Текст книги "Метод Шерлока Холмса (сборник)"

С этими словами он быстро стал спускаться по лестнице, а его клиент так и остался стоять на верхней площадке с открытым ртом, ошеломленный стремительной развязкой.

Понимая, что Холмсу, когда он пребывает в столь решительном настроении, лучше не докучать, я ни разу не заговорил о случившемся. На следующий вечер он сам упомянул об этом, однако столь уклончиво, что в то время я не понял значения его слов.

– Не хотите ли провести вечерок в варьете, Уотсон? – небрежно спросил он.

Я удивленно глянул на него из-за своей «Ивнинг стандард», которую читал, расположившись у камина.

– Варьете? – повторил я, озадаченный внезапным интересом Холмса к легкому жанру, которым он раньше никогда не увлекался. Опера или концерт – это да. Но варьете?! – Пожалуй, там можно неплохо развлечься и отдохнуть. И что же у вас на примете?

– Насколько я знаю, в Кембриджском мюзик-холле[11]11
  Я не нашел никаких упоминаний о Кембриджском мюзик-холле, если не считать один крошечный театрик в лондонском Ист-Энде. Полагаю, что в действительности здесь говорится о располагавшемся на Оксфорд-стрит Оксфордском мюзик-холле, где подвизались многие знаменитые артисты. – Доктор Джон Ф. Уотсон.


[Закрыть] задействовано несколько отличных артистов. Идемте, Уотсон. Нам пора.

Захватив свое пальто, шляпу и трость, он быстро направился к лестнице. Я вынужден был поспешить вслед за ним.

Мы подъехали к началу второй части представления, состоявшей из нескольких номеров, ни один из которых, насколько я мог судить, не представлял для Холмса никакого интереса. Там был ирландский тенор, исполнявший сентиментальную песенку о юной девице по имени Кэтлин; потом его место заняла дама в огромном кринолине, который раздвинулся наподобие занавеса и выпустил на сцену дюжину маленьких собачек, и они принялись прыгать через обруч и танцевать на задних лапках; затем вышел комик в клетчатом костюме, с огромным носом на мрачном лице, он отпустил несколько заезженных шуток насчет своей жены, которые публика нашла чрезвычайно уморительными.

После комика на сцене появился некто граф Ракоци – цыган из Трансильвании, которого Председатель[12]12
  Конферансье, являвшийся перед зрителями в облике Председателя, объявлял номера, обычно в нелепой комической манере, и вообще вел представление. – Доктор Джон Ф. Уотсон.


[Закрыть], ударив своим молоточком, представил как маэстро телепатии и мысленных манипуляций.

Я почувствовал, что Холмс, сидевший рядом со мной, напрягся, и догадался, что это и был тот самый номер, ради которого он сюда пришел. Я тоже подтянулся и сосредоточил свое внимание на сцене. Занавес раздвинулся, и перед публикой предстал низенький человечек, обладавший, однако, весьма примечательной внешностью.

Его лицо и руки были неестественно бледны (подозреваю, тут не обошлось без грима) и драматически контрастировали с черными как смоль волосами, что придавало ему поистине мефистофельский вид. Это сочетание черного с белым повторялось и в одежде: он артистическим жестом снял блестящий шелковый цилиндр и скинул длиннополое черное пальто на белой атласной подкладке, под которым оказался черный вечерний костюм с белоснежной манишкой на груди.

Он передал цилиндр и пальто своей ассистентке, которая была в весьма экзотичном наряде, состоявшем из длинного платья, сшитого из разноцветных шелковых шарфов, которые при каждом ее движении вспархивали вокруг фигуры. Ее головной убор был сделан из тех же разноцветных шарфов, искусно завязанных тюрбаном, который был расшит крупными золотыми блестками, переливавшимися в свете газовых ламп.

Когда аплодисменты смолкли, Ракоци придвинулся к рампе и с сильным акцентом (по-видимому, трансильванским, если таковой язык вообще существует) объявил, что посредством одного лишь телепатического метода берется угадать любую вещь из числа предложенных ассистентке зрителями. При этом на глазах у него будет повязка, предварительно проверенная Председателем.

Черная бархатная повязка была тут же вручена Председателю, который устроил настоящее представление: вначале предъявил ее зрителям, а затем тщательнейшим образом изучил. Заверив нас, что сквозь нее Ракоци ничего не увидит, он вернул ее графу, который под звуки барабанной дроби завязал себе глаза. Затем он занял место посреди сцены, выпрямился, скрестил на груди руки и устремил невидящий взор на галерку. Тем временем его ассистентка, галантно поддерживаемая под ручку Председателем, под выжидательный шепот публики спустилась в зрительный зал.

