Текст книги "Рассвет в моем сердце"

Представил, что из-за деревьев выйдет она. Когда-то любимая. Навсегда первая. Ради нее я вернулся? Нет, разумеется, нет. Но из песни не выкинуть слов.

– А что ты делаешь в Москве, Коэн? Деньги кончились? – холодно спросил Эдуард. – Не оглядывайся. Ее тут нет. – На его худом веснушчатом лице сверкнула улыбка, теперь неприкрыто фальшивая. – Вроде ты в бегах.

– Не делай из меня Тэда Банди. Банк я тоже не грабил, чтобы скрываться. Всего-то не захотел плясать под вашу дудку.

– Ты понимаешь, о чем я. – Ковалев совсем не изменился. Так же смотрел, будто я его главный соперник, так же использовал древесно-восточный аромат с нотами кардамона.

Я стиснул зубы. Нет. Прошлое меня не волнует.

– Вам на совете директоров посудачить не о чем? – состроив гримасу, поинтересовался я. Вдох-выдох! – Насколько помню, вы всегда находили, чем себя развлечь. Например, кто в этот раз смухлюет с налогами и заберет в карман выручку от продажи моей картины.

Эдуард смутился, а я, победно хмыкнув, вскочил со скамейки, чтобы уйти. Я работал на «Пейнт» несколько лет, прежде чем послать к черту контракт, и мне хватило времени, чтобы понять: бизнес в России бывает грязным. То, что я встретил Эдика в первый день в Москве, чертовски разозлило. На мне маячок? Или судьба издевается? Лучше Эдуарду свалить. Иначе я за себя не ручаюсь.

– Подожди.

Не ручаюсь.

Эдуард схватил меня за локоть, а я посмотрел на него таким убийственным взглядом, что он не только отпустил мое пальто, но и отошел на пару шагов.

Залебезил:

– Всем интересно, как ты жил, где работал, рисуешь картины или бросил. Мария не злится, клянусь! Она волнуется…

– Держу пари, вы делали ставки, как скоро я сдохну, – перебил я и достал телефон, чтобы найти недорогие билеты. Куда угодно, подальше отсюда. Мне бы замолчать, ретироваться, но я устал держать в себе боль, поэтому заговорил: – Мои счета заморозили, ни в одной галерее не хотели видеть старые работы, у меня не было дома, друзей, семьи… – Я прикрыл глаза. Помолчал. – Но я выжил. Воскрес, мать вашу. Поцелуйте меня в зад!

У Эдуарда округлились глаза. О да, я не тот сельский парень, которого Мария подобрала на улице, я не поведусь на сказку «Ты войдешь в историю как великий художник». Я в глазах компании «Пейнт» рабочая сила. Винтик в системе. Безусловно, заменимый. Нужный лишь из-за безотказности. Я выполнял коммерческие заказы, получал жалкие проценты и горстки ее любви. С меня довольно.

Эдуард растерялся. До выходки с разорванной картиной я, счастливый из-за востребованности, со всем соглашался. Верная марионетка. А мое неповиновение ввело его в ступор. Ковалев рассчитывал, я упаду на колени и буду молить, чтобы меня взяли обратно? Конечно, ему интересно, рисовал ли я и как много, потому что в таком случае адвокаты отнимут мои работы и присвоят компании – юридически все мое творчество за четырехлетний контракт принадлежит Марии. Я принадлежал Марии. Теперь – нет.

Ковалев думал, как бы меня уколоть, или что бы там ни было в его затуманенных прибылью мозгах, но меня осенило: фантомные боли в пальцах, нежелание рисовать… Я отказывался творить для них. Встреча с Эдиком все-таки принесла пользу. Я осознал: все дерьмо закончилось, новые работы принадлежат мне и тем заказчикам, которых я сам выберу. Но осознание и свобода – этого мало. Как мне вернуть самого себя?

