Текст книги "ЕАМ. Записки дилетанта. Сказки и истории, книга 1"

Чуть из мифологии Фавна

А вот и когда-то пропущенная сказочка о феечке… ох, нет, о ведьмочке, Фавне и… одуванчиках[41]41
  Цветок семейства сложноцветные, Asteraceae, иногда – цвета отраженья солнца в воде


[Закрыть].

Однажды ведьмочка сплела венок из одуванчиков. Бог весть почему – быть может, в тот день как-то особенно пахла сирень, или особенно нежно и прозрачно голубели небеса, и ей хотелось чего-то… необыкновенного. Пальчики её были нежны и неумелы (хотя с другими ведьминскими обязанностями она справлялась отлично), а потому венок получился густой и растрёпанный, с торчащими травинками… Но он так изящно обрамлял нежный очерк её лица, что она залюбовалась своим отраженьем в зеркале маленького лесного озерца…

Но в это мгновенье смутное пятно чьего-то ещё лица мелькнуло сзади – ведьмочка успела лишь разглядеть раскосый очерк глаза да странную тень – и виденье исчезло почти беззвучно в густых зарослях за её спиною, и в её слишком любопытном, хоть и чуть испуганном взгляде…

Ведьмочка, впрочем, скоро почти позабыла об этом, а меж тем Фавн (это следы его копыт отпечатались на отмели, где любовалась собою Ведьмочка), чувствовал что-то необычное в весеннем ветре. Нежное томленье, воспоминанье о её отраженьи, жёлтый цветок, упавший из её венка, и увядший в его пещере…

И в жизни ведьмочки появились одуванчики. То она находила букет у ручейка, в котором черпала воду (и вдохновенье) для своих колдовских занятий, то цветы усыпали тропинку, по которой она возвращалась, а то вдруг она находила их на своём пороге, или на окне…

А меж тем лето вступало в силу, и один за другим одуванчики начинали белеть и пушистеть… И ведьмочка задумывалась, и отчего-то грустила, и улыбалась, и что-то вспоминала…

И вот, в один прекрасный день (ах, всё-то у вас в сказках случается в прекрасные дни! – посетовала одна читательница; так быть может, дни и становятся прекрасными, потому что сказошности случаются именно в этот день?:-) – ведьмочка увидела перед собою огромный букет пушистых, прозрачных, изящных цветов, а за ними – странную, коленопреклонённую фигуру. И когда она осторожно коснулась пальчиками букета, пушинки словно нехотя разлетелись, и…

С тех пор уж давно отцвели и облетели одуванчики, вступили в силу розы и ирисы, а потом и вовсе – осенние хризантемы и георгины… Но только Ведьмочку и Фавна часто видели вместе в лугах и в солнечных рощах, в лесных гущах и у берегов рек. И весною – с того момента, когда распускались одуванчики, и до тех пор, пока последняя пушинка не слетала с них, головы Ведьмочки и Фавна всегда украшали венки…

Вот такую историю я прочёл однажды, разбирая свои старые бумаги, поучившие потом название «Мифология Фавна»… На самом-то деле историй в «Мифологии» много, просто некоторые из них ещё не случились, а некоторые – пока не записаны…

Однажды случившееся, или смысл простых вещей

[42]42
  Deja vu, однажды виденное, угу. У вещички этой был ещё подзаголовок «воспитание чувств», но здесь он не имеет с Флоберовским ничего общего, раскрывая, всего навсего, смысл простых вещей…


[Закрыть]

И проясняется смысл простых вещей… Обыденность сумерек, привычность нежности – настолько, что перестаёшь её ценить и позволяешь себе поддаться мгновенным, проходящим нежеланьям.

«Сентиментальность» по Далю – это… поищем-ка… – опаньки! а и нету там этого слова… Пускай, не суть, знаю лишь, что способность обливаться слезами над вымыслом и воскрешать былое[43]43
  Конечно, Набоковские «Другие берега»: «Заклинать и оживлять былое я научился Бог весть в какие ранние годы – еще тогда, когда, в сущности, никакого былого и не было»


[Закрыть], есть, как, наверное, и déjà vu – признак того неуловимого, что отличает – творца.

И каждая из строк и картинок воскрешённого при сотвореньи былого, однажды случившегося, ведёт на свои пути – воздушные[44]44
  Те ли, пастернаковские ли?


