Текст книги "Любви подвластно все"

Глава 5

На следующий день

Без двадцати два Лайон бросился к двери своей спальни, но внезапно остановился. Рывком открыв ящик письменного стола, он вытащил лист бумаги, стопку которой держал под шкатулкой палисандрового дерева, той самой, что с двойным дном. Набросав две короткие фразы, он посыпал записку песком, чтобы чернила быстрее высохли, затем сложил листок и сунул в карман сюртука.

Перед зеркалом, уже у лестницы, он снова ненадолго задержался, чтобы удостовериться, что галстук в порядке. И это оказалось роковой ошибкой. Только он положил ладонь на перила – ему нравилось с их помощью перепрыгивать сразу через несколько ступенек, – как голос за спиной остановил его.

– Лайон… на несколько слов. Будь любезен.

Оглянувшись, он увидел, что дверь кабинета приоткрыта и оттуда высовывается рука отца, жестом подзывая его.

Вот дьявольщина… Вызов в «тронный зал» – так они с братьями и сестрой именовали отцовский кабинет – был весьма неожиданным. Лайон довольно часто заходил к отцу, и встречи их проходили вполне удовлетворительно. Но подобные внезапные вызовы почти никогда не сулили ничего хорошего и редко завершались благоприятно, особенно – для бедняги Джонатана, который вполне мог ради забавы совершить что-нибудь предосудительное. Но даже и ему, Лайону, обычно не совершавшему ничего дурного, зачастую приходилось несладко.

Сделав глубокий вдох, он развернулся и направился в отцовский кабинет. Обычно родитель встречал его радушно, иногда же – горделиво улыбаясь (это в тех случаях, когда хотел обсудить с ним свои коммерческие дела, что очень льстило Лайону).

Войдя в кабинет, он не стал смотреть на часы; сейчас время стало его врагом, и он надеялся, что оно, возможно, замедлит свой бег, если сделать вид, что его не существует.

– Добрый день, отец, – весело сказал Лайон.

– Присядь.

Проклятье! Если требовалось присесть, значит, затевалось что-то серьезное. И долгое.

Лайон уселся в кресло и закинул ногу на ногу, покачивая начищенным гессенским сапогом.

Он видел отражение часов в носке сапога. Их маятник предательски продолжал раскачиваться.

– Тебе понравился твой первый бал в Суссексе? – спросил отец.

– Я определенно доволен, что вернулся. Здесь все совсем иначе, чем в Лондоне. Я хотел бы ненадолго остаться, если никто не возражает. Я понял, что очень соскучился по провинциальной жизни. – Следовало подготовить отца к тому, что он не намеревался покидать Пеннироял-Грин в ближайшее время.

– Мы всегда рады, когда ты приезжаешь домой, Лайон. Что-нибудь интересное случилось прошедшим вечером?

– Повидал нескольких старых друзей.

– Таких как юный Камберсмит?

– Да, конечно, – кивнул Лайон. И тотчас же насторожился.

– Его отец упомянул, что ты танцевал с мисс Оливией Эверси. Украл вальс прямо у его сынка из-под носа. – По голосу отца чувствовалось, что его это обстоятельство позабавило.

Лайона же при словах «Оливия Эверси» словно жаром опалило. Нет, он не будет смотреть на часы! Не будет, не будет!

– Да, танцевал. Как и со многими другими девушками. – Чьих имен он не смог бы припомнить, даже если бы кто-то приставил пистолет к его голове. – Разве не забавно, что этот Камберсмит постоянно сплетничает? – добавил Лайон с улыбкой.

Но отец промолчал – недобрый знак.

Когда-то Лайон – как и его братья с сестрой – побаивался зеленых глаз отца: дети предполагали, что отец может видеть их насквозь, раскрывая все их маленькие тайны. Он, казалось, всегда точно знал, кто намазал перила джемом, кто отстрелил ступню у статуи Меркурия в саду и кто стащил сигару из коробки в кабинете.