Она двинулась по центральному проходу и, останавливаясь то там, то сям, собирала у зрителей разнообразные предметы, которые тут же демонстрировала остальной публике, а затем обращалась к Ракоци. В речи ее тоже слышался иностранный акцент, но скорее французский, а не трансильванский.

– Что у меня в руке, маэстро? – вопрошала она своим звучным контральто и поднимала над головой золотые карманные часы, слегка покачивая их на цепочке. – Мы ждем! – добавляла она, если он колебался. – Это простой вопрос. Мы все ждем вашего ответа!

Ракоци поднимал руки к лицу и театральным жестом прижимал кончики пальцев к вискам, словно пытаясь сконцентрироваться.

– Я вижу что-то золотое, – наконец говорил он. – Круглое и блестящее. Висит на цепочке. Это мужские часы?

– Можете сказать о них что-нибудь еще? – настаивала ассистентка, в то время как по зрительному залу проносился изумленный шепот.

– Там выгравированы инициалы, – продолжал Ракоци.

– Какие? Назовите их!

– Я вижу «Д» и «Ф».

– Он прав? – спрашивала ассистентка, обращаясь к владельцу часов, который поднимался на ноги, вне себя от удивления.

– Да, он прав, – объявлял зритель. – Меня зовут Джон Франклин. Это мои инициалы.

Зал взрывался аплодисментами, Ракоци кланялся, а ассистентка направлялась к следующему зрителю.

После этого Ракоци верно назвал еще пять предметов: перстень с печаткой, черный шелковый шарф, очки, серебряный браслет, а под конец – дамский шелковый кошелек, расшитый розами (граф не только подробно описал его, но назвал количество и достоинство лежавших в нем монет).

Пока шел сеанс телепатии, я чувствовал, что граф все больше и больше привлекает мое внимание, несмотря на властное очарование его ассистентки. Впрочем, и сам Ракоци, стоявший посреди сцены в своем черно-белом одеянии, представлялся интригующей фигурой. Однако дело было не только в этом. Я понял, что уже видел его, но никак не мог припомнить, где и когда. И все-таки в чертах его лица, а главное, в движениях мне чудилось что-то раздражающе знакомое.

Я все еще ломал над этим голову, когда представление закончилось и ассистентка вернулась на сцену. Ракоци снял с глаз бархатную повязку, взял девушку за руку и, подведя к рампе, стал кланяться под оглушительные рукоплескания публики.

Едва задернулся тяжелый занавес, Холмс встал.

– Поднимайтесь, Уотсон, – настойчиво прошептал он. – Пора идти.

Не дав мне времени возразить, что до конца программы осталось всего два номера: моноциклист, а также гвоздь программы – известная актриса, исполнительница комических куплетов[13]13
  Возможно, имеется в виду Мэри Ллойд, необычайно популярная эстрадная певица, исполнявшая куплеты лондонского простонародья и комические сценки. Ее настоящим именем было Матильда Элис Виктория Вуд (1870–1922). Впервые она появилась на подмостках мюзик-холла «Орел» под псевдонимом Прекрасная Дельмар. – Доктор Джон Ф. Уотсон.


[Закрыть], он заторопился к выходу, так что мне волей-неволей пришлось последовать за ним.

– Куда теперь, Холмс? – нагнав его на улице, осведомился я, ибо, судя по его решительной походке, он явно что-то задумал.

– К служебному входу, – отрывисто пояснил он.

– Зачем? – удивленно спросил я.

– Чтобы побеседовать с Ракоци, конечно, – раздраженно ответил он, словно это разумелось само собой.

К служебному входу – грязноватому подъезду, скупо освещенному единственным газовым фонарем, можно было попасть из переулка, идущего мимо театра. Войдя внутрь, мы очутились перед небольшой будкой с открытым окошечком, в которой сидел швейцар – сердитый старик, от которого несло элем. Судя по его угрюмому виду, он твердо вознамерился отказать нам в любых наших просьбах. Впрочем, монета в один флорин быстро умерила его решимость, и он согласился отнести визитную карточку Холмса, на которой тот нацарапал несколько слов, в артистическую уборную графа Ракоци.

Немного погодя швейцар вернулся и проводил нас в гримерку. Когда мы вошли, Ракоци стоял напротив двери, лицо его при этом выражало сильную озабоченность.

