Текст книги "Святые и разбойники неизведанного Тибета. Дневник экспедиции в Западный Тибет"

Небезынтересно отметить, как различные деревенские общины этого высокогорного уголка Индии разделили, по молчаливому соглашению, использование тибетских рынков: Гарбьянг и Биас сообща приобрели право на торговлю в Таклакоте, на правом берегу Мапчи; непальцы также спускаются в Таклакот, но разбивают лагерь на левом берегу той же реки; люди из округа Джохар могут делать остановку в Таклакоте, но не имеют права торговать – их рынок в Джанима. Наконец, торговцы из Нити отправляются в Толинг, Набру, но чаще всего – в Гарток.

К нам заходят индийские паломники – среди них есть один садху, который пересек Гималаи уже бог знает сколько раз и в совершенстве владеет санскритом, – они также на пути к Манасаровару и Кайласу. Есть среди паломников и пожилые, и молодые люди. Не любопытство, движущее путешественниками, привело их на путь, полный опасности; тысячи мелочей, которые мы наблюдаем и отмечаем, не существуют для них. Мы не уставая любуемся восхитительной чередой вершин и обледенелых пиков, останавливаемся в изумлении перед ущельем или водопадом. Они же смотрят лишь внутрь, в себя самих – вера ведет их. Таким образом семидесятилетние старики, привыкшие к жизни среди знойных равнин Индии, мгновенно превращаются в горцев и скалолазов, покоряя перевалы в жажде совершить на высотах полный риска обход вокруг Кайласа. Для тела не существует невозможного – восхождение ко священной горе, по индийской традиции, лишь вопрос внутренней чистоты. Тот, чей дух здрав и чист, может взойти на самую вершину. Все рассказывают о садху, которые на недоступных высотах живут в блаженном созерцании Шивы. Легенды и действительность сливаются; мир материи полностью растворяется в мире духа. Садху повествует мне, на своем свободно льющемся санскрите, о собственных видениях и экстазах с тем же убеждением и с той же обстоятельностью, с которыми мы излагаем какую-либо математическую теорему.

В несколько минут мы осмотрели всю деревню: самое большее 30 или 40 домов, одинаково грязных. Некоторые, самые старые из них, восхищают отличной работой по дереву. Преобладают растительные мотивы, имеющие большое сходство с уже найденными мною в верхнем Кунаваре во время экспедиции 1933 года и в районе Саранга в 1931 году Большое разнообразие изображений: от пальм до цветов лотоса, от «corrimi dietro»[7]7
  «Догоняй меня» (итал., прим. переводчика).


[Закрыть] до меандров, нанесенных с таким богатством и изобилием, что практически не остается свободного места. Расположенные, как правило, симметрично, эти мотивы словно воспроизводят по прихоти рисунка буйство джунглей. Однако в деревянной резьбе Гарбьянга встречаются довольно часто и грубые человеческие фигуры, примитивные и схематичные, иногда нагие, иногда в одеждах, – возможно, изображения божеств, которых не просто идентифицировать и которые в глазах современных жителей селения потеряли какой-либо религиозный смысл, приобретя чисто орнаментальное значение. Украшенные резьбой окна свидетельствуют о влиянии непальского искусства.

Местные жители называют себя индуистами, не являясь ими на самом деле. Сохраняются всё те же анимистические культы, с которыми мы сталкиваемся, с тех пор как находимся на территории бхотия. Тибетский буддизм также не укоренился здесь. В центре деревни на полукруглой площадке стоят столбовидные камни, вертикально врытые в землю, высотою свыше двух метров, представляющие собой новые следы мегалитической религии, останки которой я не раз находил в сердце Гималаев; эти камни близко напоминают монументы Грабла в селении Поо в верхнем Кунаваре. Однако в то время как в Поо традиция сохраняется в песнях, которые я записал [8], здесь, под всё более сильным влиянием индуизма, кажется исчезнувшим любое напоминание о древних верованиях.

