Текст книги "Рабыня Вавилона"

Оставшись один в спальне, он плакал. Слезы застилали ему глаза. Мир исказился, но, как ему хотелось думать, не от его слез, а потому что лил белый кипящий поток.

Иштар-умми тосковала по матери, а он подолгу не бывал дома. Возвращаясь, любовался дочерью. Он даже завидовал Саре-аравитянке, на глазах которой девочка росла.

– Так что же? – спросила Иштар-умми. – Ты уделишь мне минутку?

– Конечно, – он встал. Следом, откашливаясь в кулак, стал подниматься Лабаши. – Куда ты хочешь пойти? К тебе или в сад?

– Никуда. – Она надула губки. – Сначала хотела погулять, а теперь не хочу. Передумала. Давай останемся здесь и побудем вместе.

– Ты слышал? – Он перевел взгляд на распорядителя и тот, поклонившись, вышел.

– Это хорошо, что ты так решила, – его голос изменился. Она поняла, почему. – Нам нужно поговорить, дочь. Это серьезно. Ты должна выслушать.

– Ты будешь говорить со мной о замужестве, – утвердительно сказала она, и ему ничего не оставалось, как кивнуть.

Глава 10. ВИСЯЧИЕ САДЫ

На северо-восток от дворца, внутри обводной стены, вблизи Ворот Иштар, возвышалась сводчатая постройка. Над сводами располагались террасы, сложенные из обожженного кирпича. Это был сад, где росли тропические деревья и растения, дававшие тень и прохладу.

Царь повелел возвести это чудо для своей супруги, родом из горной местности, и этот сад над сводами, словно висящий в воздухе, должен был потешить ее скуку. Это действительно было чудо строительного искусства.

Прямо над дворцом, над его укреплениями и плоскими крышами, висела луна. Белый диск наливался светом; этот призрачный свет стекал вниз, как молочная река, и Большой дворец начинал робко светиться.

Навуходоносор снова не мог спать. Его жизнь вдруг окрасилась в дымку, в таинственное серебро. Быть может, это было связано с возрастом. Он не знал.

В лунном свечении белела пена гардений, цветка изящества, достоинства и искренности. Он ловил ароматы кориандра, жасмина. Капли росы лежали на цветах, пахло сырой землей. Сад едва светился, а тени были подобны хлопьям мрака.

Он всегда был на виду многих глаз, но на самом деле – одинок. В нем все чаще пробуждалось желание одиночества настоящего, желания общения с собой.

Навуходоносор стоял на террасе, у самого ее края, заложив руки за спину. Ладони были горячи, жгли, и он прятал их от себя самого. Луна сходила с ума. Он шептал:

– В Вавилоне, моем избранном городе, который я люблю, я построил дворец, изумляющий людей, узы объединения страны. Серебро, золото, драгоценные камни, все добро, украшение величия собрал я в нем, сделал вместилищем царских сокровищ. Я срубил для его крыши могучие кедры, ворота сделал из кедрового дерева, обитого медью. Могущество – тяжкое бремя. Как лев страдает от насекомых, так и я ~ от проклятых врагов моих.

Он вздохнул и отвернулся от луны. Восточные ароматы окутывали его, как туман. Он пошел вглубь террасы. За ним, держась в тени, двинулся гвардеец. Навуходоносор тосковал о своем сыне. Его отеческие чувства были столь же уязвимы, сколь незыблема его власть. Авель-Мардука он поставил во главе войска, дал ему большие полномочия.

Теперь войска находились в стране хеттов, на Галисе, впадавшем в Бурное море. Вавилон, господин Месопотамии, победивший извечного врага своего – Ассирию, равный Египту, не мог мириться с непокорными племенами.

Он думал о сыне. Этот человек, полный энергии, мог постоять за себя и государство. И все же, Навуходоносору хотелось заслонить его своими руками. Он ощутил холод жрецов, как только объявил Авель-Мардука своим преемником и наследником. Какая-то тайная война велась против него, он это чувствовал, но пока не за что было зацепиться, чтобы начать разматывать, разбрасывать этот клубок змей.

