Текст книги "Чародей и Дурак"

– Ага, встреча двух умов, – благодушествовал Тавалиск. – Какое счастье! Ну, выкладывай свои новости. – Он взял с блюда вторую ножку, обмакнул ее в перец и принялся обгрызать.

– Так вот, ваше преосвященство, девять аннисских воевод через три дня встретятся с высокоградскими военачальниками.

– Чтобы в любви и согласии договориться о сроке, а, Гамил?

– Да, ваше преосвященство. Они обсудят план вторжения.

– Гм-м... – Тавалиск повертел в пальцах обглоданную ножку. – И когда, по-твоему, они войдут в Брен?

– Трудно сказать, ваше преосвященство. Думаю все же, что до свадьбы они ничего не предпримут. В конце концов, зло они таят против Кайлока, а не против Брена.

– Свадьба состоится в разгар лета. Если у них есть хоть капля разума, они должны двинуть свои войска, пока брачное ложе еще не остыло.

– Стянуть свои силы они могут и раньше, ваше преосвященство. У Града уйдет недели две на то, чтобы провести пехоту и осадные машины через перевал. Если они будут ждать с этим до свадьбы, промедление может дорого обойтись им.

Тавалиск отломил птичью дужку. Он всегда разламывал ее сам, чтобы ни с кем не делиться удачей. На этот раз дужка разломилась точно посередине. Знаменательно!

– Так не годится, Гамил. Пошли к ним курьера, чтобы уведомить обе стороны о позиции южных городов.

– Но Аннис и Высокий Град не послушают нас, ваше преосвященство.

– Еще как послушают, Гамил. Кто, по-твоему, оплачивает их треклятую войну? Северные города, сильные и густонаселенные, испытывают прискорбную нужду в деньгах. У Анниса не хватило бы мошны даже на прогулку по горам, не говоря уж о правильной осаде. – Тавалиск бросил половинки дужки в огонь: их одинаковость почему-то вызывала в нем дрожь. – Они послушают нас, Гамил. Иного выбора у них нет.

– Что же ваше преосвященство желали бы им передать?

– Они ни под каким видом не должны предпринимать что-либо против Брена – это относится и к перемещению войск, – пока брак не будет осуществлен законным образом.

– Могу ли я узнать, чем руководствуется ваше преосвященство?

– Гамил, если тебя кинуть в пруд, ты наверняка сразу пойдешь ко дну.

– Почему, ваше преосвященство?

– Да потому что башка у тебя чугунная! – добродушно заявил Тавалиск. Ему нравилось выказывать превосходство своего ума над другими. – Неужели тебе не понятно? Если Аннис и Высокий Град начнут действовать еще до заключения брака, он может и вовсе не состояться. Неужто ты думаешь, что добрые бренцы радостно проводят свою любимую дщерь к алтарю, если армия, равной которой еще не видели в этом столетии, станет на перевалах, готовясь нанести удар? – Архиепископ укоризненно пощелкал языком, завершая свою речь.

– Но разве не разрешатся все наши затруднения, если армия выйдет на позиции и свадьба будет отменена?

– Они разрешатся только тогда, Гамил, когда Тирен со своими рыцарями несолоно хлебавши уберутся обратно в Вальдис, а этот демон Баралис упокоится в могиле. Спешу добавить, что ни того, ни другого не случится, если на севере не вспыхнет война.

– Но...

– Еще одно «но», Гамил, и я тут же отлучу тебя от церкви! – Архиепископ грозно взмахнул обглоданной костью. – Представь, что свадьба не состоялась. Что тогда? Кайлок по-прежнему будет править третьей частью севера и с помощью рыцарей, очень возможно, завоюет еще больше земель. Баралис по-прежнему будет стоять у него за спиной, строя свои козни, а Тирен – да сгноит Борк его сальную душонку – захватит главенство над северной Церковью. Отмена свадьбы только оттянет это, между тем как заключенный брак ускорит события, которые все равно уже начались.

– Теперь я понял, ваше преосвященство, – покаянно молвил Гамил.

