Текст книги "Досье на Шерлока Холмса"

Осмотрев комнаты, Холмс и Уотсон сразу же решили их снять, и последний в тот же вечер перевез туда свои вещи. Он взял с собой жестяную коробку для депеш, но, очевидно, оставил щенка бульдога, так как о нем больше не упоминается. Поскольку Уотсон был добрая душа, то, надо думать, он пристроил пса в хорошие руки. Так как у миссис Хадсон был старый больной терьер, она, вероятно, решительно воспротивилась тому, чтобы в доме появилась еще одна собака. С ее согласия Холмс позже положил конец страданиям терьера, дав ему одну из таблеток, содержавших яд алкалоид, который он нашел в комнате Джозефа Стэнджерсона. Это была быстрая и безболезненная смерть.

Холмс прибыл на следующее утро с несколькими коробками и чемоданами. Его багаж включал и жестяной ящик с бумагами и «реликвиями», имеющими отношение к делам, которые он расследовал в течение пяти с половиной лет, прожитых на Монтегю-стрит.

Итак, они поселились в квартире, которая станет домом для Уотсона на следующие восемь лет, а для Холмса – на двадцать два года. Впоследствии этот адрес станет одним из самых знаменитых в Лондоне.

Глава пятая
«Этюд в багровых тонах»
4–7 марта 1881

По бесцветной основе нашей жизни проходит багровая нить преступления, и наша задача – выпутать ее, отделить от других, разобрать на ней мельчайшие узелки…

Холмс, «Этюд в багровых тонах»

В первые несколько недель их совместного проживания на Бейкер-стрит Холмс вел себя наилучшим образом и казался идеальным соседом по квартире. По словам Уотсона, он был спокойным и имел постоянные привычки. Обычно в десять часов он уже был в постели, по утрам вставал рано, завтракал и уходил из дома, когда его сосед еще не спускался из своей спальни. Насколько удалось выяснить Уотсону, он проводил дни либо в химической лаборатории или анатомичке Бартса, либо в одиноких прогулках, которые заводили его в самые непрезентабельные уголки Лондона. По возвращении Холмс, любивший мистифицировать других – порой без всякой необходимости, – показывал Уотсону пятна грязи на своих брюках и спрашивал, можно ли по их цвету и консистенции точно сказать, где именно он побывал. Правда, он не уточнял, для чего это нужно.

Наверно, именно во время этих прогулок Холмс завербовал шесть уличных оборвышей, которые позже составили «отряд сыскной полиции с Бейкер-стрит», как сначала называл их Холмс. Позже он называет свою команду отряд «нерегулярные полицейские части с Бейкер-стрит».

Под предводительством Уиггинса они помогали Холмсу по крайней мере в двух расследованиях. Это «Этюд в багровых тонах» в марте того года и «Знак четырех» семью годами позже, в сентябре 1888 года, – к тому времени их численность увеличилась до двенадцати человек. В обоих случаях возглавлял этих мальчишек парнишка по имени Уиггинс. Если его завербовали в возрасте десяти-одиннадцати лет, то во время расследования дела о «Знаке четырех» ему было лет семнадцать-восемнадцать. Уотсон пишет, что он был «повыше и постарше других», но прилагательное «маленький», употребленное по отношению к нему в том же абзаце, говорит о том, что он был ниже ростом, чем сверстники, питавшиеся лучше. Не исключено, что «Уиггинс» – имя нарицательное, которым Холмс называл любого из ребят, выступавшего от имени всех. Один из мальчишек с Бейкер-стрит стоял на часах у жилища Генри Вуда в Олдершоте, когда в 1889 году расследовалось дело о «Горбуне»[29]29
  «Нерегулярные части с Бейкер-стрит», возможно, также помогали Холмсу во время расследования дела о леди Фрэнсис Карфэкс. Холмс использовал не только государственную полицию, но и свою «небольшую, но очень действенную организацию» при попытке установить местонахождение пропавшей леди.


[Закрыть].