Он уловил за спиной поступь гвардейца, запах, присущий только воинам. И тело его сына пахнет так же – железом и ветром.

Взгляд вернулся к луне, и царь представил лагерь, окруженный валом и башнями, палатки для солдат, воды чужой реки в лунном свете, как кипящее серебро, и черные отражения берега.

Войско Навуходоносора состояло из наемников, что прибывали из разных областей Месопотамии, горных районов и отдаленных стран. Он хорошо платил своим воинам, а они служили, отдавая свои жизни взамен.

Царь обычно сам выступал в поход, был верховным командующим армии. Но пришло время передать такие полномочия наследнику, как сделал когда-то его отец все с тем же намерением – укрепить молодую еще династию.

Адапа проснулся внезапно, точно от удара. Первое, что он почувствовал, – испуг, неясное, леденящее предостережение. В окно ярко светила луна. Белый пыльный столб делил комнату под острым углом на две темные части. И, глядя в это космическое сияние, он не мог различить противоположного угла.

Адапа растер ладонями лицо. От чего проснулся, он так и не понял. Было душно. Льняная сорочка прилипла к спине. Он скинул ее. Ночь несла в своем шлейфе горячие ароматы востока. И он вдыхал это все; это волнение, эту накатившую вдруг бессонницу, запах своего пота, похожего на теплую росу под ладонью.

Он вздохнул и поднялся. Было приятно стоять босыми ногами на глиняном полу. Оглянулся на окно, где почти в самом центре застыл яркий диск с мордой дракона, и вышел.

В коридоре было темно, но он знал здесь все, каждую деталь, и медленно шел, заложив руки за спину, слившись с темнотой, погруженный в мысли, все те же мысли, что томили его, и выхода он не видел.

Остановился в узком переходе со стертыми ступенями. Точно вход в пещеру, зияла распахнутая дверь. Оттуда, из мрака, тянуло сухим теплом не до конца остывшего очага, слабыми запахами кухни.

Адапа вошел. Ощупывая в темноте кухонную утварь, он нашел-таки кувшин с водой. Только теперь понял, как сильно хочет пить. Чистая влага втекала в горло, и он, не спеша, затяжными глотками, пил, теплую сладковатую воду.

Посторонний звук заставил его насторожиться. Он замер. Звук повторился. Какая-то возня, шуршание за перегородкой, где хранились припасы. Он не сразу сообразил, что это было, а когда понял, его обожгло. В следующую секунду раздался приглушенный женский стон.

В голове Адапы шумело. Он едва справлялся с дыханием. Осторожно, чтобы не стукнуть, поставил кувшин и попятился. Не все, оказывается, в доме спали. Больно ударился пяткой о нижнюю ступень. Охнул и, повернувшись, бросился прочь.

Он бежал сквозь анфиладу комнат, где дремали сундуки и кресла. Остановился, упал на узкий ковер, закрыл глаза. Жесткий ворс колол лицо, пахло глиной и пылью. Адапа повернулся на спину, раскинул руки. Сердце успокаивалось.

Сквозь узкое окно, задернутое тонким пологом, струился отфильтрованный лунный свет. Здесь он был мягким, и дракон не смотрел в глаза Адапы. Юноша поднялся, опираясь на ладони. Едва-едва различался узор на ковре. Подошел к бассейну для омовений. Разошлись круги на воде, заколыхалась лунная рябь.

На парапете из необожженного кирпича лежал ворох роз, забытый с вечера. Они пахли солнечным светом, пыльцой бабочек, они пахли, как кожа женщины, и умирали в плотном, влажном полотне ночи, в котором Адапа задыхался, а где-то в череде комнат их ждала ваза с водой.

Он сел на парапет, подтянув к себе одно колено, уткнувшись в него лбом. Как у рабов все просто! Они могут быть с желанной женщиной, их не волнуют условности. За перегородкой была Ольгония, одна из служанок его сестры, теперь он понял это. Это был ее короткий грудной смешок. Она давно жила в доме. Адапе нравились ее рыжие волосы, желто-зеленые глаза под тяжелыми веками и белый рваный шрам на предплечье, который хотелось потрогать.