– Еще бы не понять, – холодно отрезал архиепископ. – Так вот: изволь составить убедительное письмо к герцогу Высокоградскому. Напиши, что Юг по-прежнему поддерживает его, что ему посланы еще деньги, ну и так далее. После чего объяви в недвусмысленных выражениях, что он не получит более ничего, если отправит хоть одного солдата на восток до заключения брака.

– Будет исполнено, ваше преосвященство. Не будет ли еще каких приказаний?

– Только одно. Будь любезен, сходи на рынок и купи мне рыбку.

– Какую, ваше преосвященство?

– Которая плавает в банке. После того несчастья с кошкой и гобеленом мне недостает рядом живого существа – и теперь я решил завести рыбку.

– Как изволите.

Гамил уже вышел из комнаты, когда архиепископ крикнул ему:

– Кстати, Гамил, я думаю, тебе захочется заплатить за нее самому. Близится праздник первого чуда Борка, и рыбка – как раз подходящий подарок. – Тавалиск улыбнулся. – И помни: подарок не должен быть дешевым.

* * *

Таул сидел на залитом солнцем подоконнике и строгал деревяшку. Подушку он скинул на пол. К подобным проявлениям роскоши он никак не мог привыкнуть.

Каждый раз, когда щепка падала на пол или нож натыкался на сучок, Таул выглядывал в окно – не покажется ли на улице Хват. Мальчишка ушел четыре дня назад, и Таул за него беспокоился. Он прекрасно понимал, что Хват не решается показаться ему на глаза после того, что случилось в «Полном ведре», – но за мальчишкой числились и не такие еще прегрешения, и не Таулу было его судить. Он сам повинен в куда более тяжких вещах.

Мейбор вернулся тогда под вечер, порядком смущенный, и сознался вскоре, что встречался с Баралисом при посредстве Хвата. Раскаяния он при этом не проявлял и негодующе настаивал на своем праве как будущего деда уведомлять о положении Мелли всех, кого ему заблагорассудится. Когда Таул стал расспрашивать его о подробностях встречи, Мейбор сделался необычайно молчалив, он только смотрел тупо да ворчал, что не позволит допрашивать себя, как узника в колодках. Таул подозревал, что славный лорд попросту ничего не помнит, и это означало, что дело не обошлось без колдовства.

Таул покачал головой, бросил взгляд на улицу и продолжил свое занятие. Мейбор сам не знает, как ему повезло. Он точно муха, которая думает, что если паук отлучился из паутины, то ей уже ничего не грозит.

Два дня назад Таул сам отправился в «Полное ведро», чтобы выяснить, что же там случилось. Посетители, все как один пьяные вдрызг, не сумели рассказать ничего толкового. Один говорил, что некий человек в черном стрельнул молнией в пол. Другой противоречил ему, утверждая, что эль на полу зашипел сам по себе. Однако все они знали, что Меллиандра носит ребенка от герцога.

Слух об этом уже разошелся по городу, и все бренцы до одного узнали, что Мелли беременна. Нынче утром их посетил Кравин и рассказал о том, что говорят в городе.

– Большинство стоит за то, что Меллиандра – закоренелая лгунья и потаскуха, – сказал он. – Но дайте срок, и я перетяну многих на нашу сторону.

Таул охотно убил бы Мейбора. Своей выходкой тот поставил под угрозу не только свою жизнь, но и жизнь дочери. Теперь, когда всем стало известно о ее беременности, Мелли сделалась еще более уязвима, чем прежде. Быть может, в эту самую минуту в городе по приказу Баралиса уже идет повальный обыск и на каждом углу расклеены грамоты с обещанием награды за сведения о Мелли.

– Я пироги принес, Таул, – послышалось у подножия лестницы. – Снести даме один?

– Только самый лучший, Боджер. Да попробуй молоко, прежде чем ей давать, – оно должно быть свежее и холодное.

– Грифт уже попробовал, Таул. Он мастер распознавать прокисшее молоко. Нос у него, как у молочника, а руки – как у доильщицы.

– Ну так неси, Боджер, неси, – со стоном ответил Таул.

– Сию минуту, Таул. Грифт всегда говорит, что... – Шаги затихли в отдалении, а с ними и слова.

