Текст книги "Джуна: сила божественного дара. Целительные картины и произведения"

Воительница

С каждым днем, отсчитывающим время, прошедшее с тех пор, как умер отец Юнии, мать становилась все печальнее. Сердце ее ссыхалось от жалости и боли, и удары его становились все медлительней.

И снова в жизни Юнии настал страшный и горестный день. Мать созвала всех своих детей и сказала:

– Вы молоды. И вы принадлежите жизни. Жизнь зовет вас. Ваше место – здесь, на земле, а мое – там, рядом с вашим отцом. Будьте счастливы…

Мать похоронили на том же самом кладбище, что и отца, и могилы их были совсем рядом.

Такова была последняя воля родителей Юнии.

Чувства невосполнимой утраты не оставляли Юнию, и тогда ноги сами несли ее на кладбище. Подолгу сидела она там. И временами ей начинало казаться, что она ощущает присутствие матери и отца, посылающих сюда, на землю, весточку из своего дальнего далека.

Однажды, сидя на каменной плите, Юния задремала, или, может быть, ей так только показалось, ибо сон ее не был похож на все остальные когда-либо виденные ею сны. Пожалуй, лишь одно отличало этот сон от привычной реальности – его яркость и красочность.

…Перед Юнией стоял отец. Стоял и ласково улыбался. Он был совсем как живой.

Однако Юния ясно отдавала себе отчет в том, что отец ее давно умер, и теперь спокойно ждала, что будет дальше.

А отец тем временем заглянул Юнии прямо в глаза и сказал:

– Иди за мной, дочка, иди…

И Юния беспрекословно последовала за ним, успев отметить про себя, что отец сейчас удивительно похож на Сардиса.

Сначала они шли по какому-то узкому ущелью, превратившемуся вскоре в извилистую каменистую дорогу, которая вывела их на большое гладкое плато.

По многим явным, но трудно выразимым приметам Юния поняла, что сейчас они находятся где-то в самом эпицентре Земли, в сферах ее ядра.

Глубина времени здесь – на этом плато – была столь же непредставимо велика, как и глубина пространства. Это было уже правремя и праистория. И все события, происходившие здесь, имели вечный смысл и вечное значение.

В конце плато высились скалы. За ними виделась цепь покрытых снегами гор. Еще ни одному человеку не удалось подняться на их вершины, недоступные даже небесным птичкам. Пики этих гор пронзали небо насквозь, как кинжалы, и далее гордо и одиноко высились в полной, ничем не оживляемой пустоте.

Картина эта была настолько загадочна и величественна, что Юния почувствовала: должно произойти нечто необыкновенное. И она посмотрела вперед, стремясь прочитать в увиденном свою судьбу. Перед ней, образуя треугольник, стояли три высоких скалы. На первый взгляд они были совершенно одинаковыми. Но средняя – та, к которой отец вел сейчас Юнию, оказалась выше и шире других.

Когда они подошли уже совсем близко к скале, отец резко взмахнул рукой, будто отодвигал невидимую завесу. И Юния с необычайной ясностью и остротой вдруг увидела и себя, и отца со стороны: они, двое людей, стояли в глухой глубине Земли, у подножия скалы и во все глаза смотрели вверх – на выложенный разноцветными камнями портрет женщины, высеченный на склоне скалы.

Женщина была будто живая и, казалось, ничто не ускользает от проницательного взгляда ее темных глаз – ни волнение Юнии, ни мудрое спокойствие ее отца.

Женщина пристально смотрела на них. Юния вдруг почувствовала, что видит сейчас все – и себя, и отца, и скалы, и горы, и плато – ее глазами, и на какое-то краткое мгновение она явственно ощутила свою первозданную связь с ней. И начала разглядывать изображение на скале, узнавая и не узнавая его одновременно.

Одета она была в костюм древнего воина. Но шлема на ее голове не было, и черные густые волосы, перекинутые через плечо, свободно падали на ее левую грудь. Правильные и тонкие черты лица: слегка сдвинутые брови, молчаливые губы и серьезный, провидящий взгляд – все это говорило об одухотворенности этой женщины какой-то видимой лишь ей одной, высокой целью.

– Кто это? – обратилась к отцу Юния. – Почему она в одежде воина и так пристально смотрит на нас?