Лондон кишел такими уличными мальчишками, как обнаружил доктор Барнардо[30]30
  Томас Джон Барнардо (1845–1905) основал более девяноста приютов для бездомных детей – сначала для мальчиков (1870), затем для девочек (1876).


[Закрыть], занимаясь ими в Ист-Энде. Некоторые были сиротами или сбежали из дому от жестокого обращения, но многих выставляли на улицу родители, которые были слишком бедны, чтобы прокормить своих детей. Оборвыши получали несколько монет, подметая перекрестки или выполняя мелкие поручения. Когда не было возможности заработать такими законными способами, они воровали продукты с тележки уличного торговца или питались остатками овощей и фруктов, которые находили в канавах.

Холмс тщательно выбирал из их числа самых умных и толковых. Как-то раз он сказал Уотсону, что это бесценные помощники, так как они могут пробраться куда угодно и услышать все – в отличие от полицейского, с которым некоторые люди остерегаются говорить открыто. Суммы в шесть пенсов или шиллинг в день на каждого, которые платил им Холмс за услуги, должны были казаться этим мальчишкам целым состоянием.

Вероятно, у Уиггинса был постоянный адрес, так как в «Знаке четырех» Холмс послал ему телеграмму, велев явиться с докладом вместе с его отрядом на Бейкер-стрит. Очевидно, никто из них не жил поблизости, так как Холмсу пришлось возместить Уиггинсу 3 шиллинга 6 пенсов – во столько обошлись расходы на проезд двенадцати мальчишек. Быть может, Холмс нанимал такую же группу уличных оборвышей, живя на Монтегю-стрит, хотя об этом не говорится ни в одном рассказе.

Он проявил осторожность и не позвал их на Бейкер-стрит 221b, пока не завоевал репутацию идеального жильца в глазах миссис Хадсон. Но даже при этом появление шести чумазых мальчишек, ворвавшихся в ее дом, переполнило чашу терпения этой доброй леди. Ее возгласы отвращения побудили Холмса предостеречь Уиггинса, чтобы в дальнейшем докладывал он один, а остальные ждали на улице. Уиггинс явно пропустил мимо ушей эти указания, так как в «Знаке четырех» все двенадцать снова несутся по лестнице наверх, в гостиную, и Холмсу приходится повторять свое предупреждение.

Эти первые несколько недель были «медовым месяцем» Холмса и Уотсона в качестве соседей по квартире. Правда, были некоторые сомнения и недовольство со стороны Уотсона. В то время как он наслаждался, когда Холмс играл на скрипке «Песни» Мендельсона и другие любимые произведения Уотсона, он находил крайне несносной привычку своего компаньона класть скрипку на колени и извлекать из нее несвязные звуки, то грустные, то веселые. Зная о недовольстве Уотсона, Холмс непременно завершал эти раздражающие соло исполнением тех музыкальных пьес, которые тому нравились.

Как доктора, Уотсона также беспокоили те случаи, когда энергия Холмса покидала его и он целыми днями лежал на диване с безучастным взглядом, не произнося почти ни слова и не двигаясь. При других обстоятельствах Уотсон заподозрил бы, что Холмс употребляет наркотики, но безукоризненные привычки последнего исключали такой вариант. И только впоследствии Уотсон обнаружил, как сильно он заблуждался. По-видимому, Холмс делал инъекции у себя в спальне и тщательно скрывал доказательства своего пристрастия к наркотикам от Уотсона и миссис Хадсон.

Естественно, Уотсона одолевало любопытство относительно соседа. Поскольку у него не было друзей, которых можно было навестить, и почти нечем было занять время и ум, он на досуге наблюдал за Холмсом и предавался размышлениям о нем. Рана в ноге, полученная в битве при Майванде и казавшаяся тогда незначительной, болела – особенно когда за окном было холодно или сыро, и Уотсон мог выходить из дома только в мягкую погоду. В те зимние месяцы начала 1881 года он, наверно, был прикован к дому в течение долгих дней. Поскольку он не упоминает о раненом плече, оно, должно быть, зажило и не беспокоило его.

