Текст книги "Поиск источника: настойчивость на пути художника"

Жить настоящим

День выдался холодный и звонкий. Цветы в Центральном парке дрожат на ветру. Близится апрель, зима возвращается все реже, но сегодня она снова тут как тут. Сквозь оконные рамы просачивается мерзкий сквознячок. Вдобавок ко всему сегодня я переживаю прошлое. Моя сестра Либби прислала рукопись – отрывок из книги, которую она пишет. В нем подробно рассказывается о поездке в Европу 20 лет назад. Она приложила к рукописи массу писем, которые тогда писала мне, и, читая, я вдруг понимаю, что дело было в те годы, когда моей дочери Доминик было всего семь лет. Воспоминания бередят душу.

Искусству нельзя обучать в академиях. Человека делает художником то, что он видит и слышит. Улицы – вот что должно стать истинной школой.

Оскар Уайльд

Я просматриваю письма и вижу дочь. Она тогда едва доставала мне до кармана джинсов. Вспоминаю нашу с ней фразочку, которую я говорила всякий раз, когда нужно было пересечь улицу или пройти какой-нибудь опасный участок: «Ну-ка, к маме на бочок!» В этих письмах моя сестра живет в Италии. Вокруг много красивых кареглазых детей, и эти шоколадные глазки напоминают ей глаза Доминик. А та я, которой она пишет, живет в Голливуд-Хилс. В имении обитает лошадь с шелковистой черной шерстью по имени Джаз. Я молода и необузданна. Та я, которой пишет Либби, жива до сих пор, но теперь она заточена в теле 58-летней женщины. Ах, эти сладкие воспоминания!

Я захожу на опасную территорию. Разум порывается покрыть воспоминания позолотой, представить былое в нежном свете, сделать из него расплывчато-сентиментальный рисунок на поздравительной открытке. Он не хочет вспоминать долгие дни с бутылкой, опасные скачки в сумерках, пьяную езду верхом. Мой разум хочет помнить не неразбавленный обжигающий виски, который я заливала в себя каждое утро, а охлажденное белое вино и элегантные званые ужины. Нет, я не могу себе позволить романтизировать прошлое. Мне это вредно. Чтобы сохранять эмоциональную трезвость, я должна сконцентрировать свое восприятие на нынешнем моменте. Это полезнее мне как художнику и просто человеку.

Человек всегда больше, чем он о себе знает; его собственные достижения снова и снова будут для него полным сюрпризом.

Голо Манн

Чтобы действовать как настоящий художник, я должна любить настоящее. Я должна действовать в настоящем и наслаждаться теми дарами, которые оно мне преподносит. Пусть Голливуд-Хилс останется позади. Сейчас я живу на другом берегу и в другом времени. Я должна научиться дорожить тем, что вижу в окно своего кабинета: красными кирпичными таунхаусами, садиками на крышах, тыльными сторонами многоквартирных домов с пожарными лестницами по бокам. На крышах – стаи голубей, но я должна уметь разглядеть в вышине над ними морских чаек: все-таки Манхэттен – порт, не надо об этом забывать. А это что? Что-то шуршит у меня под ногами. Я должна улыбаться собакам, которые пришли отвлечь меня от работы и напомнить, что сегодня предстоит прогулка в парк. «А как же мы? – нудят собаки. – Забудь о прошлом».

Настоящее и так достаточно сложная штука. Мало прочесть книгу сестры – вот звонит дочь, которой сейчас 29. Надо ответить на звонок. Она надеется, что не помешала мне писать. Радостно рассказывает, что ей предложили работу на полдня – обучать лошадей, и думает согласиться, ведь надо же найти себе какое-нибудь приятное занятие между прослушиваниями. Моя дочь – актриса, писательница, продюсер. Она живет близ Голливуд-Хилс. Она скачет на мустанге по каньонам меж высоких скал. По тем же тропам, по которым скакали когда-то мы с Джазом.

