Текст книги "Слова на стене"

Глава 7

Доза 1,5 мг. Дозировка прежняя. Кажется, Адам начинает открываться в том, что связано с его болезнью. Отмечается усиление враждебности по отношению к сеансам психотерапии. Все еще отказывается общаться вербально.

26 сентября 2012 года

Ваши комментарии по поводу моего дневника «слишком много самоосмысления», а потому эти записи нельзя считать откровенными, – просто чушь собачья. Я такой, какой есть. Вы просто беситесь и злитесь на меня за то, что я не разговариваю с вами.

Вообще-то меня немного раздражает тот факт, что мой психотерапевт задает мне бесконечные вопросы. Вот вы спрашиваете меня, что я знаю про шизофрению. Это все равно, как если бы я спросил вас, что вы знаете о том, как нужно одеваться, чтобы выглядеть для окружающих надменным снобом. Мне известно о шизофрении все, потому что я живу с ней.

А вот вам факты, которые вы знаете и без меня, но я все равно упоминаю о них, потому что мне хочется казаться умным, и я отчаянно ищу вашего расположения. Это же очевидно.

Шизофрения – слово греческое и буквально переводится как «расщепляться» («шизен») и «разум» («френ»). Но расщепление личности тут ни при чем. И это не означает множественной личности. «Расщепление» относится к разрыву умственных функций.

В общем, тут появляется целый рог изобилия всевозможного дерьма. Но и это вам тоже хорошо известно.

Понятие «никогда» исчезает и одновременно становится нормой. И позволяет вам расслабиться.

Заметки на полях: у вас дурацкий пиджак. Вам вообще материал в клетку не к лицу. А еще я терпеть не могу вашу прическу. Неужели вы используете специальный мусс для волос, чтобы они становились волнистыми? Выкиньте его подальше. А еще на последнем сеансе у вас целый час ширинка оставалась расстегнутой, но я ничего вам не сказал, потому что: 1) мне не хотелось, чтобы вы подумали, будто я пялюсь на ваше хозяйство и 2) я же с вами не разговариваю, а мимикой это показать было бы весьма затруднительно.

А вот кое-что из того, чего вы не знаете. У моего двоюродного дедушки было то же самое. Он был братом моей бабули, и самое интересное, что я помню из их отношений, это то, что бабуля постоянно притворялась, будто он совершенно нормальный. И на словах всегда получалось, что он обыкновенный человек, ну, только с некоторыми проблемками, и не более. Когда о нем заходила речь, то слово «шизофрения» никогда и не произносилось. Я не уверен, что это как-то помогало, но тогда время было другое, и люди относились с меньшим сочувствием к тем болезням, которые не являются смертельными. Плюс к тому еще моя мама говорила, что официально деду Грегу диагноз никто и не ставил. Если бы у него не было семьи, он, наверное, умер бы где-нибудь на улице.

Он мне нравился. Говорил он негромко и складно. Никогда ни на что не жаловался. Тело у него было идеально здоровым, он был из той породы людей, которые прячут деньги в книгах, возвращая их в библиотеку, а в бакалейной лавке всегда пропускают других в очереди перед собой. А на пианино он играл лучше, чем кто-либо другой, кого мне только доводилось слушать. Играть он научился сам и часто подбирал мелодию на слух.

Большую часть жизни он прожил вместе с бабушкой, а потому самостоятельных крупных расходов у него не было. Вот почему он обучал игре на пианино тех детей, родители у которых не могли себе позволить нанять платного учителя. Иногда они платили ему овощами со своих огородов. Иногда мамы этих учеников пекли для него печенье. Однажды он вернулся домой в шарфе, который ему связала его ученица, и носил его каждый день в течение целого месяца. Это случилось в июле.

Но вся суть заключалась в том, что, если дети хотели продолжать обучение, они уходили от него, зная основы.