Оба стражника заявились в убежище в тот самый злосчастный день с донельзя глупым видом и назвали придуманный Хватом пароль. Таулу ничего не оставалось – Хват прекрасно понимал это, – как только принять их, раз они теперь узнали адрес убежища. Не убивать же их было, в самом деле.

Несмотря на это, Таул невольно улыбнулся при одной мысли об этой парочке. Между прочим, Мелли обязана им жизнью.

Жаль только, что и герцог не остался у них в долгу.

Таул воткнул нож в оконную раму. Ну почему он всегда обречен на неудачу? Почему он всегда подводит тех, кого поклялся защищать? Он втыкал нож в дерево раз за разом. Почему всякий раз, когда он чувствует, что дела как будто пошли на лад, что-то отбрасывает его назад? Он задержал нож в воздухе и уронил себе на колени. Теперь не время осыпать себя упреками. Мелли здесь, и главное – это ее безопасность. В качестве герцогского бойца он дал клятву защищать герцога и его наследников. Герцог умер, но клятва действительна по отношению к его вдове и к его нерожденному ребенку. Таул обязан защитить их даже ценой своей жизни. Весь Брен слышал, как он поклялся в этом.

Надо им всем уходить из города. Баралис выслеживает их, а Мейбор и Хват своими тайными встречами и ночными прогулками сами напрашиваются на то, чтобы их схватили. Оба они, конечно, считают себя большими умниками, но Баралис куда умнее их. Рано или поздно они попадутся – если не убрать их отсюда.

С тяжелым вздохом Таул снова принялся строгать свою деревяшку. Руки делали свое дело, но голова оставалась свободной.

Не так-то это легко – уйти из города. Во-первых, все ворота, все дороги, каждый проем в стене охраняет столько солдат, что впору форт с ними брать. Баралис, зная, что рано или поздно они попытаются бежать, принял все необходимые меры. За перевалами следят, на стенах караулят лучники, даже озеро окружено войсками. Легкого пути из города нет. А во-вторых, если бы он и был, Мелли не смогла бы им воспользоваться.

Ее беременность протекает тяжело. Мелли так исхудала, что у Таула сердце разрывается при виде нее. В течение двух недель после смерти герцога она отказывалась от еды. Она была в таком горе, что не могла ни есть, ни говорить, ни даже плакать. Потом стала понемногу приходить в себя, принимать хлеб с молоком, умываться и мыть волосы – даже улыбаться выходкам Хвата. Как понимал теперь Таул, Мелли, должно быть, тогда уже догадывалась, что беременна, – это и заставило ее задуматься о жизни. Сейчас былой аппетит почти вернулся к ней, но что толку. Стоило ей хоть что-нибудь съесть, как ее, по выражению Хвата, тут же выворачивало наизнанку.

Все наперебой старались побаловать ее, не жалея ни выдумки, ни усилий. Каждый день выпекались свежие пироги. Мейбор приобрел курицу-несушку, а Хват приносил цветы и фрукты. Но Мелли, несмотря на все их заботы, лучше не становилось.

Таул, потерявший всю свою семью, хорошо знал, что такое горе. Каждый день слова «а вот если бы...» разрывали его душу. Мелли, видевшей, как убийца перерезал горло ее мужу, предстояла долгая борьба с собственными «если бы». Что, если бы она вошла в спальню первой? Что, если бы она закричала погромче? Что, если бы она вовсе не вышла за герцога?

Таул покачал головой. Нет ничего удивительного в том, что Мелли больна. Чудо еще, что она дожила до этого дня.

Он в очередной раз выглянул на улицу. Ни Хвата, ни подозрительных незнакомцев, ни стражи.

Как же быть с Мелли? Подвергнуть опасности ее нерожденное дитя, попробовав вывести ее из города? Или, ценя жизнь ребенка превыше всего, оставить ее здесь? Если они покинут город, им предстоит тяжелое путешествие через горы, где повсюду можно встретить солдат: придется терпеть всевозможные лишения и уходить от погони. Здесь, в Брене, их тоже могут схватить, но хотя бы беременности ничто не угрожает.

До Таула только теперь дошло, что он выстругивает из своей деревяшки куклу.

Кому же прежде всего он обязан верностью: Мелли или младенцу?