– Вглядись получше, дочка! Разве ты не узнаешь ее и сама не чувствуешь себя воином? И не готова на подвиг? Смотри, смотри на нее внимательно, смотри на нее, как внутрь самой себя, и слушай, слушай…

…Некогда здесь, в сердце Земли, происходила великая битва. Добро здесь боролось со злом, боролось не на жизнь, а на смерть. Много было жертв, много было горя, слез и крови. И вот в самый разгар боя на поле брани появился еще один воин. Посмотри, его портрет перед тобой!.. Этим воином была женщина – царица древнейшего государства. Она поняла, что пришло ее время вмешаться и решить исход битвы. И, забыв о том, что женской доблестью считалось хранение дома и очага, она взялась за меч. Ее храбрость и неуязвимость поражали даже самых бывалых воинов, и тогда они говорили друг другу:

– Она защищает мир и добро, и добрые духи помогают ей…

А женщина сражалась, появляясь то там, то тут в самые опасные моменты боя, отстаивая права любви и братства в преходящей жизни и в непреходящей вечности. Пришла победа. Битва была выиграна. И люди стали искать отважную воительницу. Но тщетно. Ни среди живых, ни среди погибших ее не было. Она исчезла – прямо здесь, на этом поле, пропала, будто растворилась или белым облаком поднялась на вершину неприступных гор.

И тогда в память великой победы и удивительного подвига славной воительницы люди высекли на скале ее портрет. Она стала единственной из всех женщин всех времен, удостоенной такой чести, издавна бывшей высшим признанием героизма воина…

– Ты поняла мой рассказ, Юния? – спросил отец.

– Да. Это рассказ о вечной битве добра со злом во имя конечной победы добра.

– Верно, дочка. Но еще это рассказ о том, что ты, Юния, должна найти в себе эту женщину и тоже быть в жизни воином, ибо только в бою и в борьбе жизнь соединяется с вечностью… Смотри на эту женщину, Юния! Вглядывайся в нее и помни – она не исчезла бесследно в этих горах. Нет! Она жива и будет вечно жить для того, чтобы возвращаться на землю вновь и вновь в разных обличьях и воплощаться в судьбах людей, способных вступить в смертельный бой со злом и неправдой. Человек обязан быть воином, не знающим страха, ибо вечно живет душа…

Когда отец кончил говорить, взошло солнце. Юнии показалось, что ресницы женщины слегка дрогнули, а взгляд потеплел и стал мягким, как свет солнца, пробившийся сквозь листья деревьев. И, уходя назад – в жизнь, Юния чувствовала это тонкое тепло, разливающееся по всему телу и делающее ее легкой и бесстрашной, как древняя воительница на скале, образ которой она унесла с собой навсегда.

Загадочная добродетель

Покончив с дневными трудами и хлопотами, а их у Юнии, дочери земли и неба, было предостаточно – и землю украсить, и людям доброе дело сделать, и свой долг жены и матери исполнить она прилегла на час-другой отдохнуть, и только сомкнула глаза, картины жизни в ее сознании стали раскрываться, как акварели, намоченные водой, а мозг погружаться в небытие.

И привиделся ей сон, похожий на видение, или, может, предстало видение, похожее на сон. Будто стены жилища раздвинулись до самых горизонтов, где земля сливается с небом, окна распахнулись в небесные дали, а занавески взмыли прозрачной пеленой до самых звезд.

И оттуда, из-под сияющего купола, явилась женщина небесной красоты, ничем не украшенная, окутанная лишь в легкое небесное одеянье.

В правой руке она держала серебряный поднос с пресными хлебами, что было символом щедрости, в левой – сверкающий нож, что должно было служить символом деятельной добродетели. Склонившись к Юнии, небесная пришелица тихо сказала:

– Вставай, Юния, не спи, лучше потрудись еще. – При этих словах она протянула свою ношу в правой руке. – Возьми поднос и раздай, что на нем, людям. А это, – она указала глазами на сверкающее лезвие ножа, – для того, чтобы ты могла исполнить еще одно мое желание. Идем со мной!

Она величественно вскинула левую руку, будто в ней был не нож, а жезл, – и путь их осветился трепетным светом, обнаружив под ногами лестницу о множеством ступеней.