Там, в темноте, пахнущей инжиром и горчицей, ее ласкает мужчина, кто-то из рабов дома… Адапа не хотел знать, кто. И она отвечает ему.

Он опять ощущал боль в паху, боль в сердце. Со злостью столкнул розы в воду, и цветы поплыли, наполовину погрузившись в темноту. Он испытывал горечь, уже и сам был не рад, что так распустил свои фантазии. Подступили слезы. Адапа зачерпнул в пригоршню воду, омыл лицо. И почему-то стало вдруг спокойно. Он подумал, что и вода, и эти его слезы уйдут в дренажные колодцы.

По всему холму пылали костры. Он шел по пологому склону. Слышал все: приглушенные разговоры воинов, тонкий пунктирный звон в кузнице, ржание коней на выгоне, дыхание Идина, шедшего рядом. Эти звуки не могли заглушить даже крики несчастных хеттов, которых пытали, а затем убили. Перерезали горло четверть часа назад. Их крики все еще стоят в его ушах.

Раньше, ребенком он думал, что привыкнуть к крови невозможно. Но с тех пор он не раз видел, как умирали его воины, как погибал враг. Он привык к крови. И все-таки, жизнь казалась бесконечной, а смерть – чем-то таким, что случается с другими.

– День был длинный и неприятный, господин. Тебе нужно отдохнуть, – сказал Идин.

Авель-Мардук не повернул головы. Он знал, что увидит в глазах Идина. Он не мог обмануть своего друга, так же, как и себя.

– Я не устал, – отвечал он. – Идин, каждый раз, как ты говоришь мне «господин», я чувствую, как ты отдаляешься.

Авель-Мардук остановился, ему все же пришлось посмотреть в глаза спутника. Идин был без шапки. Ветер трепал его волосы. Трещал и гудел костер, искры взметывались и уносились во мрак. Лицо Идина пылало красным золотом, пламя отражалось в глазах и металлических пластинах его тяжелых доспехов.

– Тот хетт, что все время плакал, был совсем мальчишка, – почему-то сказал Идин.

– Да, – Авель-Мардук кивнул. – Какого ответа ты ждешь? Я – воин, а жалость для воина, как чума – смертельна. Я мог бы его пощадить, но он враг. Щадить врага – все равно, что пускать голодную лису на птичий двор.

– Скажи мне честно, тебе не было его жаль? – не унимался Идин.

Авель-Мардук закусил губу, потом кивнул:

– Было. Но этот хетт вышел на поле сражения. Ему просто не повезло.

Идин положил руку на плечо принца.

– Я не говорю, что ты должен был его отпустить. Ты все сделал правильно. Но помни об этом. Никогда не забывай, мой брат.

Авель-Мардук выдержал его взгляд.

– Я помню. Помню все, – прошептал он.

Ему захотелось обнять друга, но он сдержался и сказал только:

– Не думай о плохом. Завтра сражение. Я надеюсь на тебя и твоих лучников. Да поможет нам Мардук.

– Трудно оставаться одному перед сражением.

Вновь взметнулся сноп искр от костра, отразившись в зеркальных глазах Идина.

Авель-Мардуку показалось, что Так было всегда – лагерь, ветер, люди. Некоторые из них встретят последний рассвет.

– Я буду не один.

Он повернулся и быстро зашагал вверх по склону. Идин смотрел ему вслед. Еще секунду он видел плащ принца, наполненный ветром, золотую заколку в его волосах. Потом не стало ничего. Лишь дрожащий морок костров на фоне черного неба.

Авель-Мардук проходил мимо воинов, спящих прямо на земле, завернувшись в конские чепраки. В стороне от костров возвышались пирамиды копий, лежали плетеные и большие кожаные щиты с металлическими бляхами. Кое-где на кострах жарили бараньи туши, слышались голоса и смех, лязг оружия. Авель-Мардук скользил по лагерю взглядом, и сотни глаз провожали командующего.

На валу перекликалась стража. Он любил эти протяжные ночные крики, летящие далеко во влажном воздухе. Это напоминало детство, когда его, семилетнего ребенка, Навуходоносор взял в поход в дикий буйный Элам, несмотря на то, что царица была категорически против. Он усмехнулся. И теперь, он знал, хетты тоже слышат голоса его стражей во мраке ветреной безлунной ночи.