Всякий человек инстинктивно понимает, что все прекрасные воспоминания в мире стоят меньше одного-единственного прекрасного действия.

Джеймс Лоуэлл

Волшебная лоза

Нам необходимо влюбляться в самих себя. И один из лучших способов заключается в том, чтобы смотреть на себя как на персонажа, которым вы совершенно очарованы. Присмотритесь к себе повнимательнее, и увидите, что вы очень интересный человек. Вспомните романы сестер Бронте, героями которых были обычные люди. Вооружившись этим инструментом, вы станете собственным биографом.

Возьмите ручку. Отведите себе около получаса времени. Эти полчаса вы будете писать о себе в третьем лице. Не пишите: «мне 56 лет, и я живу в Нью-Йорке». Пишите так: «ей 56 лет, и она живет в Нью-Йорке». Опишите свою нынешнюю жизнь и окружение. Расскажите о том, что вы любите, а чего терпеть не можете. Расскажите, чего вы хотели бы больше, а чего – меньше. Водрузите себя-персонажа в самый центр жизни и опишите эту жизнь в мельчайших подробностях. «Она живет в просторной квартире высоко над городом. Как-то раз к ней на ночлег прилетел орел и устроился на балконе одиннадцатого этажа…»

Учиться – всегда

На свете столько же разновидностей красоты, сколько обычных способов искать счастье.

Шарль Бодлер

Через десять дней я еду в Париж и пробуду там неделю. Чтобы подготовиться, учу французский – язык, на котором не говорила уже почти 40 лет. Каждый день мы с Эммой причаливаем на одинаковые кожаные кушетки и целый час, пристально щурясь, повторяем за аудиодиском для изучающих французский: «Bonjour, Madame. Bonjour, Monsieur». («Добрый день, мадам. Добрый день, мсье».) Мы учимся спрашивать, как пройти к гостинице, учимся соглашаться, если пригласят на ужин, учимся заказывать вино и пиво. Я все жду, когда же наконец чтец перейдет к заказу минеральной воды или кофе. Но вместо этого он учит меня торговаться по мелочам: «Onze euros? C’est trop cher». («Одиннадцать евро? Это слишком дорого».) Сегодняшнее занятие у нас с Эммой еще впереди. Если все будет в порядке, мы доберемся до диска ближе к вечеру, устроимся на кушетках и будем наблюдать, как за окном садится солнце. Если повезет, урок будет приятным. За годы творческой работы я научилась ценить малейшие достижения.

Как художник я должна ценить каждый пройденный сантиметр пути. Написала две страницы книги? Очень хорошо. Два телефонных звонка насчет мюзикла? Тоже хорошо. Я должна постоянно искать следующий правильный шаг и делать его, как бы скромен с виду он ни был. Надо пестовать свою карьеру. Надо о ней заботиться. Каждый день должен приносить небольшой шаг вперед. Как действовал бы художник, знающий себе цену? Вот и вы действуйте так же. Сегодня я поеду в Ист-Виллидж послушать дуэт, мужчину и женщину. Мы дружим, и я хочу их поддержать. Оба могут по праву считаться звездами Бродвея, и выступать по вечерам им незачем, однако эти выступления позволяют заполнить дни продуктивной деятельностью и заниматься ею исключительно ради любви к искусству. Он не сегодня завтра займется постановкой шоу в Линкольн-центре. Она собирается в Европу, где ей предложили заглавную роль в новом мюзикле. Вечерние же выступления с романтическими дуэтами позволяют раскрыть ту сторону таланта, которая остается незадействованной. Я пойду на выступление и буду слушать, как они поют, чтобы дать понять: я всецело на стороне их мечты.

Красота – это экстаз; она проста, как голод.

Сомерсет Моэм

Как легко бывает художнику поддаться и позволить другим выстраивать его творческий путь. Как легко ждать, пока тебя выберут. Но пассивность такого рода влечет за собой отчаяние. Чтобы быть здоровым и полным жизни, художник должен сам проявлять активность. Писатель должен писать из любви к делу, а не потому лишь, что заключил контракт с издательством. Актер должен сознательно искать возможность играть не только на прослушиваниях. Певец должен стремиться петь не только по вечерам в мюзиклах.