Как жаль, что мне тогда не хотелось учиться…

Дедушка умер примерно в то же время, когда нас бросил мой отец. Но я никогда не забуду того, что он сказал мне, когда пытался научить меня игре на фортепиано. Он случайно подслушал, как моя мама рассказывала бабуле о том, что меня в школе дразнили за какую-то глупость. Это было еще задолго до того, как все поняли, что со мной происходит что-то неладное.

– Большинство людей боятся сами себя, Адам. И они несут с собой этот страх повсюду, надеясь, что этого никто не заметит.

Прежде чем я успел спросить его, что бы все это могло значить, он рассмеялся. У него был такой забавный смех, как звук рожка или горна, который вырывался из него порой в весьма странные и неподходящие моменты. Когда я был еще совсем маленьким, мама говорила, что это его «конек».

И хотя никто не ставил ему диагноз, я знаю, что он был такой же, как я. Разница только в том, что дедушка был по-настоящему добрым, и не важно, в какой степени ты безумный, если при этом ты еще и просто милый человек. Люди тебя простят.

Как-то вы спрашивали меня, чего я боюсь. Я тогда не ответил, потому что мне не хотелось. Говорить об этом – значит, по-моему, считать себя каким-то увечным либо просто прозвучать неубедительным. Но сейчас поздно и надо спать, а заснуть я не могу. А то, что начинает вползать мне в мозги при бессоннице, уже здесь.

Наверняка вы заметили, что я могу достойно защититься от всего того, что может вломиться ко мне в комнату посреди ночи. И все же кулаки у меня сжаты, а глаза ищут источник скребущих звуков под половицами, потому что какая-то часть меня самого все еще верит в то, что те образы, которые я вижу и слышу, являются реальными. И кто-то из них пытается до меня добраться.

Мне вспоминается рассказ, который я когда-то прочитал об одном человеке, которому казалось, что его попутчики в вагоне поезда намереваются убить его. Он убедил себя в том, будто они способны прочитать его мысли и теперь собираются вытащить его из вагона на следующей станции и там забить дубинками до смерти.

Он заперся в туалете и просидел там больше часа.

Когда поезд наконец доехал до остановки, он с жутким криком выбежал из купе и выкинулся из поезда, думая, что попадет на платформу, но не рассчитал и проломил себе череп, свалившись на снег под откос.

Ему было тридцать семь лет. Слишком молодой, чтобы умирать.

Я сделал вывод о том, что в большинстве рассказов, по крайней мере в тех, которые я читал в школе, поезда всегда имеют какое-то большое значение. Они представляют собой некое приключение по дороге в смерть.

В углу моей комнаты я вижу мужчину, прячущегося в тени. На нем черный котелок, а в руке он держит трость с изогнутой ручкой. Через определенный промежуток времени в несколько минут он сверяется со своими часами и смотрит на меня.

– Время почти подошло, – постоянно бормочет он себе под нос. – Готовься бежать. Поезд уже подходит.

– Время подошло для чего? – так и хочется мне спросить у него.

Но он только улыбается и ничего не говорит. А ему и не нужно мне отвечать.

И хотя у этого типа жутковатый вид и мне хочется, чтобы он ушел, боюсь я совсем не его.

Я боюсь того времени, когда я еще считал, что все – и этот тип тоже – существуют на самом деле.

Я боюсь, что когда-нибудь не смогу наблюдать за парадом галлюцинаций так, чтобы при этом не делать всего того, что они мне. Поскольку боюсь, что лекарство перестанет помогать. А вот тогда у каждого появится резонная причина опасаться меня самого.

Глава 8

Доза 1,5 мг. Доза не меняется. Никаких перемен.

3 октября 2012 года

Голый парень появляется время от времени. Это, наверное, самая дикая моя галлюцинация. Он выше меня. И абсолютно голый. То есть совершенно. Я мысленно прозвал его Джейсоном. Особых причин на это нет, но ему просто подходит это имя – типичный Джейсон.