Уотсона особенно интриговал род занятий Холмса. Он явно не был студентом-медиком. Стэмфорд сказал об этом вполне определенно, а Холмс подтвердил, когда Уотсон спросил его напрямик. Но его занятия, пусть эксцентричные и бессистемные, говорили о том, что Холмс готовит себя к какой-то профессии. Но к какой? Все это сильно сбивало с толку.

Уотсон не оставил записи их бесед в первые недели пребывания на Бейкер-стрит. Однако, учитывая любопытство Уотсона и список недостатков Холмса, который он вскоре составил, совершенно ясно, что, как только представлялась такая возможность, Уотсон расспрашивал соседа (вероятно, не очень тактично) о его интересах, хобби и взглядах.

В то же самое время Холмс исподтишка изучал Уотсона, и эти наблюдения привели его к выводу, что сосед – довольно скучный субъект. Правда, Уотсон, надо отдать ему должное, был далеко не в лучшей форме. Его неважное состояние – и физическое, и моральное – вряд ли способствовало тому, чтобы он был интересным собеседником. Наверно, он представлялся Холмсу достойным человеком, но флегматичным и суховатым и, честно говоря, довольно занудным. Поэтому он начал поддразнивать Уотсона. Впоследствии тот заметил, что чувство юмора у Холмса проявляется «своеобразно», «иногда даже оскорбительно».

Столкнувшись с любопытством Уотсона, которое тому не удавалось скрыть, Холмс забавлялся и давал насмешливые ответы на его вопросы. Он намеренно шокировал доброго доктора, расписываясь в своем невежестве – скажем, относительно Томаса Карлейля и даже теории Коперника. Уотсон не чувствовал иронии и принимал все слишком серьезно – до такой степени, что даже начинал объяснять Холмсу, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. Должно быть, того весьма забавляла серьезность его соседа.

Холмс обосновывал свое явное невежество вполне резонно. Он заявлял, что человеческий мозг подобен пустому чердаку, который каждый заполняет по своему выбору. Мудрый человек выбрасывает хлам и хранит только полезные знания. Как мы видели в первой главе, Холмс обладал способностью в случае необходимости извлечь из памяти нужную информацию.

Именно после этого разговора Уотсон составил список, пытаясь разобраться в странностях образования Холмса и прийти к какому-то выводу на предмет того, чем он зарабатывает себе на жизнь.

Вот как выглядит этот список:

«ШЕРЛОК ХОЛМС – пределы его возможностей

1. Знания в области литературы – отсутствуют

2. Знания в области философии – отсутствуют

3. Знания в области астрономии – отсутствуют

4. Знания в области политики – слабые

5. Знания в области ботаники – ни то ни се. Хорошо осведомлен о белладонне, опиуме и вообще всяких ядах. Не имеет понятия о садоводстве.

6. Знания в области геологии – практические, но ограниченные. Может с первого взгляда отличить один грунт от другого. После прогулок показывал мне брызги грязи на брюках и по цвету и консистенции определял, в какой части Лондона испачкался.

7. Знания в области химии – глубокие

8. Знания в области анатомии – точные

9. Знания в области уголовной литературы – невероятные. Похоже, знает подробности каждого преступления, совершенного в этом веке.

10. Хорошо играет на скрипке.

11. Прекрасно владеет саблей и рапирой, отлично боксирует.

12. Порядочно знает британское законодательство».

Зная об уровне познаний Холмса, скажем, в области литературы или астрономии, мы видим, как заблуждался Уотсон. Впрочем, он сам, понимая никчемность этого списка, разорвал его и бросил в огонь. Профессия Холмса (если она действительно у него была) по-прежнему оставалась загадкой для Уотсона, а Холмс продолжал держать его в неведении.