Если поэзия похожа на оргазм, тогда преподавателя поэзии можно уподобить тому, кто изучает следы страсти на простынях.

Ирвинг Лейтон

Художники очень похожи на спортсменов. Как художник я должна тщательно следить за эффективностью тренировок. Я словно триатлонист от искусства – нуждаюсь в гармоничном развитии. Мне следует вооружиться собственными талантами и потратить время и силы, чтобы в полной мере их использовать. Именно это и делают мои друзья-певцы. Именно это должна делать и я.

Сейчас я пишу нон-фикшн. Это очень специфическая область письма, и чтобы справиться с задачей, нужно внимательнейшим образом следить за совершенно определенными вещами. Требуется постоянно настраивать окружающий мир на прозаический, информативный лад. Чтобы писать нон-фикшн, нужно уметь ухватить факты. Конкретика во всех видах тоже полезна, однако она порождает нечто вроде эмоциональной миопии. Для противовеса я слушаю оперу – бурную, романтичную, безудержную: это помогает моему внутреннему мечтателю выйти на передний план, в самый центр. В дни, когда я позволяю себе переходить от одной из этих двух форм к другой, чувствую себя более уравновешенной. Слишком много нон-фикшн – и я словно в стену упираюсь. Слишком много оперы – и начинаю бояться, что меня просто унесет прочь от жизни в том виде, в каком я ее знаю. А вот чередуя обе формы, я делаю по шажку тут и там и ощущаю гармонию и даже оптимизм.

Искусство – это переживание, а не сформулированная задача.

Линдсей Андерсон

День близится к вечеру. Меж створок окон сочится холодный ветерок. В гостиной окно вообще не закрывается, если не привязать его специально ленточкой, но даже и тогда холодный воздух проникает внутрь, и ленточка пляшет на сквозняке. Пора приступать к ежедневной порции французского. Мы с Эммой устраиваемся поудобнее и сосредоточиваемся. «Bonsoir, Madame». Оконная створка со скрипом открывается. Звонит телефон: это моя сестра Либби, у нее очень хорошие новости насчет больной руки. После МРТ ей поставили новый диагноз. «Я просто пляшу от радости, – говорит она. – Капсула сустава цела, у меня просто бурсит. Это лечится. Я вылечусь».

«Très bien, Либби» («Хорошо, Либби»), – отвечаю я. Вскоре она вновь сможет часами работать за мольбертом.

«Très bien», – со смехом повторяет она.

Искусство ради искусства… Таково лучшее из доступных свидетельств нашего величия.

Эдвард Форстер

Волшебная лоза

Как легко сокрушаться: «Все шансы не в мою пользу». Куда труднее – и важнее – улучшить эти шансы, понемногу действуя в защиту собственных интересов. В этом и заключается стойкость духа, то, что я называю умением «торить тропу». Пусть исполинские культурные тенденции загоняют нас в ловушку – мы всегда можем сделать что-то небольшое для своего внутреннего художника.

Возьмите ручку. Пронумеруйте строки с первой по пятую. Перечислите пять небольших шагов, которые можете предпринять ради себя. Пусть это будет что угодно. Например, если я готовлюсь к поездке во Францию, то могу «Один час в день слушать аудиокурс французского», или «Купить маленький франко-английский словарь», или «Купить путеводитель по Парижу». Эти скромные действия заряжают неодолимым оптимизмом. А теперь выберите один из пунктов и выполните то, что написали.

Если бы меня попросили дать очень краткое определение искусству, я бы сказал, что это «воспроизведение природы, воспринимаемой чувствами сквозь вуаль души».

Эдгар По

Перфекционизм

Искусство – дело личное. Художник творит для себя.