[Закрыть], небесные ли, но – уводит от того чистого, первоначального чувства-ощущенья, побудившего коснуться клавиш воспоминаний. И только если возникающая музыка слов уютна, узорна и кружевна (словно вы решаете «ещё раз перечитать историю о том, как герцог Бофор бежал из Венсенского замка»[45]45
  Но для этого надо читать Дюма так, как читал его «Мальчик со шпагой» у Крапивина, или я, уже потом, «Двадцать лет спустя»


[Закрыть], или снова поглядеть через плечо рисующей акварелью Ады[46]46
  Конечно же той, из Ардора


[Закрыть], или[47]47
  Ну или следовать знаменитому совету «… перечти «Женитьбу Фигаро», или «а почитаю-ка я «Театральный роман…», с таким же удовольствием, как когда-то АБС


[Закрыть]…), знакома и обворожительна, лишь тогда душа сама собою принимает эту реальность, не слыша соблазнительного звона серебра…

Отвлекающего соблазна – звона серебряных монеток[48]48
  Не тридцать серебряников, конечно, но – плата за отказ от «однажды сбывшегося»


[Закрыть], быть может, или, напротив, манящего – звона серебряных монист гоголевской цыганки, тряхнувшей головою на залитой солнечной дымкою травяной поляне под Римом? Или звона кошеля с серебром, брошенного нищему на мощёную парижскую (или арканарскую) мостовую… Блеск серебра на солнце, и – сквозь звон музыки, «серебро Господа моего»[49]49
  От Бориса Борисыча, и через «Ассу»


[Закрыть], – возвращение к сотворенью, но если не успеешь расслышать, понять однажды случившееся, соблазнишься – всё вернётся к исходной тишине, безнадёжности и невозможности[50]50
  Ах, как это слово «Не-воз-можж-но» произносил в своих стихах И. Анненский…


[Закрыть] того, что так желанно хотелось узнать, разглядеть в потоке равнодушного времени – того, что обещано, обещалось и обещается вот сейчас прустовским солнечным лучом[51]51
  Сборник «Пруст против Сент-Бёва», вещичка «Солнечный луч», попавшаяся мне много позже, чем случился этот текст.


[Закрыть] – некого блаженства понимания, которого, наверное, и нету на этой земле вовсе… Пониманья смысла простых вещей, слиянья с этим неспешно-стремительным потоком времени, пониманья, в котором душа могла бы раствориться, пониманья, воплощённого в… Бог весть в чем, в ком. Хотя я лукавлю – я знаю возможные его воплощенья; и отсутствие выбора, возможности ответить на этот вызов красоты и желанья[52]52
  «Книга отражений» Ин. Анненского: «Красота у Лермонтова – всегда вызов…»


[Закрыть], наполняет душу равнодушием, с которым всегда можно глядеться в колодец времён[53]53
  Кажется, точно так же назывался скучный роман Г. Каттнера, блистательного автора многих любимых мною рассказов. Или автор рассказов (поговаривают) – его жена?


[Закрыть], или – в поток проходящего мимо столь же равнодушнонеспешного времени[54]54
  Времени, дирижируемого ехидным Время-Дедушкой © «Алиска» от В. Высоцкого и К°


[Закрыть], снова забыв о самых простых вещах…

А тишина эта, в которой уже нет и следа однажды сбывшегося, и уже не слышно серебряного звона, ещё и усугубляется – мученьем ненаписанного. Те миры, что живут во мне, невоплощённые, как у отца Гура[55]55
  «Трудно быть Богом», АБС


[Закрыть], несотворённые, ждущие своего часа, возможности выплеснуться на песок жемчужно сияющей в луче солнца волною, или засветиться зеленоватым светом сумерек московских закатных небес… Или, вдруг – стать залитой солнечными лучами венецианской набережной, ещё жаркой, но уже предчувствующей сумерки, которые превратят однажды виденное – в сказку… Или… Ах, как много несбывшихся обещаний, и обещаний сбывшихся[56]56
  «… Несмотря на снег в тени…» – В. Набоков, VVN


[Закрыть] таит в себе луч солнца, пляшущего на подоконнике: тут тебе и цветаевское «дуновение вдохновения»[57]57
  «Лёгкий огнь, над кудрями пляшущий…» © Марина Ивановна


[Закрыть], и набоковское обещание бабочек[58]58
  «Есть солнце – значит, будут и бабочки» © «Другие берега», VVN


[Закрыть], и своё – единственное, приближающееся несбывшееся, обещанное лишь тебе…

Но вот, о чудо – послышалась сказка, превращенье[59]59
  Не кафкианское вовсе, а какое-то совсем иное, глухой тишины – в звук…


[Закрыть] произошло, со-творенье случилось, истомная, в розах и увитая диким виноградом грёза Нерваля[60]60
  Я о «Сильвии»


[Закрыть] вдруг стала реальностью – точнее, дала возможность создания новой сказочной реальности в душах нескольких, вовсе не связанных между собою людей. И… и что же? Прошли те времена (да и – были ль?), когда такие виденья и сказки ценились славою и существованьем… Нынче остаётся лишь сетовать на стремительное теченье времени, того, что неумолимо несет туда, где всё иначе, где, во всяком случае, не существует вовсе этого «я», которое только и останется на этих страничках для кого-то, останется возможностью вспомнить – вот так же – своё однажды случившееся.