Пусть готовятся к битве. Пусть не забывают, что Вавилон пришел, и Вавилон возьмет свое.

Авель-Мардук подходил к шатру. Воин в богатых доспехах и бронзовом шлеме откинул полог, и принц стремительно вошел в благовонное тепло шатра. Лампы от ветра, ворвавшегося снаружи, слегка качнулись, исказились тени. Сын царя кивнул воинам, сидящим на циновках, и те удалились.

Авель-Мардук стоял на расстоянии и смотрел на нее. Он не думал об этой женщине до последнего мгновения, пока не склонил голову, чтобы войти.

На ней было просторное серое платье, кованый серебряный обруч на голове и серебряные нити седины в жестких волосах. Но она была молода, глаза горели страхом и ненавистью, грудь мерно дышала.

Дочь хеттов сидела на корточках, опершись локтем на низкий самшитовый столик. Когда Авель-Мардук двинулся к ней, она и бровью не повела, лишь глаза с прищуром прошли по нему снизу верх. Он потянул ее за руку, она встала. Женщина была ниже его ростом, и ей пришлось поднять лицо, чтобы смотреть на него. От нее пахло как-то иначе. Она была совсем чужая.

– Ты знаешь, для чего ты здесь? – прошептал он.

Она ответила резким гортанным голосом на своем наречии. Авель-Мардук усмехнулся – это было хеттское ругательство.

Он взял в кулак ее волосы и потянул вниз. Женщина запрокинула голову. Он склонился, поцеловал обнаженную шею, пульсирующую артерию под золотистой кожей, горло, где живет душа.

– Красивая, – сказал он и разжал пальцы.

Женщина молчала. Авель-Мардук помедлил, прислушиваясь к себе, к шуму в ушах, словно ему не хватает воздуха. Рванул на ней платье. Ткань с треском разошлась. Женщина вскрикнула и попыталась отступить на шаг, но он удержал ее. Он взял ее грудь в обе ладони, и ладони наполнились упругой тяжестью. Он сжимал и разжимал пальцы, руки его рвали платье, она рычала и пыталась дотянуться ногтями до его лица.

Принц швырнул ее на низкое ложе. Она упала тяжело, спиной, разметав по подушкам волосы. Он скинул с себя плащ и бросился к ней. Женщина была сильная, несколько раз ей удалось нанести ему ощутимые удары в грудь. Его это только распалило.

Они катались по ложу, принц старался избавиться от одежды. Одной рукой он удержал ее запястья, другую вложил между ног, заставив их раздвинуться. Когда он исступленно вошел в нее, она закричала, выгнулась под ним дугой, грудь ее оказалась прямо у его лица. Он бился яростно, причиняя себе боль, пока не достиг вершины.

Она потеряла сознание. Его рука скользнула к ножу. Он вынул кинжал. Она не почувствовала боли, когда на подушки брызнул алый фонтан. Принц поднялся, испачканный теплой кровью, дрожащий, бросил на ложе кинжал и сказал тихо:

– Тебе, Мардук.

Глава 11. СРАЖЕНИЕ

Перед рассветом раздались глухие барабанные удары. Потом все стихло. Лишь ветер выл в мохнатой фиолетовой выси. И вдруг тишина с треском лопнула. Лагерь поднимался. Через минуту все пришло в движение. И вот уже вавилонская армия, как гигантская змея, поползла в раздвижные ворота.

Принц привел с собой в земли хеттов двадцать тысяч лучников, столько же щитоносцев и копьеносцев, две тысячи боевых колесниц и конницу. Это были силы, способные усмирить народ, ведущий полукочевой образ жизни. Все годы Вавилон был лоялен к Хаттушашу. Вавилон, могучий лев, может мириться с беспорядками, закрывать глаза на бунты в отдельных областях, но мириться с неповиновением – никогда.

Земля дрожала от топота коней и пеших воинов, громыхали колесницы. Лучи восходящего красно-золотого солнца сверкали на узких колесных клинках. У подножия холма войско остановилось.