В общем и целом он парень неплохой. Он напоминает мне о том, что двери перед людьми надо открывать и держать открытыми. Что людей надо благодарить по разным поводам. Ну, и всякую такую ерунду. Но помимо этого у меня с ним нет никаких отношений. Джейсон – это просто громадное голое нечто, расхаживающее по коридорам моей школы. Это какое-то безумие даже для галлюцинации.

Теперь, оказывается, предполагается, что мне не нужно называть себя сумасшедшим. Это я прочитал в одной из тех книг, которые мама купила вскоре после того, как мне был поставлен диагноз. Там везде говорится о том, что вы должны любить свое чадо из шоу фриков, и совершенно не важно, сколько у него набралось воображаемых друзей.

Ну, как бы там ни было, как-то раз мы сидели с голым Джейсоном рядом с классной комнатой, и тут мимо нас проходит Йен с каким-то парнем, а в руках у них ведро с надписью «ОТХОДЫ», которое они тащат из лабораторной кабинета биологии. Они явно шли выбрасывать крупные останки лягушек, которые нельзя было слить в раковину, и я не поднимал глаз еще пару секунд после того, как они прошли мимо. У меня даже не было времени понять, что произошло, когда они вдруг выплеснули примерно треть содержимого своего ведра мне на колени, а потом рванули дальше по коридору, хохоча, как идиоты, и расплескивая остатки отходов по полу. У меня до сих пор их смех в ушах звенит. Они ведь умышленно вылили эту гадость именно на меня. Даже Джейсон, симпатичнейший парень из всех мне известных, который постоянно за все извиняется, только и мог, что проговорить: «Старик, ну что за фигня!», после чего полностью растворился в воздухе.

Я попытался кое-как очиститься в туалете, но только все это оказалось делом бесполезным, тогда мне пришлось идти в кабинет к медсестре. Она посмотрела на меня так, будто я специально окунулся в ведро с формальдегидом и лягушачьими потрохами, после чего все же выдала «сменные» шорты из школьной формы, которые, хотя и подошли мне в поясе, все же оказались сантиметров на пять короче, чем того хотелось бы. Длинноволосая курчавая женщина едва сдерживала смех, когда я вышел из туалета.

– Прости, – выдавила она, продолжая улыбаться, – длинней ничего не нашлось.

– Обалдеть!

– Тебе осталось всего пару часов, потом домой. Не переживай!

Мне нравится, когда люди предлагают тебе не волноваться по какому-либо поводу, насчет которого им самим вообще наплевать. Однако новые шорты не смогли до конца скрыть слабый запах, идущий от меня, несмотря на то, что свои насквозь промокшие трусы я все же успел выбросить, пока переодевался.

Перед физкультурой оставался еще урок английского, который предстояло высидеть. Дуайт видел, как я входил в кабинет медсестры, поэтому мне пришлось рассказать ему обо всем, что случилось. Весь урок он подробно комментировал происшедшее, делая упор на то, какой же все-таки козел этот Йен. И я оценил его старания, несмотря на тот факт, что при малейшем неверном движении слышал хлюпающие звуки между своими ягодицами.

Находиться в школе без трусов – это что-то невероятное и ужасное.

А присутствовать при этом на уроке физкультуры – занятие исключительно некомфортное.

Сеточка в моих спортивных шортах мало помогала. Я хорошо чувствовал, как трутся мои яички об эластичную ткань. Йен и тот другой парень (кажется, его зовут то ли Зейн, то ли Блейн… короче, как-то по-дурацки) несколько раз за урок оборачивались на меня, чтобы понять, как я себя чувствую. Выражение их лиц было такое, словно они сами напрашивались на то, чтобы их немедленно расплющить об землю. Ребекка только покачивала мне головой с трибун.

Потом мы пошли к шкафчикам вдвоем с Майей. Дуайт вернулся в церковь, где было собрание у служек, так что сейчас наступил один из тех редких моментов со дня ее спасения в бассейне, когда мы с ней оказались наедине друг с другом. Несколько секунд она удивленно вдыхала воздух, но ничего не говорила. То, что раньше было легким запахом химикатов, сейчас превратилось в слабый запах химикатов с явной примесью аромата потных яичек.