Первые несколько недель у Холмса не было посетителей, и можно заподозрить, что он намеренно никому не сообщил о перемене адреса. Ему требовалось время, чтобы утвердиться на своей новой квартире. Как только он почувствовал себя уверенно и его отношения с Уотсоном и особенно с миссис Хадсон укрепились, он дал свой новый адрес, и посетители стали прибывать неиссякаемым потоком. Заходил человек небольшого роста с желтоватым лицом и темными глазками, в лице которого было что-то крысиное. Он появлялся четыре раза в течение одной недели. Холмс предусмотрительно представил его как мистера Лестрейда, опустив слово «инспектор», обозначавшее профессиональную принадлежность. Среди других визитеров была модно одетая молодая женщина, взволнованный еврей-торговец и вокзальный носильщик. Холмс объяснил, что это его клиенты, и вежливо попросил разрешения использовать общую гостиную в деловых целях.

Клиенты? Деловые цели?

Однако Холмс не дал дальнейших разъяснений, и Уотсон удалился в свою комнату, сгорая от любопытства. Однако хорошие манеры не позволили ему спросить Холмса напрямик.

И вот наконец утром 4 марта загадка разрешилась.

Впервые с тех пор, как он поселился на Бейкер-стрит, Уотсон поднялся рано и присоединился к Холмсу за завтраком. Поджидая в нетерпении, чтобы миссис Хадсон поставила ему прибор и подала свежий кофе, Уотсон взял со стола журнал и начал читать статью, отмеченную карандашом. По его мнению, название у нее было довольно претенциозное: «Книга жизни». Можно заподозрить, что Холмс, услышав на лестнице шаги спускавшегося Уотсона, поспешно вынул из книжного шкафа этот журнал и нарочно отметил статью, чтобы привлечь к ней внимание соседа. Он намеревался использовать ее в качестве предлога, чтобы наконец открыться Уотсону. В конце концов, игры и загадки, как бы занятны они ни были, не могли продолжаться вечно.

Уотсона не впечатлило утверждение анонимного автора, будто внимательный наблюдатель, следуя даже самым элементарным правилам «науки анализа и дедукции», может сделать справедливые выводы о биографии и роде занятий или профессии любого человека при первом знакомстве.

«По ногтям, обшлагам рукава, ботинкам, коленям брюк, по мозолям на большом и указательном пальцах, по выражению лица, по манжетам рубашки можно без труда определить, чем человек занимается».

Признавая, что аргументация статьи четкая и сильная, Уотсон был раздражен выводами, которые он нашел притянутыми за уши и преувеличенными. Швырнув журнал на стол, он резко заявил, что никогда в жизни не читал подобной чуши. Он готов поставить тысячу против одного, продолжал Уотсон, что если автора засунуть в вагон третьего класса в метро, то он не сможет определить профессии попутчиков.

Холмса застала врасплох неожиданная пламенная критика, исходившая от человека, которого он считал глупцом и занудой. Как бы защищаясь, что чувствуется в самом подборе слов, Холмс признается, что он автор статьи. И начинает объяснять, что по профессии он сыщик-консультант и именно этим теориям о наблюдении и дедукции он обязан «своим куском хлеба с сыром». Вероятно, негодование Уотсона по поводу статьи заставило его раскрыть карты.

Лестрейд, продолжает он, известный детектив, которому он, Холмс, помогает с делом о шантаже, а другие посетители – клиенты, нуждающиеся в профессиональной помощи. Именно благодаря своей наблюдательности при их знакомстве в Бартсе, добавляет Холмс, он смог сделать выводы о том, что Уотсон был военным врачом, служившим в Афганистане.

Несмотря на долю скепсиса, это признание произвело впечатление на Уотсона, так что он даже сравнил Холмса с двумя своими любимыми книжными героями – детективами Дюпеном из рассказов Эдгара Аллана По и Лекоком, созданным Эмилем Габорио. Его раздосадовало, что Холмс отверг их с презрением. Уотсон не без основания заключил, что Холмс самоуверен.

Чтобы сменить тему, он привлек внимание Холмса к человеку, который шел по другой стороне Бейкер-стрит с большим голубым конвертом в руках, озабоченно посматривая на номера домов. Холмс сразу же заявил, что это сержант морской пехоты. Уотсон, еще больше разозлившись, назвал про себя его утверждение пустым бахвальством.