Стройными шеренгами стояла пехота во главе с командирами – лучники и щитоносцы, задачей которых было защитить в бою воинов от вражеских стрел. Строй пехотинцев был похож на панцирь черепахи – сплошь темные многоугольники щитов. Лес копий над головами.

Лошади, парами впряженные в колесницы, в богато украшенных чепраках, вскидывали головы, беспокойно кося круглыми глазами в кровавых прожилках. В легких двухколесных повозках стояли воин, правящий колесницей, лучник и щитоносец с большим тростниковым щитом из дельты Евфрата.

На склоне холма остановилась конница. Горцы с Кавказа, горбоносые, жилистые, гибкие, рисуясь, специально горячили коней. Кони храпели, поднимались на дыбы. Дикари с хохотом взлетали, подтянув колени, на чепраке с ремнем.

Авель-Мардук смотрел на свое войско. Он доверял им, всем этим людям, которые идут за ним. Сегодня они снова оправдают его доверие. Он был серьезен, но все же, неясная полуулыбка коснулась его губ.

В этой стране все было по-другому. Пустынные равнины, громадные территории, стаи птиц. Небо здесь было совсем прозрачным, очень красивым. Когда вечерний красный диск плавился над профилями курганов, принц думал о картине мира, где он – часть всего сущего, и он до слез, до спазмов в горле любил все это.

Но солнце неожиданно проваливалось под вогнутые края земли, и он снова становился чужаком. Повсюду кружили демоны лилиту – он чувствовал это и снова был готов к обороне.

Авель-Мардук остался доволен своим войском. Он слегка тронул коня, отделился от группы придворных и командиров. Сейчас он не хотел говорить ни о чем. Он был суеверен. Но его воины ждут. Им нужно сказать о победе так, словно она уже одержана. И теперь им остается, лишь делом укрепить слова принца. Он поднял руку. Тысячи глаз смотрели на него, на плюмаж его шлема, мохнатые кисти на подстилке под седлом его коня, они видели, как ветер относит в сторону плеть, висящую не запястье. Авель-Мардук обвел медленным взглядом все войско. Ленты стягов рвались на запад, и в мыслях принц падал на колени перед пантеоном героев.

– Воины великого Вавилона, красы царств, – прозвучал зычный голос в наступившей тишине. – Я призвал вас, мое войско, в третий мой поход, против Тарршана направил я свой путь. Под рукой Вавилона он был послушен, уста его источали добро, но в сердце своем он носил злые мысли, готовил мятеж.

Авель-Мардук на несколько мгновений замолчал, словно давая своим воинам время для более полного осмысления своих слов.

– Я разбил Тарршана на плоскогорьях Тауру-са, прогнал к берегам Галиса, хочу осадить его и воинов его в Хаттушаше, его городе, и закрыть им выходы. На поле сражения они пали без числа, но не хотят покорными предстать пред очи Вавилона; Нас ждет Галис, я поведу вас к его черным водам. Мардук, Иштар, Шамаш, Син, Эа, Ану, Энлиль, Нергал, Набу пойдут перед моим войском и разобьют моего противника – враждебного Навуходоносору хеттского царя и заберут его жизнь!

Воинственный клич вырвался из тысяч глоток, вверх взметнулись копья. Авель-Мардук кивнул и подал знак военачальникам. Войско стало быстро перестраиваться. Отряды шли, утаптывая землю, перемешивая молодую траву с песком, и там, где прошло войско, протянулась широкая дорога, безжизненная и голая, с пыльной вуалью на траве по обе стороны.

Солнце поднималось, ветер усилился. Облака, толпой пришедшие из-за гор, что виднелись далеко позади, побежали по выпуклому небу. От земли исходил томительный запах глины и слежавшейся пыли. Чувствовалась близость реки. Над гулом ветра поднимался еще какой-то гул. Его то относило порывами ветра, то бросало в лицо армии Авель-Мардука.

Река открылась внезапно, с тяжелой волной, изрезанными берегами. По отрядам прокатился вздох. Вдалеке показалось войско хеттов, но оно быстро приближалось. Через несколько минут вавилоняне остановились ввиду войска неприятеля.