Тристан Тцара

Небеса послали еще один весенний день. Неистово-синее небо. Свежий ветерок. Вот-вот зацветет форзиция на краю парка. Собаки сходят с ума – столько запахов! Столько приключений! Как мало им нужно для счастья.

Мне труднее. Я была бы счастлива, если бы… Сожаления тянутся за мной вереницей. Чтобы вернуть оптимизм, придется потрудиться. Каков должен быть мой следующий правильный шаг, спрашиваю я себя. Ах, да.

Сегодня я преподаю, а значит, день начинается с того, что я просматриваю материалы к вечернему уроку. На этой неделе мы занимаемся перфекционизмом и тем, как разрушительно он влияет на творческое начало. Как всегда, просматривая материалы, вижу, что не слишком хорошо усвоила собственный урок. Творчество идет по спирали; мы снова и снова сталкиваемся с одними и теми же вопросами, только поднимаемся каждый раз чуть выше. Я написала 20 книг, и одни писать было легче, а другие – сложнее. Мой собственный перфекционизм никуда не делся, лишь замаскировался. Теперь я говорю, что у меня «есть стандарты».

Совсем недавно я выбросила 200 страниц текста, решив, что они «недостаточно хороши». Быть может, я доработала бы этот текст, имей больше снисхождения к самой себе. Но перфекционизм нетерпелив и лишен снисходительности. Он – жестокий судья. Ему неведома любовь. Он выпускает на волю внутреннего критика и дает ему право последнего слова. В эти дни мой критик определенно рулит процессом.

Сейчас мне приходится бороться со своим внутренним критиком каждый день. Писать при этом нелегко. Критик прописался в моем творческом пантеоне так прочно, что я даже дала ему имя. Его зовут Найджел. Я его представляю серым человечком с непомерно высокими эстетическими стандартами. Что бы я ни сделала, Найджел неизменно скажет, что это недостаточно хорошо. У него всегда наготове красный карандаш. Если верить Найджелу – а приятных вещей он не говорит никогда, – критик должен критиковать.

Художник должен быть реакционером. Он должен выступать против диктата своего века и не должен под него подделываться.

Ивлин Во

«Критик должен критиковать», – твердит мне Найджел. Он стремится наложить лапу на любую мою работу – и чем скорее, тем лучше (так думает он, не считаясь с моим мнением). Наверное, свой Найджел есть у каждого творца. И каждому этот Найджел внушает, что творец недостаточно хорош.

Как и у моего Найджела, у чужих критиков случаются сомнения; критик может передумать, а потом передумать еще раз. Он анализирует все вокруг до победного конца. Все на свете следует причесать и перекрасить. Все должно соответствовать неким таинственным и никому не ведомым стандартам.

Критик лишен великодушия. Он заставляет нас как можно скорее выдать окончательный вариант, отточенный результат. Он не согласен подождать и посмотреть, куда идет мысль. Какие еще наброски! Какие еще очаровательные иносказания! Критик предпочитает скучные повествовательные предложения. Он обожает логику и страшится вдохновения.

Удачливее всех тот художник, который противостоит наитяжелейшим испытаниям, если только те его не убьют. Это-то противостояние и заставляет художника творить.

Джон Берримор

Иногда критик представляется мне осколком пещерной эпохи – тех времен, когда человеку только и нужно было, что выжить. Критик тайком подбирается к краю поляны и оттуда глядит на опасных пришельцев. Если мы вышлем вперед оригинальную мысль, он прогонит ее прочь. Критику оригинальная мысль может казаться тревожной и даже опасной. Он хочет видеть только то, что уже видел. Он видел корову, но никогда не видел зебры. Не пытайтесь объяснить ему, что на зебру интересно смотреть. Выдумали еще какие-то полоски, ха! Уберите эту вашу зебру! Нам на творческую поляну подавай старую привычную корову. Вот это нашему критику по вкусу.