Ступая осторожно, они вместе спустились вниз и остановились у подножья лестницы. По обе стороны от нее сидели по две женщины в белых хитонах и бирюзовых чалмах. Те, что сидели справа, сдвинув насурьмленные брови, сросшиеся тонким шнурком над переносицей, усердно свежевали барана; те же, что сидели слева, вскинув насурьмленные брови вразлет, недоуменно смотрели на барашка, лежавшего перед ними, и не знали, что делать – им нечем было его заколоть.

Тогда небесная пришелица дала Юнии нож и повелела:

– Возьми мой нож, зарежь агнца и раздай людям. Но прежде скажи, какой нынче день.

Дочь земли ответила: четверг, хотя день делил неделю ровно пополам и была среда.

– Пятница, – почти не размыкая губ, произнесла дочь неба.

– Четверг, – противилась Юния.

– Пятница, – стояла на своем дочь неба.

– Четверг, – не уступала ей Юния и, низко наклонившись, занесла нож, чтобы нанести удар по жертвенному животному. Но прежде, чем она успела свое намерение привести в исполнение и коснуться острием ножа бока барана, до слуха ее донеслось: «Пятница!»

И разом все исчезло, и дочь земли проснулась.

Теперь Юния стояла возле лестницы одна в окружении шумной толпы соседей. Был сезон полевых работ, и многие из них были в рабочих фуфайках, другие же – по пояс обнажены. Они с удивлением и любопытством рассматривали только что проснувшуюся Юнию и озорно подмигивали друг другу:

– Что с тобой, Юния? – вопрошали одни.

– Уж не хватило ли тебя громом? – подтрунивали другие. – Ты будто не по земле ходишь, а в воздухе паришь!

Юния же действительно ничего не понимала, пока не увидела в толпе двух своих подруг – Сабру и Зою.

Увидев их, она обрадовалась.

– И какой сегодня день? – спросила Юния подруг.

– Сегодня среда! – ответили в один голос Сабра и Зоя.

– Вот как?! – воскликнула Юния и обвела взглядом собравшихся. – Слушайте все: среду и четверг будем работать, а в пятницу зарежем барана и будем гулять. Да, да, не удивляйтесь, мне указано это свыше. Мне нынче было видение. – И она рассказала все, что с ней произошло.

Потом она позвала Сабру и Зою, и девушки, покинув недоумевающую толпу, стремглав бросились в дом Юнии. Надо было переодеться, взять денег и с первой же оказией поехать на базар за бараном…

Голосистый, разноязыкий базар, прилавки которого и подводы ломились под тяжестью винограда, сот с медом, яблок, айвы, орехов и разной разности, встретили их шумом, гамом, смехом и пересвистами. Юния огляделась, прислушалась: ухо не улавливало блеяния. Сердце ее заныло. Вместе с Саброй и Зоей она обошла базарную площадь со всех сторон, но нигде не оказалось не только барана, но и захудалой овцы. Тогда она обратила свой взор к небу и спросила:

– Силы небесные! Ведь вы же послали мне видение, но отчего же нет нигде барашка?

Едва Юния успела произнести свое заклинание, как зазвенели, забряцали колокольца, и на горизонте, будто из-под земли, появились, вздымая облака пыли, три тучные отары овец, гонимых пастухами.

Юния решительно направилась к ним.

При виде молодой женщины пастухи еще выше взбили свои мохнатые папахи и прикрикнули на собак, отогнав их поддерево.

Подойдя, наконец, к пастухам, Юния спросила:

– Можно ли купить у вас барашка?

– Пожалуйста, – ответствовали ей трое сразу, – выбирай!

Они нырнули в свои отары, и через минуту перед ней стояло три лучших барана.

– Ну, любого, на вкус, – подбадривали ее пастухи, ревниво хмурясь друг на друга.

– Сколько возьмете? – спросила Юния.

– Шестьдесят зюйзей, – ответствовали пастухи.

– Шестьдесят пять зюйзей, – набавила цену Юния.

– Пусть будет по-твоему, бери!

Юния быстро отсчитала деньги, а Сабра и Зоя ловко накинули на рога барана веревку и отправились с покупкой домой.

А дома!..

Все село гудело в ожидании обещанного веселого застолья в предстоящую пятницу. Целый четверг соседи наперебой усердно ухаживали за барашком – кормили, поили, меняли соломенную подстилку, – чистили его и лелеяли. Ухаживали и в пятницу, пока не наступило время заколоть барана.