Он уже успел избавиться от всех примет своего сценического образа – не только от вечернего костюма, который заменил потрепанный красный халат, но и от некоторых черт внешности, таких как бледный цвет лица, кудрявые черные усы, остроконечная бородка и волосы цвета воронова крыла. Словом, он совершенно преобразился, и вместо демонической личности, являвшейся на сцене, перед нами стоял заурядный человек с рыжеватыми волосами и чуть выступающим подбородком.

– Мистер Гонт! – громко воскликнул я.

Он быстро перевел на меня беспокойный взгляд, знакомый мне по клубу «Нонпарель», а затем вновь воззрился на Холмса, привычно теребя рукой отворот халата.

– Очевидно, вы получили мою карточку и прочли записку? – любезным тоном, в котором тем не менее отчетливо слышалась некоторая угроза, произнес Холмс. Гонт ничего не ответил, и Холмс добавил: – Сейчас передо мной стоит выбор, мистер Гонт. Я могу отправиться прямо в полицию или же уведомить мистера Синклера либо директора театра о вашей незаконной деятельности. Любое из вышеозначенных действий неминуемо повлечет за собой ваш арест и тюремное заключение. А еще я могу предоставить вам возможность самому, без моего вмешательства исправить положение.

Холмс смолк и вопросительно поднял брови. Гонт по-прежнему молчал, однако едва заметно наклонил голову, тем самым выражая согласие с последним предложением моего друга.

– Что ж, отлично, – решительным деловым тоном продолжал Холмс. – Вот что вы тогда должны сделать. Вам придется не откладывая поехать к полковнику Апвуду и объяснить ему создавшееся положение. Затем вы вдвоем напишете мистеру Синклеру, что отказываетесь от членства в его клубе, и приложите при сем полный перечень всех, кого вы обманом обыграли в карты, с указанием точных сумм. Вместе с письмом вы отошлете ему деньги, для того чтобы он мог вернуть их вашим жертвам.

После этого вы с полковником Апвудом отошлете мне подписанное вашими подлинными именами обязательство больше никогда не играть в карты на деньги. Если кто-либо из вас нарушит обещание, я не премину известить о ваших прежних проступках все игорные клубы столицы и всех директоров варьете, а также армейское начальство полковника Апвуда. В результате вы лишитесь своего доброго имени. Я ясно выразился?

– Да, да, совершенно ясно, мистер Холмс! – воскликнул Гонт, в таком отчаянии заламывая руки, что я испугался, не разразится ли он слезами.

К величайшему моему облегчению, Холмс кивком поманил меня за собой, и мы вышли из комнаты раньше, чем этот несчастный был окончательно унижен перед нами.

– Мне по чистой случайности удалось понять, что Гонт – не кто иной, как мнимый телепат граф Ракоци, – заметил Холмс, когда мы вышли из служебного подъезда и зашагали по тесному переулку. – Несколько недель назад я увидел на здании Кембриджского мюзик-холла афишу с его изображением и, как только мы вошли в игорный салон клуба «Нонпарель», сразу узнал его. Вы, разумеется, догадались, каким образом они с Апвудом плутовали?

– Кажется, да. Они использовали что-то вроде секретного кода, чтобы общаться во время игры, да?

– Именно, Уотсон. Театральный номер был задуман так, что ассистентка Ракоци произносила заранее условленные фразы, чтобы дать ему понять, что у нее в руках – часы или, скажем, кошелек. Цвет, количество, инициалы и прочее тоже обозначались определенными словами. Никакой телепатии тут не было и в помине; только хорошая память и убедительно разыгранное представление. Конечно, ассистентка должна была выбирать лишь те предметы, кодовые слова для которых имелись в их условном языке.

Полагаю, полковник Апвуд увидел этот номер и понял, что с его помощью вполне можно жульничать при игре в вист, применяя не только условные слова и фразы, но и жесты, с помощью которых можно было сообщать друг другу о том, какие карты находятся у каждого из них на руках, и управлять игрой. Гонту без того была присуща нервная подвижность, и он привычно воспользовался ею, так что, когда он за карточным столом теребил свой воротничок или, к примеру, потирал подбородок, никто ничего не подозревал.

Но приятели не могли прибегать к мошенничеству слишком часто, иначе Синклер и члены клуба обвинили бы их в шулерстве. Поэтому они тщательно выбирали своих жертв: ими становились не опытные игроки, а вертопрахи из числа золотой молодежи, которых было несложно втянуть в крупную игру.

– Но почему они являлись в клуб только по пятницам, Холмс? – спросил я.

Мой друг пожал плечами:

– Возможно, это был единственный вечер, на который Гонту удалось уговорить директора мюзик-холла переставить его номер поближе к началу представления, так чтобы он успевал закончить чуть раньше, переодеться и взять кэб до «Нонпареля».

