Текст книги "Чародей и Дурак"

– Но я ощутил свою силу всего год назад.

Всего год назад – неужели? Жизнь его с тех пор была такой бурной, что Джеку с трудом верилось в ее прежний мирный ход, да и что значит «мирный»?

– Ты мог узнать о ней всего год назад, но она сопутствовала тебе всю твою жизнь. – Тихоня подался вперед. – Магия никого не осеняет внезапно. Она идет из глубины, из нутра, и неразлучна с тобой, как биение сердца. Ты родился с этим, Джек, и кому-то следовало бы позаботиться о том, чтобы выявить это раньше. Если бы такое произошло, ты не был бы беглецом в чужом краю, разрушающим все на своем пути.

Слова были суровыми, но верными.

– Значит, уже поздно? И ничего нельзя изменить?

Тихоня тяжело вздохнул:

– Надо постараться – выбора у тебя нет. Твоя сила будет расти, и если ты не научишься направлять и отводить ее, она тебя погубит.

– Но учение тоже небезопасно. Этот стакан...

– В жизни все опасно, Джек, что ни возьми. – Голос травника утратил свою деревенскую напевность. – Когда ты идешь на рынок, тебя могут ограбить, задавить или пырнуть ножом. Девушка, которую ты берешь в жены, может умереть в родах. Даже вера в Бога может подвести – вдруг по ту сторону не окажется ничего, кроме тьмы.

– А если ты кому-то доверишься, тебя могут предать, – тихо, почти про себя произнес Джек.

– Джек, твоя сила очень велика. Так велика, что пугает меня. В те несколько раз, что тебе удалось сосредоточиться, я лишался языка. Тебе послан огромный дар, и большая беда будет, если ты так и не научишься им владеть.

Джек отодвинулся от огня – жар опалял его пострадавшие руки.

– Быть может, если бы я имел дело с живыми существами, а не с неодушевленными предметами...

– Это еще опаснее. Животные способны оказывать сопротивление – и окажут. С ними нужно действовать быстро. Тебе надо научиться входить, прежде чем мы двинемся дальше. – Травник испытующе посмотрел на Джека и встал. – Ну а теперь тебе не мешало бы отдохнуть. Ты пережил сильную встряску, и твои ожоги выглядят не лучшим образом. Немного лакуса пойдет тебе на пользу.

Джек порадовался перемене разговора. Хватит с него колдовства на сегодня – а быть может, и На всю жизнь. Джек уже и не мечтал стать таким, как все, – эти мечты остались в далеком прошлом.

II

Баралис рассеянно потирал пальцы. Настало лето, но они все еще причиняли ему боль. Виной этому всепроникающая сырость. Завтра он скажет Катерине, чтобы ему отвели другое помещение: надоело висеть над озером, как комар.

На столе лежали многочисленные карты, перешедшие от герцога к нему. И многое еще перешло к Баралису: целая библиотека старинных книг, обширное собрание изящных вещиц и загадочных предметов, подвалы, полные тайн, и сокровищницы, полные золота. Герцогский дворец был точно огромный, еще не открытый сундук с кладом, и смерть герцога вручила Баралису ключ.

Только времени недостает. Со дня похорон он почти ни минуты не мог урвать для себя. Так много следовало сделать, и дела не терпели отлагательства. Одно только руководство Катериной отнимало у него добрую четверть дня. Она настоящий ребенок – требовательна, подвержена капризам, постоянно требует внимания, – а он должен разыгрывать из себя то отца, то няньку, то поклонника. Она может позвать его к себе в любое время, и он никогда не знает, какой найдет ее: в слезах, в гневе или в радости. Если причин для беспокойства нет, она их изобретает и не успокаивается, пока не одержит над ним какую-нибудь мелкую победу. Для нее это игра, и Баралис не противится: пусть думает, будто может двигать им как хочет.

Он встал и подошел к очагу. На самом деле игру ведет он, и это его воля стоит за всеми распоряжениями Катерины. Новая герцогиня только еще постигает науку управлять людьми. Правда, схватывает она быстро – как-никак обучает ее мастер.