За это время Юния и соседи так привязались к кроткому животному, что им стало жаль с ним расстаться. Утром Юния сама пошла его покормить, но он не встал на ее призывы, отворачивался и от еды, и от питья. Она пробовала поднять его на ноги, взбодрить своим дыханием и лаской, но тщетно. Жизнь барашка угасала! Маленький сын Юнии плакал в три ручья:

– Пусть живет барашек! Пусть живет еще!

Но барашек погибал.

Ровно в назначенное время, когда стрелки показали без десяти семь, калитка хлопнула, и во двор вошел рябой верзила, которому предстояло свершить свое дело.

С трепетом ему уступили дорогу к сараю. Он приблизился к барану, постоял, помедлил, будто проверяя, настала ли пора совершить положенное человеку его ремесла, прислушался, потом быстро выхватил из-за пояса нож и на последнем вздохе животного нанес ему удар в шею.

Все смолкли в оцепенении. Но людей поразила не гибель барана и не искусство бойщика, а нечто совсем иное.

Когда рябой верзила стал свежевать тушу, взору присутствующих открылась вдруг глубокая рана в боку животного. Людям не верилось, что зту метку нанесла ему в ту роковую среду сама Юния серебряным ножом, врученным ей пришелицей с небес.

Но мало-помалу все пришли в себя, снова зашумели и устремились к праздничному столу, разноплеменному и разноязыкому, какого еще никогда никто не видывал; и двор, и дом напоминали огромный караван-сарай, лежавший на главной магистрали Вселенной. И это было и удивительно, и было это правдой, как и то, что Юния, не желая того, исполнила волю ниспосланного ей видения. И трудно было понять, мистика это или реальность. А что скажете вы?!

Зимний ноктюрн

Томимая предчувствиями, Юния хотела уйти заранее, пока не погасли люстры. Но распахнутые двери зала и оживление, царившее в публике перед началом представления, еще таили надежду. Сила сомнения (а отрицать зту истину всегда опрометчиво) удержала ее…

Потом, когда фонари театрального подъезда остались позади и она походкой сомнамбулы брела по горбатой орбите Каменного моста, видя перед собой только небо и чувствуя, как с каждым шагом пронизывающая все ее существо боль набирает крещендо, она думала:

«Зачем меня позвали? Зачем я вообще туда пошла? Огромный зал, народу много, но ведь я и не видела никого, едва осознавая самое себя. Я знала, что рано или поздно языки суетной толпы произнесут и мое имя, обдав его пламенем злобной клеветы. И от этого мне казалось, что я не в праздничном зале, а где-то в темницах Аида, где так мучительно пытают и душу, и тело».

Сердце Юнии безысходно билось, лоб покрылся бисерными капельками пота, а с губ, будто сами собой, срывались едва слышимые слова:

– За что меня предали? За что меня оскорбили? И тщетно стараюсь я отогнать обиду прочь. Не тут-то было… Ах, если бы я могла чувства и помыслы мои стряхнуть с себя так же легко, как птица капли воды со своих крыльев.

А между тем с каждой минутой, с каждым мгновением разящая сознание боль все плотнее подступала к сердцу Юнии, тесня в нем остатки жизни. Она едва шла, она готова была рухнуть тут же, у решеток моста, прямо под ноги прохожих. И они, верно, прошли бы по ней – ведь равнодушие сродни жестокости!

И вдруг одно могучее желание поднялось из святая святых ее души, завладело ею безраздельно и грозно повелело – скорее домой, скорее увидеть сына, его прямой бесхитростный взгляд!..

Ощущение родной плоти порой дает человеку самое большое доказательство того, что он не одинок. Сейчас Юния нуждалась в этом доказательстве больше всего.

И не случайно, должно быть, на этом чувстве единокровного родства замешена знаменитая библейская притча о возвращении в отчий дом блудного сына, так ярко отраженная в живописи великих мастеров Возрождения. И разве не в этом неодолимом чувстве состояла в тот миг суть порыва души Юнии?