Но всё же, вглядываясь в этот поток времени снова и снова, понимаешь, что можно кое-что различить в нём, что воспоминанье наполненно теми же оттенками, что и сказка нынче – когда вечереющее солнце бьёт в глаза сквозь почти невидимые стволы нескольких сосен неподалёку, отсюда похожих на свечи[61]61
«Загорались вечерние свечи,Кто-то думал о бледной красе…»Ал. Блок

[Закрыть], и льётся на широкий белый подоконник, упираясь – куда, во что? Как ни напрягаю память (ах, капризнейшая из Мнемозин!) – помню лишь небольшую часть стены, дощатый переплёт, увитый диким виноградом, тогда как остальное только услужливо достраивается более поздними воспоминаньями – а их не стоит сюда пускать, ведь тогда нарушится первозданная достоверность картинки. А между тем, дремотно закрывая глаза, я и сейчас могу расположить в пространстве памяти свою кровать…

Объяснимся[62]62
  «Объяснимся: Стёпа Лиходеев…»


[Закрыть]: мы вернулись в мечтательный мир досознательного детства, когда лишь отдельные искры сознания и ощущений наполняют его (для нас, нынешних), оставляя в забвеньи (быть может – блаженном, или же – мучительном?) всё остальное – горькое или радостное, но – весьма обыденное внешне, в котором, однако, время ещё было бесконечно[63]63
  «Знак бесконечности похож…» © Ин. Анненский. Но само чувство радостной и безусловной бесконечности времени – увы, осталось там, в детстве


[Закрыть] и наполнено смыслом.

Итак: кровать расположена посередине, среди других рядов кроватей, ещё застеленных, и, чтобы пройти к ней и улечься (время дневного дремотного сна – «тихий час») надо ещё задеть боком её холодную круглую железную спинку, и, возможно, обхватить её ладонью. Собственно, холодно и в самой кровати – чуть сырые простыни и… – и чтобы чуть дольше не касаться этого холода хотя бы частью спины, приходится подкладывать кулаки – большими пальцами вверх! – под спину. Ноги надёжно укрыты тяжёлым, больнично-детсадовским буро-сине-коричневым в крапинку (почему-то вдруг напомнившим на мгновенье крапинки перепелиных яиц в Елисеевском[64]64
  Стёкла витрин, хрусталь люстр, рядом с домом, за руку, по «Козицкому переулку»…


[Закрыть]) одеялом, и постепенно солнце за окном становится всё менее ярким, под одеялом становится тепло, и вот тут… нежная ностальгическая тоска по дому и странные грёзы вдруг сплетаются между собой в одно – томное и желанное целое; жалость к себе и мысль о том, чтобы «не быть вовсе», исчезнуть, раствориться в этом таком желанном мире подступает к горлу слезами[65]65
  «Нежность моя – подступает к горлу слезами… вся из музыки и лёгких запутанных фраз» © «Зеркала»


[Закрыть], заставляя возбуждённо стучать сердце худенького (если судить по детсадовским фотоснимкам тех времён) мальчишки, глядящего позабывшими всё на свете глазами на белый потолок над собою, где по углам пересекаются какие-то старые провода, покрытые давно облупившейся краскою… А меж тем видит он странные картинки, и не оттуда ль, не из тех ли грёз, и рождаются сейчас сказки?.. Но до этого ещё далеко, это ещё только предстоит услышать и рассказать, а сейчас – какой-то человек, затянутый во всё красное (похожее на цвет красного воздушного шарика), стреляет себе в сердце из пистолета, и падает с небольшого возвышения в… не хочется здесь произносить это слово, потому как оно сейчас наполнено совсем другими, более поздними переживаниями, а тогда…. И мальчик, лежащий сейчас с открытыми глазами, и есть этот человек, и одновременно, сразу, плачущие (вернее – грустно и горестно горюющие) вокруг родственники (собирательный образ: родители, дедушка, бабушка, тётя) и ещё кто-то, смотрящий на всё это сверху, и получающий от всего этого пронзительное наслажденье, близкое к…

Отгадка проста, хоть и не хочется мне (вот, опять не хочется) произносить это слово вслух, но именно это воспоминанье, вместе с цветом одежды тогда стрелявшегося человека, и станет предвестьем – но только предвестьем! – когдатошних сексуальных впечатлений, а пока… Пока – ничто похожее неведомо ему, уже двенадцати, почти (за окном уже золото осени) тринадцатилетнему, попавшему в больницу из-за непонятного «шума в сердце»…

Детишки там были весьма разновозрастные и разнородные, и проходя вдоль длинного больничного коридора (с одной стороны – окошки, с другой – палаты), упиравшегося в сестринский пост (на самом-то деле обыкновенный стол, заставленный лекарствами, пробирками, бланками и банками) можно было пройти даже мимо «девчачьей» палаты. Хотя девочки его тогда ещё не волновали, зато как о них рассказывал сопалатник Серёжка Бехметьев, бывший чуть постарше, и проходивший какие-то сложные обследования… Говорил он, например, что одна из них, старшая, Ленка, ничего вовсе не носит под больничным халатом, и это вызывало смутный, но какой-то предвкушающий, будущий интерес…

А вечерами – длинными осенними вечерами, после раннего ужина, который раздавался спешившими домой, в погожую солнечную осень санитарками, и когда становилось томительно скушно – они вдвоём, как самые старшие, пользуясь своей свободой передвижения, шли к сестринскому столу – поглядеть, как готовится вечерняя порция лекарств… Этими вечерами (а значит, и ночами) почему-то дежурили только двое: чуть полноватая, белокуро-крашено-голубоглазая хохотушка Зоя[66]66
  Мелькнула красавица Зоя Монроз из «Гипеболоида…», но – нет, вовсе непохожа, вовсе!


