Текст книги "Последняя любовь Скарлетт"

– Ну конечно же, замечательно, – прошептала она, – как я еще могу на это посмотреть?.. Какой все-таки у меня хороший сын…

Настроение ее сразу же поднялось. Скарлетт с нежностью смотрела на письмо, лежащее перед ней…

Подумать только – ведь еще недавно, какую-то неделю назад, этот листок бумаги находился в Таре… И ее старший сын наверняка писал его за тем самым старинным столом, за которым в свое время ее отец так любил играть в покер с соседями-плантаторами.

Ее поместье…

Ведь у нее когда-то было свое поместье!.. А теперь…

Да, Ретт, конечно же, как всегда прав – жизнь очень переменчива.

Скарлетт закрыла глаза – воспоминания об ушедшей молодости нахлынули на нее с новой силой…

Вот она едет в бричке в сопровождении близнецов – Стюарта и Брента. Они небрежно развалились сзади, вытянув скошенные в лодыжках, длинные, в сапогах до колена, мускулистые ноги первоклассных наездников – наверняка лучших во всем штате. Высокие, крепко сбитые, с узкими, подпоясанными широкими кожаными ремнями талиями, стройней тростников, что растут у илистой речки, в своих темно-коричневых легких куртках, они совершенно неотличимы друг от друга, как две коробочки хлопка…

На светло-зеленом фоне молодой еще листвы белоснежные кроны цветущих величественных деревьев мерцают в косых лучах заходящего солнца. Лошади ее спутников, очень крупные, каких немного тут, в Джорджии, золотисто-гнедого цвета – точно такого же, как и шевелюры Стюарта и Брента.

Они приезжают в Тару – на пороге их, как и всегда, встречает Мамушка…

Ей вспоминается весна в Джорджии – с частыми, очень теплыми дождями и взрывами беловато-розовой пены цветущих персиковых и кизиловых деревьев, которые через неделю осыплют болотистые поймы рек своими нежными лепестками. Багряные закаты окрашивают красные пахотные борозды глины еще более темным багрянцем. Влажные, вывороченные лемехом пласты земли, алая хлопковая зернь посевов…

Их свежевыбеленный дом – тот самый, в котором она родилась и в котором теперь доживает ее сын – наверное, последние месяцы или недели, пока не переселится в новый. Этот дом на холме кажется ей островком среди потревоженного океана вспаханной красноватой земли, волн пахоты, словно окаменевших в какой-то момент… В момент прибоя…

О, эта девственно-алая земля, кроваво-красная после малейшего дождика, кирпично-темная, пыльная в июльскую засуху… Край белых патриархальных особняков, красноватых пашен и неторопливых, мутно-желтых рек, несущих свои воды в Атлантику…

Край резких контрастов – яркого, горячего солнца и глубоких темных теней…

Край красивых, благородных людей – как ее отец, как ее дядья…

Привольная жизнь плантатора Юга…

Где она теперь?..

Разве что в воспоминаниях каких-нибудь беззубых стариков и старух. Да и тех уже, считай, почти не осталось…

* * *

Скарлетт вновь, точно так же, как и позавчера, не заметила, как задремала с письмом в руке. И вновь ее разбудило появление Ретта.

На этот раз мистер Батлер вошел, держа в руках горностая.

– Скарлетт, – улыбнулся Ретт, – у тебя в последнее время появилась очень скверная привычка…

Скарлетт очнулась и непонимающе посмотрела на вошедшего мужа.

– Ретт?..

Тот вновь заулыбался.

– Ну да…

Скарлетт была еще там – в родной Джорджии… Появление Ретта и его слова о каком-то там горностае были ей неприятны…

А потом… Почему он тут, почему он не поехал в свою контору?..

– Ты не в конторе?..

Подсев на кушетку подле кресла, в котором разместилась Скарлетт, Ретт произнес:

– Знаешь что, мне это все уже надоело… Работать, работать… Сколько можно?..

Скарлетт удивленно посмотрела на своего мужа и спросила:

– Не узнаю тебя… Ты ведь и сам говорил мне, что работа для тебя только в радость…

Мистер Батлер поморщился.