С этими словами он быстро потащил меня к какому-то подъезду, из которого мы, оставаясь незаметными для чужих глаз, могли видеть не только главный театральный портал, но и служебный вход. Несколькими минутами позже из служебного подъезда вышел Юстас Гонт, он же граф Ракоци. Он быстрым шагом прошел по переулку и вышел на улицу, где нанял кэб.

Когда кэб отъехал, Холмс усмехнулся:

– Думаю, несложно угадать, дружище, куда отправился Гонт. Если бы мы с вами были азартными людьми, я бы поспорил на соверен, что он сейчас едет к дому полковника Апвуда, чтобы ознакомить его с моим ультиматумом.

Холмс, как обычно, оказался прав.

На следующий день он получил два письма: одно от полковника Апвуда, другое от Юстаса Гонта, который подписался своим подлинным, судя по всему, именем: Альфред Тонкс. Оба полностью принимали предложенные Холмсом условия.

В то же утро нас посетил Годфри Синклер, чтобы поблагодарить Холмса за успешное завершение дела, обошедшегося без скандала, который неизбежно последовал бы, если бы эти обстоятельства были обнародованы.

Приятели отказались от членства в «Нонпареле», и Апвуд, который, судя по всему, отвечал у них за финансы, приложил к письму список обманутых членов клуба и пачку банкнот, подлежавших возврату.

– Итак, дело закончилось наилучшим образом, дружище, – потирая руки, заметил Холмс, после того как Синклер откланялся. – Думаю, ваши преданные читатели вскоре смогут прочесть должным образом приукрашенный отчет об этом расследовании. Как вы его назовете? «Дело о полковнике-шулере» или «Скандал в клубе „Нонпарель“»?

Однако я решил никак его не называть, поскольку от публикации мне пришлось отказаться.

Через несколько дней после этого разговора я получил письмо от своего старого армейского друга полковника Хэйтера[14]14
  Доктор Уотсон познакомился с полковником Хэйтером в Афганистане, где тот был его пациентом. Впоследствии они поддерживали связь, а когда полковник ушел в отставку и поселился в городке Рейгет, он пригласил доктора Уотсона и Шерлока Холмса погостить у него (см. рассказ «Рейгетские сквайры»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.


[Закрыть], которому недавно писал, спрашивая его, не знаком ли он с полковником Апвудом. В отличие от меня, Хэйтер поддерживал близкие отношения со многими сослуживцами[15]15
  Где служил полковник Хэйтер, неизвестно, возможно, так же как и Уотсон, в одном из Беркширских полков. – Доктор Джон Ф. Уотсон.


[Закрыть] и был лучше осведомлен о том, что происходило в армейской среде.

Хэйтер сообщил мне, что хотя он не знаком с полковником Апвудом лично, однако немного наслышан о нем и его послужном списке, в особенности об одном эпизоде, который, по мнению моего давнего приятеля, знавшего о моем собственном военном прошлом, должен был меня заинтересовать.

Полковник Апвуд принимал участие в освобождении Кандагара[16]16
  Кандагар являлся стратегически важным афганским центром, расположенным в ста пятидесяти пяти милях от границы с Индией. В нем находилось две с половиной тысячи британских и индийских солдат. Осада была снята через двадцать четыре дня, 31 августа. – Доктор Джон Ф. Уотсон.


[Закрыть] – афганского гарнизонного города, к которому, после трагического поражения в битве при Майванде 27 июля 1880 года, отступили британские войска (в их составе находился тогда и я). Город был осажден многократно превосходившими наши афганскими силами под началом Аюб-хана и освобожден двадцать четыре дня спустя в результате героических действий десятитысячного британского корпуса, возглавляемого генерал-майором Фредериком Робертсом по прозвищу Бобс. Войско Робертса, совершив трехсотдвадцатимильный марш-бросок по горам, под палящим зноем из Кабула в Кандагар, атаковало лагерь Аюб-хана, сразив тысячи его людей, а остальных обратив в бегство. В сравнении с потерями врага наши собственные потери, хвала Господу, оказались незначительными: пятьдесят восемь убитых и сто девяносто два раненых.

В осажденном Кандагаре свирепствовал голод, и без вмешательства доблестных воинов Робертса мы были бы вынуждены сдать город, и тогда страшно подумать, чем все это грозило окончиться.

В войске, пришедшем нам на подмогу, находился и Апвуд, тогда еще майор. Во время атаки он был ранен в левую руку и вследствие этого, подобно мне, отправлен в отставку с пенсией по ранению.