[Закрыть] (к которой Серёжка был явно неравнодушен), ходившая в кокетливой белоснежной плоской шапочке с завязками, и хрупкая Марина, поднимавшая при нашем появлении от книги нежный, слегка отрешённый взгляд насмешливых, чуть с зеленцою, глаз, и машинально поправлявшая выбившийся из-под строгой крахмальной косынки непокорный рыжий локон… Ах, ежели б можно было вот сейчас, заглянув ей через плечо, разглядеть, что же она читала тогда? – и много бы я отдал, чтобы это был… (улыбнувшись: «хорошо-хорошо, я знаю, что этого не может быть») – ну, пусть даже не невозможные тогда Набоков или Нерваль, но – Бунин или Пастернак… Она была ровна и приветлива, называя его «мальчиком-колокольчиком» за модную тогда, «под Битлов» слегка удлинённую стрижку, шутя шлёпала по рукам Серёжку, пытавшегося стащить лишнюю витамининку из раздачи… Но стоило лишь вернуться в палату, или даже – отвернуться, отвлечься, думая о чём-то своём, как я забывал о ней, потому что она была такою же частью больничного существованья, и её появление, или хохоток Зои означали лишь – дни недели, когда придут или не придут навестить родители, с которыми можно будет поговорить на «немом» языке через окошко у лестницы… О, этот странный немой язык-алфавит я помню до сих пор – тот, где «а» обозначалось поднятым вверх большим пальцем, «б» – прикосновеньем к брови, «г» – мизинцем к губам, «д» – указательный палец под носом – горизонтально… А потом родители уходили – домой, в недостижимый, невозможный, непредставимый сейчас мир, потому что вернуться туда было нельзя, а здесь от этого становилось ещё более грустно (как словно уже было когда-то), хотя любимый «Понедельник»[67]67
  Конечно тот, что начинается в субботу, АБС


[Закрыть] и был здесь, с тобою… А ещё потом к этой томной грусти стали примешиваться и другие воспоминанья – несколько дней назад Марина, после какого-то насмешливо-забавного спора (а язык у него уже тогда был подвешен неплохо[68]68
  Слова Пилата: «теперь я понимаю, почему все бродяги ходили за тобой по пятам…» © «Мастер и Маргарита» (или ещё даже «Копыто инженера», ранняя редакция «Мастера»?)


[Закрыть]), вдруг, рассмеявшись, на мгновенье притянула его голову к себе, охватив ладошкой за шею, так, что он ткнулся лицом в накрахмаленную белизну её халата, и носом в чуть обнажившуюся нежную шею, ощутив прохладный, слегка терпко-цветочный аромат её кожи, или, наверное, духов, что в контрасте с теплотой её кожи… Была ли это случайность, нет ли, но только воспоминанье о ней наполняло всю мечтательную часть его существа… А она была всё так же ровна и приветлива, всё так же любила рассказывать смешные байки о преподавателях и анатомичке (училась она на медицинском) и так же любила послушать их с Серёжкою рассужденья о будущем, пришельцах, роботах и кибернетических машинах, которыми он тогда бредил, начитавшись Станислава Лема.

Но «шумы в сердце» (ах!) не проходили, и был назначен «бицилин», а это… больно. Уколы обычно делали в палате, но вечерами сёстры, чтобы не ходить зря, делали их в процедурной. «Давай свою попу!» – привычно скомандовала Марина, и он сжался на банкетке, заметив лишь, как мелькнула её тень на стене. Мгновеньями позже, когда боль ушла под её пальцами, (словно растворившись в привычном запахе спирта), она отошла, и, хотя он и не видел её уже, даже краем глаза, он знал, что руки у неё всё ещё в тонких медицинских перчатках (что-то там такое, связанное с инструкциями тех лет) и вот тут она сказала: «перевернись на спину, но не одевайся…». Он привычно, не задумываясь, подчинился, ощутив прохладное прикосновение простыни к спине, и, увидев на потолке плохо закрашенные провода в свете уже заходящего солнышка ранней осени. И вот в это мгновенье она прильнула к нему губами… Ах, каким нежным и сильным, мягким, податливым и гибким оказалось её тело, и они умирали несколько раз – одновременно… Но в тот, самый первый и неповторимый раз, когда его губы коснулись её груди, он умер один – растворившись, исчезнув в этом мире, став чуть дрожащим в предвечернем осеннем свете солнечным лучом…

Странно, что я не помню расставанья – да и было ли оно? То ли меня выписали, то ли у неё в это время началась сессия… Но было ещё одно воспоминанье, которое останется в моей обмирающей, почти обморочной памяти…