* * *

Джек наконец-то добрался до Анниса. Город лежал перед ним, мерцая серыми стенами в лунном свете. Дорога, ведущая к нему, была уставлена жилыми домами и тавернами, ставни и карнизы щеголяли разными оттенками синего цвета. Люди кишели повсюду – загоняли скотину, тащили с рынка нераспроданные товары, чинно шли к вечерней службе либо шмыгали в ярко освещенные таверны. Холодный ветер нес запах дыма. Высоко над горами сияли звезды, и где-то шумно рушилась с высоты вода.

Камни на дороге выкрошились и кололи ноги сквозь стертые подметки. Джек чувствовал себя неуютно под людскими взглядами, хотя ничем не отличался от прочих прохожих. Тихоня одел его как настоящего анниссца. Волосы у него, правда, были длинноваты, но он связал их позади куском веревки. Джек потрогал свой хвост – этот жест становился для него все более привычным – и убедился, что веревка на месте.

Джек поймал на себе взгляд молодой девушки, которая тут же отвела глаза. Джек шел своей дорогой, стремясь найти такое место, куда бы не падал свет из домов.

Тихоня славно отомстил ему посредством своей мази. Уже два дня грудь и руки Джека жгло как огнем.

Десять недель, как он встретился с Тихоней, и больше трех месяцев миновало со дня, когда сгорел форт. Неужто хальки все еще ищут его? Станут ли они теперь, когда война почти проиграна и готовится вторжение в Брен, тратить время и силы на розыски одного-единственного человека?

Но все эти мысли вылетели у Джека из головы, когда он подошел к городской стене. Ворота как раз запирались на ночь – решетка медленно ползла вниз, и верхние балки потрескивали от напряжения. Джек бросился вперед.

– А ну стой, парень, не то тебя насадит на пики, – послышался чей-то ворчливый голос.

– Мне непременно надо попасть в город нынче ночью!

Второй часовой крикнул со стены:

– Дай парочку золотых – и я придержу решетку, пока ты не пролезешь.

– Нет у меня денег.

– Тогда я, пожалуй, ее не удержу.

Решетка устремилась вниз. Джек решил, что пытаться пролезть под ней – гиблое дело, и только выругался шепотом. Пики вошли в предназначенные для них отверстия, и город закрылся на ночь.

– Приходи утром, парень, – добродушно сказал привратник. – К тому времени, глядишь, у меня силенок и прибудет.

Джек улыбнулся стражу, обругав его про себя выжигой, и медленно двинулся вдоль стены. Сложенная из легкого серого гранита, она была гладко отшлифована, и алмазный резец изваял в ней разные фигуры. Демоны соседствовали с ангелами, солнце сияло в небесах наряду со звездами, и Борк шел рука об руку с дьяволом.

«Аннис – город умников, – сказал однажды Грифт. – Им жизнь не в жизнь, покуда они не смешают все в кучу, так что и концов не найдешь. Адвокаты дьявола, одно слово». Джеку помнилось, что первая жена Грифта была родом из Анниса, – это многое объясняло.

Холодало, и ветер с гор набирал силу. Джек понимал, что самое разумное было бы вернуться к Тихоне. Он был одет не для холодной ночи, в один только легкий шерстяной камзол. Все его члены ныли, а ноги он порядком сбил. Травник принял бы его, накормил, дал бы ему лекарства и водки, а потом, памятуя об их утренней стычке, рассказал бы, вероятно, все, что знал о Мелли.

Да, думал Джек, вернуться было бы умнее всего. Но гордость не позволяла ему пойти на это. Он поклялся Тихоне, что сам узнает правду, – и узнает, Борк свидетель! Даже если эта правда убьет его.

Аннис оказался весьма обширным городом. Стены уходили высоко вверх и тянулись так далеко, что утопали в собственной темной тени, сливаясь с ночью. Приходилось пристально смотреть под ноги: дорогу то и дело пересекали водоводы, сточные и отводные каналы, выходящие из-под стены. За пределами города все эти искусно проложенные стоки оканчивались вонючими лужами. Джек морщился, перепрыгивая через них.

Где-то близко прокричала сова. Джек так напугался, что попятился и вступил прямо в лужу, которую только что перепрыгнул.