Вблизи нашего лагеря почва угрожает сорваться в долину Калиганги, предвещая оползень. Однако вместо заграждения построено три небольших храма, в которых обитает местное божество по имени Лланга. Без сомнения, она озаботится о собственной безопасности и не захочет угодить в реку, так что народ спокойно отдыхает. Храмы представляют собой низкие хижины сухой кладки, с широкой крышей, крытой каменными плитами; сверху и вокруг кучи бараньих рогов и волнующиеся на ветру многоцветные ленты. Внутри храма – бесформенные камни. Эти местные божества уже предвозвещают са-бдагов (sa bdag) Тибета: все они гении места, со своим особым именем и сферой влияния. Деревни, леса, мосты и вершины гор населены ими. Незадолго до прибытия в Гарбьянг, сразу после Будхи, мы встретили еще одного из них, по имени Конр. У него нет храма – его местожительство в лесу, однако ему отведено небольшое особое место для жертвоприношений. Ни следа алтаря, но лишь опора, с которой свешивается колокольчик, – в него звонят местные жители при проведении церемонии, а также прохожие: молитва без слов невидимому духу.

Лагерь в Сангчуме
27 июня

25-го июня мы вышли из Гарбьянга, имея порядочный караван мулов и носильщиков; дорога петляет через подвесные мосты то по индийской, то по непальской стороне реки, становящейся всё более бурной.

Первый лагерь мы разбили у Калапани, которую индо-тибетская традиция считает истоком Калиганги: скромный ручеек кристальной воды, выбивающийся из-под гигантского валуна. Однако река берет начало выше к северу, в широкой котловине, на склонах Липулекха. Как бы то ни было, религиозная традиция не принимает во внимание соображения географии и считает Калапани благоприятным местом для стоянки: везде вокруг располагаются на отдых караваны и белеют палатки.

Следующим коротким переходом прибываем в Сангчум. Мы уже почти у склонов перевала Липулекх, среди гигантских гор. Вокруг нас снег и вечные льды. Ближе к закату в прорывах грозового неба появились, к нашему восхищению, скалы и адамантовые вершины во всем их блеске. Три страны смыкаются здесь необъятными каменными сводами своих девственных горных гребней: Индия, Непал и Тибет. Холод пронзителен.

Группа паломников, которая сопровождает нас начиная с Аскота, выросла; каждый день кто-то присоединяется к ней. Разбивают лагерь всегда недалеко от нас; при подобном безлюдье большее число людей дает ощущение большей безопасности.

Многие странники в первый раз видят Гималаи. Величие и ужас от беспредельного нагромождения утесов ошеломляют их. Они уже чувствуют касание духа своих жутких и неумолимых богов. Дикий вид первых встречаемых ими тибетцев и сведения о разбойничьих отрядах, промышляющих в окрестностях Манасаровара и Кайласа, пугают мирных индийских паломников.

Лишь редкие аскеты осмеливаются противостать опасности и лишениям путешествия без спутников. Мы встретили некоторых из них, покрытых жалкими лохмотьями, готовящихся беззащитными и безоружными бросить вызов стуже тибетских ночей и опасностям пустынь. Это победа духа над плотью, ибо для подобных аскетов тело есть лишь послушное орудие духа. Но и в Индии подобные чудеса веры становятся всё более редкими.

Среди многих искренне верующих и простых людей нетрудно найти и самого настоящего нищего-попрошайку, который сделал себе из подобных паломничеств профессию. Его можно сразу узнать не только по назойливости, но и по выставленным напоказ символам аскета: волосам, заплетенным в длинные, иногда фальшивые, косы, чрезмерной наготе и слишком обильно посыпанному по всему телу пеплу.

Таклакот
28-30 июня

На рассвете 28-го мы уже в пути, чтобы достичь вершины перевала, прежде чем солнце растопит снег и усложнит переход для людей и животных. Наш караван смешивается с толпами пилигримов: вера и наука на пути к священным местам нетронутого Тибета.

Перевал Липулекх нетруден – почти всегда открыт, даже зимой смелым караванам удается перейти его, бросая вызов холоду и лавинам. Хотя Нандарам несколько лет тому назад и отморозил в этих местах себе ногу. Нет, однако, никакого сомнения, что среди всех возможных путей, связывающих регион Пуранга и Индию, этот наиболее прост. Дороги через Дарму, Нити и Ману поднимаются на высоты, намного превышающие Липулекх, пересекают труднопроходимую местность и на многие месяцы в году совершенно закрыты для транспорта; непальской дорогой пользуются лишь приграничные племена, и она почти совершенно не исследована. Поэтому я думаю, что когда торговля между Тибетом и Индией разовьется, а Тибет решится выйти из своей постоянной самоизоляции, дорога на Липулекх будет приобретать всё большее значение, в особенности если английские власти проведут до Аскота железную дорогу, в настоящее время проложенную до Пилибхита.