Авель-Мардук смотрел на темную ленту – передовые шеренги хеттов. Сердце его билось ровно. Хетты издали победный клич; как рев буйволов он поднялся над равниной.

На плечо принца легла рука, – он повернул голову, – рука Идина. Шлем закрывал часть его лица, глаза смотрели спокойно и серьезно. Авель-Мардуку сейчас нужен был этот взгляд. Молодой Идин напоминал ему отца. Улыбка тронула губы принца.

– Не принято желать удачи перед сражением, – сказал он и стиснул руку Идина. – Береги себя. Насколько возможно.

– Ты тоже, – отозвался Идин.

Принц натянул поводья. Конь горячился, всхрапывал. Он развернул коня, пристально взглянул на своих военачальников. Это были надежные люди, закаленные в битвах, надежные, как земля.

– Мардук ведет наше войско, – проговорил он. – Пусть Тарршан содрогнется. Вавилону нужна ваша слава, воины!

Ему ответили дружными криками. Голоса согрели сердце. Конь волновался, порывался встать на дыбы. Принц повернулся к Идину и сказал одними губами:

– Пора.

Над войском кружил орел. Авель-Мардук услышал свой голос будто со стороны:

– Пора, мои воины. Боги с нами!

Под прикрытием щитов выдвинулись отряды лучников. В войске хеттов началось перестроение. С той и с другой стороны полетели стрелы. Лучники Авель-Мардука дали залп и укрылись за укрепленной цепью щитов.

Хетты ответили тучей стрел. Они с тупым стуком врезались в вавилонские щиты, чиркали по металлическим пластинам. Но основная масса просвистела над головами воинов, достигнув войска, неподвижно стоящего у подножия широкого покатого холма.

Сильный ветер сносил стрелы в сторону, но и тех, что достигали цели, было достаточно, чтобы нанести урон той и другой стороне.

Стрел становилось все больше. Теперь они сыпались без перерыва. Полилась кровь. Воины падали и, незащищенные, оставались недвижимы; дрожало синее оперение, застрявшее в плоти.

Внезапно смертоносный ливень иссяк. На несколько мгновений воцарилась тишина. Армии застыли. В утренней выси тоскливо выл ветер. Небо казалось грязным.

Шеренги вавилонских лучников разомкнулись, и в образовавшийся проход с грохотом вынеслись колесницы. Возницы правили в самую гущу хеттского войска, а лучники, отставив локти, выпускали стрелы. Узкие острые клинки, укрепленные на колесах, издавали странный протяжный звук, сливаясь в мерцающую окружность.

Колесницы штопором ввинчивались в неприятельские отряды, круша все на своем пути, рассекая человеческие тела, нанося противнику серьезный урон.

Пехотные шеренги вновь сомкнулись. Колесниц уже не было видно, – они растворились в море хеттского войска. Воины пошли, потом побежали с вскинутыми копьями, выбирая глазами противника для себя. Расстояние быстро сокращалось. Вавилон и мятежные хетты сошлись в ближнем бою.

Заложив руки за спину, Навуходоносор бродил по залу. Выход на террасу был открыт, теплый воздух наполнял просторный зал до цилиндрических сводов, куда иногда залетают ласточки. В суде он пришел в бешенство, и вот теперь, наедине' с собой, пытался усмирить свой гнев. Царь был мрачен, как грозовая туча.

В этом прекрасном зале с узорами на полу из разноцветных каменных плит, рельефами на стенах, большими скульптурами, привезенными из покоренной Ассирии, он казался разгневанным исполином.

Царь вышел на террасу. Мягкий день взглянул в его глаза, уже не столь зоркие, но по-прежнему красивые. Он стоял на середине террасы, не приближаясь к перилам, в дорогом платье, украшенном бахромой, и смотрел на любимый город. Вид Этеменанки, ровных улиц и кварталов города немного успокоил его. Он глубоко вздохнул.