– Ну да…

– А теперь ты вот утверждаешь, что она тебе надоела…

Вытянув ноги, Ретт нежно погладил горностая – тот боязливо съежился.

– Знаешь что, Скарлетт, – начал Ретт, – ведь и радость иногда надоедает…

Она недоуменно подняла глаза на мужа и поинтересовалась:

– Это ты о чем?..

– Я говорю, что иногда хочется просто так вот, тихо посидеть в своем доме, в кабинете, повозиться с этим маленьким зверьком…

– Значит, ты сегодня не был в Окленде?.. – уточнила Скарлетт.

Ретт покачал головой.

– Нет.

Скарлетт слегка удивилась.

– Чем же ты тогда занимался?.. Ведь уже почти полдень…

Указав взглядом на сидевшего у него на коленях уже присмиревшего пушистого зверька, Ретт с довольной улыбкой ответил:

– Им вот…

Скарлетт вновь с недоумением посмотрела на своего мужа.

– То есть…

– Я говорю – сегодняшний день я решил целиком и полностью посвятить нашему горностаю…

Передернув плечами, она произнесла:

– Не понимаю…

Ретт, продолжая все так же нежно поглаживать зверька, спросил:

– Чего же тут непонятного?..

Скарлетт откашлялась.

– Ты, взрослый и серьезный человек, вместо того, чтобы заниматься своими делами, свободное время посвящаешь какому-то зверьку…

Но Ретт не дал договорить ей – он нетерпеливо перебил жену:

– Послушай… Ты иногда слишком многое себе позволяешь…

Скарлетт насторожилась.

– То есть?

– Не надо учить меня жить. Мы ведь, кажется, уже говорили как-то с тобой на эту тему…

Прищурившись, Скарлетт бросила косой взгляд на горностая, который, поджав под себя хвост, сидел на коленях мужа.

– На какую?..

– Ну, о том, что человеку надо… Что надо мне, а что – не надо… Будь уверена: я прекрасно разберусь во всем этом и без твоей помощи…

«Ну вот: теперь он вновь начнет разговаривать со мной, как с маленькой девочкой, – раздраженно подумала Скарлетт. – И опять начнет мне втолковывать, что я неправа, что мне надо делать только то, что ему захочется… Что я должна знать свое место. Интересно, что он имеет в виду, когда говорит о каком-то «моем месте»?..»

Было совершенно очевидно: назревал очередной скандал – томительный, изматывающий, неприятный…

Ничего другого не оставалось, как погасить этот назревший неприятный для обоих разговор в самом начале.

Пожав плечами, Скарлетт отложила письмо и, строго посмотрев на Ретта, произнесла:

– Мне кажется, если так пойдет дальше, то мы с тобой будем ругаться изо дня в день…

Тот нехорошо прищурился.

– Дальше – это как?..

Скарлетт промолчала – ей не хотелось ввязываться в очередной бессмысленный спор, а потому, отвернувшись к окну, произнесла:

– Мне так не хотелось бы этого… Мы и так тратим слишком много сил и здоровья на какие-то пустяки…

– А что ты называешь пустяками?..

– Такие вот разговоры…

Ретт нахмурился.

– О, это далеко не пустяки… Ты хочешь навязать мне свое видение мира… Это не пустяки, дорогая далеко не пустяки!

– И тем не менее, такие разговоры ни к чему не приводят… Скажу честно: мне все это начинает слишком надоедать…

– Такие беседы?..

Скарлетт кивнула.

– Вот именно…

Ретт покачал головой.

– Мне тоже… Тогда скажи сразу – о чем с тобой можно говорить, а о чем – нет. А еще лучше, дорогая, – в его голосе послышалась ни чем не прикрытая ирония, – еще лучше, если бы ты написала мне такую маленькую-маленькую бумажку, своего рода шпаргалку, которую бы вручала мне каждое утро за завтраком, где и регламентировала бы все темы для бесед… Только…

Резко обернувшись к собеседнику, миссис Батлер поинтересовалась:

– Что – только?..