– Боркова кровь, – прошипел он, очищая подошвы о камень. Ведь совы как будто в горах не живут!

Ему послышалось, что ветер донес до него слабый шепот, и он замер на месте. Да, вот опять: похоже, один человек зовет другого. Джек напряг глаза, стараясь различить что-то во мраке. Впереди маячил ряд высоких кустов – и вел он, как ни странно, прямо к стене. Над листвой вдруг показалась человеческая голова, потом еще одна и еще. Откуда они взялись? Кусты тянулись от города и пропадали внизу, на склоне холма.

Медленно-медленно Джек опустил ногу на землю. Здесь не было ни веток, ни сухих листьев, которые могли бы его выдать. Он стал красться в сторону кустов. Все больше голов появлялось над ними – и все они направлялись к стене. Джек чувствовал, как колотится сердце о ребра. Рот совсем пересох, сделавшись шершавым, как собачий нос.

Внезапно прямо на лицо Джеку опустилась рука – влажная, мясистая и широкая. Она зажала ему рот и перекрыла доступ воздуха. Джек крутнулся и двинул локтем, как дубинкой. Человек, напавший на него, был дороден – складки жира на его лице так и переливались под луной. Еще перед тем, как Джек ударил его локтем, он завопил в голос:

– Мельник!

Выкрикнув это, он упал, но десяток других, послушных боевому кличу, явились ему на подмогу. Кусты раздвинулись, и целый отряд толстяков в белых пекарских одеждах выскочил оттуда, размахивая палками и ножами. Джек понял, что против такого числа не устоит, и поднял руки.

Упавший быстро оправился и встал, колыхнув своими телесами. Его товарищи перешли с бега на шаг, но оружия не опустили.

Люди в белых передниках выстроились впереди полукругом.

– Я такого мельника не знаю, – сказал один.

– Может, и так, Бармер. Но они способны на любую хитрость, – ответил самый толстый, вызвав одобрительное ворчание.

Тот, что держал Джека, отозвался сзади:

– Ну как – дать ему высказаться или огреть дубинкой по башке?

– Огреть! – крикнул самый толстый.

– Погляди сперва, нет ли при нем золота, – предложил Бармер.

Рука, зажимавшая Джеку рот, благоухала дрожжами.

– Все-таки надо его допросить, – сказал ее обладатель. – Подержим его причинным местом над горячей решеткой и узнаем, что замышляют мельники. – Слово «мельники» он произнес с величайшей враждебностью и презрением.

Джек начинал догадываться, с кем имеет дело. Выдвинув вперед челюсть, он куснул пухлого за палец, высвободил голову и крикнул:

– Я не мельник! Я свой. Я пекарь.

III

Хвату казалось, что нынче ночью в Брене куда темнее, чем обычно. Не то чтобы он боялся темноты, нет, он просто слегка беспокоился. Как говорил Скорый, «есть ночи, в которые карманным промыслом лучше не заниматься», и эта ночь определенно была одной из таких.

Хват шел по южной стороне города, на лигу восточнее дома Кравина. Весь день он держался подальше от убежища, собираясь с духом для того, чтобы предстать перед Таулом. Он знал, что рыцарь задаст ему трепку – словесную, что хуже всего. Что ж, он заслужил свое – назвал пароль Боджеру и Грифту, и лорда Мейбора из-за него чуть не убили. Недоставало только еще привести к убежищу герцогских черношлемников.

Хват плюнул в порыве отвращения к себе. Скорый и не за такое давно лишил бы его привилегий честного карманника и выкинул на улицу.

Он знал, что должен вернуться – и добыл достаточно золота, чтобы обеспечить себе радушный прием, – но мысль о неодобрении или, хуже того, разочаровании, которое он увидит на благородном лице Таула, стреножила его. Но он все-таки присматривал за убежищем, желая убедиться, что стража не раскрыла его и не увела Таула и Мелли. Он не смог бы жить в мире с собой, если бы подобное случилось. Хват задумчиво поскреб подбородок. Ну, может, и смог бы – но его мучил бы стыд.

Стук-стук! Шлеп-шлеп!