– Мне кажется, что Йену просто завидно, что ты выше его.

– Что? – переспросил я. Это заявление возникло словно ниоткуда и не по делу.

– Ты высокий. А он среднего роста, но все его братья тоже высокие. Мне кажется, он достает тебя только потому, что завидует твоему росту.

– Зачем кому-то делать другому пакости только из-за того, что кто-то вырос повыше?

– Ну, ты еще и симпатичней его, – продолжала она.

– Да ну! – отреагировал я.

– Увидимся.

Она зашла за угол прежде, чем я сообразил, что бы мне сказать такого умного. В результате весь остаток дня я чувствовал себя полным идиотом. Да ну.

Я сказал именно это?! Да ну?!!

Я мог сказать что угодно другое, только не это. Например, спасибо.

Да ну.

Мой уровень тупости достиг неслыханных высот. Но и сейчас я даже представить себе не могу, что мне нужно было сказать в тот момент.

Предполагается, что мне не следует думать о своей болезни так, будто я могу и должен с ней что-то сделать. Говорят, лучше считать, что она является частью меня самого, которая не совсем адекватно соотносится с остальными моими частями. Но это же чушь собачья!

Важная вещь в сумасшествии – это сознание того, что ты сумасшедший. И вот то, что ты это сознаешь, как раз и делает тебя менее сумасшедшим.

Интересно, а у вас раньше был когда-нибудь такой пациент, который бы отказывался разговаривать с вами? Наверное, вы сейчас зарабатываете самые легкие деньги в своей карьере. Вы читаете мои записи, самодовольно киваете какое-то время, а потом пытаетесь вовлечь меня в беседу.

А не испытываете ли вы чувство вины, когда берете деньги у людей с психическими заболеваниями? Точней, у членов их семей. У людей, которые верят вам, верят в то, что вы вылечите человека. Они же вроде тех чудаков, которые тратят все свои деньги на экстрасенсов и ясновидящих, которые говорят им именно то, что те хотят услышать.

И все же я не виню вас в том, что вы выбрали именно такой стиль работы. Люди с психическими заболеваниями просто восхитительны. Как-то раз, когда мне было лет десять, Пол с мамой отвезли меня в Сан-Франциско, где, как выяснилось, полно бездомных людей. А значит, и уйма сумасшедших.

Трудно не пялиться на этих людей, когда на них, как говорится, «находит». Какой-то тип в парке умудрялся выдувать мыльные пузыри с помощью собственной слюны и крошечного кусочка мыла. Он сидел на крышке мусорного бака, выдувал свои пузыри на всех прохожих и при этом вел весьма оживленную беседу с кем-то, не видимым никому другому, кроме него.

Помню, я тогда рассмеялся, а мама бросила на меня такой строгий взгляд, какого я еще не видел. Не думаю, что сейчас я бы расхохотался. Ну, может, и расхохотался бы. Сценка была развеселой.

Я не трачу свое время на то, чтобы жалеть людей с психическими заболеваниями, поскольку не хочу, чтобы и меня жалел кто-то незнакомый. Мне не нужна жалость – она еще никому не принесла ничего хорошего. Мы видим мир по-другому и придумываем свои собственные правила. Вот это и пугает всех окружающих. Может, им просто завидно. Но скорее всего – нет.

Вот почему я люблю читать жизнеописания святых. В школе святой Агаты многие книги запрещены (например, про Гарри Поттера, так как они, по предположениям, ведут к тому, что дети начинают верить в мистику), зато тут множество томов о житиях святых, которые на самом деле куда более скандальные и возмутительные. Как мило читать о тех людях, которые совершенно слетели с катушек, но им все это сошло с рук.

А вы знаете, кто по-настоящему безумен? И одновременно восхитителен?

Жанна д’Арк. Дева Орлеанская.