Перед вечерними процедурами он разгонял младших по палатам, помогая Марине (или Мари, нежно называл он её про себя, вспоминая глаза княжны Мэри да Пушкина – мальчик он был начитанный – почти как тот сказочный краб, про которого он напишет, став совсем, совсем взрослым). Но день был – родительский, детишки были взбудоражены и непокорно-капризны. Особенно – один, маленький, вертлявый рыжеватый ябеда, фамилию которого Мнемозина насмешливо отказывается… что-то на «О»… или вовсе что-то чеховское, лошадиное[69]69
  Нет, ну вот тут, право… мучайтесь тоже с этой фамилией;-)


[Закрыть]? И вот, когда после топотливой погони, этот рыжий, увёртливо проскочив несколько кроватей, столов да пыльных стульев без спинок, был всё ж схвачен сзади за полусползшие колготки, и получил вдогонку болезненный щелобан вместе с увесистым шлепком раскрытыми пальцами по тонкой шее и: «а ну, быстро на укол к Марине, рыжая з…да!…» (почему, почему это вдруг вырвалось у него!?), он вдруг, в это самое мгновенье, осознал, что стоит наклонившись, почти уткнувшись головой ей в колени[70]70
  Мелькнул, уже потом вовсе, Бунин: «её колени, обтянутые чёрным шёлком…»


[Закрыть] – она только что отошла от очередной кровати, где меняла капельницу, и глядела на него, глядела… Это невозможное, невыносимое сочетанье – его слов и её улыбки – нежной, любящей, чуть недоуменной (словно спрашивающей: «ты ли это, Боже мой?») но уже всё понимающей, и даже – уже извиняюще-прощающей…

И очерк её щеки в солнечном свете. И – ничего более.

А, собственно, я всего лишь постарался описать, какие – бывшие и не бывшие воспоминанья оживают, когда луч предвечернего солнца падает на белый подоконник распахнутого в сад[71]71
  И вовсе не ужасный нынче, Борис Леонидович… но – вслушивается, да…:-)


[Закрыть] окна.

В тот сад, где…

1 апреля 2003

Манифест сноба (апология снобизма)

«Они хочут свою образованность показать, и говорят о непонятном!»

А. П. Чехов, «Свадьба»

У нас говорили: «Вы слишком учёный. Здесь такие цитаты… Вы хотите показать, что вы образованный, это негуманно. Нельзя цитировать того, чего другие не знают!». Почему-то именно самое яркое, талантливое, учёное представляется самым опасным, хотя…»

О. Седакова, «Посредственность»

Давеча одна из замечательных умничек и моих самых ценимых читательниц, «обозвала» вашего покорного слугу снобом, сердито обвинив меня (а точнее, мои тексты) в следующих «страшных» грехах (ежели я правильно помню порядок): снобизм, лень, нелюбовь к читателю. Что ж, упрёки в снобизме и лени я с удовольствием принимаю (слегка гордясь даже, что в том же обвиняли и любимого Набокова, а Пруст и вовсе обвинял в них самого себя), но всё ж замечу, что если считать определением снобизма «тщательное следование вкусам, манерам и пр. высшего света и пренебрежение всем, что выходит за пределы его правил; претензии на изысканно-утонченный вкус, исключительный круг занятий и интересов»[72]72
  От английского snobbism – определение из современного энциклопедического словаря, однако.


[Закрыть], то в моём случае справедливо лишь не «пренебрежительное» даже, а – вполне себе равнодушное отношение ко всему, что выходит за рамки моих[73]73
  «Моих бабочек (вспомните «Другие берега» от VVN) – и как, интересно, я стал бы всё это объяснять?»


[Закрыть] интересов, привязанностей и любовей. Не более.

Потому как именно текст – то самое единственное место, в котором я считаю собеседника (или, чаще – собеседницу) априори равными себе, достойными уваженья, и поэтому-то[74]74
  «Вот поэтому-то» – не в первый и не в последний раз прозвучит здесь эта интонация Веры из «Дара» – вспомните, когда это было сказано..


[Закрыть] совершенно не пытаюсь подстраиваться под их настроения, желания или ожиданья[75]75
  Что мне частенько приходилось проделывать, например, в чате


[Закрыть]… Скорее всего, это просто – возрастное, но ведь и игра безотчётного неба в тексте достигается опытом[76]76
  «Достигается потом и опытом… Безотчётного неба игра» (О. Мандельштам). Опытом – тем самым, парадоксовым другом. Да и Пастернак, говорят, к старости удивлялся: зачем чужие стихи, когда есть он?