Когда через несколько минут этот человек вошел в их гостиную, чтобы передать письмо Холмсу, Уотсон с вполне простительным злорадством ухватился за возможность сбить с Холмса спесь. Он спросил посетителя о его профессии и, к своему замешательству, обнаружил, что сосед прав. Этот человек, который служил теперь посыльным, действительно когда-то был сержантом королевской морской пехоты. Хотя это произвело впечатление на Уотсона, у него осталось подозрение, что Холмс все подстроил, чтобы поразить его. Сомнения рассеялись, только когда Холмс шаг за шагом объяснил метод, с помощью которого он пришел к своим выводам относительно этого человека. Уотсон был окончательно побежден и с этой минуты сделался верным почитателем уникальных талантов Холмса как детектива-консультанта. Такое восторженное отношение стало краеугольным камнем их дружбы.

События того утра 4 марта не прошли даром и для Холмса, поскольку показали ему, что Уотсон отнюдь не такой легковерный глупец, каким он его считал. Он увидел, что Уотсон не только обладает интеллектом и здоровым скепсисом, но и готов отстаивать свои позиции и откровенно выражать собственное мнение. В то же время Холмс был польщен искренним восхищением доктора по поводу его дедуктивного метода. Как впоследствии обнаружит Уотсон, Холмс был падок на лесть по поводу его профессионального мастерства, как молодая женщина – на комплименты ее красоте.

В конце концов, Уотсон, пожалуй, стоит того, чтобы им заняться, решил Холмс. Не устояв перед искушением доказать доктору, насколько обширны его таланты, он пригласил Уотсона присоединиться к нему в качестве наблюдателя в расследовании, описанном в «Этюде в багровых тонах». В письме, доставленном бывшим сержантом морской пехоты, инспектор Грегсон просил Холмса помочь в этом деле. Забавно будет также, если Уотсон станет свидетелем того, как Холмс в конце концов посадит в лужу полицию – а он не сомневался, что так и случится.

В то же время Холмс не мог не обыграть ситуацию, притворившись, что ему безразлично это дело. Он прекрасно знал, что Уотсон, теперь исполненный энтузиазма, придет в изумление и станет уговаривать его принять участие в расследовании. Это была тонкая игра, которую Уотсон не до конца понял. Правда, когда они прибыли в дом номер 3 по Лористон-Гарденз в Брикстоне, где было обнаружено тело Дреббера, его не обманула маленькая сценка, которую разыграл для него Холмс. До Уотсона дошло, что небрежность, которую демонстрировал Холмс, не спеша прогуливаясь по тротуару и озираясь с рассеянным видом, всего лишь позерство – и он был недалек от истины. Хотя в данном случае Холмс использовал те же методы, что и в других расследованиях, он, несомненно, утрировал неспешность предварительного осмотра места преступления, чтобы произвести впечатление на своего компаньона.

Как только началось расследование и было совершено второе убийство – на этот раз Джозефа Стэнджерсона, – Холмс оставил свои повадки примадонны и энергично взялся за решение загадки. При этом он применял методы научного анализа и дедукции с таким поразительным эффектом, что от скептицизма Уотсона не осталось и следа. Доктор был настолько впечатлен профессиональным искусством Холмса, что, когда дело было завершено, а убийца Дреббера и Стэнджерсона арестован и признался в преступлениях, Уотсон решил, что заслуги Холмса в качестве детектива-консультанта должны стать известными публике. Особенно раззадорила его статья в вечерней газете «Эхо», где вся честь раскрытия преступления приписывалась двум инспекторам Скотленд-Ярда – Лестрейду и Грегсону. Все произошло в точности так, как предсказывал Холмс.

Чувство справедливости и привычка к честной игре, а также восхищение побудили Уотсона заявить, что если Холмс не опубликует отчет об этом деле, это сделает он сам. Это было решение, принятое под влиянием порыва, и Уотсон ни разу не пожалел о нем за все годы, когда выступал летописцем многочисленных подвигов Холмса.