– Ты загорел. Завидую, Коэн, – наконец выдал Ковалев.

Я закатил глаза и вернулся к поиску билетов. Калуга? Звучит неплохо.

– Эдуард, мы закончили? Если решу потратить время впустую, выберу посмотреть телевизор. Ариведерчи.

Что я буду делать в Калуге? Найду свою музу!

Эдуард вновь схватил мой рукав. Темные глаза прищурились, губы сжались в тонкую полоску. Ни следа показательной вежливости.

– Костя, мне по хрену на твое отношение ко мне и компании, но Мария…

Я пропустил сквозь зубы воздух, а Эдуард добавил голосу мягкости:

– Она любила тебя, эгоистичный ты засранец.

В грудной клетке затрепетало волнение. Мария помнит обо мне! Я в ее мыслях. Сожалеет ли она, что разбила сердце наивного художника?

– Ты ее подставил. Нам пришлось открыть дочернюю фирму…

Я прыснул от смеха. Нет. Единственное, о чем Мария, вероятно, сожалеет, – что я нарушил ее планы. Огромные деньги и молодой любовник – и то и то в один миг уплыло из ее цепких рук, как уплывает по реке маленький, но гордый кораблик.

Отдернув руку, я сам схватил Эдуарда за лацкан пиджака. Принюхался.

– М-м-м… Кардамон.

– Мария подарила парфюм, – гордо ответил Ковалев.

– Знаю. – Со всей силы я ударил его ногой в колено. Эдик заорал, согнувшись. – Прекрасно знаю, – повторил сквозь зубы. – Ну? – Схватил за волосы, заставил на меня смотреть. – Без молотка не такой смелый, да? – Я зло усмехнулся и врезал Ковалеву в челюсть.

– Не понимаю… – Эдуард доковылял до скамейки и рухнул, держась ладонью за лицо. – Не понимаю, о чем ты, Коэн. Ты больной. Лечись!

Я расхохотался. О да, я его узнал. Этот запах… этот голос… Псина Марии, он собирался лишить меня способности рисовать, а по итогу подарил волю к жизни. В минуты отчаянья ненависть подпитывала, придавала сил. Я знал, что рано или поздно вернусь к творчеству, и это станет идеальной местью.

Наклонившись к его лицу и вкладывая в слова все отвращение, что накопилось за долгие годы, я сказал:

– Я знаю, чего ты добиваешься, Эдик. И не собираюсь быть марионеткой. Все кончено. Ищите другого идиота с розовой ватой вместо мозгов. А Мария… – Я сглотнул горечь. – Мария использует тебя, придурок. Еще раз подойдешь – я тебе глаза выколю. Кисточкой.

Не дожидаясь ответа, я ушел прочь. Холодало, густые сумерки окутали город, морозный ветер лез под свитер. Гордо подняв голову, я шагал в глубину парка. Во всех смыслах оставляя «Пейнт» позади.

Погруженный в мысли, я бесцельно бродил по узким тропам. Уйду далеко? Не найду дорогу назад? Отлично. Других планов все равно нет. Билеты в Калугу я отменил, а вместо отъезда в другой город договорился о съеме жилья. Встреча с Эдуардом чертовски разозлила, и теперь побег из Москвы казался поражением. Нет, я останусь и докажу, что смогу зарабатывать на картинах без «Пейнт». Без Марии. Без давления.

Нужно перебороть фантомные боли и найти музу. Всего-то.

Ноги привели меня к пруду: переброшенная через сверкающую гладь мраморная кладка обсидианового цвета была густо осыпана желто-коричневой листвой. Безлюдно, тихо.

Я поднялся на мост и встал недалеко от фонаря – он потрескивал, изредка мигая. Вокруг раскинулись деревья с редеющими кронами. Мое отражение в темной воде рябило от ветра, как плохо настроенный телевизор. Я моргнул – и увидел себя прежнего. Ностальгия комом в горле. Защипало глаза. Точно. Единственное место в Москве, где я был свободен, даже находясь в тисках контракта.