Мистер Батлер изобразил на своем лице сочувствие к самому себе.

– Только, боюсь, что бумажка эта была бы не такая уже и маленькая…

Тон Ретта был очень резкий и раздраженный – настолько, что Скарлетт после этих обидных для себя слов начала медленно закипать.

– Послушай, Ретт, что ты от меня хочешь?.. Ответь же мне наконец?..

Ретт тяжело вздохнул.

– Я?..

– Да, ты.

– Я от тебя ничего не хочу… – начал было Ретт, но Скарлетт перебила его словами:

– Тогда оставь меня в покое…

На этот раз свою жену перебил мистер Батлер – почти грубо:

– Ты не дала мне закончить мысль. Так вот, Скарлетт, я от тебя больше ничего не хочу… Понимаешь – ни-че-го!.. – произнес он по слогам. – Кроме одного: чтобы ты не вмешивалась в мою жизнь, чтобы ты не регламентировала меня, чтобы ты, наконец, не говорила мне всякий раз, не напоминала, чего я должен делать, а чего – нет.

Скарлетт обиженно заметила:

– Я никогда не делаю этого… В отличие от тебя, дорогой…

В последнем слове миссис Батлер послышалась какая-то скрытая горечь.

– Тогда почему же ты начинаешь доказывать мне, что сегодня я должен идти в свою контору вместо того, чтобы быть дома?..

Скарлетт вновь покосилась на зверька – тот, немного осмелев, обнюхивал газету, которая лежала на кушетке; видимо, обоняние горностая привлек запах свежей типографской краски.

Ретт продолжал – он тоже заводился; правда, в отличие от Скарлетт, реплики которой звучали как-то прямолинейно-агрессивно, тон мистера Батлера был язвительный, иногда даже – подчеркнуто-вежливый, со скрытой издевкой человека, который прекрасно ощущает свое превосходство – настолько прекрасно, что даже не считает возможным объяснить его…

Эти интонации Ретта не всегда вязались со смыслом произносимого.

– Ты… Ты со своими привычками, с этим глупым зверьком… Ты просто маленький буржуа!.. – воскликнула Скарлетт. – Ты становишься мне смешон, Ретт!.. Вспомни – ты ведь сам всю жизнь смеялся над такими людьми, а теперь превращаешься… – Скарлетт запнулась; с ее уст уже было готово слететь обидное для собеседника слово, но в самый последний момент она сдержала себя и сказала: – В такого же…

Ретт скривился.

– Ну и пусть!.. Да, я знаю, ты хочешь сказать, что я становлюсь или же уже стал ограниченным обывателем, что мне ничего больше не надо, кроме моих картин, моих старинных часов, моего кожаного кресла перед камином, моих привычных домашних тапочек… Его вот, – добавил Ретт, бросив быстрый взгляд на горностая, – да, я не скрою: мне нравится такая жизнь!.. Ты можешь смеяться, можешь иронизировать, сколько тебе будет угодно, но я буду жить такой жизнью, которой хочу… И никто мне не указка!..

Скарлетт с трудом сдерживала себя, чтобы не взорваться окончательно и не наговорить Ретту вещей, от которых тот, вскочив, выбежит из комнаты, хлопнув дверью… Такое уже не раз случалось, и Скарлетт очень не хотелось накалять обстановку до предела.

– Я не собираюсь учить тебя, Ретт, – сказала она, стараясь не срываться в крик, – я только хочу сказать, что ты очень изменился… Тебя больше ничего не интересует… Даже я, – она обидчиво сложила губы. – И я все время задаю себе один и тот же вопрос: ты ли это?.. Неужели это – тот самый Ретт Батлер, которого я так любила?.. Неужели я… ошибалась в тебе?..

Ретт прищурился.

– Ну, и…

– Что – «ну, и», – передразнила его Скарлетт. – Что ты хочешь узнать?..

– Какой же ответ ты находишь на эти вопросы?..

Скарлетт вздохнула.

– Не знаю…

После этого и Скарлетт, и Ретт внезапно замолчали. Батлер как-то автоматически продолжал поглаживать горностая, который все это время сидел у него на коленях, поджав под себя хвост.