До сознания Хвата впервые дошло то, что давно уже слышали его уши: кто-то вышел из переулка и шел за ним. Хромой, опирающийся на клюку. Чтобы проверить это, Хват перешел через булыжную мостовую.

Тук-тук! Топ-топ! Хромой последовал за ним. Вид у Хвата был самый жалкий, и он не думал, что Хромой хочет его ограбить. Стало быть, Хромой либо из тех, кто раздевает прохожих, либо шпион Баралиса. В любом случае надо уносить от него ноги.

Сохраняя спокойствие, как учил его Скорый, Хват немного прибавил шаг. Хромой ковылял за ним не отставая и шел на удивление быстро для человека с клюкой. Хват, начиная побаиваться, высматривал, не попадется ли подходящий закоулок.

Тук-тук! Шлеп-шлеп! Хромой нагонял его. От звука этих шагов Хвата мороз подирал по коже. На улице не было никого. Впереди виднелась галерея, где днем сидели торговцы птицей. Хват хорошо знал это место: продавцы лебедей и павлинов славились своим достатком. Справа был Утиный Хвост – переулок, который, по мнению большинства, кончался тупиком. Но Хват знал, что под стеной проходит сточная канавка. Если он не слишком подрос за последние три недели, он там пролезет, а вот Хромой – дудки.

Хват сделал вид, что сворачивает налево, и в последний миг нырнул вправо.

Тук-тук! Шлеп-шлеп! Хромой не поддался на его уловку.

Струйка пота стекла по виску Хвату на щеку. Это потому, что тут жарко, сказал он себе, утеревшись рукавом. Хромой маячил позади. В переулках всегда было мокро, в дождь и в ведро, и башмаки Хвата хлюпали на каждом шагу. Тупик приближался. В углу под стеной виднелась черная лужа – там проходил сток. Хват устремился туда.

Тук-тук! Шлеп-шлеп! Хромой тоже поднажал.

Пот теперь лил с Хвата ручьем. Шаги за спиной терзали его нервы. В нескольких футах от канавы Хват отбросил всякое достоинство и бросился бежать. Вода брызгала из-под ног, воздух свистал в ушах, но стук сердца заглушал все прочие звуки. Вонь, бьющая из канавы, предвещала свободу.

Как прыгать – ногами вперед или головой? У Хвата оставалась лишь доля мгновения, чтобы принять решение. Набрав побольше воздуха, он нырнул вперед головой.

Спасительная темнота поглощала его, втягивая в свои неверные глубины. Руки, голова, плечи, туловище, ноги... Ноги! Что-то держало его за ноги. Охваченный паникой, он начал неистово брыкаться. Руки цеплялись за скользкую стену туннеля в поисках опоры. Вырваться не удалось – пальцы Хромого держали его цепко, как когти.

Вот одна рука передвинулась к лодыжке. Тщетно Хват пытался уползти – Хромой тянул его назад. Сила, с которой он это делал, изумила Хвата, почему-то посчитавшего Хромого хилым. Упирающегося Хвата выволокли наружу. Чужие руки сгребли его за коленки и одним рывком поставили на землю.

Он обернулся и оказался лицом к лицу с Хромым.

Несмотря на темноту, он узнал его – по крайней мере в лицо.

Тот улыбнулся, крепко держа Хвата за руку.

– Ты ведь Хват, верно? – сказал он тонким как проволока голосом. Он ничуть не запыхался и дышал совершенно ровно. – Ты должен меня знать. Я Скейс, брат Блейза. – Он снова улыбнулся и заломил руку Хвата за спину. – Мы встречались с тобой в ночь боя. Я был секундантом Блейза.

Хват старался не дышать – от Скейса пахло сладкой гнилью. Он был не таким высоким, более жилистым и менее красивым подобием своего брата. Зубы, как у Блейза, слегка искривлены, глаза чуть поменьше, а губы в отличие от братниных, полных и хорошо вылепленных, сомкнуты в узкую извилистую щель. Щегольством, не в пример брату, он тоже не отличался, одет был просто. Сила его, однако, поражала. Хват до сих пор не мог опомниться от его тисков.

– Ну и чего ты от меня хочешь? – спросил Хват, очень стараясь говорить твердо и с вызовом. За это ему еще сильнее заломили руку.