Я вдохнул осенний воздух и провел рукой по поверхности перил; пальцы намокли и похолодели. Ничего не изменилось. Но изменился я. В голове заиграл мотив одной из песен Bon Jovi. Два года назад песня стала последней каплей. Драйв и смелость старичка Джона передались и мне. Тут, на мосту, я решил бросить работу в «Пейнт». Уйти в никуда.

– «Я жил, я любил, я потерял», – тихо пел, вглядываясь в прозрачную гладь. Руки потянулись к сигаретам. Я закурил, вдыхая пряный вкус табака, и продолжил напевать: – «Я расплатился по счетам, детка…»[8]8
  Bon Jovi – «All About Lovin’ You».


[Закрыть]

Взгляд. Внимательный. Любопытный. Я ощутил его, но не смог найти обладателя. Надеюсь, Эдуард не проследил за мной, иначе завтра утром труп этого засранца найдут в пруду. Я жадно курил, злился, думал: ну, выйди! Покажись! Кто ты? Затушив сигарету, посмотрел на полную луну, а когда повернул голову, обладатель взгляда будто меня услышал. Услышала.

Я ее увидел.

Худенькая фигурка в кремовом пальто. Шоколадные локоны спадали на плечи, каблуки высоких сапог проваливались в мягкую землю, сиреневый шарфик колыхался на ветру. Но девушка не замечала неудобств и не смотрела в мою сторону. Вздернув подбородок, она шла прочь от дерева, в центр поляны. Что она… Я не успел закончить мысль. Девушка достала из кармана нож – и бросила в дерево. Вау! Ловкая! Она взглянула на меня, и я застыл, пораженный: в глазах с приподнятыми уголками блестела сталь. Необычная форма, интересный оттенок из полутонов страха и дерзости.

Девушка ринулась к дереву, забрала нож и стояла, не двигаясь. Думала, я нападу на нее? Отниму оружие? М-да, фанатка криминальных сводок. Пожалуй, подойду и спрошу, все ли у нее в порядке.

Стоило мне покинуть мост, дойти до фонаря и встать рядом с незнакомкой, в мою сторону полетел нож, едва не срезав несколько прядей у моих висков. Вж-ж-их! Хрусть! Врезался в дерево.

Мне следовало испугаться. Наорать на нее. «Идиотка, ты чудом меня не убила! Кто кидает нож с закрытыми глазами?! Ты хотела убить или оставить меня инвалидом?! Первый вариант гуманнее!» Но я не испугался. Странное, противоестественное инстинкту самосохранения чувство. Возможно, дело в миловидной внешности или в расширенных от страха зрачках, когда она открыла глаза и поняла, что промахнулась. Испугалась необратимых последствий? Ее импульсивный поступок продиктован реакцией «бей». Обычно девушки выбирают «беги» или «замри». И «замри» стало ее второй реакцией. Брюнетка опасалась меня, напряглась всем телом. Она определенно боялась за свою жизнь и будто сама стала эмоцией страха.

Не думая, повторит ли незнакомка выходку, я вернул ей нож, пошутил немного. Пусть расслабится. Насилие никогда не входило в мои планы.

А в книге моей жизни перевернули страницу. Закончились твои скитания, Костя. Цепкие пальцы судьбы задели душу, пропустив холодок, и согрели. Я ощутил себя иначе. По-новому. Шестое чувство, о котором любят говорить поклонники эзотерики, дало знак.

Моя муза. Это она.

В облике городской леди. Я мог легко представить: у нее стабильная работа, квартира в многоэтажке, отношения со скучным коллегой, у которого рельефный пресс и напрочь отсутствует чувство юмора. У нее, наверное, тоже. Она обыденность. Очередная серьезная бизнес-леди. Что она забыла на мосту? И чем привлекла мое внимание?