Итак, заговор удалось раскрыть… Но это отнюдь не успокоило царя, а, наоборот, лишь укрепило его подозрения. Жрецы теперь сильны, как никогда. Отец Набопаласар был лоялен к ним и того же требовал от молодого наследника. Но теперь, по прошествии сорока лет, Навуходоносор понял, что это была ошибка, роковая для царства.

Жрецы играют заметную роль в управлении государством, изменяют течение событий, и в первую очередь потому, что в их руках находятся целые' состояния! Он сам попустительствовал тому, чтобы жрецы процветали и обогащались.

Навуходоносор закрыл глаза. Снова представилась ему судейская палата, большая коллегия, мужи, сидящие по обе стороны его трона. Банат-ина и его сын Нур-терик, знатные вельможи, заговорщики, стоят в центре зала. Он видит их глаза и не находит ответа. Глаза людей умеют лгать.

Его убедили, что люди эти нарушили обязательство служить опорой царской власти, хранить верность правящей династии, предоставили доказательства их преступлений. Навуходоносору этого было достаточно, чтобы принять решение.

Но когда поднялся секретарь и прочел обвинительный приговор, от царя не укрылась одна деталь. Удовлетворение на лице жреца Эсагилы и взгляд, брошенный в его сторону главным служителем храма Ану. Раскрытие заговора лишь развязывало руки жрецам. Они думают, что швырнули ему смертников, как кость голодному льву. И лев будет доволен!

Навуходоносор вернулся в зал. У резных дверей на циновке сидел молодой писец. Царь остановился перед ним, и юноша поднял глаза. В клетке с шумом встряхивалась птица в ярком оперении.

– Прочти документ еще раз, – глухо проговорил Навуходоносор и, повернувшись к чиновнику спиной, стал смотреть в полупрозрачное небо.

Юноша раскрыл футляр и принялся с выражением, правильно произнося арамейские слова, читать заключительное постановление коллегии:

– «Банат-ина и сын его Нур-терик задумали злое. На измену и против закона направили они свои мысли. Они нарушили присягу, данную своему царю, и готовили заговор. В эти дни Навуходоносор, царь Вавилона, великий правитель, который, подобно Шамашу, взирает на все стороны, утверждает правду и справедливость, уничтожает злодеев, рассмотрел скверные деяния Банат-ины и сына его Нур-терика и уличил их в заговоре перед свидетелями. Смерть провещал им, и перерезали им горло».

Навуходоносор уселся на стул, подпер подбородок кулаком. Варад-Син, верховный жрец Эсагилы, требовал дать огласку этому делу. Но царь осадил старика. Он понимал, что дело обстоит не совсем так, как ему это представляют. Сделать заговор достоянием общественности, значило дать новый козырь жрецам. Но такого промаха Навуходоносор допускать не собирался.

И даже если служители богов и предпримут что-то, новогодние празднества поглотят все остальные события. Это хорошо, что Авель-Мардук сейчас далеко. Отец встретит его в прекрасном городе, покончив со всеми заговорами.

Войско Вавилона теснило хеттов. На левом фланге они были разбиты, остатки отрядов бежали, побросав раненых.

Тарршан бросил в сражение все войско, оставив в резерве лишь отряд лучников. У него была многочисленная, хорошо оснащенная армия. Он жаждал опрокинуть, смять Авель-Мардука, во что бы то ни стало снискать славу на Галисе, дабы исправить позор поражения на Таурусском взгорье.

Теперь он стоял в окружении телохранителей и смотрел на разгром своего войска. Принц перехитрил его, царя хеттов! План Тарршана оказался несостоятелен, смешон. Он до боли стискивал зубы.

Армия Авель-Мардука шла, как лавина. Принц предугадывал действия Тарршана, это была игра, смертельная игра, ставкой в которой была свобода и жизнь хеттов.

– Мальчишка, – с ненавистью шипел Тарршан.

Некоторые уцелевшие колесницы, пройдя хеттское войско насквозь, разворачивались и снова пускались в бешеный галоп, оставляя за собой кровавую тропу. В центре шла жестокая резня. Все смешалось – кони, люди, мертвые и раненые, которых затаптывали в изуродованную землю.