У нее были видения в образе архангела Михаила, святой Катерины и святой Маргариты, и все они велели ей поддерживать Карла VII и стояли за то, чтобы Франция избавилась от британского правления во время Столетней войны. Жанна слышала голоса и на самом деле повела армию при осаде Орлеана. Люди просто жаждали верить во все религиозные чудеса, а потому позволили девочке-подростку возглавить целое политическое движение, поскольку она была божественно вдохновлена. Жанна представляла собой излучающее свет олицетворение власти и откровенного неповиновения.

Ну и, разумеется, именно поэтому они ее впоследствии и сожгли заживо.

* * *

Вчера Майя прислала мне эсэмэску, где указывала число и время первой встречи и тренировки ученой команды. И я ей ответил:

Я: Спасибо! Я что-то должен знать перед тем, как отправлюсь на встречу?

Майя: Все. Самые разные факты. Старые кинофильмы. Названия столиц. Классическую литературу.

Я: Какие именно старые фильмы?

Майя: Например, «Унесенные ветром», «Волшебник страны Оз», «Касабланка». Они любят черно-белые.

Я: Отлично. «Касабланку» я смотрел.

Майя: Поздравляю.

Я: ☺

*Примечание: Поставить смайлик – самое адекватное действие почти во всех случаях, когда вы не знаете, как еще можно ответить.

Глава 9

Доза 1,5 мг. Доза не меняется. Появились определенные улучшения. Визуально заметно, что субъект становится более расслабленным во время сеансов.

10 октября 2012 года

Несколько дней назад я сделал на ужин цыпленка с рисовой лапшой, целиком и полностью буквально с нуля. Кажется, это самое лучшее блюдо, которое я когда-либо готовил, поэтому да, я этим горжусь. Мне нравится кормить людей. Это очень простой способ сделать их счастливыми, и я получаю искреннее удовольствие от того, что сразу же вижу их радость и буквально ощущаю их наслаждение.

Больше всего я люблю заниматься выпечкой, но мама всегда казалась мне счастливой, когда она приходила вечером домой, а ужин уже был готов. Пол вряд ли самостоятельно даже тост себе правильно поджарит. Даже забавно, что существует нечто, чего он не умеет.

Нет, я не стесняюсь того, что обожаю готовить. Да, меня частенько раньше дразнили за такое увлечение, да и пошли бы они все куда подальше. Они не могут и себя самих накормить, а я могу. И это сильный довод в мою пользу. Пожалуй, это мой единственный, но мощный плюс. Может, я не всегда способен справиться с определенными жизненными ситуациями, но если я голоден, я сумею приготовить себе что-нибудь получше горячего бутерброда или овсянки. А если мне придется готовить еду для кого-то другого, то я определенно смогу это сделать. В процессе приготовления пищи есть нечто такое, что заставляет почувствовать больше свободы от всевозможных ограничений. Никому и никогда не придется заниматься рабским трудом и корпеть ради меня у горячей плиты. По крайней мере, этого у меня не отнять.

Кроме того, когда я готовлю, симптомы проявляются значительно реже. Я слишком сосредоточен на своем деле. Это ведь точное искусство. Ну хорошо, можно немного поэкспериментировать с травами и специями, но остальное нужно скопировать в точности, а для этого требуется определенное количество практики.

На днях, когда я решил приготовить цыпленка в панировке, то вдруг обнаружил, что кто-то спрятал все ножи. Я спросил у мамы, в чем дело. Она сначала колебалась, но потом все же сказала: это Пол решил, что, когда я готовлю, в доме должен присутствовать кто-то из взрослых. При этом она не смотрела мне в глаза, а потому я очень ярко представил себе их беседу, которая заключалась в том, как бы получше избавиться от всяких опасных штучек на кухне. На Пола это было даже как-то не похоже. Как правило, у него есть причина на каждое действие. Я понятия не имею, что могло так сильно напугать его.