Тут отец – он по-прежнему молчал – принялся постукивать по столу кончиками пальцев. Это выглядело довольно необычно, потому что отец никогда не отличался нервозностью и не любил мешкать. Он предпочитал тотчас же отдавать приказы, причем делал это весьма решительно.

– А может, кто-то из твоих братьев или друзей подбил тебя потанцевать с ней?.. – пробормотал он наконец.

Лайон заморгал, искренне удивленный этим вопросом.

– Прошу прощения, но я…

– Ты извиняешься за то, что танцевал с ней? – В голосе отца послышалось облегчение.

– Простите меня, сэр, за мою тупость, но я не понимаю вопроса, – заявил Лайон. – С какой стати кто-то стал бы подбивать меня потанцевать с ней? Она не испытывала недостатка в партнерах, но вряд ли смогла бы мне отказать. Ведь мы Редмонды, в конце-то концов. – Сказав это, Лайон усмехнулся.

Такого рода шутки обычно нравились его отцу, но эта, казалось, не очень-то его позабавила. Что ж, ничего удивительного. Ведь танец с мисс Эверси являлся серьезным проступком, и они с отцом оба это знали. Все в их семействе были воспитаны в твердом убеждении, что Эверси и Редмонды никогда не танцуют друг с другом. И не общаются. Вообще не замечают друг друга.

– Почему же тогда ты танцевал с ней? – осведомился отец.

Лайон посмотрел на него с удивлением. Но увидел лишь собственное отражение в его глазах.

Ему ужасно хотелось сказать: «Потому что она – моя судьба». Но он, конечно же, ничего подобного не сказал.

Но что же теперь делать?

Пытаясь выкрутиться, Лайон проговорил:

– Да полно, отец… Ведь вы тоже были молоды когда-то. Я просто поддался порыву, вот и все.

Отец скорее всего сразу лишил бы его наследства, если бы он вдруг сказал: «Потому что она напомнила мне первый полевой цветок весной». Его родитель считал неумеренное использование метафор серьезным недостатком.

Губы Редмонда-старшего чуть растянулись в улыбке, не коснувшейся, однако, его глаз.

– Я и в самом деле был молод когда-то, – пробормотал он с иронией в голосе.

Лайону же в очередной раз пришла в голову давно уже беспокоившая его мысль. Он и впрямь всегда был очень наблюдательным, о чем и сообщил Оливии Эверси на балу. Так вот, он заметил, что его отец ни разу не останавливал – пусть совсем ненадолго – восторженный взгляд на какой-либо женщине.

Лайон ответил на улыбку отца столь же сдержанной улыбкой: с годами он научился сдерживать эмоции, следить за выражением своего лица и правильно выбирать слова – только таким образом можно было обеспечить себе спокойную и комфортную жизнь в семействе Редмонд.

– Но обычно ты не настолько импульсивен, Лайон, – заметил отец.

– Да, думаю, что так. – Он был достаточно умен, чтобы не пускаться в объяснения.

Лайон и в самом деле никогда не действовал импульсивно. Никогда не проматывал свои карманные деньги в игорных домах. Не распутничал со служанками. Не попадал на страницы газет из-за появления на Роттен-Роу[14]14
  Аллея для верховой езды в лондонском Гайд-парке.


[Закрыть] в обществе скандально известной аристократической вдовушки.

Хотя и не отказывал себе в удовольствии понежиться в объятиях какой-нибудь вдовствующей аристократки. Порой ему даже казалось, что Господь создал аристократических вдов с одной-единственной целью – обучать импозантных молодых наследников премудростям плотских утех. Но Лайон всегда был разборчив и осмотрителен.