О его мастерстве можно судить по событиям последних пяти недель. Для начала он свалил вину за смерть герцога на Таула, телохранителя Мелли; затем убедил Катерину ускорить ее брак с Кайлоком; и наконец, несмотря на гнусное цареубийство, совершенное Кайлоком в Халькусе, убедил и двор, и простой люд Брена поддержать этот брак.

Вернее сказать, бренцев убедила Катерина. Через три дня после того, как весть о смерти короля Хирайюса дошла до города, Катерина, повинуясь указаниям Баралиса, собрала свой двор и прямо объявила, что намерена выйти за короля Кайлока, и пусть, мол, те, кто возражает против этого брака, открыто выскажут свои доводы. Один отважился-таки высказаться: лорд Кархилл, бывший советник герцога, выдавший свою единственную дочь за высокоградского вельможу. Как только он вышел вперед, стража схватила его, и он был казнен на глазах всего двора. В ту же ночь были схвачены и обезглавлены его сыновья, а земли лорда отошли в герцогскую казну.

После этого Катерина проявила великодушие – она взяла во дворец вдову лорда Кархилла, объявив во всеуслышание, что та никогда не будет нуждаться в пище и крове. В городе стали говорить, что Катерина хоть и тверда, но милосердие ей не чуждо. Баралис презрительно поджал губы. Простонародье легко провести показным милосердием.

Народ как раз беспокоил Баралиса меньше всего. Катерину в городе жалели: ее отец погиб от руки убийцы, на нее свалилась тяжелая ответственность, и она оставалась одна на свете, да еще в такое время, когда зреет война. Тут помогали, конечно, молодость и красота Катерины. Красота тоже, как правило, смягчает сердца народа.

Баралис медленно покачал головой. Нет, не Катерина и не бренский народ беспокоят его. Беспокоит его Кайлок. Что новый король будет делать дальше? Старший отпрыск Мейбора, Кедрак, добивает для него Халькус, но остановится ли Кайлок на рубеже завоеванной страны? Не придет ли за Халькусом черед Анниса? И если так, то когда Кайлок планирует его взять? Баралису оставалось лишь надеяться, что король займется этим лишь после свадьбы. Брен пока что согласен на брак, но это согласие неустойчиво, неблагоприятные вести могут легко его поколебать. И самым неблагоприятным будет новое проявление ненасытной жадности Кайлока.

Нынешнее равновесие держится на волоске: Аннис и Высокий Град определенно выступят против Брена. Весь вопрос в том, когда они это сделают: до свадьбы или после? Баралис получал ежедневные донесения из обоих горных городов, и в их намерениях сомневаться не приходилось: наемники, оружие, осадные машины и боеприпасы шли туда потоком. За поставками стоит Тавалиск. Жирный, во все сующий свой нос архиепископ следит, чтобы Аннис и Высокий Град не испытывали недостатка в средствах на военные расходы. Юг, как видно, готов заплатить высокую цену, лишь бы удержать войну подальше от своих благополучных берегов.

Баралис вздохнул – не слишком тяжко. Со всем этим он управится в свой черед.

Вторая его забота – это Мейбор и его блудная дщерь. Где они? Что им известно об убийстве – или о чем они догадываются? Что они намерены делать дальше? Потихоньку покинут город, довольные уже и тем, что остались живы? Или попытаются потребовать свою долю в наследии Катерины? Зная Мейбора, следует скорее рассчитывать на последнее: владетель Восточных Земель робостью не отличался.

Тут Баралис отвлекся, услышав какую-то перебранку за дверью. Несколько минут назад кто-то постучался, но Баралис не обратил на это внимания: он велел Кропу отсылать прочь всех, кроме Катерины. В чистом после дождя воздухе раздался пронзительный вопль, и Баралис выглянул в приемную.

Кроп, растопырив огромные ручищи, держал за шиворот какого-то мальчишку. Тот извивался и лягался что есть мочи, но Кроп не отпускал его.

– Ты лягнул Большого Тома, – с укором сказал гигант.

– Твой Том – всего лишь крыса! – вопил мальчишка. – Смотри, как бы он не попался на глаза старой Тугосумке – она мигом выжмет из него все соки и закупорит их в пузырек.

– Никто не выжмет соки из Большого Тома, – заявил Кроп, подняв мальчишку повыше.