[Закрыть]… И чем дальше, тем яснее понимаю я, что ежели кому-то незачем этот текст[77]77
  Интонации «Хромой судьбы», вам не послышалось


[Закрыть], то пусть откупорит шампанского бутылку… иль перечтёт – ну что-то там ещё[78]78
  И если в «Со-твореньи» перечесть «Женитьбу Фигаро» было предложено скорее шутливо, то здесь – уже вполне серьёзно. Впрочем, мои «не-читатели и её не читают… не говоря уж о перечитываньи…


[Закрыть]. Моё же дело – просто позвать в сказку, в текст, иногда – насмешливый, иногда – с лёгким привкусом сновиденья или ужаса, полюбоваться жемчужностями океана или мреющими облаками, поулыбаться, поразмышлять или попечалится чуть, побродить с вами в тех самых литературных и философских слегка лесах[79]79
  В которые нас однажды завёл в своих лекциях У. Эко


[Закрыть]…

Но в том, что касается постоянства и ограниченности мест прогулок, тех самых книжных предпочтений и ссылок – увы! Я всё так же соглашаюсь с Борхесом, что почти у всякого плохого писателя можно найти пару хороших страниц. Но… зачем!?[80]80
  С интонацией голливудского киногероя, который видит, как его возлюбленная, рассердившись на какой-то пустяк, спускает в пропасть броневик с награбленным золотом – целью всего фильма…


[Закрыть] Зачем, уподобляясь некоему легендарному петуху, искать где-то жемчужные зерна[81]81
  Сами же помните, где


[Закрыть], тогда как у любимых авторов в текстах – кругом сплошные сокровищницы: ожерелья, жемчуга, рубины[82]82
  «Сколько сказок, и каменьев – в зеркалах…» © чудесный «Али-Баба», голосами В. Смехова, Юрского, Теняковой и др.


[Закрыть], золотоносный песок…

Ну и (в качестве небольшого само-оправданья) добавлю, что обычно достатошно легко включаю в long-list (ну… не в «Избранное» же, разумеется, о котором см. чуть дальше – «Игры в списки»[83]83
  Следующий за этим фрагмент текста, весьма программный


[Закрыть]) любого понравившегося, в меру «конгениального»[84]84
  Это Остапо-Бендеровское словечко встретится нам ещё не раз… А ведь означает оно «созвучный по духу»


[Закрыть] автора, прошедшего испытательный срок – своим вторым[85]85
  Вполне понятно же, почему именно вторым, правда? Потому что первый попавшийся – может быть вовсе случаен и нехарактерен…


[Закрыть] текстом. Итак, со снобизмом – разобрались, надеюсь?

Так, что у нас далее по списку? Сверимся с картотекой[86]86
  «Картотека у него! Бюрократ!» (© – «Берегись автомобиля»)


[Закрыть]… О, да! Лень. Тут всё более чем справедливо. Мало того, моя лень – внутренняя, исходная, истомная, не видящая вовсе стимулов к своему преодоленью. Да и вправду, зачем!?[87]87
  А вот здесь с другой интонацией, которая, пожалуй, ближе к интонации Воланда, говорящего Маргарите: «Зачем же самой-то было трудиться»? Или с усталой интонацией Обломова, раньше других осознавшего, что усилия, затраченные на что-то, зачастую не стоят результата. А если и сам процесс не доставляет удовольствия… И фан в тему: «Обломов любил Ольгу, но как-то по-русски: лёжа, вяло и недолго…» © чьё-то гениальное школьное сочинение


[Закрыть]

И, наконец – «нелюбовь к читателю»… Ох, а вот это, увы – правда. Но, право слово… за что ж, скажите на милость, мне его любить? Ежели девяносто девять из ста читателей, проглядев написанные (изящно и вдохновенно, между прочим!) полстранички, скажут, зевнув: «муть голубая», и возвратятся к своим любимым текстам[88]88
  И это я об умеющих читать, заметьте. Причем я веду речь даже не о читателях, воспитанных на современной mass media, эти и вовсе, в большинстве своём, безнадёжны.


[Закрыть]?. Беда в том, что «российский читатель-современник представляет собой продукт того литературного воспитания, которое мне глубоко апатично»[89]89
  Занятная перекличка, высказано это было Розановым более века назад, а мне давеча попалось в статье В. Ерофеева о Розанове – «Гоголь и Розанов».


[Закрыть]… Итак, «ан масс», как говаривал незабвенный Выбегалло[90]90
  Ну, уж его-то вы помните же


[Закрыть], читатели мне скушны (за очень редкими исключеньями)[91]91
  Могу некоторых даже поименовать («мы поимённо вспомним всех…» – только не как у Галича): Салве, Страй (Strider), Сопляк, Демиург (Деми), Влади… а больше до-читавших и не припомню;-) О читательницах речь дальше


[Закрыть]. И ничего с этим не поделаешь, вспомните опять Набокова, у которого тоже не было «идеального читателя», он лишь представлял его себе в виде розовощёкого бородатого интеллектуала, посасывающего трубку[92]92
  «Лолита»… Вспомним ещё и Стругацких, удивлявшихся, как это выковался читатель, способный читать такое


[Закрыть], а я… гм… – даже и представить не могу.