Снег и мороз ускорили ее шаги, хотя холода Юния не боялась. Глаза ее, отражая огни вечернего города, призрачно блестели, веки были красными. Но она не плакала, слезы пролились и высохли до того, как она хотела заплакать. Ускоряя шаг, Юния почти бежала. В ушах звенели обрывки фраз, звучали какие-то запоздалые извинения. Зачем, к чему?! Особенно теперь, когда сознание ее четко определило: она ранена и из сердца ее струится кровь. Да, в больное сердце всегда легко попасть, потому что оно болит.

Но Юния умирала не от боли, не от раны, не от пули – от предательства. О, как она презирала это самое низменное из человеческих качеств! Каждой частичкой своей души, ибо принадлежала к числу тех избранных, коим ведомо высшее чувство жертвенности. Она готова была скорее поймать стрелу, запущенную в грудь друга, и пронзить ею себя, нежели уклониться от нее и таким образом предать…

И вот уже снова мертвенно-бледные губы шептали в полузабытьи:

– Зачем, почему я хожу по земле? Меня топчут, перед всеми я преклоняюсь. Стоит ли жить?!

И тут же успокаивала себя спасительным оправданием:

– Я обязана жить. Разве я предала когда-нибудь свою миссию – донести до людей, во всей ее неоценимости, науку бессмертия и вечной молодости? И пусть в меня устремляются тысячи стрел – я с достоинством приму их все, но до последнего вздоха останусь верна идее и людям! И это ли не жизнь! Но как тяжела порой бывает рука друзей, пожатие, которое болью ранит и сердце, и сознание. Оно не легче лапы медведя. И что им за дело до меня – ведь не я же зову их в друзья. Не я их – они выбирают меня.

Как странно: предлагая мне дружбу, одни становятся истинными друзьями, способными жертвовать собой, другие – завистниками, предпочитающими всегда оставаться самими собой.

Такие ни на йоту не поступятся своим «я» и в дружбе больше всего любят самих себя, не сознавая того, что я здесь не вечно, что я из другого мира, пришелец с горних высей, взваливший на себя громадный труд разгадки тайн Вселенной во благо человека и преобразования мира. Да, не случайно говорят: «Хорошие друзья возводят с тобой плечом к плечу пирамиду, завистники – ограбят твой саркофаг».

Юния обессиленно оперлась о решетку моста, посмотрела вниз и замерла от изумления: там, в разломе между льдом и снегом, на водной глади резво плавала стайка птиц – птиц, знавших и речной простор, и буйство природы, и раздолье полей. Теперь зима все это отняла у них, оставив совсем крохотную полынью, закованную ледяным панцирем. Но птицы достойно и величественно плыли по ней, как достойно и величественно плыли по небу облака. И каждая из птиц теплом своего крошечного тела боролась с натиском льда и снега, веря в неизбежный приход тепла, света, весны и непогрешимый круговорот великих вселенских законов.

Нет, Юния ошибалась: вода на перьях птиц не была уж столь легковесной, а ее страдание столь безысходным. И все это – под мостом и там, в сияющих ночными звездами горных краях – жило и само по себе, и в удивительной гармонии друг с другом, молчаливо утверждающая свой главный девиз:

– В борьбе шлифуется и совершенствуется мир. Твоими страданиями, Юния, оплачена миссия совершенствования мира, ибо чем больше мы будем страдать, тем совершенней станет мир и человек. Помни это всегда и не возробщи на слабость слабого! Урок терпения крохотной птицы – залог успеха твоих трудов, Юния, положенных тебе Великим Космосом!»

И Юния ускорила шаг…

Золотая овца

Эксперимент, которому Юния отдала столько сил, завершился, наконец, успешно. Более того: полученные результаты оказались значительнее, чем предполагала даже сама Юния. Но странно: при этом она не чувствовала той умиротворяющей душу и тело опустошенности, которая обычно приходила к ней в такие счастливые минуты, – до полной победы было еще далеко, ибо она по-прежнему оставалась во власти тех, кто восседал за длинным столом, покрытым давно вылинявшим зеленым сукном, напоминавшим пыльную осеннюю траву, и являл собою непререкаемый авторитет и самую мудрость…

– Нет, – твердо и убежденно сказал седоволосый человек, на которого Юния надеялась больше остальных. – Нет. Этого не может быть, потому что этого быть не может. То, что мы видели здесь, не поддается никаким объяснениям и, значит, не существует…

Это прозвучало почти что как аксиома и одновременно как приговор.