– Если ты сей же миг не поставишь меня на пол, я сам прослежу за тем, чтобы Тугосумка втерла выжатое из него масло в свои морщины еще до исхода дня.

– Поставь его, Кроп, – приказал Баралис.

– Но, хозяин...

– Поставь, Кроп. – Тон Баралиса не допускал возражений, и Кроп опустил мальчишку на пол. – А теперь оставь нас.

Кроп бросил злобный взгляд на Хвата, пробурчал что-то успокаивающее существу, сидевшему у него за пазухой, и ушел.

– Итак, Хват, что привело тебя сюда? Пришел выдать своего друга рыцаря? – Баралис оскалил в улыбке острые зубы. – Он, как тебе известно, разыскивается за убийство.

Мальчик боялся теперь куда больше, чем когда был в тисках у Кропа. Однако он постарался скрыть это, небрежно поправил воротник камзола и принялся разглядывать свои ногти на свет.

Баралиса очень порадовал этот неожиданный визит. Если достаточно долго плести паутину, добыча непременно попадется.

– Ты никак вброд шел? – спросил Баралис, указывая на штаны Хвата, мокрые до колен. – Погода как раз подходящая.

– А как ваши дела, Баралис? – поинтересовался мальчишка. – Как поживают ползучие насекомые?

– Войди-ка, – прошипел Баралис, раздраженный этой перебранкой.

Хват быстро глянул направо и налево.

– Что-то мне неохота.

– Ага, – многозначительно произнес Баралис. – Боишься, значит.

– Ничего я не боюсь! – И мальчишка ввалился в комнату.

Баралис улыбнулся.

Хват быстро огляделся и, убедившись, что они одни, извлек из-за пазухи сложенную и запечатанную бумагу.

– Я подожду ответа, – заявил он, прежде чем вручить ее Баралису.

Баралис выхватил у него письмо. В кроваво-красном воске была оттиснута печать Мейбора: лебедь и обоюдоострый меч. Выглядела она весьма внушительно, как и сам лорд. Быстро пробежав корявые строки, Баралис спросил Хвата:

– Зачем он хочет встретиться со мной?

– Меня не спрашивайте, я только посыльный, – пожал плечами тот.

Баралис задумался. Мальчишка лгал, и весьма умело.

– Я должен отправиться с тобой сейчас же – так следует понимать?

– Да, прямо сейчас. Без охраны, без оружия и никому не говоря ни слова.

– Откуда мне знать, не ловушка ли это?

– Ну, кто теперь боится, Баралис? – улыбнулся мальчишка.

Баралис подавил желание ударить его.

– А что, если я откажусь и кликну стражу? Твои тайны выжмут из тебя вместе с первым же криком. – Хват при этих словах открыто попятился к двери.

– Ты сперва поймай меня, приятель, – сказал он, взявшись рукой за щеколду.

Его глупость простительна, если принять во внимание его молодость, подумал Баралис.

– Ты в самом деле считаешь, что я позволю тебе выйти в эту дверь? – Щеколда приподнялась, но Баралис опередил Хвата. – Погоди, мальчуган. Я согласен отправиться с тобой.

У Баралиса перехватило дух. Он уже собирался прибегнуть к чарам, но любопытство пересилило осторожность. Он хотел видеть Мейбора. Хотел услышать, что скажет сей горделивый лорд. Мейбор шел на большой риск, посылая мальчишку, который мог выдать и его, и его дочь, в самое сердце дворца. Без веской причины он бы на это не решился. Баралис, конечно, мог бы схватить мальчишку и вырвать правду из его юного тела, но любовь к интриге возобладала. Ему предлагали игру – а чего, в конце концов, стоит власть без таких вот игр?

* * *

– Веди, – сказал он Хвату.

Мейбор заказал вторую кружку эля и откинулся на спинку стула. Он не был пьян, но уже слегка захмелел. Хорошо было выйти в город. Славная таверна, яркий огонь и пышная прислужница – давно он уже не получал такого удовольствия. Последние девять недель он просидел точно белка в клетке и теперь, улизнув ненадолго, вознамерился повеселиться как следует.