– Ты прекрасно знаешь, чего я хочу, – прошипел Скейс. – Мне нужен Таул. – Хват попытался вырваться, но пальцы сомкнулись еще крепче. – И ты меня к нему отведешь.

В темноте блеснуло что-то, и Хват увидел перед собой наконечник Скейсовой палки – из него торчало вороненое стальное острие.

– Итак, где он?

Сердце Хвата норовило выскочить из горла.

– Я не знаю где. Не видал его с той ночи, когда произошло убийство.

Скейс прижал пику к подбородку Хвата. Сталь была такой острой, что Хват только по теплой струйке крови догадался о полученном ранении – и замер.

– Говори, где Таул, не то я проткну тебя насквозь.

Хват не сомневался, что Скейс сдержит слово.

– Таул на северной стороне – он прячется на Живодерке.

Пика снова приблизилась...

– Зачем же ты тогда болтаешься тут, на южной стороне?

Вперед Хват податься не мог и потому откинулся назад, привалившись к боку Скейса. Тому пришлось перехватить пику. Хват, воспользовавшись этим, поднял правое колено и что есть силы ударил пяткой по больной ноге Скейса.

Тот пошатнулся, а Хват пнул его палку, не дав Хромому обрести равновесие, и сиганул в туннель. Скейс метнулся за ним. Но Хват, умудренный опытом, теперь прыгнул вперед ногами. Холодная грязная вода обволокла его. Скейс поймал его за волосы, однако Хват не пощадил своих локонов – дернул головой и освободился.

Пора было возвращаться к Таулу.

* * *

Джек проник в город Аннис самым необычным образом и теперь сидел за большим, ярко освещенным и тесно уставленным столом в весьма недоверчивом обществе мастеров пекарской гильдии.

– Как помешать тесту всходить слишком быстро? – спросил Бармер, пекарь с огромными щетинистыми усами и лицом, красным, как вино, которое он пил.

– Надо поместить его в кадку с водой и подождать, пока оно не поднимется до края.

Пекари встретили ответ Джека одобрительным ворчанием. Последние полтора часа – с тех пор как его схватили под стеной и провели сквозь искусно спрятанную калитку в восточную часть города – пекари неустанно забрасывали его вопросами, проверяя, тот ли он, за кого себя выдает. Мало было заявить, что ты пекарь, – надо было это доказать.

– Это всякому мельнику известно, – сказал единственный здесь тощий, с впалыми щеками, пекарь по имени Нивлет.

– Да отцепитесь вы от парня, – вмешался Экльс – тот, который заткнул Джеку рот у городской стены. – Ясно же, что он наш.

– Нет уж, Экльс, – возразил Скуппит, коротышка с ручищами как окорока. – Нивлет дело говорит – такое и мельник может знать. Спросим у парня еще что-нибудь для верности.

Пекари одобрили это предложение нестройными возгласами. Их было около двадцати, и все они старательно поглощали яства, стоящие на столе. За минувший час они успели обсудить растущие налоги на хлеб, вес каравая стоимостью в один грош и то, кого в этом году следует принять в подмастерья.

Но главным источником их непокоя оставались мельники. Высшей целью пекарской гильдии было перехитрить, перещеголять и перевесить мельничную братию. Мельники подмешивали дешевое зерно к хорошему, мололи либо слишком грубо, либо слишком мелко и держали прочную монополию, от которой зависели все цены на провизию. Если бы пекарю сказали, что мельник убил собственную семью и съел ее на ужин, пекарь только кивнул бы и сказал: «А кости, поди, приберег для помола». Мельники славились тем, что мололи все, что можно молоть, и добавляли это в муку.

Джек нечаянно замешался в ежемесячную тайную вылазку пекарской гильдии. Экльс, один из предводителей цеха, поверил Джеку с самого начала и рассказал ему, что раз в месяц, когда мельничная гильдия устраивает свое собрание, пекарская гильдия рассылает шпионов на все мельницы в пределах лиги от города и проверяет тамошние запасы. Все мешки с зерном тщательно пересчитываются и записываются, и каждый пекарь в течение месяца ведет счет мешкам с мукой, доставляемым с определенной мельницы, отмечая все излишки. Если муки поступает слишком много, это значит, что к зерну добавляются примеси.