Тарршан кусал губы. В резерве стоял отряд лучников, Но он не решался пускать его в дело. Зато Авель-Мардук бросил вперед отряд копейщиков и воинов в тяжелых доспехах с булавами и двойными секирами. Центр дрогнул. Хетты начали медленно отступать. Вавилоняне теснили их к Галису, не давая возможности маневра.

К Авель-Мардуку подскакал Идин на разгоряченном жеребце. Сопровождавшие его всадники держали луки с натянутыми тетивами. Лошади их тяжело поводили боками.

– Пускай конницу, господин! – прокричал Идин, натягивая поводья. – Самое время! Мы можем захватить Тарршана! Вон он!

Идин указал плетью куда-то в центр сражения.

– Я сделаю это сам, – ответил принц и хлестнул коня.

С места сорвались гвардейцы в медных панцирях – телохранители Авель-Мардука, Идин с десятью всадниками, все они устремились вниз по склону. Конница давно ждала своего часа. С воем неслись всадники, наемники с Кавказа, подняв луки. Они настигли хеттов, как туча, и стрелы засвистели, разрывая тяжелый воздух, словно ветхую ткань.

В войске хеттов началась паника. Повсюду их теснил Вавилон, и воины Тарршана гибли без числа. Отряд личной охраны Тарршана встретил конницу ударом. Самые опытные, мужественные воины охраняли своего царя.

День клонился к закату. Остатки хеттской армии рассеялись по равнине, убитым не было числа. Даже воды Галиса, волной орошая песок, вспучивались кровавой пеной, потому что воины Авель-Мардука настигали бегущих у самой воды. На узкой песчаной косе лежали мертвые, и ноге негде было ступить из-за брошенного оружия.

Тарршан бежал в тесном кольце телохранителей. Легкая колесница, запряженная парой лошадей, неслась быстрее ветра. Красное солнце ушло за горизонт внезапно. Наступила тьма. Авель-Мардук приказал прекратить погоню. Конный отряд возвращался. Горели костры. Собирали убитых. Отовсюду доносились стоны. Раненых хеттов добивали.

Войско Вавилона при свете факелов, рассеивая влажную темноту, уходило к лагерю. По вечернему глухо ржали, кони. Туман клубился над Галисом, и просыпались духи ночи.

Авель-Мардук ехал молча. Он думал о бежавшем царе и об отце, господине мира. Идин ехал рядом с поникшей головой, сокрушался, что не удалось настичь Тарршана, сильно страдал от ранения в плечо. Шум войска, идущего следом, успокаивал принца. Он мог отвлечься, думать о чем-то другом, не связанном с войной и судьбой страны.

Впереди поднимались лагерный, вал и башни, где горели костры. Полевой лагерь стоял на хеттской земле, но сейчас он был их домом. Пахло едой, в загонах кричал скот, выли собаки.

Шатры главнокомандующего стояли в окружении других шатров – личной охраны. Авель-Мардук и Идин спешились. От взгляда принца не ускользнула болезненная гримаса, исказившая лицо друга. Он шагнул к Идину.

– Мы одержали верх, – сказал он. – Поздравляю тебя, друг мой.

Идин улыбнулся. Одной рукой снял шлем. Мокрые пряди волос прилипли ко лбу. От него пахло конским потом и кровью, принц вдыхал этот запах, ноздри его раздувались.

– Мы могли убить Тарршана, – проговорил Идин. – Я жаждал этого.

– Это не так важно. Он уже не царь. Завтра мы войдем в Хаттушаш.

– Если Тарршан сейчас там, они окажут сопротивление.

– Пускай, – Авель-Мардук пожал плечами. – Но это будет совсем глупо, совсем.

Рядом с Идином стоял воин, один из его отряда. Он держал лошадь в поводу, готовый в нужный момент помочь командующему конницей. Идин потерял много крови и был слаб, слишком слаб.

– Я не знаю, что будет дальше, – тихо сказал он. – Но, что бы ни случилось, всегда помни, что я люблю тебя.

Авель-Мардук взял его руку, в которой Идин держал шлем, крепко стиснул запястье. Потом повернулся и зашагал к шатру.

– Великий царь, – прошептал Идин.