Явился эль с буйной, бьющей через край пеной. Девушка водрузила его на стол с великой осторожностью. Вырез у нее был довольно скромный, но медленный наклон приоткрыл-таки заветную ложбинку. Мейбор любил таких вот скромниц.

– А что, красавица, – спросил он девушку, – есть у хозяина свои люди в зале?

Он собирался задать этот вопрос самому хозяину, но почему было не поиграть в загадочность с этой юной милашкой. Девушка глупо хихикнула:

– Как не быть, сударь. С нашими посетителями без этого нельзя.

Мейбор, пробежав пальцами по ее пухлой руке, сунул золотой в подставленную ладонь.

– Скоро сюда придет человек в черном. Попроси хозяина поставить сторожей у двери – и, если его будет сопровождать кто-то, кроме мальчика, пусть их задержат, покуда я не уберусь. – Он приоткрыл свой кожаный кошель, битком набитый золотыми герцогской чеканки. – Тут ведь есть другой выход?

От жадности девушка похорошела – у нее разгорелись глаза и зарумянились щеки.

– Конечно, сударь. В «Полном ведре» несколько выходов.

Мейбор кивнул, довольный.

– Я могу рассчитывать на то, что ты передашь мои пожелания?

Девушка замялась.

– Я, конечно, буду рада помочь такому достойному господину, но...

– Но придется господину раскошелиться еще немного.

– Я терпеть не могу попрошайничать, но вы же знаете, каковы люди: им мало одних обещаний.

Мейбор вручил ей пригоршню монет. Он знал, каковы люди.

– А когда закончишь с этим делом, принеси мне скамеечку под ноги. Эль тут рекой течет – хочу просушить башмаки.

Девушка пошла переговорить с хозяином, а Мейбор взглянул на свечу. На целую зарубку выгорела с тех пор, как он смотрел последний раз. Черт! Где этот мальчишка? Что его задержало? Быть может, Баралис схватил его и велел пытать? Мейбор поднес ко рту свою кружку. Ему почему-то не верилось в это. Он хорошо знал своего врага. Баралис должен прийти – и не просто из любопытства, а потому, что получил вызов.

Мейбор отхлебнул золотистого напитка. Он человек не суеверный и ненавидит всякие толки о колдовстве – но их с Баралисом судьбы как-то связаны. Они кормятся друг другом – и уже много времени прошло с их последней трапезы.

* * *

Хват находил весьма мало удовольствия в том, чтобы служить Баралису провожатым. Люди шмыгали в стороны, точно крысы, когда лорд проходил мимо в свете факелов. Хват только головой качал – карманника из Баралиса никогда бы не вышло. Хотя походка у него... Они шли рядом уже четверть часа, и Хват ни разу не слышал звука его шагов. Скорый жизнь бы отдал за такую походку.

Дождь перестал в тот самый миг, когда Баралис проходил под воротами дворца. Мокрые улицы еще дымились.

Чем дальше к югу, тем больше менялся город: красивые каменные здания уступали место шатким деревянным, привалившимся друг к другу домишкам. Менялись и товары, предлагаемые уличными торговцами: у дворца продавали свежие миноги, артишоки и шафран, а здесь – пироги с мясом, гороховый пудинг и хлеб.

Свернув на улицу, где помещалось «Полное ведро», Хват отважился бросить быстрый взгляд на своего спутника. Баралис смотрел невесело, скорее даже злобно – темные глаза так и сверкали на бледном лице. Хват озабоченно шмыгнул носом, надеясь, что Мейбор знает, что делает.

«Полное ведро» уже зажгло огни в преддверии ночи. Дым и свет сочились сквозь ставни, и яркая вывеска поскрипывала на ветру. Хват заметил у дверей человека, державшего правую руку за пазухой, – он быстро окинул их с Баралисом взглядом и потупился. Не приходилось сомневаться, что это соглядатай, высланный Мейбором. Лорд мог бы действовать не так заметно – Баралис, уж конечно, тоже обратил внимание на этого человека.

– Все, пришли, – сказал Хват, надеясь отвлечь Баралиса от часового. – Мейбор ждет вас в таверне.

– Я знаю, – кивнул тот.