Я помотал головой, а она в то время уже шагнула на мраморную кладку. Звала последовать за ней? Я направился в ее сторону, но, помня о выходке с ножом, встал на расстоянии. Попытался завести беседу, поговорил о звездах. Приземленная… Чем она цепляет? Меня тянет к ней, как магнит – железку. Или это игры голодного воображения? Я мечтал о вдохновении, вот и выкрутил фантазию на максимум… Нет. Она определенно живая, но застыла, словно статуя. А за всей шелухой – деловой стиль, высокие каблуки, аккуратный макияж, волны длинных волос – я рассмотрел, какой она могла бы быть. Бледная, худенькая, а черты лица мягкие. В другой жизни незнакомка – это эльфийка в воздушном платье, с цветами в волосах и с дудочкой в руках. Она широко улыбается, и уголки ее губ доходят до заостренных ушей. Беспечная, веселая, смелая.

Незнакомка отвернулась, а я продолжил ее разглядывать: представил на зеленой лужайке где-то в лесах Средиземья[9]9
  Место действия в вымышленной вселенной Дж. Р. Р. Толкина. Там разворачиваются события «Хоббита» и «Властелина колец».


[Закрыть]… и на холсте.

В Москве нашлось что-то прекрасное для меня! Кто-то. Вселенная просит прощения за встречу с Эдуардом? Я посмеялся бы, но решил сосредоточиться. Передо мной шанс вернуться к живописи, и я его не упущу. Нарисую ее вздернутый носик и локоны – темные, как шоколад. Покажу через цвета масляных красок все оттенки леса, а бледную кожу незнакомки окрашу в розовый, подчеркну глубину асфальтовых глаз, а губы… ее губы…

– Почему смотришь? – спросила она.

Звонкий голос! Или перелив колокольчиков?

– Прикидываю, в какой позе ты лучше смотришься.

Я сразу понял, какую глупость выдал мой затуманенный вдохновением мозг: зрачки брюнетки в изумлении расширились, а щеки стали пунцоветь. Но что бы ни было дальше, я не жалел, разглядывая ее смущение. Румянец ей подходил и красиво бы смотрелся на холсте, теперь я в этом уверен.

Брюнетка опустила ладонь в карман, и я вспомнил о ноже. Второй раз она может не промахнуться, поэтому я лихорадочно думал над достоверным ответом. В итоге выложил все как есть: рассказал, что я художник, или был им когда-то, и мои слова не имели ни пошлого, ни агрессивного подтекста. Признаю, я придурок. Но вовсе не опасный. Ей повезло, что на мосту оказался я, а не какой-нибудь… Эдуард. Он-то наверняка опасен.

Незнакомка поддержала беседу. Ее губы приняли линию аккуратного полумесяца, когда она улыбнулась, и мое сердце предательски дрогнуло. Эй, лживый орган, угомонись!

Я закурил. Представился. Протянул, как идиот, руку. Она подойти боялась, неужто ответит на мой жест? Поколебавшись, назвала свое имя – прекрасную эльфийку звали Яна. Поколебалась сильнее – я видел, как в нерешительности дернулись уголки ее губ. И все-таки она пожала мою руку. Маленькие тонкие пальчики. Мне не хотелось отпускать ее ладонь, я вдыхал пряный дым, давился, заполнял легкие, но не думал отстраниться. Невидимый поток энергии медленно, по крупицам наполнял мою творческую батарейку. Нарисую мою городскую нимфу. Обязательно.