С раннего детства он знал, какая огромная ответственность лежит на нем как будущем главе семейства. И осознание своей миссии запечатлелось в его мозгу как оттиск печати на расплавленном воске. Лайон прекрасно понимал, что сдержанность и осмотрительность бывают иногда весьма полезны, поэтому ничего больше не сказал, однако же, – помоги ему Бог! – бросил быстрый взгляд на часы.

Отец если и заметил этот его взгляд, то ничего не сказал по этому поводу.

– Лайон, ты должен знать, как я тобой горжусь, – заявил он. – Лучшего сына нельзя и пожелать.

При этих словах отца Лайон невольно улыбнулся и даже чуть покраснел. Отцовская похвала была столь же действенна, как и осуждение, поэтому все сыновья Айзеи Редмонда стремились заслужить его одобрение. Однако младшим братьям обычно приходилось довольствоваться тем, что перепадало после Лайона (их сестра Вайолет была на особом положении: все они – в том числе и отец – обожали и баловали ее, и ей серьезно угрожала перспектива стать безнадежно испорченной).

– Благодарю вас, сэр, – ответил Лайон.

– С моим клубом «Меркурий» тебя ждет блестящее будущее, – продолжал Айзея. – Сейчас весь мир – к твоим услугам. И ты должен благодарить за это не только наше родовое имя, но и свою способность сосредоточиться, а также свой ум и дисциплинированность. Да, кстати… Тебе предоставляется возможность через несколько недель отправиться со мной в Лондон и представить членам клуба свои соображения насчет вложения денег.

Еще вчера эта новость бесконечно обрадовала бы Лайона, но сейчас, как ни странно, поездка в Лондон представлялась ему отправкой в чистилище. В раю, как он полагал, было место только для двоих.

– Благодарю вас, отец. Почту за честь.

– Сейчас, Лайон, ты уже готов к тому, чтобы заключить блестящий брак, как когда-то сделал я. Брак, который принесет тебе богатство и множество других благ и обеспечит высокое положение роду Редмондов в грядущие десятилетия. Я знаю, что твои ухаживания будут с особенной благосклонностью встречены одной юной леди. И ее семья радушно примет нас в Лондоне.

Лайон насторожился. Впрочем, он догадывался, какая именно девушка имелась в виду. Конечно же, у нее был отец, имевший обширные связи, которые Айзея сможет плодотворно использовать с целью приумножения семейного состояния. По всей вероятности, это была леди Арабелла.

Еще вчера Лайону было бы приятно услышать подтверждение этой своей догадки. Да-да, еще вчера леди Арабелла казалась ему превосходным, вполне разумным и даже желанным выбором. Выбором, который он понимал и принимал. Более того, он вырос с твердым убеждением, что заключение именно такого брака – его священный долг перед семьей и всеми последующими поколениями Редмондов. Но сейчас он окончательно осознал, что для него не имело никакого значения, что скажет его отец.

Теперь-то Лайон точно знал, чего хотел. Хотя еще совсем недавно он даже понятия не имел о том, что значит хотеть чего-то по-настоящему.

– Я всегда надеялся, что смогу жениться таким же образом, как и вы, отец, – ответил он немного уклончиво.

Лайону показалось, что отец чуть изменился в лице. И он мог бы поклясться: что-то в его ответе задело Айзею за живое.

В конце концов отец лишь коротко кивнул и вновь заговорил:

– Ничто не доставляет мне большей радости, чем уверенность в том, что я всегда могу рассчитывать на тебя. Я рад, что ты всегда поступишь правильно, сынок. И я уверен, что твои поступки – отражение прекрасного характера. Более того, я абсолютно уверен в том, что ты никогда не разочаруешь меня и не навлечешь позор на нашу семью. И это огромное утешение для меня и для твоей матери.