Поэтому можно без колебаний утверждать, что Апвуд и его бравые товарищи спасли мне жизнь, как ранее это сделал мой ординарец Мюррей, который, после того как я был ранен при Майванде, перекинул меня через спину вьючной лошади и присоединился к отступившим в Кандагар соотечественникам.

Ввиду этого я чувствую себя не вправе обнародовать отчет о последующем падении полковника Апвуда. Эта рукопись в числе других неопубликованных бумаг упокоится в самом подходящем для нее месте – моей старой армейской жестяной коробке.

Дело об алюминиевом костыле

В прошлом Шерлок Холмс несколько раз мимоходом упоминал об этом расследовании, в котором принимал участие еще до того, как я взял на себя обязанности его биографа. Однако у него никогда не находилось ни времени, ни желания познакомить меня с подробностями этого дела, как бы я его ни упрашивал.

– Ах, это дело давнее! – пренебрежительно отмахивался он. – Впрочем, весьма необычное, дружище. Как-нибудь обязательно о нем расскажу. Думаю, вам будет интересно.

Впрочем, выполнить это обещание Холмса наконец заставило одно случайное замечание, брошенное инспектором Лестрейдом.

Однажды вечером Лестрейд заглянул к нам, чтобы посоветоваться насчет одного чрезвычайно запутанного дела о пропавшем наследнике поместья Блэксток. Прощаясь, инспектор добавил:

– Кстати, мистер Холмс, помните Бледнолицего Джонсона, промышлявшего кражами драгоценностей?

– Бледнолицего Джонсона? – воскликнул Холмс. Я увидел, как в его глазах вспыхнули огоньки, и понял, что в нем проснулось любопытство. – Как не помнить! Он, верно, все еще в тюрьме? И вряд ли хочет приняться за старое?

Лестрейд усмехнулся, и его остренькая лисья физиономия сморщилась.

– Куда там! На прошлой неделе он умер в Пентонвильской тюрьме; потерял равновесие, спускаясь по лестнице, и свернул себе шею. Во всяком случае, так мне рассказывал начальник тюрьмы. Во всем виноват этот алюминиевый костыль, который выскользнул у него из руки. Можно сказать, то было не первое его падение.

Судя по всему, это была шутка, так как Лестрейд весело потирал руки, пока Холмс провожал его до дверей.

Вновь заняв свое место у камина, Холмс взглянул на меня. Лицо его было печально.

– Бледнолицый Джонсон мертв! Как грустно это слышать. То был один из первых случаев, когда Лестрейд обратился ко мне за помощью. Припоминаю, что для негодяя этот маленький человечек был слишком кроток.

– Вот как? – проворчал я. – Хотя вы несколько раз упоминали при мне о деле Джонсона и даже обещали рассказать о нем подробно, я до сих пор не имел удовольствия услышать эту историю.

– Тогда я доставлю вам это удовольствие прямо сейчас, дружище, – ответил Холмс. Он на минуту смолк, набивая свою трубку табаком из персидской туфли[17]17
  Шерлок Холмс имел обыкновение держать табак в носке персидской туфли, которая висела на крючке у камина (см. рассказ «Обряд дома Месгрейвов»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.


[Закрыть], затем раскурил ее и откинулся на спинку кресла; вверх поползли тонкие струйки дыма, и на худощавом лице Холмса появилось задумчивое выражение.

– Кажется, это случилось в конце 1870-х годов, когда я жил еще на Монтегю-стрит[18]18
  По окончании университета Шерлок Холмс снимал квартиру на Монтегю-стрит, близ Британского музея. – Доктор Джон Ф. Уотсон.


[Закрыть], – начал он. – Именно тогда я стал приобретать известность как частный сыщик-консультант, и круг моих клиентов уже не ограничивался бывшими однокашниками и их друзьями. Слух обо мне докатился до самого Скотленд-Ярда. И вот в одно прекрасное утро на пороге моей комнаты появился инспектор Лестрейд[19]19
  Впервые инспектор Лестрейд обратился к Шерлоку Холмсу за помощью, расследуя дело о подлоге (см. повесть «Этюд в багровых тонах»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.


[Закрыть], пришедший просить моей помощи в расследовании, которое зашло в тупик. Поразительно, но у этих людей совершенно отсутствует воображение – важнейшее, наряду со способностью к дедукции, качество для всякого сыщика, который хочет преуспеть в своем ремесле.