В этой роли он получил много упреков от исследователей шерлокианы. Однако следует помнить, что Уотсон не прошел профессиональную выучку в качестве секретаря или стенографистки. Правда, будучи студентом в Бартсе и Нетли, он привык записывать лекции и, следовательно, умел фиксировать наиболее важные факты. Он надеялся, что когда дело дойдет до того, чтобы изложить записанное более связно и подробно, память его не подведет.

Несмотря на его известную небрежность по отношению к датам и прочим фактам и цифрам, в целом он был одарен хорошей памятью. Лучше всего он запоминал разговоры и детали окружающей обстановки, а также людей, с которыми сталкивался, – особенно женщин. В его рассказах полно ярких описаний интерьеров и пейзажей – как лондонских, так и сельских. Вот, например, картина Дартмура осенью: «…лучи заходящего солнца превращали бегущие ручейки в золотые ленты, горели на поднятой плугом земле и густой чаще кустарника».

Столь же талантливо он описывает таких разных людей, как мисс Вайолет Хантер с ее «смышленым, живым» личиком, пестрым от веснушек, «как яичко ржанки», и Чарльза Огастеса Милвертона с его «большой умной головой» и «застывшей улыбкой»[31]31
  В «Москательщике на покое» сам Уотсон признает, что у него отличная память на лица.


[Закрыть].

Холмс также метко схвачен им в разных настроениях. Вот он, например, сидит, скрестив ноги, на груде подушек, со своей старой вересковой трубкой во рту, когда при тусклом свете лампы размышляет над загадкой исчезновения Невилла Сент-Клера в «Человеке с рассеченной губой». Или разбивает гипсовый бюст Наполеона своим охотничьим хлыстом и «с победным криком» извлекает из-под осколков черную жемчужину Борджиа в «Шести Наполеонах».

Так же живо записывает Уотсон разговоры, тонко чувствуя разницу между выговором кокни мистера Шермана, чучельника с Пинчин-лейн, шотландским акцентом инспектора Мак-Дональда и напыщенной речью лорда Сент-Саймона.

Уотсон также обладает большим талантом рассказчика. Его повествование никогда не теряет напряженности, оно с огромной энергией движется вперед – особенно там, где важно подчеркнуть действие. Возьмем, к примеру, отрывок из «Знака четырех», где короткими фразами, стаккато, переданы скорость и волнение ночного преследования на Темзе полицейским ботом парового катера «Аврора»: «Мы проносились мимо барж, пароходов, торговых парусников, обгоняя их слева и справа. Из темноты доносились громкие голоса, а „Аврора“ все уходила вперед, и мы висели у нее на хвосте».

Он также использует другие приемы рассказчика, чтобы сделать действие напряженным или передать информацию: цитаты из газетных статей, прямую речь – либо краткий диалог, либо пространный монолог, в котором клиенты Холмса рассказывают о своих проблемах или сам Холмс излагает свои теории. Иногда Уотсон использует роль рассказчика, чтобы напрямую обратиться к читателю, либо для усиления таинственности и напряжения выражает свои мысли и чувства в такой открытой и обезоруживающей манере, что читатель легко отождествляет себя с ним.

Его методы записи материала разъясняются в «Этюде в багровых тонах». По-видимому, такую же систему он применял и в дальнейших расследованиях. Он вел дневник, а еще читал статьи о ходе дела в газетах, используя их в качестве дополнительного источника информации. Затем он вырезал эти заметки и наклеивал в альбом – вероятно, переняв эту привычку у Холмса. Кроме того, Уотсон имел доступ к записям инспектора Лестрейда о признании убийцы – не в изначальной стенографической форме, а в виде пространных отчетов, которые Лестрейд должен был представлять своему начальству в Скотленд-Ярде.

Помимо этих рукописных и отпечатанных записей, Уотсон ежедневно общался с Холмсом, обсуждал с ним расследования и в случае необходимости мог почерпнуть дополнительный материал.