Перевал еще покрыт снегом, мулы скользят и скатываются вниз вместе с багажом. Многие страдают горной болезнью, дает о себе знать и холод. Трудности восхождения изнурили даже самых выносливых караванщиков. Они переступают, как вьючные животные, – идут, устремив глаза в землю, слепые и равнодушные к тому триумфу красоты, в котором мы чувствуем присутствие Господа. Шагать подобным образом мне казалось бы бессмысленной пыткой. За нашей спиной остались тесные и мрачные ущелья. Перед нами, на сколько хватает глаз, открывается горное море Тибета: то голые пестрые скалы, то нескончаемые дюны бескрайней пустыни, то огромные циклопические замки. Бирюзовое небо облачает голубыми покровами самые высокие пики, почти скрывая их в сверкающей чистоте.

Вниз по пологому склону спускаемся к Таклакоту, желтому гребню, увенчанному кольцом отвесных скал, распадающихся в камнепады, сползающие в реку. На практически недоступных стенах утесов зияют пещеры анахоретов и зимние скиты монахов.

На склонах и на вершине хребта развалины древних замков, которые господствовали над этой местностью в эпоху царей Пуранга: провалившиеся бастионы и обрушившиеся башни. Монастыри, единственные свидетели окружающего опустошения, стоят подобно символам веры и духовных ценностей, спасшимся после политических катаклизмов. Земля и небо.

Вся равнина – широко волнующаяся нива полей с белеющими на ней двухэтажными домами, имеющими небольшие окна, увенчанные узкими деревянными архитравами грубой резьбы. Плоская крыша, покрытая толстым слоем травы и хвороста, защищает от сурового климата и служит складом топлива. Открытая веранда в центре дома аккумулирует солнечное тепло, предоставляя надежное убежище от ледяных ветров. Широкие, орошаемые с большим трудом поля: сорго и ячмень. Ни единого деревца. Мы почти на четырех тысячах метров над уровнем моря.

А вот и Пуранг, первый из четырех округов, на которые разделен Западный Тибет: имя, присвоенное округу, перешло и на столицу, так же как и название Гуге, которое используется наравне с Цапарангом.

Однако, помимо названия Пуранг, этот городок известен также под наполовину тибетским, наполовину индийским именем Таклакот[8]8
  То есть: ’Brag la, что на тибетском означает «камень на утёсе», а kot на диалектах пахари означает «дом, деревня, замок». Тибетцы, однако, называют это место Таглакхар, то есть ’Brag la mkhar, что также означает «замок на скале». По другим написаниям sTag la stag значит «тигр». По поводу разных написаний Пуранга см.: Tucci G. Indo-Tibetica, II. P. 16.


[Закрыть], думаю, недавнего происхождения, так как Пуранг, имеющий славное прошлое, в наши дни представляет собой не более чем несколько десятков домов. Ничто не напоминает об ушедших днях славы: стерлась даже память, поэтому историю Пуранга еще сложнее восстановить, чем историю царства Гуге [9].

Таклакот

На вершине обрывистого голого гребня возвышаются два буддийских храма и дом наместника. Храмы принадлежат разным школам: один храм – желтой секты, другой – школы Сакьяпа. Первый известен под именем Шимпулинг[9]9
  Некоторые монахи пишут это название как Sa pis gling, которое ничего не означает; другие, среди которых и кампо, записывают его как bSad phel gling, то есть «монастырь, где раскрываются священные толкования». Имя Сивлинг, то есть Шивалинга, приведенное Шеррингом, op. cit., очевидно, лишь индийское заимствование, основанное на созвучии и мнимом параллелизме.


[Закрыть]; таково, по крайней мере, общее предположение, однако при отсутствии эпиграфических памятников и заслуживающих доверия рукописей написание весьма неопределенно. Монастырь управляется кампо (mkhan po), посылаемым каждые 3 или 6 лет из Лхасы вместе с наместником для управления его материальными и духовными сокровищами. По традиции кампо этого монастыря назначается из числа монахов великого монастыря Дрепунг, в то время как настоятель монастыря Толинг избирается среди монахов другого крупного лхасского монастыря Сера.

Складывается впечатление, что как только Западный Тибет утратил свою политическую независимость, Лхаса напрямую подчинила себе богатые и привилегированные монастыри, прежде зависевшие от старых династий, управляя ими через своих доверенных людей, специально посылаемых из столицы.