В деле фигурировали два вора, промышлявшие кражей драгоценностей. Эти двое – мужчина и женщина, обладавшие хорошими манерами и респектабельно одетые, – всегда следовали одной и той же схеме. Они специализировались на небольших ювелирных лавках, располагавшихся в не слишком фешенебельных, зато многолюдных торговых кварталах. За прилавком там стоял всего один приказчик (обычно сам владелец лавки). Злоумышленники выбирали время, когда в лавке не было покупателей, при этом стараясь не привлекать к себе внимания. Женщина всегда носила шляпку с опущенной на лицо вуалью, ее спутника описывали по-разному: упоминали то усы, то бороду, то очки, волосы у него было то светлые, то темные, то рыжие; всякому было ясно, что он каждый раз менял облик.

Они изображали состоятельную супружескую пару, которая собирается отпраздновать какое-то значительное событие – возможно, годовщину свадьбы или день рождения дамы. По этому случаю мужчина якобы намеревался купить своей «супруге» кольцо. Владелец лавки, всегда готовый услужить, выкладывал на прилавок свои лучшие изделия, чтобы дама могла их примерить.

Кража совершалась в тот момент, когда «жена» выбирала кольцо. Мужчина внезапно хватал пригоршню колец и выбегал на улицу, в это мгновение женщина падала в обморок прямо на прилавок.

Можете вообразить себе потрясение и замешательство торговца. Он совершенно терялся и не знал, что предпринять: то ли оказывать помощь даме, то ли мчаться вдогонку за вором, похитившим его собственность. Во всех четырех случаях, расследуемых Лестрейдом, здравомыслие торговца брало верх над галантностью. Жертва пускалась в погоню за грабителем. Однако секундная заминка становилась роковой. К тому времени, когда ограбленный бедняга выбегал на улицу, вор успевал затеряться в толпе. Только тогда торговцу приходило на ум, что женщина – сообщница преступника, мало того, он оставил ее в лавке, среди витрин с драгоценностями, одну! Что проку от того, что витрины были заперты на ключ; стекло легко можно разбить. Мысль о том, что наиболее ценные изделия хранятся в сейфе, являлась небольшим утешением. Он бегом возвращался в лавку, но дамы там, разумеется, уже не было.

Тут Холмс сделал паузу и насмешливо взглянул на меня.

– Судя по выражению вашего лица, Уотсон, что-то в моем рассказе смутило вас. И что же именно, приятель?

Хотя я знал Холмса уже не первый год, его прозорливость и наблюдательность не переставали меня удивлять.

– Я не могу уяснить, Холмс, какую роль во всем этом играл Бледнолицый Джонсон, – признался я. – Вы не сказали, что вор-мужчина был калекой. К тому же опознать человека с костылем проще простого, как бы он ни маскировался. Или же он был здоров, а костыль использовал для того, чтобы сбить погоню со следа?

– Отлично, Уотсон! – воскликнул Холмс. – Ваша способность к дедуктивным выводам улучшается день ото дня! Вскоре я начну опасаться за свои лавры. Вы решительно правы, дружище. Бледнолицый Джонсон, который и в самом деле являлся калекой, не принимал участия в ограблении. Опросив жертв, я установил, что его обязанностью было отвлекать внимание, или, выражаясь воровским языком, «бить понт». Двое из четырех торговцев сообщили, что в решающий момент погони дорогу им преградил человек с костылем, что позволило преступнику скрыться, однако оба сочли это происшествие случайностью и ни словом не обмолвились о нем Лестрейду. Только когда я заставил их припомнить все подробности, пусть даже несущественные, они упомянули об этом. Однако выяснилось, что роль человека с костылем куда более значительна. Любопытно, Уотсон, могли бы вы, учитывая развившуюся в вас способность к дедукции, догадаться, что это была за роль? Вид у вас озадаченный. Поразмыслите-ка над фактами. Во-первых, какие украшения интересовали воров?

– Это были кольца, верно, Холмс?

– Верно. Они ни разу не просили показать браслеты, ожерелья или хотя бы броши. Только кольца. А теперь обратите внимание на другую деталь – костыль третьего участника шайки. Из чего он был сделан?

– Из дерева? – недоумевая, предположил я. Какая разница, из чего был изготовлен костыль?

– Нет, нет, Уотсон! – нетерпеливо возразил Холмс. – Вспомните, что я говорил прежде. Это был алюминиевый костыль. Алюминиевый! Это имело важное, если не решающее, значение для всего дела. Теперь улавливаете?

– Боюсь, что нет, Холмс, – сконфуженно ответил я.

