Текст книги "Девушка А"

– Он как вообще? Нормальный? – спросил Отец и, согнув последний кусочек тоста вдвое, умял его со своей ухмылкой.

– Немного со странностями, – ответила Мать. – Так мне показалось на собрании.

Отец рассмеялся. Он был доволен.

Синий рабочий комбинезон, который он носил, не вмещал его гогот; Отцовские телеса выпирали из него, как магма, изливающаяся на земную поверхность.

После того как мистер Бедфорд уволил его, отец работал электриком в Блэкпуле, в «Викторианском отеле», стоявшем прямо на побережье, и должен был носить ту же униформу, что и уборщики.

– Конечно же, это временно, – говорил он.

Когда они с Матерью познакомились, Отец говорил, что он – бизнесмен; в некотором смысле это было правдой.

Вечерами по выходным он по-прежнему сидел в городском офисе – грязно-белые жалюзи, табличка, напечатанная на заказ: «“СиДжи Консалтинг” – идеи с огоньком». Он давал консультации по выбору компьютеров, чинил кассетные плееры, а в субботу после обеда вел никому не интересные занятия по программированию. Он принимал детей любого возраста, но даже в самые лучшие дни к нему приходило не больше двух-трех угрюмых мальчишек, которые входили в помещение один за другим в сопровождении своих матерей. Мальчишкам нравилось стучать по клавиатуре, матерям – разговаривать с Отцом. Отцу хотелось рассказывать о компьютерах, мамашам – беседовать о нем самом. Отец начинал говорить, только убедившись, что аудитория внимает ему, затаив дыхание; каждую фразу он тщательно взвешивал, оттачивал и провозглашал.

Когда он заканчивал, мамаши молчали, предвкушая его следующую речь: им нравились его спокойствие, борода, темная шевелюра и крепкие руки, бегающие по клавиатуре, – представлять, как его пальцы касаются их кожи, было так легко.

– Я обратно, – сказал Отец и встал из-за стола.

Одна мамочка из клуба программистов попросила его о встрече – хотела проконсультироваться, какой ей лучше приобрести компьютер: «Макинтош» или IBM. Ему предстояло провести насыщенный вечер в «СиДжи Консалтинг». Итан ждал, когда хлопнет входная дверь. Как только это произошло, он пулей промчался мимо нас с Матерью и устремился вверх по лестнице. Он тоже спешил «на работу».

Воскресный ужин: раз в две недели нашу выдержку проверяли пудингом с говядиной и почками. От этой лопающейся во рту массы меня тошнило.

Накануне, в субботу утром, Итан сбегал в городскую библиотеку, тайком пронес в дом целый рюкзак книг и никому их не показывал; он сложил свою добычу стопочкой на кровати и выпроводил меня из комнаты.

Мы сидели за кухонным столом и ждали его. Далила капризничала и вертелась у Матери на руках. С глухим шлепком Мать извлекла грудь из своего платья и предложила ей.

– Ну все, – сказал Отец и поднялся. – Я сейчас приведу его.

Но этого не потребовалось. На лестнице послышались легкие шаги, и в дверях кухни появился Итан.

– Извините, – произнес он.

Он молчал, пока мы ели пудинг с говядиной и почками; молчал, когда мы убирали посуду в раковину; молчал, когда Отец велел принести ему ликер, – осторожно вынул бутылку из запретного буфета и наполнил отцовский свадебный стакан так, как его учили. Как и Отец, Итан хорошо понимал, насколько важно выбрать правильный момент для того, чтобы заговорить. Когда мы все снова сидели за столом и наблюдали, как Отец пьет, Итан откашлялся. Он очень нервничал, поэтому сразу, без всяких вступлений, перешел к делу.

– Такое место есть, – сказал он. – Дикий Запад.

Я подняла взгляд. Отец облизнул мокрые губы. Он катал стакан донышком по столу, наблюдая, как его янтарная поверхность переливается в свете кухонной лампы.

– Что это? – спросила Мать.

– Ну, куда ездил мистер Грегс. Я прочитал. Так называли зону освоения на западе, когда на ней впервые поселились люди. Там не было никаких законов, только ковбои, первопроходцы и салуны. Сейчас там уже, конечно, все по-другому, но поехать туда можно. В Техас, или в Аризону, или в Неваду, или в Нью-Мехико, где и побывал мистер Грегс.