От дыма дешевых сальных свечей щипало глаза. Баралис дал полную волю своим ощущениям: если здесь есть опасность, он ее почует. Еще до того, как глаза привыкли к дыму, он понял, что колдовства опасаться не приходится – в этом помещении только он один владел тайной силой. Это придало ему уверенности – со всем остальным он справится без труда.

Он огляделся. Тридцать пар глаз смотрели на него. На полу стояли лужи эля, и вся таверна пропахла им. Мейбор сидел внизу, перед очагом, и Баралис не сразу заметил его. Мейбор, черный на фоне огня, встал и махнул ему рукой. Баралис пересек комнату и сошел на площадку перед огнем. Там сидели еще двое стариков – они подвинули свои стулья, когда пришел Баралис. Пол здесь был земляной в отличие от каменного пола таверны и еще более мокрый, чем наверху, – старики попеременно поджимали под себя то одну ногу, то другую.

– Рад, что вы сумели прийти, Баралис, – сказал Мейбор.

– К делу, Мейбор, – прошипел тот.

– Я вижу, вы приветливы, как всегда. – Мейбор сел и, видя, что Баралис остался стоять, сказал: – Стойте, если вам угодно, но тогда мне придется кричать на всю таверну.

– Кричать? – презрительно бросил Баралис. – О чем может кричать человек, находящийся в бегах?

Мейбор, нимало не смущенный этой тирадой, побарабанил пальцами по столу.

– Если вы пришли сюда не затем, чтобы выслушать меня, то для чего же? Ради моих прекрасных глаз?

– Ваши глаза при всем своем безобразии, Мейбор, все же наименее гнусная ваша черта.

Мейбор просиял.

– Рад это слышать – ведь я надеюсь передать их по наследству.

Баралис почувствовал, как кровь прилила к его щекам. Сквернейшее предчувствие овладело им. Желудок сжался, и все перед глазами заколебалось. Таверна преобразилась в змеиную яму, а пьяный остолоп Мейбор – в демона.

– Что вы имеете в виду?

– Да то, дорогой мой Баралис, что не пройдет и семи месяцев, как я стану дедом. Меллиандра ждет ребенка, и...

– Нет!

– Да, да. Она носит ребенка от герцога. Их брак все-таки осуществился.

– Ложь.

– Да вы весь дрожите, Баралис... А я думал, вам будет приятно.

Баралис, раздраженный тем, что проявил слабость, втянул в себя воздух и придвинулся к Мейбору.

– Ваша дочь – шлюха, которая валялась со всеми, кто попадался ей на дороге. Не думайте, что я поверю хоть единому вашему слову – как не поверит и бренский народ.

Мейбор сгреб Баралиса за грудь:

– Моя дочь была невинна, когда выходила за герцога.

В таверне стало тихо – двое крепких мужчин, отойдя от стойки, заняли место на верхней ступеньке лестницы, ведущей к очагу. Драная кошка в полной тишине прошлепала по лужам эля к огню.

– Напрасно вы так уверены в ее невинности, Мейбор, – протянул Баралис. – Она научила меня паре новых штучек, когда я обладал ею.

Нож сверкнул и оцарапал щеку Баралиса – но колдовской заряд уже зрел у него на языке. Двое сзади спустились на следующую ступеньку. Мейбор остался на месте, довольный тем, что ранил врага.

– Ваша ложь вам не поможет, Баралис. Сын Меллиандры в конечном счете заберет Брен себе.

Баралис уже не слушал его. Он взошел на первую ступень и пустил колдовскую струю. Воздух под его ладонями замерцал, затрещал голубыми искрами, и молния ударила в залитый элем пол. Только Мейбор, двое стариков и кошка видели ее – от остальных все закрыла спина Баралиса. Он повернулся лицом к залу, как только эль на полу зашипел.

Кто-то из стариков завопил первым, потом к нему присоединилась вся таверна. Теплая волна, пахнущая хмелем, ударила Баралису в спину. Двое, стоящие у верха лестницы, не сделали попытки его остановить. Ошеломленные люди неслись к очагу со всех сторон, окидывая Баралиса взглядом. Он ощутил знакомую слабость. Нужно было уйти отсюда, вернуться во дворец – но он еще не все исполнил. Идя к выходу, он пустил вторую струю.