– Что ж, тогда не утруждайтесь. Вероятно, вы догадаетесь об этом позже. А пока что позвольте мне продолжить рассказ. Итак, теперь я понял, что имею дело с шайкой профессиональных воров, в которой насчитывалось три человека – женщина и двое мужчин, и один из них, возможно, калека, хотя на той стадии расследования я не был в этом абсолютно убежден.

В то время я и сам сколотил шайку – она состояла из уличных мальчишек. Вы с ними уже знакомы, Уотсон.

– Отряд уголовной полиции Бейкер-стрит![20]20
  «Отрядом уголовной полиции Бейкер-стрит» Шерлок Холмс называл компанию уличных мальчишек под предводительством некоего Уиггинса, которые помогали ему в расследованиях, поскольку они «всюду пролезут и всё услышат». Они участвовали в трех делах: «Этюд в багровых тонах», «Знак четырех» и «Горбун». – Доктор Джон Ф. Уотсон.


[Закрыть] – мгновенно догадавшись, воскликнул я. – Если я правильно помню, это они разыскали кэб Джефферсона Хоупа, а при расследовании дела Шолто установили местонахождение парового катера «Аврора».

Памятуя о презрении Холмса ко всяким нежным чувствам, я не стал добавлять, что во время второго из упомянутых дел я встретил и полюбил мисс Мэри Морстен, которая в том же году стала моей женой[21]21
  Доктор Уотсон познакомился с мисс Мэри Морстен, когда она пришла к Шерлоку Холмсу с просьбой расследовать исчезновение ее отца, капитана Артура Морстена. Доктор Уотсон полюбил ее и некоторое время спустя женился на ней (это произошло между ноябрем 1888 и мартом 1889 года). Это был счастливый, хотя и бездетный брак. Она умерла в те годы, когда Шерлока Холмса считали погибшим, в то время как в действительности он путешествовал за границей. Дата и причина ее смерти неизвестны. Существует несколько упоминаний о ней в рассказах основного цикла (см. «Знак четырех», «Тайна Боскомской долины», «Приключение клерка» и «Пустой дом»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.


[Закрыть].

– Их предводителя звали Уиггинс, не так ли? – продолжал я.

– Да, и более умного и находчивого паренька трудно было сыскать. Полиции стоило бы задуматься над тем, чтобы набирать в свои ряды молодых людей вроде Уиггинса. Именно Уиггинс по моему поручению наводил среди представителей лондонского уголовного мира справки о шайке воров, состоявшей из трех человек, и кое-что ему удалось выведать.

Выяснилось, что мужчина и женщина, выдававшие себя за супружескую пару, на самом деле были братом и сестрой. Звали их Джордж и Рози Бартлет. Оба на редкость миловидные, они занимались тем, что обчищали карманы богатых обитателей Вест-Энда. Джордж был щипачом, а Рози – пропальщицей[22]22
  Пропальщик – карманник, принимающий похищенное. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Как только Джордж вытягивал бумажник или дамский кошелек, он тотчас передавал его Рози, которая прятала добычу на теле. Если Джорджа, по несчастливой случайности, ловили и обыскивали, у него никогда не находили украденную вещь и отпускали с миром. Никому и в голову не приходило задерживать и обыскивать Рози – очаровательную, хорошо одетую юную леди. В любом случае, к тому времени, как разгорался скандал, она успевала затеряться в толпе посетителей магазина или театральных зрителей.

Так прошло несколько лет, и вдруг удача от них отвернулась. Джордж упал и сломал запястье, и, хотя кости срослись, рука утратила гибкость. Ему пришлось оставить свое ремесло, а значит, брату с сестрой надо было искать новый способ добывать деньги. И тогда они решили грабить маленькие ювелирные лавки, а на роль пропальщика наняли Бледнолицего Джонсона. Как я уже говорил, он и в самом деле был калекой – нога у него отнялась при рождении. В прошлом он уже скупал у них краденые вещи – золотые часы или булавки для галстука. Скорее всего, именно это и натолкнуло их на мысль о ювелирной лавке.

Джонсон сгодился и на то, чтобы преграждать путь свидетелям, а главное – разгневанному торговцу, мешаясь у него под ногами. Никто бы его не заподозрил. Кому придет в голову, что хромой калека может состоять в воровской шайке? Должен признаться, однако, что я далеко не сразу догадался, какая роль во всех этих преступлениях отводилась костылю.

Он замолчал и, подняв бровь, посмотрел на меня.

– Вы тоже пока этого не поняли, дружище?

– Боюсь, что нет, Холмс, – удрученно ответил я.