Отец оставил в покое бокал и откинулся на спинку стула.

– То есть ты хочешь сказать, что вы с мистером Грегсом гораздо умнее меня? Так, что ли?

Я тяжело сглотнула. Мне показалось, что пудинг застрял где-то между горлом и животом.

– Нет, – ответил Итан. – Я просто говорю, что ты ошибся насчет Дикого Запада. Такое место существует, и мистер Грегс вовсе не дурачил меня.

– Не понимаю, Итан, о чем ты говоришь, – сказала Мать.

– Ты не слушала, что ли? – спросил Отец. – Он говорит, что он намного умнее всех нас. – И снова обратился к Итану: – Ну а чему еще ты можешь научить свою семью? Давай, расскажи нам еще что-нибудь!

– Я могу рассказать о ковбоях, – отозвался Итан. – А еще я читал о жизни первых поселенцев. Они получали письма от друзей, родственников с фронтира – те звали их к себе, на запад…

Отец расхохотался.

– Знаешь, Итан, что происходит, когда считаешь себя очень умным? – спросил он. – Ты становишься невыносимо скучным и всем надоедаешь.

В глазах Итана задрожали слезы.

– Тебе просто не понравилось, что я прав, а ты – нет!

Последующие движения Отца напомнили мне о крокодилах, которых показывали в телепередачах о природе – тогда я ими очень увлекалась, – мирных и безмятежных до тех пор, пока их добыча не зайдет в воду. Отец вскочил, перегнулся через стол и ударил Итана так сильно, что тот слетел со стула, забрызгав кровью стол.

Далила, разбуженная грохотом, заревела.

– Меня сейчас стошнит, – прошептала я Матери, и это произошло тут же, в нескольких шагах от моего стула. Отец перешагнул через меня, скорчившуюся на полу – перед лицом все тот же пудинг с почками, – и распахнул парадную дверь. Он не закрыл ее за собой, и влажный ночной холодок проник в дом. Мать вытерла лицо Итана, мою рвоту и Далилу. Уже тогда ее подбородок и груди вытянулись от огорчений. Она стала угрюмой; взгляд, такой проникновенный на детских фотографиях, стал тяжелым и смиренным. Она допила ликер из Отцовского бокала и стала ждать его возвращения. В ее утробе ворочался новый ребенок. Парад продолжался.

* * *

Итан вернулся глубокой ночью. Я услышала, как внизу он говорит что-то Горацию, а потом снова уснула. Когда я проснулась вновь, он стоял на пороге моей комнаты, в коридоре позади него горел свет. Я вспомнила другой дверной проем – в доме на Мур Вудс-роуд; он стоял там точно так же. Его силуэт с тех пор не изменился.

– Поговорим? – предложил Итан.

Будто облучил меня, спящую, своим бодрствованием. Тонкая ткань дешевенькой пижамы, купленной на вокзале, собралась складками на моем животе и между ног. Я натянула одеяло до подбородка и щурилась, глядя на свет.

– Что такое?

– Ну, ты же у меня в гостях, значит, должна меня развлекать, – ответил Итан.

– На самом деле все должно быть наоборот, – заметила я.

Он прикрыл за собой дверь. В комнате запахло выдохшимся вином. На мгновение, пока он нащупывал выключатель, мы оба оказались в темноте.

– Как все прошло? – спросила я.

Он стоял, прислонившись к стене, и улыбался, как будто знал что-то, чего не знала я.

– Больше всего мне понравилось наблюдать, как они пытаются определить для себя, чего же им хочется больше – чтобы я преуспел или провалился. – Он замолчал, мысленно возвращаясь в гостиничный бар. По лицу было видно, что Итан доволен. Он не лез за словом в карман, метнул в них все свои претензии, и они еще не достигли цели – членов правления накроет позже, где-то к середине ночи.

– Ну а вы как провели вечер? Вы с Аной?

– Хорошо.

– Хорошо? Как именно хорошо?

– К чему ты клонишь, Итан?

– Для начала, – сказал он, – мне бы хотелось узнать, о чем вы разговаривали.

– Ни о чем. О свадьбе. О ее платье. Об острове. Ничего особенного.

– Мур Вудс-роуд?

– Эта не для беседы в субботний вечер, тебе так не кажется?

– Я хочу, чтобы ты поняла: у меня все сейчас складывается хорошо. Помехи мне совершенно ни к чему, Лекс. Я не могу отвлекаться на твои россказни, особенно сейчас.

