно эту Персию выбить у него из головы.

– Ты не делишься со мной, не рассказываешь ни о своих делах, ни о делах царства, но могу побиться об заклад: раз Комарес все еще путается у нас под ногами, значит, Арудж-Баба решил добиться обмена пленными – одних денег ему мало.

Давно, когда Хасан был еще ребенком, испанцы захватили в плен друга Аруджа, некоего Бен-Гассу, правителя одного из городов на восточном побережье, и не захотели его вернуть ни за какие деньги. Возможно, Арудж-Баба теперь сумеет заполучить его обратно. Но прежде чем отпустить Комареса на родину, Осман Якуб на месте своего хозяина потребовал бы в придачу к Бен-Гассу еще и побольше золота, раз уж испанцы вывозят его из Нового Света целыми кораблями.

– Должны же они заплатить за беспокойство, которое причиняет нам этот нытик. Знаешь, что он еще придумал? Потребовал, чтобы ему назначили другого духовника. Тот, которого ему подыскал я, видите ли, не подходит. Как же так, говорю, называете нашу страну землей неверных и варваров, а человек, который может служить мессу на вашем языке, вас не устраивает? Нет, ему, видите ли, требуется не один духовник, а по духовнику на каждый грех, совершенный им за день. Каждое утро нам нужно отлавливать католического священника и преподносить ему на блюдечке к завтраку вместе с только что испеченным миндальным печеньем.