Провинцией Пуранг управляет женщина. Наместник (rdsong dpon – произносится «дзонпон») остался в Лхасе, занятый другими делами. Следуя уже установившейся традиции, в отсутствие префекта его обязанности исполняет жена; к тому же «дзонпонесса», подобно большинству тибетских женщин, в той же степени, если не более, сведуща в делах, как и мужчина.

Требуется не менее получаса, чтобы подняться к дому наместника. Прихожая служит и хлевом. Сторожевой пес яростными прыжками стремится разорвать цепи и перегрызть горло необычным посетителям. Затем, по деревянным и каменным лестницам, кухням, коридорам, требующим постоянных акробатических упражнений, мы, наконец, попали на прием к дзонпонессе: обычный обмен приветствиями, всё тот же чай, смешанный с маслом, содой и солью, кружка ячменного пива. Дзонпонесса с плохо скрываемой радостью принимает от меня 11 рупий – по традиции число нечетное – часы и консервированные фрукты фирмы Чирио, не предлагая мне, однако, взамен хадак, что в обычае среди гостеприимных хозяев края. И в Тибете женщины более скупы, чем мужчины.

В ходе приема внимательно наблюдаю за хозяйкой: она еще молода, недурна собой, обладает весьма благородными манерами и, в той степени, насколько этого можно ожидать от тибетцев, довольно чиста. Одна деталь, однако, безусловно, не может нам понравиться: некая черная паста, намазанная под глазами, содержащая в изобилии желтые семена горчицы, – что-то вроде украшения, к которому тибетские аристократки питают особенное пристрастие, но нашим дамам я бы не осмелился его предложить. Губернаторша одета в длинное платье красной шерсти с передником в желтую и коричневую полоску с зелеными крестиками по полям.

Заботы правительства не чрезмерны; народ спокоен и законопослушен, более из страха репрессий, нежели из уважения к власти. Подданные, практически, самоуправляются: для тех, кто грешит, – штрафы, порка и в крайних случаях смерть. Дзонпонесса занята своими интересами более, чем подданными. Как я уже сказал выше, именно она хозяйничает, руководит и управляет всей торговлей и не теряет ни единой возможности выгодно продать что-нибудь. Этим, впрочем, никого не удивишь. По своей природе тибетец – это торговец: он старается выжать прибыль из самого ничтожного пустяка, и надо признать, что лучшие торговцы – монахи. Многие из них оставляют праздное монастырское житьё-бытьё ради приключений торговли. Большая часть встречаемых нами мирян делится на две категории: паломников и торговцев.

После визита к гражданским властям необходимо нанести визит к властям религиозным. Монахи желтой секты располагаются на берегу реки, как это принято в жаркие месяцы: немного зелени, немного влаги, немного свободы после тесных келий монастыря со всей вонью и бесцветной обыденностью его жизни.

Познакомившись с монахами, разбившими импровизированный лагерь на берегах Мапчи, и завоевав их доверие, 29-го поднимаемся в монастырь с визитом к кампо. Кампо – молодой доктор теологии, уроженец Монголии, получивший, однако, образование в Лхасе. Очень интеллигентен и, в сравнении со своими подданными, довольно благороден в обращении. Живет всегда здесь, наверху, в своего рода добровольном заточении, в комнатах, которые являются для него одновременно и храмом, медитируя и, в особенности, занимаясь науками.

В монастыре не сохранилось ничего древнего. Нашествие догра [10] разрушило его и привело в запустение, подобно окружающим его замкам.

Довольно интересно отметить еще живое предание, сохранившееся в монастыре, по которому он был возведен монахом-монголом, впоследствии тибетским военачальником, Галдеценом (dGa’ ldan tshan), возглавлявшим поход против Ладакха и разбитым в битве при Басго около 1650 года [11]. Но так как по договору, который последовал за этим событием, провинции Гуге и Пуранг отошли к Лхасе, очень может быть, что данное предание получило распространение в относительно недавнее время, то есть тогда, когда исчезла всякая память о политической независимости края; в любом случае, монахи рассказывают мне с глубоким убеждением, что в большом чортене, внутри главного храма, якобы находятся останки монгольского полководца.

Монастырь сакьяпа известен просто как Сакья-гомпа, то есть «монастырь сакья», не имея какого-либо особого имени, если же таковое и имелось, от него не осталось никакого следа.