– Мои россказни? – Я засмеялась.

– Я тщательно выбирал, что рассказывать Ане. Ты понимаешь, о чем я. Не хотел ее расстраивать. Есть вещи – конкретные вещи, – о которых ей не нужно знать.

– Правда, что ли? Неужели есть? – Я уже хохотала в голос. – Конкретные какие-то?

– Прекрати смеяться, Лекс! – закричал он. – Лекс!

Он пересек комнату и схватил меня за горло. Его ладонь обхватила мою шею. Всего на миг. Он просто показал мне, что может. Как только Итан отпустил меня, я выбралась из кровати, кашляя от потрясения.

– Прекрати, – произнес он. – Лекс, Лекс, пожалуйста.

Он протянул ко мне руки, всем своим видом демонстрируя, что желает примириться. Но на лице, как обычно, не отразилось ни одной эмоции. Я прислонилась к стене, отодвинувшись от него как можно дальше. Пот тек с головы на спину, перебирался на паучьих лапках.

– Только не разбуди Ану, – попросил он. – Пожалуйста.

– Некоторые конкретные… – Я ждала, когда перестану дрожать, чтобы закончить фразу. – Какие, например? То, что ты – наследник трона? Истинный сын своего отца?

– Это нечестно!

– Знаешь, я всегда считала, это ты нас спасешь, – продолжала я. – Ждала, думала: его ведь даже не привязывают. Ну не сегодня, так завтра. Когда ему стукнет восемнадцать. Когда он сможет выходить из дома в любое время.

– Я пытался, Лекс! Когда мы были маленькими. Ты разве не помнишь? Тогда я еще мог. Потом мне уже не хватало смелости.

Мы разглядывали друг друга через кровать. Теперь он казался мне меньше – Итан, которому не хватило смелости. Итан c милым личиком, вызывающим сочувствие.

– А по-моему, все было не так, – сказала я. – Я помню все совсем иначе.

Он присел на кровать и принялся разглаживать складки на одеяле.

Мы прислушались, не проснулась ли Ана, но в доме было тихо: полы, книжные полки, эркерные окна – все дышало спокойствием.

– Так или иначе, сегодня мы разговаривали о других вещах, – сказала я.

Он кивнул.

– Иди спать, Итан.

– То, о чем я говорил, – произнес он. – Ну, про членов правления…

– Да?

– Я не провалюсь. Правда ведь?

– Не сомневаюсь.

Он пьяно улыбнулся. Улыбнулся весь. Глаза – тоже. Как будто уже забыл о случившемся пару мгновений назад.

– Спасибо. – Он поднялся и, пошатываясь, пошел к двери.

Я слышала, как он удаляется по коридору к себе в спальню, задевает картину где-то на полпути. Затем зашуршал их с Аной матрас. Я сидела, прислонившись к стене и вытянув ноги, и держала себя за горло так же, как держал он, – сначала сильно, затем слабее, – убеждаясь, что пальцы слушаются меня, а тело подчиняется командам, поступающим из мозга. Я вернулась в постель только после того, как почувствовала, что мне стало от этого приятно…

* * *

Когда больничная палата надоедала, доктор Кэй помогала мне забираться в инвалидное кресло, и мы кружили по коридорам. Мне нравился больничный двор, хотя это был просто лысеющий садик между отделениями, в котором чаще всего курили и вели важные телефонные переговоры. Врачи требовали, чтобы, выходя наружу, я всегда надевала темные очки, и доктор Кэй, которой не понравились те, что мне выдали в больнице, обещала принести свои. Так меня и выкатывали – в пижаме, закутанную в одеяло и в «Вэйфарерсах»[17]17
   Wayfarer – марка солнцезащитных очков.


[Закрыть].

В тот день следователей не было.

– Меня попросили задать тебе один конкретный вопрос, – начала доктор Кэй. – Довольно деликатный.

Мы сидели рядышком – она на скамейке, я в инвалидном кресле. Она полагала, что разговаривать о трудных вещах проще, когда не смотришь друг на друга.

– О твоем брате. Итане.

Я догадывалась, ждала чего-то подобного. До сих пор следователи не задавали вопросов о нем. Прошло, наверное, больше месяца с тех пор, как я последний раз слышала его имя.

– Видишь ли, – продолжила доктор Кэй. – Он выглядел не так, как вы. Крепче. У него ничего не было сломано. Он не был прикован.