С их стороны было просто подло так поступать. В смысле, они же могли мне честно во всем признаться! Я бы их тогда понял. Я ведь не хочу, чтобы они меня боялись. И не надо им от меня ничего прятать. Я же не какой-нибудь неуправляемый психопат! А то, можно подумать, сейчас я закончу с цыпленком и начну гоняться за людьми, потому что мне внезапно захочется всех резать и колоть…

Такого же не произойдет, верно?

Майя увидела мою записную книжку. Ту, в которую я записываю разные интересные рецепты. Когда она меня спросила, зачем все это, я только пожал плечами и пояснил, что люблю готовить.

– Что именно готовить? – поинтересовалась она.

– Да все, что угодно. – Я рассказал про маму, про то, что ей приходится работать допоздна, но как бы она ни выматывалась, все равно поздно вечером она заставляла меня сидеть на кухне рядом с собой и за едой расспрашивала о том, как я провел день. Даже если это была обычная каша. Ей казалось это очень важным. Делить еду с кем-нибудь еще. И вот тогда я понял, что еда тоже должна что-то значить, что-то представлять собой.

А это было уже забавно, потому что мама у меня повар так себе. Нет, не то чтобы она плохо готовила, но все же так, средненько. В общем, все, что она готовит, получается достаточно вкусно. Вот только она не любит этим заниматься, а в еде это всегда чувствуется.

Единственное, что она готовит с искренней любовью, – так это печенье по-деревенски. У нее получаются этакие воздушные пышки с сырной начинкой. Пожалуй, это было первым блюдом, которое я научился готовить самостоятельно. И эти пышки остаются по-прежнему единственным угощением, которое у нее получается на славу, даже лучше, чем у меня.

Наверное, я заболтался, потому что, когда поднял глаза, то увидел, что Майя успела снять очки. Без них она смотрелась как-то по-другому. До сих пор я не замечал крошечные зеленые искорки в ее глазах. Потом я понял, что уже очень долго пялюсь на нее.

– Ну, наверное, я замучил тебя совершенно не нужной смутной информацией личного характера, – сказал я. Тогда она протянула мне мою записную книжку и улыбнулась.

– А моя мама терпеть не может готовить, – начала она. – Всегда ненавидела. Нас в семье трое детей, я и двое маленьких братиков. Плюс еще папа. Когда она возвращается домой из больницы, то даже смотреть на кухню не может. В основном обедом занимаюсь я, а так у нас самое распространенное блюдо – яичница. – В этот момент Майя выглядела уставшей. – У моего отца нет четкой ежемесячной зарплаты, – как бы между прочим добавила она. – Он водопроводчик, работает на себя. И когда заказов много, то и денег выходит порядочно, а вот когда их почти нет, тогда маме приходится выходить на подмену в больницу, и папа в это время остается с мальчишками дома. – Майя снова взглянула на меня. – Родители не ожидали, что родятся близнецы.

– Я думаю, к этому никто не готов. Это же ровно на сто процентов больше, чем просто ребенок, – заметил я.

– И от них столько какашек! Справиться с подгузниками было нереально. – Ее передернуло, и я рассмеялся.

Больше эту тему она не развивала, и мне пришлось самому заполнять паузу. Когда вместо одного ожидаемого ребенка у вас получается двое – это означает вдвое больше работы и финансовых затрат. Майя не стала останавливаться на том, что испытывала ее мама в тот момент, считая подобное событие ударом ниже пояса. Она приняла все так, как есть, и продолжала жить дальше. И хорошо еще то, что папа при случае всегда мог помочь с братишками.

Вы просили меня описать Майю. Вы имели в виду ее внешность? А то мне показалось странным, что вы ждете от меня мельчайших подробностей, включая интимные, как будто вы извращенец какой-то…

Она крохотная.

Я уже говорил об этом и раньше, но, как кажется, вы меня не до конца поняли. Меня называли и Снежным человеком, и Франкенштейном всю жизнь, и когда Майя садится со мной рядом, я такой и есть на самом деле. Правда. Если бы жители той самой деревни увидели нас вместе, то зажгли бы факелы и явились ко мне с расправой.