Ретт первым нарушил молчание – его слова на этот раз прозвучали более спокойно:

– Я устал…

– Я тоже, – обрезала его Скарлетт.

– Я просто устал от жизни.

В этом утверждении Скарлетт послышалось: «Я устал от жизни с тобой», она уже хотела было уточнить у своего мужа, но в последний момент промолчала.

Она лишь тихо спросила:

– А что тогда говорить мне?..

Неожиданно Ретт вновь взорвался:

– Скарлетт, я старый человек, я и так всю жизнь или воевал, или работал, как вол, – уже не говорил, а почти кричал он, – и мне надоело… Мне все надоело!.. Я старый человек, Скарлетт, я очень устал… Я только теперь понял, насколько же я устал от жизни… – Ретт неожиданно поперхнулся, а потом, откашлявшись, произнес: – Да. Устал. Я заслужил покой и хорошее к себе отношение. Заслужил всей своей жизнью. И я не хочу на старости лет выслушивать ото всех, в том числе – и от своей жены одно и тоже – что я должен, а чего – не должен.

В ответ на эту пространную реплику собеседница неожиданно улыбнулась.

– А тем не менее, ты все равно поступаешь так, как находишь нужным, – резюмировала она. – Так что, Ретт, не надо неистовствовать, не надо доказывать мне то, что я и так хорошо знаю…

Несколько поостыв, Ретт язвительно, тем не менее, заметил:

– Знаешь, дорогая, ведь не я начал этот разговор… Не я…

– А кто же?..

Он передернул плечами – неужели такие очевидные вещи непонятны?..

– Ты мне с самого начала…

Скарлетт на какое-то мгновение отключилась и с тоской подумала: «Сейчас он начнет выяснять, кто прав, а кто виноват… Нет, совсем, как ребенок… Эти бессмысленные, бездарные споры… Этот горностай, – неожиданно подумала она, покосившись на зверька, – эта манера говорить со мной…»

Да, сколько раз повторялось одно и то же: Ретт цеплялся за что угодно – за то, что Скарлетт сказала и за то, что не высказала, за то, что она якобы не так посмотрела на него, за случайно брошенную невпопад фразу, за то, что она когда-то любила не его, красавца Батлера, а какого-то слизняка Эшли…

Скарлетт в таких случаях обычно старалась держать себя в руках, у нее в большинстве случаев хватало на это выдержки – не заводиться же из-за пустяков!..

Но иногда привычное, не врожденное, но выработанное десятилетиями самообладание изменяло ей… А в последнее время это случалось все чаще и чаще…

А Ретт уже разошелся вовсю:

– …ты с самого начала принялась корить меня тем, что я, вместо того, чтобы ехать в свою контору, сижу тут и занимаюсь этим горностаем… Как будто бы я недостаточно взрослый человек, будто бы я какой-то мальчик… А я еще вынужден оправдываться перед тобой. Я, Ретт Батлер!.. Сколько это может продолжаться?!. Скарлетт, и это уже не в первый раз…

Скарлетт тяжело вздохнула – она и без того знала, что не в первый…

И, наверняка – не в последний.

«Сколько же это может продолжаться?..»

Наверное, ровно столько, сколько они будут вместе, не иначе…

Да, конечно же, все эти ссоры всякий раз начинались не потому, что они опротивели друг другу, а скорее потому, что по-прежнему любили: он – ее, она – его… Но ведь и в такой мучительной любви может наступить какой-то вакуум, когда все становится безразлично…

– …сколько же это может продолжаться?..

Скарлетт вздохнула.

– Не надо, Ретт…

Она хорошо поняла, что единственный выход избежать скандала из-за этой мелочи – резко перевести беседу в другое русло.

Улыбнувшись, она неожиданно спросила:

– Послушай, Ретт…

Тот оборвался на полуслове и хмуро посмотрел на свою жену.

– Да…

– Послушай… Я ведь забыла сказать тебе – еще вчера почтальон принес письмо из Тары…

Ретт деланно изумился.