Монахи собрались в храме. Сегодня праздник – 14-й день нисходящей луны. Служба торжественна. Сидя бок о бок, в два ряда, на подушках, монахи произносят молитвы и литании – кто по памяти, кто читая по книгам, в которых слова часто скрыты под слоем грязи и жира. Ритуал призван подвести посвящаемого к слиянию с высшей сущностью вещей, из которой в пятиступенном процессе, символически представляемом пятью Буддами, берет начало творение во всех своих бесчисленных формах. Литургия весьма сложна: возложение мистической пятиконечной тиары; затем, на нее – освященной ленты; труднопостижимые ритуальные эзотерические жесты рук, иногда свободных, иногда держащих ваджру и колокольчик – символы, соответственно, космического сознания, из которого всё происходит, и норм жизненного поведения, которые приводят к слиянию с ним.

Каждый лама сидит напротив небольшого инкрустированного столика, на котором находятся кимвалы, полная пива (чанга) раковина и несколько горстей ячменя; в ходе церемонии, после сменяющихся звуков колокольчиков и кимвалов, молящиеся пьют мелкими глотками немного чанга, наливая его во впадину на ладони, образующуюся между раздвинутым большим пальцем руки и поднятыми вверх остальными пальцами. Затем совершают то, что по терминологии обряда называется «пятиступенным посвящением», то есть «закладывают» в пять психофизических центров, расположенных в пяти разных частях тела, некие мистические силы, согласно особым магическим формулам, разбрасывая направо и налево правой рукой, которая одновременно сжимает ваджру, зерна ячменя.

В то время как разбрасывание ячменных зерен означает рассеивание противных сил, которые могут нарушить ауру святости, окружающую церемонию, пятиступенное посвящение реализует в посвящаемом единство макро– и микрокосма: пять психофизических центров соответствуют в нас этапам космической эволюции, символизируемым пятью высшими Буддами. Так как наше «я» едино со всем окружающим нас, в своей беспредельной спирали эволюции и инволюции оно представлено на земном плане процессом дыхания. Таким образом медитирующий теряет ощущение самого себя как отдельной личности и сливается с Космосом.

Кимвалы и барабаны сопровождают хриплый звук длинных труб из посеребренной меди. Обряд прерывается на несколько минут: монахи набираются сил, делая большие глотки чая, который храмовый служка подливает в их чашки с предупредительной готовностью.

Для того чтобы присутствовать на церемонии и получить разрешение на фотографирование различных ее этапов и разнообразных жестов в ходе обряда, даю щедрое вознаграждение настоятелю – немалую сумму для всей братии, и прошу повторить службу для собственной пользы духовной. Я становлюсь на колени, произношу молитвы, меня кропят освященной водой из роскошной, напоминающей нашу крестильную, чаши, украшенной павлиньим пером. Только так открываются двери святилищ и можно быть допущенным к сохранившимся мистериям буддийской литургии, которые некогда приводили посвященных к высшему блаженству.

Однако не в монастырях сохраняются духовные сокровища буддийского опыта. Символические действия ритуала, при котором мы присутствовали, были задуманы неведомыми аскетами таким образом, чтобы вызвать в посвящаемом освобождающее преображение. Обряд, в котором изначально участвовали лишь учитель и ученик, предусматривал постепенное восхождение ко всё более высоким ступеням духа. Но ритуал, перенесенный впоследствии в среду широких слоев религиозной общины, постепенно утратил свое символическое значение и психологическую действенность; из эзотерического обряда посвящения он трансмутировался во внешнюю форму, часто ничем не наполненную.

Тот же процесс политического упадка, который опустошил страну, наблюдается и в религиозной жизни: на смену мистическому рвению, превратившему этот край в одно из самых прославленных мест в истории буддизма, пришло слепое почитание буквы. Даже храм, который мы осматривали, – убог, грязен и неухожен; произведения религиозной живописи и священные свитки уложены беспорядочно, изодраны и засалены. Книг мало; те, что есть, обернуты в какие-то пыльные ткани, их никто не открывает и не читает, не в силах понять их смысла. Да и поведение монахов довольно распущенное; монахи школы желтых шапок должны строго соблюдать обет безбрачия, не есть мяса и не пить вина. Однако монахи разных школ красных шапок, как например сакьяпа, живущие в этом монастыре, менее ортодоксальны. Возможностей согрешить предоставляется немало; женские монастыри стоят, как правило, рядом с мужскими, – монашки, нередко молоденькие и миловидные, прислуживают в мужских монастырях: носят воду, готовят пищу, прибирают, входят и выходят беспрепятственно.