Я сцепила пальцы и убедилась, что доктор Кэй не видит их под одеялом.

– По данным видеонаблюдения можно предположить, что ему даже разрешалось выходить из дома.

Я представила, как следователи сидят, сгорбившись перед экраном, и просматривают видео – целый год одной и той же скучной улицы. Искали кого-нибудь, похожего на Итана.

– Полицейские интересуются, – продолжала доктор Кэй, – страдал ли он вообще? Или он играл совсем другую роль?

Следователи работали целый месяц. Они ждут звонка доктора Кэй по итогам нашего разговора. Их челюсти плотно сжаты, все документы уже готовы.

– Итан когда-нибудь причинял тебе вред? – спросила она.

Я постаралась сделать лицо, как у нее – словно фасад дома, – и ответила:

– Нет.

– Мне, наверное, не следует этого говорить, но я все-таки скажу: время выгораживать кого бы то ни было прошло.

– Он ничего не мог поделать. Как и все мы.

– Точно?

Я решилась посмотреть ей в глаза, поверх очков – так, чтобы она поняла: я действительно уверена в своих словах, – и ответила:

– Да.

* * *

Оксфордский дом этим утром был прекрасен. Солнечный свет покоился на моем стеганом одеяле большим прямоугольником. На холсте, висевшем в гостевой комнате, Ана изобразила реку в движении; она повесила его напротив окна, и сложно было понять, где свет был нарисованным, а где – настоящим. Пинком отбросив одеяло, я потянулась навстречу теплому дню. Представила на мгновенье, будто этот дом – мой и я в нем одна. Я взяла бы в кабинете какую-нибудь книгу и провела бы с ней все утро в саду. И ни с кем не разговаривала бы потом целый день.

Ана и Итан были внизу, на кухне – стояли рядышком, касаясь друг друга. Идиллия воссоединения.

– Как твоя встреча? – поинтересовалась я.

Итан обернулся ко мне и невозмутимо ответил:

– Отлично!

Рубашка поло, волосы влажные.

– Они пришли прямо с генеральной планерки, в преддверии подведения итогов. Предсказать, конечно, ничего нельзя. Но я настроен оптимистично.

Итан налил мне кофе, белки́ его глаз были желтоватыми, с красными прожилками.

– Ты, наверное, поздно вернулся? Я не слышала, когда ты пришел.

– Да нет, не очень. Сегодня в школе день спорта – мне нужно быть в форме. Мы с Аной – ведущие. Здорово, если и ты присоединишься.

– Спасибо, но я поеду обратно в Лондон, на поезде. Как ты верно заметил, мне нужно обдумать, что сказать остальным.

– Ладно. Мы готовим яичницу, останься хотя бы на завтрак.

Мы ели молча, глядя на сад. Закончив, Итан взял Ану за руку.

– Да, пока я не забыл, – сказал он, хотя забыть он, конечно, никак не мог. – Мы с Аной обсудили твое предложение – о том, что можно сделать с домом.

Рот у меня был занят. Я просто кивнула.

– Прекрасная идея – устроить общественный центр в таком городке. И никаких ассоциаций с нами. Звучит интересно, Лекс. Скажи, что я должен подписать.

– Я думаю, мы сможем помогать, – добавила Ана. – Краски, бумага… все анонимно, конечно.

– Да, – ответила я. – Разумеется.

Я вдруг вспомнила, как на переговорах Девлин демонстрирует напускную мягкость, когда оппонент ожидает от нее этого меньше всего; возникает ощущение, что она доверила ему самый ценный секрет, и не остается ничего другого, кроме как проникнуться к ней симпатией.

– Можно, пожалуй, придать этому делу небольшую огласку, – сказала я. – Если ты думаешь, что это поможет привлечь финансирование.

– Это просто здорово! – воскликнула Ана.

Она хлопнула в ладоши, вскочила из-за стола и поцеловала Итана в макушку.

– Летнее платье на выход? – спросила она. – Или что-нибудь менее официальное?

– Надень платье, – попросил Итан.

Ана кивнула и умчалась наверх.

Я взглянула на брата.

– Что? – спросил он. – Я просто подумал… мне это не нужно на самом деле. Если это сделает тебя счастливой – вперед. Ну и твоя идея очень понравилась Ане.

– Ты уверен, что не нужно?

– Почти. У меня есть одно условие.