– Вот как?..

Скарлетт кивнула.

– Ну да…

– Из Тары?..

Наверняка, в этот момент Ретт был настолько далек от повседневности, даже от связанной с Тарой, что это сообщение не заинтересовало его совершенно.

– От нашего разлюбезного фермера?..

Так Ретт иногда то ли в шутку, то ли всерьез называл первого сына Скарлетт.

– Да…

– И что же он пишет?..

К Скарлетт окончательно вернулось ее самообладание. Она сказала:

– Он строит новый дом… Но наш старый он решил не разбирать, а оставить, как добрую память о предках, что работали на этой земле…

Передернув плечами, Ретт Батлер только сухо и холодно заметил:

– Что ж – это весьма благородно с его стороны… Очень благородный юноша…

Благородному «юноше» в этот момент шел уже пятый десяток.

Вздохнув, Ретт, поглаживая окончательно присмиревшего горностая, спросил:

– А что там еще?..

– Где?..

– Ну, в Таре…

Ретт задавал вопросы как-то очень небрежно, только для того, чтобы поговорить хоть о чем-то, что не относилось бы к их недавнему скандалу – словно ему было совершенно неинтересно то, что сообщила только что его жена.

Скарлетт, взяв со стола письмо, протянула его своему мужу.

– Хочешь почитать?.. Тот нехотя взял письмо.

– Да, пожалуй…

Однако, взяв послание из Джорджии, он, повертев его в руках, вновь положил на стол.

– Знаешь… Как-то нет настроения… Может быть, в другой раз…

Скарлетт посмотрела на Ретта с каким-то испугом – за всю их совместную жизнь это был первый случай, когда тот отказывался читать письмо кого-нибудь из близких им обоим людей…

– Ретт…

Тот, все поглаживая зверька, даже не поднимая головы, спросил:

– Ну что еще?.. Ты получила еще какое-нибудь письмо, которое хочешь предложить мне?..

Она пожала плечами.

– Нет, Ретт…

– Что же тогда?.. – спросил он, не поднимая головы на Скарлетт.

– Да так…

Скарлетт была обескуражена настолько, что просто не могла найти слов.

– Ретт…

– Что еще такое?..

– Ты действительно не хочешь почитать, что пишет наш сын?..

Ретт поморщился.

– Знаешь – не хочу…

Скарлетт округлила глаза от удивления.

– То есть…

– Я же сказал – нет настроения… А потом ты сама только что пересказала мне главное – ну, строит новый дом, ну, решил не разбирать старый… Боюсь, что в своей жизни мне больше никогда не придется побывать там, в Таре… Тогда для чего же мне обо всем этом знать?..

– Значит, не будешь читать?..

Ретт поморщился.

– Отложи… Может быть, как-нибудь в другой раз… Не сегодня и не завтра… Я же говорю тебе – у меня нет настроения.

«Возиться с этим облезлым хомяком у него есть настроение, – подумала Скарлетт, с раздражением глядя на горностая, – а вот почитать письмо из Тары у него нет желания…»

В Скарлетт вновь начал медленно расти маленький пузырек раздражения.

Но почему, почему он порой бывает так груб, так невнимателен?..

Может быть, он просто не любит ее?..

Нет…

Скарлетт не то что знала, она чувствовала это – он по-прежнему любит ее.

Да, это тот самый Ретт… Любящий и любимый…

Ведь вчера ночью, когда ей было так невыносимо плохо, когда ее мучал этот ужасный кошмар, он был с ней нежен и ласков…

Тогда почему же теперь он всем своим видом так старательно демонстрирует, что ему совершенно наплевать на все?..

Почему он все это время стремится омрачить их любовь – такую бесконечную, неотвязную и ненавистную, как солитер?..

«Да, – подумала Скарлетт, – наверняка такова грустная участь каждой любящей женщины – платить за мгновенное наслаждение огромными потерями и постоянным унижением… Увы.»

Да, он всячески стремится ей показать, что ему на все наплевать.

На все, кроме этого зверька.