Когда мы расслаблены, критик ощущает в этом нечто чужеродное – и преисполняется подозрений. Работа есть работа! Где это видано, чтобы все было легко и просто? Долой разговорные выражения! Тщательно взвешивай каждую мысль и каждую фразу. Никогда не начинай, если не знаешь, что будет в конце. Никаких исследований, никакой неясности. Критик – человек нервный. Критик любит знакомые маршруты.

Артистический темперамент – это недуг, которым страдают любители.

Гилберт Честертон

Критик верит не в процесс, а в результат. Даже не думайте делать наброски. Какие еще предварительные варианты? Они никуда не годятся. Критик не хочет, чтобы мы наслаждались радостью творчества. Он не хочет создавать – он хочет исправлять. И он уверен, что всегда найдется что-нибудь, подлежащее исправлению.

Недавно я перечитывала прекрасную книгу Доротеи Брэнд «Стать писателем». Автор тщательно разделяет две функции писателя: творческий импульс и критический. Доротея считает, что эти функции следует приучать работать раздельно. Она убеждена, что критика можно научить молча стоять в сторонке, что мы можем научиться сначала свободно писать, а потом приглашать критика, чтобы тот помог переписать текст наново – тут его вечная рассудительность может быть очень кстати.

Чтобы разделить эти две функции, Доротея рекомендует практику раннего письма по утрам. (Она не использует название «утренние страницы», и сама я, когда придумывала их как творческую практику, ничего о ее теории не знала.) Как и мои утренние страницы, ее раннее письмо по утрам не бывает «плохим». Мнение критика не учитывается. Так критик начинает понимать, что иногда должен отойти в сторону и что ему не позволено душить творческий порыв в зародыше, пока тот пытается прорваться наружу.

Я убеждена, что с помощью утренних страниц можно научить критика уходить в тень. Его можно приручить и укротить, просто не навсегда. У меня случались долгие периоды, когда Найджел по большей части безмолвствовал и я спокойно работала над черновиками. Такие периоды – чистое наслаждение. Однако рано или поздно им всегда наступал конец, поскольку критик терпелив. А еще – хитер, коварен и силен. Он ни за что не замрет навсегда. Он дождется, пока мы не устанем, пока не ослабим оборону. Он будет ждать до тех пор, пока не ощутит слабину, а потом снова постарается взять верх. «По-моему, вот это никуда не годится», – влезет он. Поначалу его замечание покажется вполне оправданным. Но за ним последуют все новые и новые придирки.

Моя подруга, непревзойденная актриса Джулианна Маккарти, считает, что поддаться первому сомнению для художника смерти подобно. Критик убедит нас испить этот яд до конца. Ему нравится, когда мы покалечены и зависимы. Ему нравится копить силу и обрушивать ее на нас. Конструктивная критика исходит из его уст крайне редко. Его мир делится на черное и белое. Он никогда не скажет, что в работе есть отдельные недочеты или что ее можно улучшить. Вся работа ужасна. Порицание – вот его основной инструмент.

Художник – человек действия.

Джозеф Конрад

Вспоминаю последний случай, когда я вела занятие, посвященное перфекционизму, – или, точнее, методам, позволяющим его избежать. Перед его началом со мной поздоровалась нервная молодая женщина. Она хотела поговорить: видно было, что ее что-то мучает.

– По-моему, я совершила ужасную ошибку, – сказала женщина. – Я джазовая пианистка. На этой неделе выбрала для творческого свидания встречу музыкантов, исполняющих импровизации. Когда раздались звуки первой композиции, я подумала: «Он так хорошо играет! Мне никогда с ним не сравниться! Это просто невозможно!» И весь вечер просидела в углу, понимая, какой я плохой музыкант. Наверное, можно было попробовать встать и что-нибудь сыграть, но я все думала: «Какой смысл?» – и просто ушла. Как вы думаете, что со мной?

– По-моему, у вас приключился приступ перфекционизма, – сказала я ей. – Вы взяли с собой на свидание критика.

– Да, пожалуй.