При расследовании дела об убийстве Дреббера и Стэнджерсона ему также было дано разрешение на длительную беседу с Джефферсоном Хоупом. Позже Уотсон обработал эти записи, и они превратились в пять ретроспективных глав, из которых почти целиком состоит вторая часть «Этюда в багровых тонах».

Недостатком Уотсона как автора является пренебрежение некоторыми фактами, особенно датами, относительно которых он порой досадно неточен. Он явно принадлежал к типу людей (среди его представителей есть не только мужчины), неспособных запоминать даты – даже дни рождения своих жен и детей или дату собственной свадьбы.

Однако в защиту Уотсона следует сказать, что его не особенно интересовал хронологический аспект карьеры Холмса. Он не был историком и даже биографом в общепринятом смысле этого слова, хотя и претендовал на оба звания в рассказе «Постоянный пациент». Уотсон был летописцем событий, в которых сам участвовал, поэтому его точка зрения субъективна. К тому же ему было гораздо важнее, чтобы читатели оценили профессиональное мастерство Холмса, опасность и увлекательность сложных дел, которые он расследовал, нежели записывать точные даты этих событий.

Собственные литературные вкусы Уотсона, несомненно, повлияли на его стиль. Он наслаждался хорошо закрученным сюжетом, что видно из его любви к американскому писателю Уильяму Кларку Расселу, писавшему о морских приключениях. Его восхищение детективными рассказами Эдгара Аллана По и Эмиля Габорио (хотя Холмс и выказывал презрение к вымышленным ими сыщикам) побудило Уотсона сосредоточиться на волнениях и тайнах, связанных с расследованиями Холмса. Характерно, что, написав четыре повести и пятьдесят шесть рассказов, Уотсон поставил слово «Приключение» в начале заглавия сорока шести из них (почти четыре пятых)[32]32
  Названия большинства рассказов в оригинале начинаются со слов «The Adventure of…». – Примеч. ред.


[Закрыть].

Следует добавить в его оправдание, что Уотсон работал на основе кратких записей, иногда спустя месяцы и даже годы после того, как они были торопливо набросаны. Он вполне мог неверно разобрать собственный почерк и принять небрежно написанную цифру «7» за «9», а «3» за «8».

Другие ошибки, особенно в датах, могли возникнуть по вине машинистки, которая печатала его рукописи (если таковая существовала), или наборщика. Кроме того, могли быть еще и ошибки печатника, не исправленные в корректуре. Наконец, ошибиться мог сам Уотсон или корректор издательства – или оба. Я знаю по собственному опыту, как часто это бывает. В одной из моих книг есть описание персонажа, который сидит, широко расставив «доги» – вместо «ноги».

В 1880-е годы потеря бумаг затруднила Уотсону задачу описывать подвиги Холмса. Он сообщает об этом в первой публикации «Постоянного пациента» в «Стрэнде» в августе 1893 года. «Я не уверен в точной дате, – пишет он, – так как потерялись некоторые из моих записей, однако это, должно быть, произошло к концу первого года нашего совместного проживания с Холмсом на Бейкер-стрит». Когда в следующем году этот рассказ был перепечатан в «Записках о Шерлоке Холмсе», эта фраза была опущена.

В ряде случаев Уотсон намеренно не сообщает даты и другую информацию, чтобы скрыть личность тех, кто был замешан в некоторых расследованиях. Иногда он делает это в интересах национальной безопасности – как, например, в рассказе «Конец Чарльза Огастеса Милвертона», известном деле о шантаже, или во «Втором пятне» – «одном из самых ответственных» дел, с какими приходилось сталкиваться Холмсу. Что касается последнего расследования, то Холмс дал Уотсону разрешение опубликовать рассказ о нем с условием, что будет сохраняться должная конфиденциальность.

И тем не менее, если бы Уотсон более внимательно относился к некоторым фактам, это облегчило бы задачу исследователей шерлокианы. Правда, в этом случае толкователи были бы лишены приятного развлечения: размышлять о возможных интерпретациях.

Однако недостаток точности с лихвой компенсируется другими, более важными свойствами Уотсона как автора, что подтверждает неувядающая слава и всемирная популярность его рассказов.