Спустя пару секунд Яна разжала пальцы. Она стояла, опершись о край перил, смотрела на воду, а перед моими глазами вновь предстал пустой холст, на котором постепенно вырисовывались черты лица сероглазой брюнетки. Я рисовал в воображении, не имея при себе ни красок, ни карандашей. Рисование как езда на велосипеде: будто и не бросал любимое дело. Мне надо лишь убедить Яну позировать. Несколько часов, безлюдный парк…

Но Яна ответила твердым отказом. Я нахмурился. Думал, она примет предложение хотя бы из кокетливой вежливости – так поступили бы многие девушки. Но Яна отнекивалась, дерзила. Боялась? Вряд ли меня. Казалось, ей вполне комфортно в моем обществе… Ох, она посчитала, что так завуалированно я планирую затащить ее в постель! Фу, какая пошлость. Для подобных целей есть другие дамы. Доступные и не сожалеющие. Яна точно не из таких. Для нее даже разговор на мосту будто что-то серьезное. А мне точно не нужно «что-то серьезное». Ни сейчас, ни потом.

Сигарета без фильтра почти догорела и стала жечь пальцы. Я затушил окурок и пошутил – острая прелюдия намекала на симпатию.

– Я тебя раньше тут не видела, – сказала Яна.

Перевела тему? Прелесть!

Улыбнувшись, я вспомнил ночи, когда, расположив этюдник на мосту, пел песни и творил. Восторгался происходящим: мой талант востребован! Старался не вспоминать, что группа Bon Jovi ассоциируется с братом. А если и вспоминал, то думал, как Дима гордился бы мной. В то время я был уверен, что на своем месте. Добрался до вершины. Я был наивен, я был влюблен…

– Что ты делаешь в парке ночью?

Я ответил строчкой из песни «All About Lovin’ You»[10]10
  «Все ради любви к тебе» – название песни Bon Jovi «All About Lovin’ You».


[Закрыть]. Нет-нет, сердце, не начинай. Никакой романтики. Ладно. Я влюблен в ночь, это правда. Будто все вокруг замирает, и становится легче дышать. Я считал, лучше бодрствовать, чем проводить чарующие ночи в постели за просмотром абсурдных картинок, что именуются снами. Другое дело день: на улице шумно и солнце слепит глаза, или ливень, под которым ты вынужден бежать куда-то и зачем-то. Безумный ритм жизни, от которого я прятался в кровати.

Оказалось, Яна знает Джона Бон Джови. Но представить Яну на концерте старичка Джона или на любом другом рок-концерте у меня не получилось. Там отрыв! Безумие! Яна не впишется. Вот классическая музыка – это ее. Но выяснилось, что Яна вообще не слушает музыку. Хм…

Ее смех был заразителен, а приоткрытые губы манили. В моей голове проскользнула дерзкая мысль: какие губы Яны на вкус? Отбросив нелепое желание поцеловать ее, я отвернулся, наслаждаясь абсолютной тишиной. Яне нельзя видеть в моих глазах ничего лишнего, чтобы я видел ее без брони – улыбчивую, оттаявшую от волнений и тревог.

Под кожей неровно бился пульс, требуя-таки сделать очередную глупость, и я поспешил успокоиться порцией никотина. Курить вредно! И когда-нибудь я брошу пагубную привычку. Но сейчас я достал сигареты. Аромат гвоздики и крепкий табак всегда приводили меня в чувство.

Сначала я решил, что Яна не курит, поэтому ей неприятен вид моего кретека, но, проследив за тем, как я убрал зажигалку в карман пальто, она достала пачку «Мальборо» и протянула мне.

Я плохо представлял Яну с сигаретами, а воображение у меня, надо заметить, отличное. Ха. Сказочное существо с вредной привычкой? Интересно. Не все идеально, что мы идеализируем, я-то знаю.

Яна пыталась доказать, что ее сигареты лучше, а я рассказал ей, как понимаю свободу. Лицо моей новой знакомой посветлело, она словно услышала о святом Граале. «Свобода». Красивое слово. Обманчивое. Если без романтизации, то свобода – та же мечта, что и все остальные: о семье, детях, своем жилье, новой машине и прочих земных благах. Интригует лишь процесс. Но, осуществив мечту, мы в лучшем случае испытаем удовлетворение. В худшем – разочарование, желая большего.