Лайон мысленно усмехнулся. Его всегда восхищала способность отца убедить почти каждого в чем угодно. Он часто наблюдал, как Айзея с помощью обаяния и хитрости неизменно добивался своего на совещаниях в клубе «Меркурий», за выпивкой в «Уайтс» и в разных компаниях за бокалом портвейна и сигарой после званых обедов. Айзея изучал людей, выявляя их слабые и сильные стороны, их опасения и склонности, а затем использовал знакомых в своих интересах, управляя ими как дирижер – симфоническим оркестром. Лайон не раз был свидетелем ситуаций, когда богатые инвесторы один за другим подчинялись воле отца, так и не сообразив, насколько умело их подвели к тому или иному решению. В результате состояние Редмондов и их влияние в обществе все возрастало и возрастало.

Лайон в тайне всегда гордился своим отцом, но сейчас, когда Айзея применил свои способы убеждения к нему, они показались ему не совсем честными. Более того, именно в эти мгновения, около двух часов пополудни, он наконец-то все окончательно для себя решил, и вместе с этим решением на него вдруг снизошло удивительное спокойствие. Решение же состояло в следующем: он, Лайон, – самостоятельная, отдельная от отца личность. И он не любит, чтобы ему указывали, что следует делать. Кроме того, он, как и его отец, будет твердо добиваться того, чего хочет.

– Благодарю вас, отец. Ваше мнение бесконечно много для меня значит.

Айзея ничего на это не ответил. Лишь поджал губы, в задумчивости глядя на сына.

А часы неумолимо отсчитывали секунды. Теперь уже было ровно два.

Лайон поерзал в своем кресле. Записка, которую он сунул в карман, зашуршала. В конце концов, не в силах больше терпеть, он спросил:

– Это все, отец?

– Надеюсь, что так, – кивнул Айзея. И едва заметно улыбнулся.

Оливии не составило труда уговорить свою сестру Женевьеву отправиться с ней на следующий день в книжный магазин Тингла. Женевьева очень любила этот магазин, а Тингл обожал девочек Эверси, ведь они были одними из лучших его покупательниц. Оливия интересовалась памфлетами, а также готическими и приключенческими романами; Женевьева же предпочитала замысловатые романтические истории и биографии великих художников, а иногда – и занимательные статьи в лондонских газетах, над которыми они обычно вместе с Оливией смеялись.

Случилось так, что сегодня Оливия встала с постели довольно поздно, из-за того что волнующие воспоминания о вальсе с Редмондом всю ночь не давали ей уснуть. Женевьева тоже замешкалась, потому что в очередной раз попыталась завить волосы, но снова – неудачно. В результате они опоздали и прибыли на место в четверть третьего.

Ворвавшись в книжный магазин, сестры замерли у порога, с наслаждением вдыхая чудесный запах кожаных переплетов и бумаги. Магазин Тингла был довольно просторным заведением, обслуживавшим весь Суссекс. Значительная часть торгового зала освещалась солнцем – чтобы покупатели могли полюбоваться сверкавшими золотым тиснением переплетами, а потом спокойно полистать книги с уже разрезанными страницами. Другая же часть магазина была затенена, чтобы предохранить особо «чувствительные» переплеты от яркого света.

В этот час в магазине почти не было посетителей: сестры увидели лишь пожилую даму и джентльмена, которые, погруженные в мирки своих книг, ничего вокруг не замечали.

Тингл же улыбнулся сестрам и поклонился так низко, словно они были принцессами.

– О, да это ведь девочки Эверси! Вы удачно выбрали время. Мисс Оливия, у меня для вас новый памфлет. – Тингл всегда старался услужить своим покупателям.

Оливия радостно схватила листок.

– Ах как чудесно, мистер Тингл! Очень любезно с вашей стороны… Как хорошо, что вы не забыли придержать его для меня.

– Для меня это не составило никакого труда, моя дорогая. А для вас, мисс Женевьева, у меня целая партия книг, которые, я знаю, вы не откажетесь посмотреть, – сказал Тингл, подмигнув. – Только они в самом дальнем конце… – Он широко улыбнулся. – Я вернусь через минуту.