Легкая, как пена прибоя, она, однако, накрыла всех, осела на людях пылью и впиталась в их легкие. Самый воздух исполнился смысла – смысла, внятного крови. Когда Баралис уйдет, никто не вспомнит, что он был здесь. Он останется для всех таинственным человеком в черном. Каждый из тех, кто был в таверне, будет описывать его по-разному, и ни одно из этих описаний не сойдется с другим. Он может не опасаться, что его опознают.

Он едва дотащился до двери. Ноги подгибались под ним, сердце бешено колотилось. На улице стоял человек с мулом, навьюченным капустой.

– Свези меня во дворец – и я тебя озолочу, – выдавил из себя Баралис. Совсем обессиленный, он все-таки сумел подкрепить свои слова внушением, и это едва не доконало его.

Последнее, что он увидел перед погружением во тьму, были две корзины с капустой, сброшенные на мостовую.

* * *

Мейбор не понял толком, что здесь случилось. Маленькая площадка перед очагом превратилась в сущий ад, но ад его не коснулся. Оба старика повалились на стол – их волосы на концах, ступни и лодыжки почернели, точно обугленные. Кошка валялась мертвая в луже эля – ее лапы все еще дымились. Люди вокруг суетились, кричали и толковали о человеке в черном. Пора было убираться отсюда. Мейбор снял ноги со скамеечки, встал и направился к выходу.

* * *

Джек начинал ненавидеть травы – особенно пахучие.

Он сидел в темной кладовке не шевелясь и затаив дыхание, пока Тихоня за дверью беседовал с нежданным гостем. Над головой у Джека висели пучки мяты и розмарина – они путались в волосах, и в носу от них щекотало. Он сидел довольно долго – левая нога уже начала затекать. Но он не мог ее размять и потому, стиснув зубы, старался думать о другом.

Фраллит говаривал, что лучшее средство от онемения – это стукнуть по затекшей конечности увесистой доской. Джек однажды испытал это средство на себе и с тех пор остерегался жаловаться при Фраллите на подобное недомогание. Джек улыбнулся, вспомнив об этом. Хорошее было время.

Впрочем, такое ли хорошее? Улыбка сошла с его лица. Мог ли он сказать не кривя душой, что был счастлив в замке Харвелл? Да, у него была там постель, еда и определенная надежда на будущее, но был ли он счастлив? Люди шептались у него за спиной, называя его ублюдком, а мать – шлюхой. Все помыкали им как могли, а Фраллит вовсе не был тем добродушным дядюшкой, каким сейчас рисовала его память. Он был злобным и мстительным мучителем – Джек носил на себе шрамы, доказывающие это.

Нет, замок Харвелл отнюдь не был мирной гаванью, где не существовало ни тревог, ни душевной боли. Там жили люди, которые не давали ему свободы, подавляли волю и изнуряли тело. Нельзя позволять себе смотреть на прошлое сквозь радужную дымку. Оно того не стоит.

Эти мысли привели Джека в какой-то странный восторг. В них была сила. Как он раньше не видел этого?

Но тут из кухни послышалось слово, остановившее его мысли: «Меллиандра».

Джек был уверен, что не ослышался, – слишком часто это имя повторялось в его снах. Не двигаясь с места, он насторожил слух, всеми силами стремясь проникнуть за дверь, отделяющую от Тихони и его непрошеного гостя.

– Кто знает, что сделает Катерина с... – Конец фразы, которую произнес Тихоня, заглушил скрежет кочерги о решетку очага. Джек проклял все металлы, какие есть на свете.

– Не хотел бы я быть на ее месте, – отозвался гость.

На чьем – Катерины или Мелли?

– У нас и своих забот хватает, – заметил Тихоня. – Я слышал, наши воеводы нынче едут в Град...

Джеку показалось, что Тихоня намеренно сменил разговор.

Рассказывая травнику историю своих приключений после ухода из замка Харвелл, Джек о многом умолчал, решив, что никто и никогда не узнает о предательстве Тариссы, но о Мелли говорил без утайки. Сказал, кто она, как они встретились и как их разлучили в Халькусе. Тогда же Тихоня сообщил ему, что дочь Мейбора собирается замуж за герцога Бренского.