Первые месяцы свободы, несмотря на травму и разбитое сердце, принесли мне радость: я путешествовал, перебивался случайными заработками и жил для себя. Но без рисования, без близких рядом я заскучал и сбился с курса. Теперь наивно поверил, что вдохновение в лице Яны подарит мне истинную свободу: баланс между творчеством и рутиной. Гармонию. Я надеялся влететь с ноги в мир искусства и сотворить массу шедевров, принадлежавших только мне.

– Возьми.

Яна вновь полезла в карман пальто и достала пачку дорогих сигарет.

Я усмехнулся. Наверное, Яна учительница. У нее, так сказать, профессиональная деформация – доказать свою правоту и убедить поступить так, как говорит она.

Бунтарский дух во мне торопился спорить, но я его осадил. Милашка-эльфийка, оказывается, строгая дама! Посмотрев на пачку, я согласился. Давно не курил приличные марки, это правда. Ради разнообразия и улыбки моей музы сделаю исключение.

Яна судорожно глотала воздух, пока я тянулся к сигаретам. Между нами, едва знакомыми друг другу людьми, искрилась химия, отчетливое влечение, но я тушил его, как сигареты о воду в консервной банке. Яна нужна мне для других целей. Яна неприкосновенна. А коснувшись тоненьких пальцев, вдруг испытал мощную потребность узнать ее ближе, поддаться порыву, перейти грань. Яна если и испытала подобное, то не подала виду. С ее губ сорвалось громкое, отчаянное «Нет!». Она выронила пачку, сжалась, отступила. Первый крючок – что-то из прошлого повлияло на нее? Не заострив внимания на ее реакции, не задавая вопросов – всему свое время, – я поднял пачку, закурил. Шутка. В таких случаях всегда спасает шутка.

– Мою свободу похитили. Браво, Яна. Ты должна мне рисунок.

Думал, стушуется. Пожалел о сказанном, но Яна вновь меня удивила. Дерзко вздернув подбородок, она стрельнула серыми глазами:

– Я рисовать не умею.

Смех вырвался из моего рта, согревая изнутри и слегка растопив лед беседы, – я еще на шаг приблизился к тому, чтобы узнать мою музу. Понять ее. Нарисовать.

Мы долго говорили. Темы словно находились сами собой. Родственные души? Я не верил в подобный бред. Но фактом было то, что разговаривать с Яной мне намного интереснее, чем со многими знакомыми. С ней я нашел гораздо больше тем, чем, например, с Эдуардом, хотя мы знали друг друга намного дольше.

Яна мало говорила о себе, я тоже не спешил открывать главы своей судьбы. Внутри теплилась надежда, что у нас будет много времени восполнить пробелы в изучении биографий друг друга, да и мои ошибки, свойственные юнцу в большом городе, не понравились бы Яне. Не то чтобы я стыдился прошлого, но давно не ассоциировал себя с тем мальчишкой.

О Яне за вечер я узнал немного: она работала в отделе аналитики рекламного агентства, любила французское кино и черный кофе без сахара, знала английский и французский языки. Про возможные отношения или подруг она умолчала. Я не стал настаивать или давить на нее. Отчего-то был уверен, что у нас будет уйма времени наедине.

– Все равно нарисую тебя, – завел я старую песню. Объяснил, почему для меня так ценно встретить ее, вдохновиться ей.

Яна вновь смутилась, поблагодарила… и начала протестовать – упрямо, отчаянно. Я рассмеялся, взлохматив свои волосы. Будто я тащил ее в постель! Или это скрытое желание? Намеки? Я был абсолютно сбит с толку.

«Осознанно выбрала одиночество», – сказала она и потеребила шарф. Хмурилась, будто пыталась убедить в словах саму себя. Человеку нужен человек – твердят все, твердит природа. Мы племенные создания, нам нужна стая. Но… лучше ей узнать правду. Честность – хороший фундамент для деловых отношений. И если Яна кокетничает, ей стоит сейчас же прекратить. Моя выдержка не железная, а ее привлекательность глупо отрицать.