– Ничего страшного. Позже на вас обязательно снизойдет озарение. Умница Уиггинс кроме прочего добыл для меня адрес Бартлетов в Ноттинг-Хилле, что само по себе было любопытно, ведь первое ограбление произошло именно в этом районе, а все последующие – в радиусе одной мили от него. Очевидно, они предпочитали работать в привычном месте, где им были знакомы все улочки и переулки, на случай если бы пришлось спасаться бегством.

Брат и сестра снимали маленький домик на улице Лэдброк-гроув, где в окнах чуть ли не каждого второго дома виднелась табличка с надписью «Сдается». Мне без труда удалось найти себе комнату почти напротив жилища Бартлетов. В сущности, она стала первым из нескольких конспиративных адресов, которые я использую, если требуется сменить внешность[23]23
  У Шерлока Холмса «было по меньшей мере пять укромных местечек, где он мог изменять свой облик», о чем упоминается в рассказе «Черный Питер». – Доктор Джон Ф. Уотсон.


[Закрыть].

На этот раз я выдал себя за клерка – временно безработного, но при этом опрятно, хотя и бедно, одетого. У моей домовладелицы, вдовы с двумя маленькими детьми, не было причин сомневаться в моих словах. Да и вообще, она была так рада тем нескольким шиллингам, что я платил ей раз в неделю за жилье и стол, что никаких вопросов не задавала.

Я настоял на том, чтобы мне отвели спальню окнами на улицу, откуда я беспрепятственно мог наблюдать за всеми передвижениями Бартлетов, так что в течение недели я отлично изучил их распорядок дня. Все мы рабы привычки, Уотсон, и я возблагодарил Господа за то, что это безмерно облегчило мне слежку. Теперь я точно знал, когда Рози Бартлет отправляется за покупками, а ее братец – в местную пивную. Я видел всех их гостей, в том числе и Бледнолицего Джонсона, который время от времени заглядывал к ним.

Кроме того, мне удалось увидеть всех троих вблизи и хорошенько их рассмотреть.

Бартлет был высокий стройный мужчина чуть за тридцать, скорее миловидный, чем красивый, и в облике его сквозило некоторое превосходство. В приличном костюме он легко мог сойти за преуспевающего представителя среднего класса: главного клерка в адвокатской конторе или старшего кассира в банке.

Его сестра Рози была не так стройна, но держалась столь же горделиво и самоуверенно, хотя ее внешность немного портил крупный нос. Впрочем, опущенная на лицо вуаль помогала скрыть этот недостаток, и ее с братом вполне можно было принять за респектабельную супружескую пару, не стесненную в средствах и заслуживающую всяческого доверия.

В противоположность им, Бледнолицый Джонсон был маленький, неказистый молодой человек лет двадцати пяти, на вид очень чахлый и болезненный. Он походил на растение, выросшее без света, в погребе или темном чулане. Прозвище Бледнолицый он получил за необычайно бледный цвет лица. Однако у него имелись два замечательных свойства. Во-первых, он умел быть совершенно незаметным. Мне редко приходилось видеть людей, которые так мастерски пользовались своей невзрачностью; само собой, для пропальщика это было незаменимое качество. Он умел растворяться в толпе, словно капля дождя в луже.

Другим его талантом было проворство, поразительное для такого калеки. Если бы вы только видели, как ловко он передвигался на своем костыле (ни дать ни взять обезьянка, скачущая по ветвям лиан), то сразу поняли бы, почему Бартлеты сделали его своим сообщником. Он умел не только мгновенно исчезать с места преступления, он идеально дополнял их: если их роли были, так сказать, публичными, то его задача – сугубо приватная; они находились на сцене – он прятался в кулисах.

Обычно Джонсон заходил к Бартлетам по пятницам вечером, в половине восьмого. Он приносил с собой сумку, в которой, подозреваю, лежали бутылки с элем, потому что как-то, проходя мимо их дома, я сквозь щелочку в занавесках увидел, как они втроем сидят за столом под лампой и играют в карты и рядом с каждым стоит стакан с пивом. Уходил он всегда в половине одиннадцатого, с изумительной быстротой передвигаясь по улицам на своем костыле. Казалось, что, кроме этих еженедельных посиделок, у Джонсона с Бартлетами нет никаких общих дел. Я был заинтригован личностью этого маленького человечка и, желая побольше узнать о его жизни, поручил Уиггинсу навести справки. С этой целью Уиггинс однажды вечером проследил за ним до его дома в Баттерси, где Джонсон жил холостяком. По-видимому, ни семьи, ни друзей (за исключением Бартлетов) у него не было.