Стараясь вложить в свои интонации как можно больше сдержанности, Скарлетт произнесла:

– Ты знаешь… Мне кажется, ты сильно изменился, Ретт…

Тот поднял голову.

– Я…

– Ну да…

– Это тебе только кажется, дорогая. Я нисколько не изменился.

– Кажется?..

Ретт утвердительно кивнул.

– Ну да…

– Ты… Ты иногда бываешь каким-то…

С интересом посмотрев на жену, Ретт поинтересовался очень серьезно:

– Ну, каким же?.. Скарлетт не находила слов…

– Даже не знаю… Не могу сказать тебе…

– Каким же я бываю?..

Она произнесла медленно, почти нараспев, будто бы обращалась не к Ретту, не к самой себе, а к кому-то третьему, невидимому:

– Каким-то те таким, совсем не тем человеком, которого я когда-то так сильно любила…

Ретт улыбнулся – видимо, он был готов к подобному высказыванию.

– А теперь?..

– Что теперь?..

– Теперь ты не любишь меня?..

– Люблю, – произнесла Скарлетт, но, как показалось, не слишком уверенно. – Нет, нет, конечно же, я люблю тебя… А ты?..

На протяжении всего этого разговора Ретт не переставал играться с горностаем.

Скарлетт повторила свой вопрос:

– А ты?..

– Тоже люблю…

– Так же, как и прежде?..

Ретт покачал головой и совершенно серьезно ответил Скарлетт:

– Так же, как и прежде… А почему ты об этом спрашиваешь – у тебя что, есть какие-то сомнения на этот счет?..

Скарлетт на какое-то мгновение замешкалась с ответом – этого было достаточно, чтобы Ретт подумал, что такие сомнения есть.

Внимательно, но в то же время как-то строго посмотрев на нее, он спросил:

– Послушай… Мне тоже подчас начинает казаться, что в последнее время мы как-то очень отдаляемся друг от друга… Тебе так никогда не казалось?..

Скарлетт скорбно кивнула – она не хотела смотреть на Ретта в этот момент, потому что на глаза ее невольно наворачивались слезы.

– Да…

Ретт все так же, очень внимательно, испытывающе посмотрел на нее и медленно спросил:

– Вот как?..

Тяжело вздохнув, та ответила:

– Боюсь, что да… – И, спохватившись, поспешно добавила: – Мне кажется это… но только иногда. Когда мы с тобой разговариваем… Вот так, как несколько минут назад…

Скарлетт сознательно сделала ударение на этом слове, – «иногда» – словно пытаясь таким образом дать понять, что если между ней и Реттом и бывают какие-то размолвки, то это – дело временное…

Но Ретт задавал свои вопросы совершенно безжалостно, как на допросе, он был в этот момент совершенно невыносим…

– Вот и хорошо… Вот и договорились на старости лет…

Скарлетт встревоженно спросила:

– До чего договорились?..

– До того, что наконец-то выяснили, что мы не нужны друг другу…

Скарлетт очень испугали даже не эти страшные слова Ретта, а его взгляд, тот самый, который страшил ее в последние месяцы – он был каким-то чужим, незнакомым, непроницаемо-каменным…

И, непонятно почему, именно в этот страшный момент она почувствовала в себе прилив какой-то острой любви к этому человеку…

Она и сама не могла дать себе отчета – почему же, откуда взялись именно в этот момент любовь и нежность к Ретту.

– Ретт… Послушай, – Скарлетт, придвинувшись, подсела к мужу на кушетку и приобняла его за плечи. – Послушай… Для чего мы это делаем?.. Ответь мне…

Ответь мне пожалуйста… Зачем мы разрушаем нашу любовь друг к другу?..

– Что?.. – спросил Ретт и отвернулся к окну. – Что ты такое говоришь?..