Хозяин скрылся в глубине магазина, и сестры слышали, как он в отдалении что-то весело насвистывал себе под нос.

Чуть помедлив, Оливия с самым беспечным видом – уж постаралась изобразить – направилась в сторону полок с историческими книгами. Кровь стучала у нее в ушах, а сердце гулко колотилось в груди.

– Книги по истории, Оливия? Не лучше ли тебе взглянуть на готические романы? Мне кажется, я видела на полке «Сироту Рейна». Ты ведь хотела прочесть эту книжку, помнишь?

– Тихо… – прошептала Оливия, взглянув на сестру, следовавшую за ней.

– Что с тобой? – удивилась Женевьева.

– Э-э… моя туфелька. Мне кажется, в нее попал камешек.

– Ну, наверное, тебе следует снять ее и…

– Ох, посмотри! Мистер Тингл вернулся с твоими книгами, Джен!

– О-о, замечательно! – Младшая из сестер тотчас развернулась и чуть ли не вприпрыжку побежала в переднюю часть магазина.

Оливия же, с облегчением вздохнув, обошла угол стеллажа.

Мистер Редмонд уже ждал ее. И держался он столь же непринужденно, как и в бальном зале накануне вечером: заложив руки за спину, стоял перед стеллажом, изучая корешки книг. И какая-то книга уже находилась у него под мышкой.

Оливия молча смотрела на него, а он, даже не обернувшись, сказал:

– Добрый день, мисс Эверси. – Голос его звучал чуть громче шепота.

– Добрый день, мистер Редмонд. Вы интересуетесь историей?

– Да. По той простой причине, что меня определенно завораживают события прошлого. В особенности – события вчерашнего вечера.

– Вы о том случае, когда украли вальс?..

Тут он наконец-то повернулся к ней и с улыбкой проговорил:

– Я по-прежнему ничуть не жалею об этом.

– На самом деле вы оказали мне услугу, потому что лорд Камберсмит непременно наступил бы мне на ногу. Он постоянно это делает.

– Вот видите? Я истинный Робин Гуд бального зала.

– Разве Робин Гуд не отдавал все бедным?

– Но я и отдал. Себе, бедному. До этого прожившему годы, ни разу не потанцевав с вами.

Оливия с трудом удержалась от смеха. А Лайон, снова улыбнувшись, добавил:

– Я уже сделал покупку. – Он указал на книгу под мышкой. – Я просто хотел удостовериться, что здесь нет больше ничего из того, что мне нужно.

– Очень предусмотрительно с вашей стороны, – заметила Оливия. – Мне было бы очень жаль, если бы вы упустили то, что хотели найти.

Лайон одобрил этот намек очередной улыбкой, от которой по телу Оливии прокатилась волна жара.

– А что это у вас в руке, мисс Эверси? – спросил он неожиданно. – Вы принесли мне любовное письмо?

Оливия, едва не рассмеявшись, непроизвольно убрала руку с памфлетом за спину.

– О, тысяча извинений… мой вопрос показался вам слишком дерзким? – Лайон изобразил раскаяние.

– Говорите тише, мистер Редмонд. А вообще-то… Меня трудно чем-либо смутить. У меня несколько довольно необузданных братьев, знаете ли… Так что меня ничем не проймешь.

– О да. Все знают ваших прытких братцев, мисс Эверси. Что ж… Трудно смутить, говорите? Поостерегитесь, иначе я могу принять ваши слова за вызов.

– Я лично считаю вызовы пробой сил. Они очень воодушевляют.

– Смелые слова для женщины, которая не хочет показать, что у нее в руке. Может, боитесь услышать, что я скажу об этом?

Проклятье! Редмонд был прав. Оливия в растерянности заморгала, потом наконец, собравшись с духом, заявила:

– Вы правы, мистер Редмонд. Я не хочу показывать это вам.