Совсем иное дело – читательницы. Признаюсь, вот их благодарное вниманье, их улыбки и мненья – мне отнюдь не безразличны, и я с жадностью ловлю малейшие отзвуки ими прочитанного и сказанного… Что ж, давайте попробуем представить идеальную читательницу: чувственную, чувствительную, слегка влюблённую, слегка скучающую умницу, отыскивающую в моих сказках – отголоски и россыпи своих фантазий, своих детских воспоминаний, своих влюблённостей, со-творяющую текст вместе со мною. Ту, что следует (так же капризноприхотливо, как это писалось!) – своим законам чтенья моего текста: от последовательного, терпеливого, фраза за фразою, пере-читывания, вслушиванья, вглядыванья в кружева во время вечерней ванны, до укладывания любимых сказошных отрывков (пусть даже их совсем чуть-чуть!) на любимое место в офисе, где лежат заветные вещички; от «купания» в тексте (с возвращением к нему вновь и вновь, или иногда – вовсе без оного!), до распечатывания и «таскания с собою в сумочке» – опять же «избранного», или даже комментариев[93]93
  Я бы не сказал, что «Избранные места из переписки с друзьями» Гоголевские – тут при чём %-). Кроме того, подозреваю, что некоторые читательницы узнают тут себя… уж простите, угу?


[Закрыть]. А ведь возможно ещё – улыбчивое любопытство, поток ассоциаций, чтенье сначала без сносок, а уж потом, или… Да что я – все вы, кому хоть раз приходилось испытывать муки со-творенья, и сами это знаете не хуже меня…

Ну и почему же должен я, ради неких абстрактных читателей, (а вовсе не ради этих, моих, любимых, понимающих меня с полу-слова, полу-вздоха) – жертвовать улыбчивой и самодостаточной, вполне себе объёмной и забавной свободой текста[94]94
  Тут мне при втором чтеньи послышалась свобода «Самовыраженья» и я попросил Сама… не выражаться. Конечно, о полной свободе тут говорить не приходится, но…


[Закрыть], отвечающей моему, и, дай Бог – чьему-нибудь ещё (а вдруг?) нынчешнему состоянию – вот – сейчас? Нетушки-нетушки.

Давным-давно, ещё в «Поисках времён», я сделал первую попытку некоей (пусть и не слишком жёсткой) структуризации текста и «подгонки» его под существующие каноны[95]95
  Увы… весьма Прокрустовы, скорее законы жанра


[Закрыть] восприятия литературного текста. И… вот признаться ли? Если к «Со-творенью» я ещё иногда возвращаюсь (и с удовольствием!), то к «Поискам» – лишь местами[96]96
  Причём место это, прежде всего «Однажды случившееся – или воспитание чувств», конечно же.
  Словом, «There are places, I remember… all my liiiiife» © волшебный альбом «Rubber Soul», The Beatles.


[Закрыть]. Подозреваю, что как раз теми, где нет «придуманности», искусственности, во имя вот этого нелюбимого (ах, как он чувствует мою нелюбовь[97]97
  «Почувствует! В тот же момент почувствует!» (© Коровьев)


[Закрыть] – ну и фиХ с ним!) читателя.

Так что – нет-нет, не отрекусь – «от самой безнадёжной и продрогшей – из актрисуль..»[98]98
  А. А. Вознесенский (тогда ещё здравствовавший)


[Закрыть] – ни от строки, ни от странички текста, ни от способа его чувствовать, сотворять. Но…

А вот до этого «но» замечу, что мне, по счастью, не приходится во имя денежного или сиюминутного[99]99
  Читай «прижизненного». «После же смерти моей…» © «Хромая Судьба»


[Закрыть] успеха жертвовать собственными желаньями и прихотями, так что «пишу я ради совершенно конкретного удовольствия…»[100]100
  Опять же – В. Набоков


[Закрыть], и ради тех редких мгновений со-творенья, когда чья-то душа откликается вдруг… Откликается – там, на небесах, слыша созвучья, даря пониманье[101]101
  А как «нам понимание даётся» – вы помните…


[Закрыть]. А утвержденье «читатели читают тех, кто их любит, или ненавидит»[102]102
  (© акико)


[Закрыть], а не тех (добавлю от себя) кто к ним равнодушен, считая большинство из них иными, гоблинами и прочими неприятными созданьями[103]103
  С интонацией А. Привалова: «… и прочих тихих созданий…» (© АБС)


[Закрыть] – быть может, и справедливо, но… Послушайте, ну неужто (вспоминая навскидку): Набоков, Бунин, Булгаков, Чехов, Стругацкие, да сам Толстой наконец – любили людей, «решали их проблемы»? Да Бог с вами, конечно же, нет – ведь именно тогда, когда они пытались это делать[104]104
  Разве что кроме Набокова, который мудро даже и не пытался этого делать, искусно отдавая, в то же время, дань коммерческой стороне своих писаний


[Закрыть] становились дидактичны, стандартны, да и… просто скушны.