Скарлетт продолжала – тихо, но, тем не менее, все более горячо и трепетно:

– Для чего мы все время терзаем друг друга… Мы ведь любим друг друга, мы ведь не проживем друг без друга ни единого дня… Боже, не надо слов!.. Для чего я тебе все это говорю – ты ведь и сам прекрасно знаешь это!.. Я – твоя опора, ты – моя… Неужели это непонятно?.. Мы ведь уже немолоды, Ретт!.. Да, мы старые, одинокие люди – наши дети живут отдельно, они взрослые люди, у них свои интересы, своя жизнь… Мы никому больше не нужны – только друг другу!.. Неужели два пожилых человека не могут понять, не могут уразуметь такие элементарные вещи?.. Почему мы должны портить друг другу нервы, почему мы не можем жить и радоваться жизни, как все нормальные люди?.. Ретт, я ведь люблю тебя, люблю также, как и прежде… Да и ты меня любишь… Я знаю это точно, чтобы ты ни говорил мне… Подумай, зачем нам надо измываться друг над другом – нам самым любимым…

Ретт слушал этот монолог молча и серьезно, склонив голову набок.

– Ретт, – продолжала Скарлетт все более и более страстно, – Ретт, давай… Давай не будем больше задавать друг другу вопросов, на которые сами давно уже знаем ответы… Давай не будем больше терзать друг друга своей ревностью… К кому нам ревновать друг друга?!. Кому она нужна теперь, эта ревность?..

Ретт, ни слова не говоря, наконец-то отложил горностая – тот, почувствовав свободу, сразу же проворно шмыгнул под кушетку. Нежно погладив жену, Ретт обнял ее и положил уже седеющую голову Скарлетт себе на плечо…

Так молча они и просидели – может быть, полчаса, может быть, и больше.

Не было слов, не было взаимных признаний – к чему они теперь?..

Ведь все прекрасно понятно и без слов…

Ретт со всей нежностью, на которую только был способен, поглаживал жену по плечам, по голове… После этого пламенного монолога Скарлетт, каждый размышлял о своем, наверняка – об одном и том же, пока полуденная июньская жара не сморила Скарлетт и она не заснула на плече своего мужа…

* * *

Скарлетт проснулась и обнаружила, что лежит на кушетке, а Ретта уже нет.

«Наверное, это он осторожно уложил меня, когда я заснула, – подумала Скарлетт с благодарностью, – о, мой любимый…»

Она уже не обижалась на Ретта.

А действительно – к чему?..

Он ведь любит ее – да, любит, она чувствует это, чтобы он там ни говорил…

Да, Ретт был по-своему прав, когда как-то раз сказал Скарлетт, что она – «заплутавшая сороконожка»…

И зачем так много внимания уделять словам?..

Главное – поступки, а любовь и есть самый главный поступок.

И она улыбнулась своим нечаянным мыслям…

Быстро поднявшись, она подошла к окну и закрыла его – несмотря на июньскую жару, в ее комнате было довольно прохладно…

Скарлетт чувствовала себя легко и свободно – будто бы она семнадцатилетняя девочка, будто бы у нее никогда не было еще ни волнений, ни переживаний, ни тревог, будто бы вся жизнь ее только-только начинается…

Ей нравилось ее теперешнее состояние.

Она не хотела даже в мыслях возвращаться к тому, что на миг оставила – к безмерной усталости, к мукам в тисках любви…

Нет, любовь была, но совершенно другая – тихая и радостная. Не было ни отчаяния, ни той безотчетной агрессии, которая стала для нее в последнее время какой-то привычной. Не было ничего, кроме любви к Ретту.

О, волшебство!..

О, чудесная музыка сфер, открывающая доселе неведомые просторы!..

Сердце Скарлетт переполнялось неизъяснимой радостью. Не было ничего общего между жалкой радостью ее повседневной жизни, радостью, которая боится страданий и держится только тем, что каждый раз отвергает их, – и этой новой огромной радостью, которая, по сути, и была рождена этим страданием…

И тут из глубины измученного сердца Скарлетт вырвался крик этой радости – подобно острейшему алмазу, режущему стекло, он прочертил все ее существование последних лет светлой бороздой. О, Ретт!..

О, мой любимый!..

Как я благодарна тебе только лишь за то, что ты встретился на моем пути!..

Как я благодарна за все – и за твои упреки, и за твою любовь ко мне!..