– О господи, не покажете, потому… потому что это – стихи? – пробормотал Лайон с таким унынием в голосе, что Оливия расхохоталась, зажав рот ладонью. – Если бы вы только сказали мне, что любите стихи, я бы не ложился всю ночь и написал о вас, мисс Эверси, поэму.

– Вы ошиблись, мистер Редмонд. Это не стихи. Что же касается бессонной ночи для написания поэмы… Я бы не пожелала вам столь суровых испытаний: в особенности потому, что к имени Оливия нет рифмы.

– Трудно подобрать рифму и к слову «прекрасная», но ради вас я бы взялся за это.

Он сказал… «прекрасная»? У Оливии перехватило дыхание. Конечно, она и прежде слышала подобные комплименты в свой адрес, причем – множество раз, но то, как сказал это Лайон Редмонд… Было совершенно очевидно: он говорил вполне искренне, то есть именно так он думал и чувствовал, когда смотрел на нее.

«Прекрасная»… Это слово в его устах звучало как-то… по-особенному.

Стараясь не покраснеть, Оливия тихо сказала:

– Вы очень дерзки, мистер Редмонд.

– В самом деле? – Казалось, он искренне удивился. – Меня никогда не уличали в подобных прегрешениях. Просто я привык говорить правду.

– Скажите, мистер Редмонд, а что будет, если когда-нибудь вам и в самом деле удастся меня шокировать?

– Ничего не будет. Потому что вы меня сразу же простите, – ответил он, пожав плечами.

Оливия притворно нахмурилась, а Лайон с чарующей улыбкой проговорил:

– Ну полно вам… Покажите, что там у вас. – Он кивнул на ее правую руку, которую она по-прежнему держала за спиной. – Я не стану вас осуждать, поверьте.

Оливии не хотелось вносить диссонанс в эти волнующие минуты свидания, но она помнила его смелую откровенность на балу. К тому же она терпеть не могла неискренность.

Сделав глубокий вдох, Оливия помедлила секунду-другую, а затем вытащила из-за спины памфлет и подняла листок повыше, чтобы Лайон мог прочесть заголовок.

– «Письмо его превосходительству князю Талейрану-Перигору[15]15
  Талейран-Перигор Шарль Морис, князь Беневентский (1754–1838) – французский политик и дипломат, занимавший пост министра иностранных дел при трех режимах, начиная с Директории и кончая правительством Луи Филиппа; мастер политической интриги.


[Закрыть] по поводу торговли рабами», – прочел он вслух. – Автор – Уильям Уилберфорс. – Но это же… Это ведь против рабства, – пробормотал он в некотором смущении.

Оливия молчала, а Лайон вопросительно смотрел на нее. Да, в глазах его был вопрос, но не более того. Не было ни порицания, ни насмешки, ни скуки. Он просто ждал ее объяснений.

– Видите ли, это… – Теперь уже Оливия смутилась.

– Так что же это? – Он ободряюще улыбнулся ей и подступил поближе – словно хотел успокоить и взять под защиту, если понадобится.

И, как ни странно, она действительно почувствовала себя так, будто находилась под его защитой. При этом она вновь ощутила, как по телу прокатилась волна жара. Боясь, что он вот-вот перекинется на лицо и щеки ее вспыхнут ярким румянцем, Оливия уставилась в пол. Но тут же, взяв себя в руки, снова подняла взгляд на Лайона и тихо сказала:

– Я не могу выносить такую несправедливость, понимаете? – Она никогда ни с кем не говорила на эту тему, во всяком случае с родными. Те считали Оливию умной – даже чересчур умной, – а также жизнерадостной, веселой, остроумной и язвительной. Но ко всем этим качествам добавлялось еще одно, о котором домашние не знали: Оливия страдала от несправедливостей мира и пыталась делать хоть что-нибудь, чтобы исправить этот мир.

– Не можете выносить? – переспросил Лайон с ласковой улыбкой.