– Видимо, вы стали слушать своего критика и подняли планку слишком высоко.

– Наверное, да.

Видно было, что уже от постановки диагноза ей стало легче.

Перфекционизм лишен веры в пользу тренировок. Он не верит в возможности совершенствования. Перфекционизм слыхом не слыхивал, что хорошее дело стоит того, чтобы сделать его плохо, – и что если мы позволим себе делать что-то плохо, то со временем научимся делать это довольно хорошо. Перфекционизм сравнивает работу новичка с завершенными творениями мастеров. Перфекционизм обожает сравнение и соревнование. Ему незнакомы выражения «Для первого раза неплохо» или «Хорошо получилось». Критик не верит в радость творчества – он вообще не верит в радость. Вот перфекционизм – это да, это серьезно.

Как художники мы должны приучиться настораживаться, если работа вдруг становится слишком серьезным делом. Есть такая закономерность: если мы не можем остановиться и посмеяться, то не можем и творить. На передний план выходит перфекционист, а критик щелкает кнутом и заставляет нашего художника сжиматься от страха. Чем пышнее цветет перфекционизм, тем меньшим кажется талант. А ведь уменьшать надо именно перфекционизм. Достаточно чуть посмеяться – и вот уже все возвращается к своим истинным размерам.

Первая привилегия художника, в какой бы области он ни творил, заключается в праве дурачиться.

Полина Каэл

Когда я становлюсь слишком серьезна, на помощь приходят мои питомцы. Я могу сколько угодно хмуриться, но Шарлотта все равно будет приставать ко мне и требовать, чтобы я с ней поиграла и побросала крыску. Мои собаки не верят в перфекционизм. Выйдя гулять в весенний день, они не критикуют себя. Они не говорят: «Ах, как ты растолстела за зиму». Они дергают поводок, гонятся за белкой, которую все равно не поймают, и все это – с неизменным энтузиазмом. Собаки неплохо разбираются в искусстве быть счастливыми. А я смотрю на них и учусь.

Волшебная лоза

Во многих из нас живет внутренний цензор. Его главная задача – не дать нам вырасти. Цензор всегда недоволен, всегда критикует нас, всегда готов вцепиться в горло нашему творцу. Чем весомее наши достижения, тем хитроумнее и изобретательнее нападки критика. Вот, к примеру, вы – писатель. Сначала критик будет упирать на то, что вас никто не печатает. Когда ваша книга будет издана, он заявит, что больше ничего написать не удастся. Вы напишете много книг, но критик заявит, что вы повторяетесь, да и вообще уже не тот, что раньше.

Чем больше будет ваша известность, тем тоньше и разрушительнее будет действовать критик. По всей видимости, художники не перерастают своего критика, однако можно научиться избегать его. Для этого многим бывает полезно назвать и описать своего цензора, чтобы из облеченного властью голоса он превратился в мультяшный персонаж. Я зову своего критика Найджелом, а у моих учеников встречаются такие не похожие друг на друга критики, как акула Брюс из фильма «Челюсти» и «сестра Мэри Присс – тонкогубая диктаторша с линейкой в руках, всегда во всем найдет огрех».

Возьмите ручку. Вообразите, назовите по имени, опишите вашего цензора. Как он выглядит? Какой у него голос? Как он говорит – жестоко? Обвиняюще? Что именно говорит? Откуда взялся этот голос? Иногда в нем нетрудно узнать голос кого-то из родителей или вечно недовольной учительницы начальных классов. А порой наш критик приходит словно ниоткуда, однако это не мешает ему нападать.

Даже если вы не умеете рисовать «по-настоящему», нарисуйте критика за работой. Поищите в журналах картинку, изображающую кого-то, похожего на вашего критика. Повесьте на стену. Превратившись в мультяшного персонажа, критик потеряет часть силы.

Трудиться надобно всякому. Даже лев не может заснуть, ожидая, пока в зубы ему попадет газель.

Хитопадеша