У нее огромные глаза, как у маленьких лесных зверьков, и маленькие ручки, которые постоянно движутся, когда она разговаривает.

Если говорить о ее характере, то, наверное, надо упомянуть еще и о том, что Майя не всегда настроена дружелюбно. Из своего еще не слишком богатого опыта я сумел понять, что она не слишком любит людей в целом. То есть она, конечно, очень добрая по натуре и все такое, но при этом у нее имеется определенный круг людей, к которым она неравнодушна. И если она причислит вас к нему, считайте, что вам здорово повезло. Майя не станет терять свое время понапрасну на кого угодно. Наверное, вы меня правильно поняли. Она добрая, но только небезразборчиво. Она оценит вас и, если посчитает достойной личностью, только тогда и заговорит.

На основную массу учеников в школе ей попросту наплевать, а вот с Йеном у нее какие-то странные отношения. Вместо того чтобы пройти мимо толпящихся ребят у доски объявлений, она может неожиданно вжаться в стенку, чтобы только дать ему пройти мимо.

В остальном ее поведение остается обычным, но в тот момент мне даже показалось, что воздух вокруг нее словно сжался, пока она смотрела ему вслед.

– Проблемы? – насторожился я.

– Да, – ответила Майя, но не стала распространяться на этот счет. Это с ней частенько происходит.

Вчера она приходила к нам поужинать. Это была идея моей мамы. В общем, ей очень хотелось познакомиться с Майей, и больше она не собиралась ждать ни дня. И не важно, что я говорил ей о том, что мы просто дружим. Она улыбнулась своей загадочной улыбкой, как всегда, как будто ей известно нечто такое, что недоступно даже мне самому. И вдобавок еще подмигнула.

Терпеть не могу, когда подмигивают.

Я приготовил макароны с сыром, с брокколи и курицей с нуля. Мне не хотелось особо импровизировать, чтобы не выглядеть полным идиотом. Так или иначе, но Майе, кажется, мое угощение понравилось.

– Ну, Майя, как же вы познакомились с Адамом? – спросил Пол.

Мама бросила на него строгий взгляд. Я заставил ее пообещать мне, что она не будет задавать много вопросов, а Пол только что задал как раз тот, который не представит ей новой информации. Ну или, по крайней мере, она так подумала.

– Так ты спас ее, когда она тонула? – выкрикнула мама через пару минут, когда Майя закончила свой рассказ.

– Ну, познакомились мы с ней не совсем в тот момент. Я заблудился в школе в самый первый день, а она проводила меня до нужной аудитории, – уточнил я.

– Вот это да, – отреагировал Пол. – У Майи история куда интересней. Советую тебе придерживаться именно ее варианта.

Майя и мама рассмеялись, а я только неопределенно пожал плечами.

– Ты мне ничего об этом не рассказывал! – с возмущением в голосе заявила мама.

– Не понимаю только почему. Пока я там барахталась, я даже успела залепить ему пощечину, поэтому история получается что надо, – заметила Майя.

– Наверное, он подумал, что ты сразу же засыплешь его вопросами, дорогая, – высказал свое предположение Пол, отпивая глоток вина из бокала и приподнимая брови, не отрывая глаз от мамы. Получилось все совсем не так уж и плохо, как я себе это представлял, и очень скоро мы тихонько выпорхнули из кухни, чтобы подготовиться к соревнованиям учебных команд.

Я запоминал факты, цифры, имена, географические названия и все такое, что требовало от меня лишь исключительной памяти. На долю Майи выпали науки и математические расчеты – все то, где требовалось проявить смекалку и сообразительность. Ее глаза загорались при виде различных уравнений, будто сами представляли собой произведения искусства.

– Ну хорошо, кино ты видел. Назови полицейского из Виши, который помог Рику разрушить планы нацистов, чтобы те не смогли поймать Ласло и Ильзу в самом конце «Касабланки», – начала Майя.

– Это не вопрос.

– Это самый настоящий вопрос.