– Муза не стоит моего сердца, Яна. Со мной ты в безопасности.

Хрупкие мостики, которые мы выстроили, беседуя несколько часов, вмиг рассыпались. Забавно, на реальном мосту мы обрушили мосты метафоричные. Но не сожгли, верно? Есть шанс. Пусть я, вместо того чтобы разбить лед, сам провалился под воду. Барахтаясь в ее безразличии, я забыл про уважительную дистанцию, подошел, сказал:

– Ко мне вернулось вдохновение, я его не упущу.

– Поздравляю, – хрипло, сбитым дыханием.

Эльфийка… Тело говорит за тебя. В первые минуты, когда ты бросила в меня нож, тело диктовало тебе: «бойся», а в последние минуты, перед тем как я ушел, твое тело закричало: выкручивай на максимум разум, прячься в коконе травм, отрицай, но…

Ты прошла точку невозврата. Ты задела художника. Ты навсегда останешься в его памяти. На его холсте.

– До встречи, Яна.

От темных волос исходил цветочный аромат. Я медленно вдохнул, заполняя легкие до отказа, чтобы вспоминать. Чтобы найти ее по запаху, как собака. Откуда же ты такая взялась, Яна… Словно послана мне судьбой.

Направляясь прочь от моста, я сломал пополам несколько сигарет в попытке обуздать досаду. Мне не нарисовать Яну по памяти. Мне нужно, чтобы она позировала. Мне необходимо, чтобы она открылась.

Рисунок – отражение души, такова моя философия. В коммерции оказалось тяжело творить. Заказчики просили: «Нарисуйте как тот известный художник», «Вот фотография, добейтесь стопроцентного сходства». Тайно я мечтал о своей выставке, где никто бы не диктовал мне, как правильно рисовать, а мои работы принимали бы и любили. Портрет Яны мог стать началом смелого движения к цели. Душа моей музы, определенно, интересна. Жаль, спрятана за семью замками. Чтобы создать шедевр, достойный имени Константина Коэна, я должен найти все ключи. Открыть все двери. Что думает Яна? Мне все равно. Эгоизм свойственен творческим людям. Но я верю, что Яне нужна свобода.

В лофте я позволил эмоциям утихнуть: выплеснул их в непонятную мазню маслом – с детства мой любимый способ успокоиться и не разбить что-нибудь, тем более на съемной квартире.

Остыв, всерьез задумался: «Зачем мне искать новых встреч с девчонкой, раз она отказывается идти на контакт? Хочу ли я растопить Снежную королеву? Или мне поискать другую музу?»

Я выругался. Нет, черт возьми. Другая муза мне не нужна. Впервые с болезненного разрыва я кем-то заинтересовался. Не только физически. Не чтобы потешить эго или снять напряжение. Мне льстили ее смущение и дерзость, ее тайны и острый язык, и мне мало короткой встречи. Впервые за годы мне мало. А главное, Яна не похожа на Марию.

Я двигался вперед.

– Соберись, Коэн, – приказал, глядя на отражение в зеркале – взъерошенный и растерянный. Художник. Приятно вновь считать себя творцом. – Ты нарисуешь ее. Ты убедишь ее, чтобы она стала твоей музой.

Отражение согласилось. Оно хотело вновь увидеть Яну. А я… тоже хотел ее увидеть. Я плохо запомнил черты ее лица, мне бы взглянуть на сероглазую брюнетку всего раз…

– Ложь.

Я заметил (или почувствовал): Яна хотела что-то получить от меня. Я не против, но ей придется отдать что-то взамен. Яна восхитилась мной, но по-иному, не так, как остальные. Мой талант не волновал ее. Моя внешность не была главной причиной. Совсем иное…

Моя свобода? Моя… душа?