Каждый пекарь посылается в урочную ночь к назначенной ему мельнице. Исполнив свое дело, члены гильдии собираются в кустах к югу от городской стены и проходят в город через потайную калитку. Шпионство за чужими гильдиями считается самым гнусным из преступлений, уличенные в нем караются пожизненным исключением из ремесленного сословия – так что пекари подвергают себя нешуточной опасности.

Джек невольно восхищался их отвагой.

– Ладно, – сказал, прожевав, Бармер. – Спросим что потруднее. – Он сунул в рот сладкий рогалик, чтобы легче было думать. – Отменное тесто, Скуппит, – заметил он своему соседу.

Тот склонил голову, выражая признательность за похвалу.

– Я добавил в него полмерки густых сливок.

Бармер посмаковал сдобу.

– Это лучшее из того, что тебе удавалось, дружище. – Он проглотил и снова обратился к Джеку: – Скажи-ка, парень, какая пахта лучше годится для пресного хлеба – свежая или кислая?

Джек начинал получать удовольствие от всего этого. Ему нравились пекари – славные ребята, которые любили хорошо пожить и ревностно относились к своему ремеслу.

– Кислая, – сказал он. – Сода, заключенная в ней, помогает пресному тесту взойти.

Экльс поднял голову от тарелки.

– Парень знает свое дело, Бармер.

– Верно, – поддержал Скуппит.

– И все-таки я ему не доверяю, – сказал Нивлет.

Бармер махнул рогаликом.

– Ладно, последний вопрос. Если ты добавляешь в тесто дрожжей, чтобы оно скорее поднималось, надо ли и соли добавить тоже?

– Нет. Лишняя соль мешает тесту всходить. – Джек улыбнулся пекарскому собранию. – И корка от нее делается жесткой.

Бармер встал, подошел к Джеку и с размаху огрел его по спине.

– Добро пожаловать в гильдию.

Все прочие последовали его примеру, и Джека долго мяли, тормошили, хлопали по спине и даже целовали. Только Нивлет остался на месте, глядя на Джека с явным подозрением, а потом встал и вышел из комнаты.

– Ешь, парень, – велел Экльс. – Из пекарской гильдии голодным никто не уходит.

Джек не нуждался в уговорах. Он не ел с самого завтрака – ему казалось, что с тех пор прошло не меньше двух дней, – а еда, стоящая перед ним, казалась куда аппетитнее того, что стряпал Тихоня. Блестящие запеченные окорока соседствовали с огромными пирогами, взрезанные сыры были начинены фруктами, и связки поджаристых колбас лежали в мисках, переложенные жареным луком. Все это перемежалось разными видами хлеба: кислыми и пресными лепешками, содовыми булочками, плюшками, пирожными и простыми хлебами. Никогда еще Джек не видел такого разнообразия. Корочки, румяные, покрытые глазурью или посыпанные тмином, радовали глаз; иные булочки имели на себе насечку, чтобы вкуснее жеваться, другие были искусно перевиты. И все было свежим, ароматным и превосходно выпеченным!

Джек, налегая на еду, неожиданно почувствовал вину перед Тихоней. Травник был добр к нему – учил его, кормил, врачевал, не задавал трудных вопросов, – а Джек вместо благодарности взял да и ушел в приступе глупого негодования. Джек решил, что завтра же вернется. За свои слова он не станет извиняться – ведь он сказал то, что чувствовал, – но извинится за свою вспыльчивость и за то, как ушел. Он просто обязан сделать это.

Приняв такое решение, Джек налил себе эля. Все десять недель травник хорошо обращался с ним, и нельзя позволять одной-единственной ссоре встать между ними. Джек выпил густого горького деревенского эля. Фальк давно советовал ему принимать людей такими, как они есть, со всеми их слабостями и недостатками. Ведь Тихоня взял к себе его, Джека, зная, что его разыскивают как военного преступника и что он неученый, а потому особенно опасный колдун. Почему же Джеку, имеющему столько слабостей, не прощать их другим? Да, Тихоня что-то утаивал от него – но, возможно, делал это с самыми благими намерениями.