– Ну, глупый какой-то. Кому вообще может потребоваться такая информация? Разве это имеет значение?

– Так ты знаешь, кто это был, или нет?

– Капитан Луи Рено.

– Зачем ты критикуешь вопрос, если ответ тебе уже заранее известен? – поинтересовалась Майя.

– Из принципа.

Она закатила глаза, но только не так, как это обычно делают люди.

Когда закатывает глаза Майя, получается так, словно для этого она действительно исполняет некую работу. Как будто ее глазные яблоки совершают путешествие к верхушке ее черепа, поворачиваясь назад, после чего снова возвращаются в нормальное положение в глазницах, а руки в это время трепещут, точно стремятся ухватиться за что-то менее абсурдное. И для этого у нее есть свое объяснение, словно она пытается сказать: «Ты настолько глуп, что просто слов не хватает».

– Назови пьесу, по мотивам которой создан мюзикл «Моя прекрасная леди».

– «Пигмалион», – ответил я. – Неужели ты считаешь, что они могут задать такой вопрос?

– Да, это как раз один из вопросов-примеров.

– А может, они спросят, какие именно оскорбления придумывал Генри Хиггинс, описывая Элизу?

– Нет. Не думаю.

Молчание.

– И какие же это оскорбительные слова?

– Восхитительно вульгарна? Чрезвычайно непристойна? Переквашенный капустный лист? Бессердечная беспризорница?.. – Это был любимый фильм моей бабули, и я могу его цитировать с самого начала и до конца.

– Ты такой забавный, – заметила Майя, просматривая книгу с вопросами. – Назови религию, где в усыпальницах часто ставят веревочные ограждения, которые называются «шименава» и предназначены для того, чтобы отпугивать демонов.

Она бросила на меня такой взгляд, что я чуть не рассмеялся. Майя надеялась, что выглядит достаточно грозно, дабы напомнить мне о том, что мы все же занимаемся серьезным делом, но в ее взоре не было и не капли устрашения.

– Синтоизм, – тут же выпалил я, не моргнув и глазом.

Ее было легко вывести из себя, когда она хотела показаться серьезной, но при этом она никогда не показывала своего раздражения. И так продолжалось какое-то время. Майя задавала вопросы, я старался отвлечь ее, и все кончалось тем, что мы заговаривали на другую тему. Это было моим любимым занятием. Ей приходилось частенько закатывать глаза.

– Любимое кино? – спросил я.

– «Когда Гарри встретил Салли», – мгновенно ответила Майя.

– Ты никогда не станешь серьезной.

– Мне нравится финальная сцена, – пояснила она. – Та строчка, где он признается ей в своей любви.

– Но это не… Ну, не знаю. Не то я ожидал услышать от тебя.

Если честно, я представил себе, что Майе нравится нечто менее романтичное. Что-то практичное, земное. Может, документальный фильм. Не такое банальное. Это один из любимых фильмов моей матери, вот почему я тоже видел его десятки раз. Именно видел, не всматриваясь в экран, а он впитывался в мой мозг всякий раз, когда его крутили по телевизору. Мама любила, чтобы в доме был шум, какой-нибудь посторонний звук вроде кино в качестве «фона».

– Всем женщинам нравится эта сцена, – сказала она, не поднимая глаз от своих карточек с вопросами. – А если они говорят, что это не так, значит, врут.

Майя либо говорит, что думает и во что верит, либо молчит. Но мне все равно кажется странным, как она может соотносить себя с Салли из того фильма. Майя серьезна и методична. Она не из тех людей, которые будут симулировать оргазм в продуктовом магазине.

Теперь мы пишем друг другу эсэмэски каждый день. Ничего важного. Иногда это просто интересные факты, которые я нахожу в книгах, когда готовлюсь к учебным соревнованиям.

Я: Бен Франклин любил принимать воздушные ванны, полезные для здоровья. Он раздевался догола и сидел перед открытым окном, предположительно, для достижения наибольшего эффекта от воздушных потоков.