Теперь щеки ее вспыхнули, и она в волнении проговорила:

– Эта треугольная торговля… эти работорговцы… эта незаконная деятельность… Они покупают и продают людей. Вырывают их из семей и продают. Вы можете представить, что вас вдруг лишили свободы, вашей привычной жизни? Лишили ради прибыли… О, невыносимо такое наблюдать. А я… Я слишком мало могу сделать, но стараюсь хоть что-то делать, чтобы помочь этим несчастным, понимаете?.. Поэтому я читаю и раздаю памфлеты, когда есть возможность. А также оказываю помощь с миссис Снид и…

Казалось, он внимательно ее слушал, однако выражение его лица было трудно разгадать. Да, он, конечно же, слушал, но, возможно, думал о чем-то другом. И еще ей казалось, что от него, словно сияние солнечного света, исходили тепло и нежность.

«Да ведь он все понял, он меня понял!» – внезапно промелькнуло у Оливии. Впрочем в глубине души она уже давно знала, что он ее поймет. И, следовательно…

«Ох как я его боюсь!» – воскликнула она мысленно. Но это был особый, головокружительный, восхитительный страх! Словно стоишь на вершине высокой горы и видишь вокруг бесконечное пространство.

– Почему же вы не хотели показать памфлет мне? – спросил он с удивлением.

– Ну, считается, что все это не для женщин, разве нет? То есть и для женщин тоже, но только для старых дев, а также тех, которых называют «синими чулками». И еще, наверное, для молодых девушек, не имеющих приданого. А я не отношусь ни к одной из этих категорий. Да, забыла сказать про очень властных женщин с громкими голосами – этим тоже можно.

– Например, миссис Снид, – с ухмылкой заметил Лайон.

– И у нее рокочущий голос, верно?

– Да, просто рев.

– Родители не осуждают мои занятия благотворительностью, но сразу меняют тему, стоит мне об этом заговорить. Но у меня есть и другие темы для разговора. И другие увлечения. Я не трещу без умолку только об одном. – Забавно, но сейчас ей казалось, что она только и делала, что трещала об этом. Сказать по правде, она и впрямь разболталась.

И тут Лайон, пристально глядя на нее, проговорил:

– Работорговля – порочное занятие, губительное для всех. И я не знаю более благородного чувства, чем сострадание. Мисс Эверси, обещайте мне, что никогда не будете его стыдиться.

Оливия молчала – словно лишилась дара речи.

– Обещайте! – с жаром повторил Лайон.

– Ладно, хорошо… – пробормотала она в смущении и тут же рассмеялась. – Но скажите честно, неужели вам и впрямь не скучно говорить о подобных вещах?

– Трудно представить такие обстоятельства, при которых мне стало бы скучно с вами, мисс Эверси. Вы постоянно меня удивляете.

– Осторожнее, мистер Редмонд, не то я могу не так истолковать ваши слова.

– О, вы всегда очаровательны. Даже когда спите, я уверен. Хотя, возможно, вы храпите во сне или бормочете что-нибудь себе под нос – как полковник Кефовер, который часто засыпает в клубе «Уайтс» и разговаривает во сне. Говорит что-то о тиграх, пожирающих туземцев… и тому подобное.

Ей следовало бы рассмеяться. И она непременно рассмеялась бы, если бы перед ее мысленным взором внезапно не возникла картина: она открывает глаза на рассвете, поворачивает голову на подушке и видит Лайона, лежащего рядом с ней, а ласковый взгляд его ярко-синих глаз устремлен на нее.

Оливия тихонько вздохнула и потупилась. Воцарившуюся тишину нарушал только шелест книжных страниц и негромкие голоса Женевьевы и мистера Тингла, беседовавших за стеллажами.

– Мистер Редмонд, – прошептала, наконец, Оливия, – я думаю, сейчас как раз тот случай, когда мне, возможно, потребуется время, чтобы простить вас за дерзость.

Лайон пожал плечами и немного помолчал.