Вниз от монастыря, на широкой площадке недалеко от деревни громоздятся рядом друг с другом принадлежащие индийским торговцам дома каменной кладки, но без крыши; когда в них живут, то покрывают их полотном палаток. Людей мало, так как ярмарка откроется только в начале июля. Однако немногие прибывшие, среди которых, в первую очередь, люди Нандарама, в руках которого сосредоточена торговая монополия всего края, придают приятное оживление мрачным грязным улочкам: праздные торговцы, улыбающиеся женщины, любопытные подростки и бродячие псы.

Этот базар закреплен лишь за индийскими купцами: непальцы и тибетцы-кочевники временно разбивают свой лагерь на левом берегу Мапчи. У них нет ни домов, ни бараков, живут же они или в палатках, или укрываются в гротах, выбитых в скалах, нависающих над самой рекой. В действительности значительная часть этих людей не может называться торговцами; часто это попрошайки, бродяги, иногда – грабители, неизменные посетители ярмарок, оживляющих летом пустыню и безлюдье тибетского нагорья.

Мы пригласили на обед дзонпонессу, однако прибытие курьера из Лхасы – событие, случающееся два раза в год, – не позволяет ей принять приглашение. Вместо губернаторши нам наносит визит ее брат вместе с управляющим, неприятным человеком крутого нрава, которого народ ненавидит всей душой.

Гости прибывают в помпезных вышитых шелковых одеждах китайских мандаринов; им предшествует многочисленная челядь с подарками: мукой, шерстью и рисом. Они явились не покушать, а полюбопытствовать: от фотоаппаратов до увеличительных стекол, от палаток, закрывающихся на молнию, которые наполняют их восхищением, до пистолетов, – всё подвергается скрупулезному исследованию.

Мы сидим за столом; повар предлагает лучшее из того, что есть в наших запасах, однако гости воспринимают наши блюда с тем же энтузиазмом, с которым мы пьём их чай. Желудок, возможно, является органом, который с наибольшим трудом адаптируется к новым условиям.

Воспитанные по правилам китайского этикета, наши гости довольно умело пользуются ложками и вилками, двумя инструментами, которыми индийцы, напротив, пренебрегают. Поначалу отказываются от коньяка и любого другого крепкого напитка, однако, когда я начинаю прославлять их целебные качества, щепетильность гостей немедленно успокаивается, более того, судя по количеству выпитого, я должен констатировать, что мои объяснения полностью удовлетворили их. К тому же, монахи-желтошапочники далеко, и когда они не видят, можно делать всё что угодно.

Для того, чтобы проследовать далее, мы должны организовать новый караван: на этот раз он будет из яков, мохнатых тибетских быков, которых человек одомашнил и сделал своими неразлучными спутниками по недоступным гималайским тропам. Люди не хотят уходить с нами надолго, не желая оставлять женщин одних во время сбора урожая, а также чтобы не лишиться радостей приближающейся ярмарки. Поэтому нам придется купить 30 яков, которые должны будут нести наш груз, насколько у них хватит сил. Однако собрать такое количество животных в подобном селении непросто, – потребуется несколько дней. Я даю это трудное задание людям Нандарама и вместе с капитаном Герси, Нандарамом и Келилем, оставив в Таклакоте повара с багажом, собираюсь предпринять краткое путешествие на восток, в священную долину Карнали.

Джузеппе Туччи и брат жены губернатора Пуранга

Карнали, которую тибетцы называют Мапча[10]10
  Мапча, а не Мапчу, как на картах. Мапча – это произношение слова rMa bya, то есть «удивительный павлин», из клюва которого должна истекать священная река; полное название реки, следовательно, Мапча чу.


[Закрыть], это одна из тех рек, которые мифологическая индо-тибетская география считает истекающими от неких сказочных животных, находящихся по четырем сторонам озера Манасаровар. Пробивая себе проход через гималайскую цепь, она протекает по Непалу и впадает в Ганг. На левом берегу реки, в 22 километрах от Таклакота, располагается знаменитое священное место Кходжарнатх[11]11
  Кходжарнатх – это индианизированное название; по-тибетски оно пишется Khor chags, что произносится как «Корчаг», но в путеводителе школы Кагью-па по Кайласу и Манасаровару это место записано как Kho char.


[Закрыть], которое является целью паломничества для пилигримов изо всех частей Индии и Тибета. Традиция двух народов окружила его аурой святости по причинам, неведомым в наши дни. Ясно только лишь, что в течение столетий толпы приходят сюда для молитвы, медитации и очищения.