Однако Юния не смутилась: она с надеждой посмотрела на тех, кто сидел рядом с седоволосым, ведь среди них были и те, кто еще недавно открыто восхищался ее работой и упросил провести свой необычный эксперимент именно здесь. Теперь они стыдливо отводили от нее глаза, и только седоволосый по-прежнему смотрел тяжелым и зловещим взглядом, исполненным презрения и непреклонности.

Юния поняла, что ни он, ни те другие за длинным зеленым столом ни за что уже не подпишут тот небольшой листок бумаги, лежавший посредине, который может определить или перечеркнуть не только ее собственную судьбу, но и судьбу науки. Ах, как много порой даже и в этом мире науки, куда Юния стремилась войти только лишь для того, чтобы отдать свой дар людям, зависит от простого безликого клочка бумаги. Седоволосый с мрачным торжеством посмотрел на Юнию, но она не оробела. В какое-то мгновение в ее памяти внезапно всплыла старинная легенда, рассказанная ей так давно, что Юнии казалось – это она сама видела все случившееся еще на заре планеты своими собственными глазами.

Впрочем, едва ли Юния помнила эту причудливо-странную легенду о Золотой овце до конца…

…Высоко-высоко в горах, на покрытой густой зеленой травой поляне поселилось стало диких овец, поднявшееся сюда однажды из речной долины в надежде укрыться от неумолимых в своей кровожадности волчьих стай. Обилие сочной травы, крупных и тихих звезд над ночной поляной, шелест дневных мотыльков, спокойно скользящих в невысоком кустарнике, незатейливое пение безымянных птах – все это предвещало овцам спокойную и привольную жизнь. И стадо безмятежно резвилось и ликовало.

Но однажды, в синюю ночь полнолуния, овцы услышали поднимающийся откуда-то снизу жуткий вой, тот самый, что нельзя не узнать и нельзя забыть. Трясясь от страха, овцы сбились в кучу возле огромного, выщербленного ветрами камня, пытаясь спрятаться как можно глубже в высокой траве. Но в ту ночь никакого нападения на них не было. Когда же назавтра снова взошла луна – снова раздался вой. Теперь он был совсем рядом и оттого звучал еще яростнее и страшнее. Острые серые тени замерли, а ближайшие кусты прорезали холодные зеленые огоньки. Потом несколько волков сорвались с места и ринулись к стаду.

Но на пути разъяренных хищников внезапно выросла фигура овцы, которую прежде до этой ночи в стаде никто не видел. В свете луны шерсть ее казалась сотканной из золотой пряжи. Таким же золотым было и легкое сияние над ее головой. Но всего удивительней были глаза Золотой овцы – огромные, наполненные неведомой светоносной силой. В них было столько неизъяснимой мощи, что хищники неожиданно остановились, как по команде.

Шерсть на серой стае вздыбилась, глаза пуще прежнего засверкали бешеным блеском, злобное рычание огласило поляну. Но наказать дерзкую овцу хищникам не удалось. Какая-то необъяснимая сила упорно не давала им приблизиться к ней. А она – она спокойно и молчаливо стояла посредине поляны, не страшась ни воя, ни желтых фонарей горящих бессильной злобой волчьих глаз. Она одна заслоняла от них и огромный камень в высокой траве, и сгрудившихся под ним в ужасе и предсмертной тоске овец. Несколько хищников все же попытались предпринять нападение на дерзкую заступницу. Во главе их был сам седой Вожак, покрытый старыми боевыми шрамами. И вот, в молчаливом сговоре, они теперь шли на Золотую овцу несметной силой, и если один из волков уходил или пытался уйти от грозной битвы, Вожак предупредительно рычал – трусость у волков, как и у людей, не почиталась. Впрочем, Золотая овца не знала этого недуга. Она и теперь стояла на прежнем месте как вкопанная…

Из-за вершины горы появилась луна, и все вокруг огласилось дружной боевой волчьей песней, от которой в жилах овец стыла кровь, останавливались сердца. Бесстрашная предводительница выдвинулась еще более вперед, а еще через несколько мгновений первый ряд серых хищников был отброшен ее взглядом на груду камней. Вожак посылал в бой самых матерых, не знавших страха воинов, но и они не принесли успеха. Тогда инстинкт закаленного, испытанного полководца подсказал ему: Золотую овцу нужно взять в кольцо и она больше не сможет пользоваться своим волшебным оружием. И Вожак повелел своим воинам начать маневр.