Кроме того, я бы всё же не стал позиционировать эти тексты как «десертное желе – вкусно, но бесформенно»[105]105
  (© акико)


[Закрыть] (хотя против и возразить нечего, чем плохо: к кофею, да в хорошем настроении, несколько страничек такой «вредности»?). Не стал бы, хотя б потому, что они вообще никак не позиционируются: «не написал… случилось так»[106]106
  И ещё раз Вознесенский нынче


[Закрыть]. И, право ж, очень жаль, если у моего гипотетического[107]107
  В первый раз мне это определение встретилось давным-давно, у Ал. Крона, в «Бессонице». Это уже потом стали доступны Эко и К°


[Закрыть] «идеального» (или хотя б доброжелательно-внимательного читателя, а уж тем более – читательницы, не дай Бог!) возникнет ощущение пренебрежения ими – это вовсе не так, хотя тексты эти (практически все, за исключением нескольких сказок и отрывков, написанных «под заказ» для совершенно конкретных читательниц), писались прежде всего – для себя, для того Самого «конкретного удовольствия». Но, поверьте, читать текст их глазами – удовольствие не меньшее… Вспомните, наконец, пару эпиграфов к «Сотворенью»[108]108
  «Для меня литературное произведение существует только в том случае, если дарует то, что я могу неточно назвать «эстетическое блаженство» – это ощущение связи с другими состояниями бытия, в которых искусство (любовь, нежность, доброта, экстаз) – являются нормой» (В. Набоков) и «Я пишу потому, что писать для меня – величайшее артистическое удовольствие. Если моё творчество нравится немногим избранным, я этому рад. Если нет, я не огорчаюсь. А что до толпы, то я не хочу быть популярным романистом. Это слишком легко» (О. Уайльд).


[Закрыть]…

Ну во-от, начинается: «опять ссылка? Да ссылки тебе дороже людей!»[109]109
  (© акико)


[Закрыть], «Прекратите цитатничать!», «Я хочу видеть ваши мысли»[110]110
  © имя им… легион © И ещё старый фан про «быстрей, быстрей… пока не началось!» – всякий раз опасаешься это услышать;-)


[Закрыть] – ах, избавьте, избавьте меня от ужасной участи, от необходимости это слышать… Ведь цитируя – здесь и сейчас! – конкретный текст, конкретную строчку, я «оживляю» души любимых авторов, и вместе с ними со-творяю новую, сиюминутную реальность – для и во имя – тех, кому эти цитаты адресованы – вот в это самое мгновенье. Цитаты, ссылки, аллюзии в этом контексте – всего лишь «упоминательная клавиатура»[111]111
  Это опять ссылка! © О. Мандельштам, он же автор роскошного высказывания: «Цитата есть цикада…»


[Закрыть], добавляющая дополнительные измеренья, оттенки, обертоны, нюансы… Не говоря уж о том, что «все мы просто обречены на цитаты…»[112]112
  Е. Страннолюбский – и блистательное продолженье: «… даже те, кто этого не понимает, ведь сами слова…»


[Закрыть]. И вот ещё лыко в строчку оттуда же: «Мне скушна и неинтересна манная каша[113]113
  Не Бэрриморова: «Овсянка, сэр!», прошу заметить, и даже не та, Денискина из «Тайное становится явным»


[Закрыть] в головах большинства моих читателей, так почему же я должен кормить их с ложечки, ежели их вздорные представления и вкусы – там, у подножия моей башни из Слоновой кости – так далеки от моих?»[114]114
  Опять Е. Страннолюбский


[Закрыть] – ну и конечно, тут немедленно должен вспомниться Бальмонт: «Почему я, такой нежный, должен всё это выслушивать!?»[115]115
  То ли очередной литературный апокриф, то ли – едва ль даже не воспоминания Цветаевой о Бальмонте, ехавшем – кажется, с левфовцами в одном поезде (Яндекс не помог, а ещё всезнайка)


[Закрыть].

И наконец (после таких небольших, до главного «но» – отступлений) – о самом страшном, на мой вкус, грехе, о котором, кстати, пока почти и не упоминалось даже… О грехе Само-любования. Грешен, признаюсь, хоть с этим и борюсь. Грех сей, пусть и не искажающий истины реальности (видит Бог, ни словечка… – гм, ну, почти ни словечка – неправды нет в этих текстах), а только лишь – меняющий освещение, подсветку, фон, интерпретацию, наконец – есть. Да ведь общеизвестно (или это я сейчас придумал?): зритель влюбляется в героиню фильма только ежели и сам режиссёр, и оператор, и вся группа – смотрят на неё влюбленными глазами… А влюблённость, как и всякая сотворённая реальность – всегда меняет освещенье. Вот я и…

Что ж, на этом – манифест воинствующего снобизма или этакую «апологию сноба»[116]116
  Была же «Апология Сократа» Платоновская, скажем… Кстати,
  само словечко это (спасибо Вики-педии) означает (от др. – греч. Ono^oyia): защитительная речь или защитительное письмо, сочинение, текст, направленный на защиту чего или кого-либо. Предполагается, что объект апологии подвергается внешним нападкам


[Закрыть] прошу считать законченной.

До.

До – новых встреч в эфирах (в каком-нибудь из них – возможно, и в том самом, в котором мы все пребудем в «распылённом состоянии», как принцессин батюшка у Пристли[117]117
  «31 июня» – но, кажется, это есть только в фильме, а не в книге…


[Закрыть])…

Но…