– Этого времени достаточно? – прошептал он с улыбкой.

«Конечно, достаточно!» – подумала Оливия. Но она не собиралась сообщать ему об этом. Она по-прежнему молчала, глядя на него из-под полуопущенных ресниц. А он не стал менее красивым за то время, что она отводила взгляд. Хотя теперь, казалось, немного нервничал. И ей вдруг захотелось взять его лицо в ладони и успокоить нежным поцелуем…

Ох, прежде у нее никогда не возникало подобных фантазий. Тем более по отношению к такому высоченному мужчине, как Лайон Редмонд: он превосходил ее ростом… по меньшей мере на фут.

Но она чувствовала, что его действительно что-то тревожит, – пожалуй, даже угнетает…

– Простите, если я… Обычно я не… – Он досадливо поморщился, потом вдруг спросил:

– Можно мне взять этот памфлет?

– Вы хотите его прочесть? – спросила она с некоторым удивлением.

Он молча кивнул.

После некоторого колебания Оливия протянула ему листок, протянула весьма церемонно – обеими руками. И Лайон принял листок так осторожно, как будто он был величайшей драгоценностью.

Когда же пальцы их соприкоснулись, сердце Оливии радостно встрепенулось в груди. Но этого соприкосновения, конечно же, было явно недостаточно. Впрочем, она прекрасно понимала, что это только начало.

– Вот, возьмите, – прошептал он и сунул ей в руки книгу, которую до этого держал под мышкой.

– Оливия, мистер Тингл сказал, что он…

Оливия стремительно отскочила от Лайона и повернулась к сестре, только что обогнувшей угол стеллажа.

– Ах, Женевьева, ты меня напугала… – пробурчала она, пряча книгу под накидку.

Женевьева замерла в изумлении, и глаза ее округлились – стали огромными, как чайные блюдца. Но она тут же взяла себя в руки и проговорила:

– Я ведь просто обошла стеллаж. Чего же ты испугалась?… – Женевьева всегда отличалась рассудительностью – за исключением тех случаев, когда речь шла о ее волосах. Ей очень хотелось иметь кудри, но волосы у нее, увы, были прямые. – Да, я вела себя очень спокойно, а вот ты почему-то подскочила… как ошпаренная кошка. Хм… А это не наследник ли Редмонда? – Она понизила голос до шепота. – Он напугал тебя?

Теперь уже Женевьева смотрела на старшую сестру с таким беспокойством, как будто Редмонды были гоблинами из народных преданий или призраками тех разбойников, что некогда промышляли на суссекских дорогах. Лайон и в самом деле исчез как привидение.

– Вполне возможно, что это действительно был он. – Оливия пожала плечами. – Впрочем, не уверена. Я была занята памфлетом…

Женевьева внимательно посмотрела на сестру.

– Оливия, ты почему-то очень красная… Что с тобой такое?

– Просто ты слишком увлеклась живописью, милая Женевьева. Я уверена, что теперь все люди кажутся тебе сошедшими с полотен позднего Гейнсборо[16]16
  Гейнсборо, Томас (1727–1788) – английский художник, пейзажист и портретист; в последние годы жизни писал много картин из жизни сельских жителей.


[Закрыть].

Женевьева рассмеялась.

– Живописи не может быть «слишком много».

Оливия улыбнулась младшей сестре. Женевьева была просто прелесть. Забавная, красивая, спокойная… Но все же она, Оливия, сейчас не была с ней откровенна. Впервые в жизни она скрыла что-то от любимой сестры.

– Ты нашла что-нибудь из того, что хотела? – спросила Оливия.

Женевьева кивнула на стопку книг, которую держала в руках.

– Надеюсь, папа не будет возражать, если я куплю все эти книги. А ты нашла то, что искала?

Оливия взглянула на угол стеллажа, за которым исчез Лайон.

– Думаю, что нашла, – ответила она.