В долю секунды Золотая овца постигла все коварство замысла Вожака и, не дав заключить себя в кольцо, она стала отводить стадо на самый дальний край поляны. Это разозлило Вожака, но ненадолго: он знал, что там, куда отступала воительница, поляна обрывалась глубокой пропастью. Близость желанной победы воодушевила его и Вожак решительно повел волчьи стаи вперед за собой.

Но Золотую овцу это нисколько не смутило, лишь сияние над ее головой стало намного заметней. Она одна видела, что там, за пропастью, есть поляна, окруженная острыми, недоступными скалами, и если стадо сумеет перебраться туда, оно уже никогда больше не будет подвластно волчьим законам звериного разбоя. Она вся напряглась, собрала в единый комок все свои удивительные силы, бросила несколько решительных взглядов на свое стадо, и овцы словно по какому-то невидимому сигналу одна за другой стали бросаться в пропасть. Нет, они не сорвались в гибельные глубины, а под взглядом Золотой овцы перенеслись на ту, другую, серебряную от лунного света поляну.

Не предвидя такого исхода охоты, волки лавиной ринулись к краю поляны. В доли секунды пропасть и окрестные горы наполнились жутким предсмертным воем, этой страшной мелодией исчезновения.

Лишь один только Вожак сумел удержаться у самого края.

Высоко, в самом зените ночного неба, над пропастью поднималась луна, осветившая две фигуры, двинувшиеся навстречу друг другу по вечным, не знавшим ни жизни, ни смерти камням. Холодные глаза Вожака излучали презрение и жажду крови. Прекрасные глаза Золотой овцы были полны света и великодушного сострадания… Мгновение, не более, длилось это противостояние, похожее на смертельный поединок…

Это так было похоже на ту сцену, которая сейчас разыгрывалась на глазах Юнии, – седовласый, почивший на лаврах полуидол и она, несущая на алтарь вечной жизни свое светоносное откровение, Юния, почувствовавшая вдруг в себе одновременно кротость и необоримую силу Золотой овцы.

От этого сравнения мысли ее слегка путались и двоились, но она не теряла нить увлекательной параллели, и чем дальше она наблюдала это со стороны, тем больше росло ее недоумение: да, можно было понять старого Вожака матерых – он с доблестью делал то, что повелевал ему инстинкт природы, – добыть, выжить, оставить потомство для такого же звериного разбоя и юдольной доли. Но этот… убеленный сединами апостол науки, чего хотел он? Вечной власти, власти там, где ее не может быть, – над разумом, призванным творить прогресс и совершенствование рода человеческого?! Это было столь же абсурдно, сколь абсурдно выглядело бы желание обратить вспять падение мощного водопада солнечной энергии с Неба на Землю. Однако вскоре Юнию охватило истинное ликование: она увидела, что молчаливые апостолы венценосного полуидола стали бесшумно уходить один за другим из-за стола, пока тот, восседавший на троне властителя, не остался в совершенном одиночестве.

Теперь во время этого противостояния Юния отчетливо припомнила конец старой легенды. Та, библейская притча закончилась, как всякая притча, мудрым назиданием…

…Макушка темной скалы, нависшей над пропастью, вдруг вспыхнула ослепительно-ярким пламенем, прорезав огненными всполохами всю синеву пространства. А когда дым, наконец, рассеялся, вершину могучей скалы венчала уже иная картина – против златорунной овцы стоял обуглившийся, окаменевший пастор волчьей паствы. И было ли то прямым воздействием чудодейственной силы Золотой овцы или отмщение десницы сверху, но легенда гласила: «И он сгорел, и он окаменел от злобы и бессилия!»…

И Юнии все вдруг стало ясно и понятно: разве этот седовласый не сгорел так же, как Вожак матерых, оставшись в полном одиночестве за пустым столом? И это ли не была ее полная победа. Далее все произошло, как тому и надлежало: Юния решительно шагнула вперед и взяла со стола листок еще с не высохшими от чернил формулами золотого сечения долголетия.

Пристальный, неподвижный взгляд старца заставил, однако, ее посмотреть на него в последний раз – она подняла глаза и увидела: седовласый был мертв.

Вздох облегчения, смешанный с печалью и сожалением, огласил зал.