Услышав это, Джек испытал смешанные чувства: облегчение от того, что у нее все хорошо, удивление, как ей это удалось, и, если честно, разочарование – она все-таки подчинилась общепринятому порядку и выходит за богатого и влиятельного человека. Он ревновал! Он так рьяно защищал Мелли и так мечтал о том, как ее спасет! Теперь мечтам настал конец. Герцогиню, живущую в роскошном дворце, ни от чего спасать не надо, кроме как от лести.

С тех пор он о ней ничего не слышал.

До нынешнего дня. Пришедший к Тихоне гость принес какие-то вести о замужестве Мелли – и, судя по обрывкам их разговора, дела у нее обстоят неважно.

Джек мысленно приказывал незнакомцу уйти. Ему не терпелось поговорить с Тихоней, выяснить, что там с Мелли. Ожоги от стекла, смазанные едкой мазью, чесались так, что хоть вой. Кладовка казалась тесной, как клетка. Пыль от сухих трав стояла в горле, а темнота усугубляла страхи. Мысль о том, что Мелли в опасности, ядом разъедала мозг. Чем дольше длилось ожидание, тем более дикие фантазии приходили ему в голову. Быть может, герцог задумал избавиться от своей молодой жены из-за того, что Баралис как-то ее опорочил? Или Кайлок похитил ее в порыве ревнивой ярости?

Наконец входная дверь хлопнула. Джек выскочил из укрытия еще до того, как ставни перестали дребезжать. Свет ударил ему в глаза. Тихоня стоял, прислонившись к очагу в странно застывшей позе.

– Извини, что так долго продержал тебя в кладовке, Джек. Никак не мог избавиться от Гарфуса.

– Что он говорил о Мелли? – Джек с трудом узнал собственный голос – так холодно и властно он звучал.

– Дай мне прийти в себя, Джек. Я тебе все расскажу.

– Говори сейчас.

Тихоня все же поворошил угли, придвинул стул и лишь тогда сказал:

– Девять верховных аннисских воевод едут в Высокий Град, чтобы договориться о вторжении.

Джек, несмотря на свою поглощенность Мелли, не сдержал вопроса:

– О вторжении куда?

– В Брен, куда же еще, – пожал плечами травник.

– Что значит «куда же еще»? Почему не в Королевства? Почему не в Халькус, где бесчинствует Кайлок?

– Потому что Брен скоро достанется Кайлоку.

У Джека дрожь прошла по спине.

– Я думал, что брак герцога этому помешает.

– Но Кайлок все-таки женится на Катерине, – нашелся Тихоня. – А Высокий Град не склонен миндальничать, когда речь идет о войне.

Он лгал. Джека вновь охватил гнев. Тихоня что-то скрывает, держит его за дурака.

– Что произошло между Мелли и герцогом?

Тихоня мялся.

– Джек, у меня есть причина не говорить тебе этого...

– Я хочу знать правду.

– Ты еще не готов к тому, чтобы мчаться в Брен. Твое учение только еще началось.

Джек подвинулся к двери.

– Ты мне не сторож, Тихоня. Я сам распоряжаюсь своей жизнью и никому не позволю решать, что мне можно слышать, а что нет. – Джек весь дрожал, сотрясаемый гневом, и не старался сдерживаться. – Или ты скажешь мне, что случилось с Мелли, или, Борк мне свидетель, я сейчас выйду в эту дверь и сам все узнаю.

– Джек, ты не понимаешь... – вскинул руку Тихоня.

Джек взялся за щеколду.

– Нет, это ты не понимаешь. Я сыт ложью по горло, она лишила меня всего, чем я обладал, – меня тошнит от нее. И нынешняя ложь переполнила чашу.

Джек видел перед собой прожженных лжецов – Тариссу, Роваса и Магру. Даже родная мать обманывала его. Неизвестно еще, кто хуже: те, что лгут в глаза, вроде Роваса или Тариссы, или те, что таят правду про себя, вроде матери и Тихони. Джек стукнул кулаком по щеколде. Одни других стоят.

– Джек, не уходи! – крикнул травник, бросаясь к нему. – Я все тебе расскажу.

– Поздно, Тихоня, – сказал Джек, открыв дверь. – Навряд ли я теперь тебе поверю.