Даже если бы ты не любил меня, я бы все равно оставалась с тобой…

Мне никто, никто больше не нужен – на целом белом свете!..

Боже, чтобы делала я без тебя?!.

Я не прожила бы и дня!..

О, Ретт!..

О, любовь моя!..

Безмолвный крик улетел, кружась, и исчез в бездне мыслей. Скарлетт лежала на своей кушетке счастливая, неподвижная и немая. Лежала довольно долго – может быть час, может, еще дольше… Наконец, она поднялась. Шея болела от твердого, неудобного изголовья, ломало все кости – впрочем, Скарлетт не обращала на это никакого внимания. Душа ее парила высоко-высоко…

Какая-то непреодолимая сила толкнула ее к письменному столу. Она тогда и сама еще не знала, что будет делать. Сердце ширилось в груди, всепоглощающая любовь к Ретту заслоняла собой целый мир. Но она не могла хранить в себе то, что переполняло ее – Скарлетт схватила перо и в неудержимом порыве стала изливать свои чувства в стихах:

 
Ретт, ты пришел, ты схватил меня – целую руку твою.
С любовью, с надеждой – целую руку твою.
 
 
Ты пришел уничтожить любовью меня – это я сознаю.
Я дрожу, я в огне? Приди же!.. Целую руку твою.
 
 
Ты надкусишь плод и бросишь его – я сердце тебе отдаю!
Благословленны язвы укусов твоих – целую руку твою.
 
 
Ты хотел меня всю, а взяв, разгромил, как в бою.
Ты оставил одни лишь обломки – целую руку твою.
 
 
В руке твоей, Ретт, ласкающей, я гибель свою познаю,
И целую в предсмертный миг смертоносную руку твою.
 
 
Так рази же меня и убей – я в страдание осанну пою,
Ты пришел и забрал меня всю – целую руку твою.
 
 
И взмахом руки своей ты рассекаешь старинных цепей змею,
Ты рвешь ее, Ретт – целую руку твою.
 
 
Целую руку твою…
 

В душе ее – буря…

Буря невысказанной нежности.

Волны морские разбиваются о скалы, душа, наполненная их золотыми брызгами, взлетает высоко к небу пенной пылью страстей и слез…

* * *

Но уже на следующее утро, едва проснувшись, Скарлетт увидела на столе тот листок бумаги и тут же разорвала его в мелкие клочки. Эти бессвязные слова были ей теперь нестерпимы – настоящее чувство никогда не требует подобного выражения…

«Мы с Реттом всегда будем счастливы, до самой могилы, – думала она, выбрасывая бумажные клочки в корзину для мусора, – мы, как Принц и Принцесса из старой сказки, будем счастливы, и умрем в один день… Тогда к чему же эти бессвязные мысли?..»

Она прошла в гостиную, и тут взгляд ее упал на горностая – зверек, сидя на письменном столе, принюхивался к каким-то бумагам своей острой мордочкой…

Непонятно почему, но Скарлетт охватило какое-то раздражение к этому зверьку – чувство, которого она не испытывала с того памятного для нее, последнего разговора с мужем…

И опять этот зверек!.. Но почему он тут – чтобы помешать ее любви к Ретту?..

– Кыш!.. – закричала она и, сняв с ноги тапочек, запустила в горностая – тот стремглав бросился под кушетку…

Скарлетт, опустившись на стул, подумала: «Действительно – и с чего это вдруг я так невзлюбила это несчастное животное?..»

Ей почему-то стало очень стыдно за этот приступ беспричинной ярости…

«Почему я так не люблю его?.. – спрашивала сама себя Скарлетт и не находила ответа, – почему?.. Ведь эта бессловесная тварь ни в чем не виновата?.. Почему я гоню его от себя?..»

Как бы там ни было, но с того момента она постоянно чувствовала к этому горностаю какую-то внутреннюю неприязнь – она и сама не могла дать себе отчета, откуда эта неприязнь появилась…

Скарлетт твердо знала только одно: неприязнь ее к этому ни в чем не повинному зверьку навсегда останется с ней…