Он вышел под теплый летний дождь и захлопнул дверь за собой. Если повезет, он доберется до Анниса еще засветло.

* * *

Тавалиск только что вернулся из своей счетной палаты, где считал деньги. Это занятие всегда его успокаивало. Золото что мягкая подушка – всегда смягчит удар, куда бы ты ни упал. Золотая казна, можно сказать, заменяла архиепископу семью: она всегда безотказно утешала его, не задавала вопросов и не обманывала – к тому же она никогда не умрет и не оставит его без помощи.

Единственного своего родного человека, мать, Тавалиск вспоминал без особой нежности. Она, конечно, произвела его на свет, но плохо выбрала место и обстоятельства, чтобы это совершить.

Он родился в силбурском приюте для нищих, и первое его воспоминание было о том, как умирала свинья его матери. Она лежала на камыше среди собственных нечистот и подыхала, не желая более жить. Тавалиск помнил, как рылся в грязи, собирая ей желуди, но животное отказывалось от них. Оно просто лежало в своем углу, не издавая ни звука. Тавалиск любил свинью, но, видя, что она не хочет бороться за жизнь, возненавидел ее. Он вышиб из нее дух кирпичом-грелкой, который стащил из очага. Даже в столь нежном возрасте, когда у него еще не все зубы прорезались, он уже знал, что каждое живое существо может рассчитывать только на себя. А свинья, как и мать, этого не понимала.

Когда свинья околела, им пришлось съесть ее зараженное мясо. Ниже и беднее их с матерью не было никого. Все их имущество состояло из той одежды, что на них, мешка с репой да пары оловянных ложек. Ножа у них не было, и мать потащила околевшую свинью к мяснику. Тот взял за разделку всю тушу, оставив им только голову. Тавалиск как сейчас помнил слова этого мясника: тот втирал свиную кровь в свои усы, чтобы они стояли торчком, и предлагал отдать им немного мяса, если мать переспит с ним. Тавалиск до сих пор не мог простить матери, что она отказала: иначе они ели бы котлеты, а не только язык.

Все его раннее детство она вела себя с такой же дурацкой гордостью. Взялась убирать в церкви только потому, что не желала жить из милости. Тавалиск быстро смекнул, что священники скупее даже, чем ростовщики. Все съестные приношения хранились под ключом, уровень священного вина в бутылке каждую ночь замерялся, и облатки пересчитывались после каждой обедни.

Но от пышности обрядов у него захватывало дух. Священник был и магом, и лицедеем, и королем. Он творил чудеса, даровал прощение и держал в повиновении свою многотысячную паству. Он имел власть и в этой жизни, и в будущей. Тавалиск наблюдал за службами, спрятавшись позади загородки для хора. Его завораживала вся эта роскошь: багряные с золотом завесы, белые как снег восковые свечи, украшенные драгоценностями ковчежцы и мальчики из хора в серебряных одеждах, поющие ангельскими голосами. Это был великолепный, чарующий мир, и Тавалиск поклялся, что станет его частью.

Год спустя мать умерла, и его выбросили на улицу без гроша в кармане. Его любовь к Церкви сразу померкла, и ему пришлось прожить много лет, пересечь полконтинента, чтобы вновь ощутить ее зов. К тому времени Тавалиск понял, что существует множество путей, чтобы проложить себе дорогу наверх в среде постоянно интригующих церковных иерархов.

Сладко улыбаясь, архиепископ подошел к столу, где ждала его обильная трапеза. Воспоминания действовали на него как легкое белое вино – они обостряли аппетит и увлажняли язык. Но Тавалиск знал в них меру, как и в вине. Он не собирался кончать свои дни трясущимся слезливым старцем.

Он взял утиную ножку, и все мысли о прошлом мигом покинули его. Доедая мясо, он думал уже только о настоящем.

И тут как раз к нему постучался Гамил.

– Входи, Гамил, входи, – крикнул Тавалиск, даже обрадовавшись появлению секретаря: имелись дела, требующие неотложного обсуждения.

– Как чувствует себя ваше преосвященство сегодня?

– Как никогда, Гамил. Утка хорошо зажарена, вино щиплет язык, а война все ближе.

– Именно по поводу войны я и пришел, ваше преосвященство.