– Шутишь, да?

– Я все подпишу. Но раз мы делаем по-твоему, ты сама всем и занимаешься – сносом, финансированием, чем там еще… Я больше и слышать об этом не желаю. Я хочу сказать: оглянись вокруг – вот так я сейчас живу.

Я посмотрела на сонных пчел, кружащих над травой; на расписанные вручную тарелки с остатками яичницы; на Горация, дремлющего в другом конце сада под подсолнухами, которые вырастила Ана. («Каждый год здесь проходит соревнование, – пояснила она серьезно, – между старушками Саммертауна. Но в этом году его выиграю я».)

– Даже видеть тебя – иногда уже чересчур, – закончил Итан.

Я много чего могла бы на это ответить, но любой из этих ответов испортил бы мне все дело.

Кивнув, сказала:

– Хорошо.

Мы пожали друг другу руки, как будто снова стали детьми и всерьез поспорили, кто правильно назовет столицу Танзании. Вспомнив это, я улыбнулась, но название столицы в голову не пришло, и тогда я спросила у Итана. И поступила правильно: это оказалось шагом к перемирию.

– Это точно не Дар-эс-Салам, – произес он.

– Определенно, – согласилась я.

– Додома. – Он посмотрел на меня торжествующе, затем задумался. – Мистер Грегс и его столицы…

– Я помню их.

– Хотя нет – не Додома.

– Не Додома.

– Знаешь, в прошлом году я проводил презентацию на конференции школьных директоров. Это крупное событие. Туда съезжаются директора школ со всего мира. В самом конце моей речи, когда в зале раздались аплодисменты и уже можно было расслабиться, я посмотрел в зал и вдруг в толпе увидел его – мистера Грегса. Он сидел на одном из задних рядов, хлопал. Мне даже показалось, я поймал его взгляд. Потом я искал его у стойки с напитками, но там было столько народу. Да и на прощальном вечере я так и не увидел его. Но решил, что все равно разыщу мистера Грегса. Запросил список участников конференции – его там не оказалось. Я подумал, в списке опечатка или его просто пропустили, затем искал среди всех школьных директоров страны. И опять не нашел. Я искал везде и всюду. И выяснил: на той конференции его никак не могло быть, потому что он умер. Пятью годами раньше. Он так и остался учителем, преподавал в одной общеобразовательной школе, в Манчестере, и умер прямо на работе.

Я вспомнила, как Итан уходил на уроки в те дни, когда была его очередь выступать, – его просто распирало от знаний.

– Мне жаль.

– Не стоит. Он ведь, в общем-то, мне никто. Но учителем был отличным.

Раздались шаги – к нам спускалась Ана. Мы стояли вдвоем и смотрели, как она идет через кухню. В желтом платье, раскинув руки на солнечном свету, она будто собиралась обнять нас.

– Как это ни странно, – успел сказать Итан прямо перед тем, как Ана подошла, – я вспоминаю его каждый раз, когда где-нибудь выступаю. И мне нравится думать, что он до сих пор где-то там, в толпе.

3. Далила (Девочка Б)

Старшему инспектору Грегу Джеймсону шестьдесят пять, он толстый, давно в отставке – как старый и уже никуда не годный цирковой пес. Каждое утро его жена Элис наливает ему чай, намазывает маслом тосты, кладет газету и приносит все это на старом больничном подносе, который унесла с работы. В качестве компенсации за бесконечно длинные ночные дежурства, как она сказала. Десять часов, шторы в спальне колышутся, утопая в утреннем солнце, и в эти минуты кажется, что ночные смены окончательно позабыты.

Его дни насыщенны. Он любит сад и слушать крикет по радио. Ему нравится плавать в открытом бассейне «Пелз» раз в неделю, но только летом. Стоя на траве и снимая с себя одежду, он каждый раз изумляется огромному белому животу и седым волосам на груди. Еще его удивляет, что он не тонет. Зимой он впадает в спячку, поедая печенье и читая спортивные биографии. Он выступает в школах и общественных центрах в Лондоне, рассказывает о своих дежурствах; о том, как был следователем; говорит детям, что и они могли бы этим заниматься. Иногда те задают ему интересные вопросы, и тогда он понимает, что они действительно слушали – значит, день прошел не зря. А в следующий раз вдруг спросят: «А вы носили шляпу?»

Временами. И тогда он начнет вспоминать.

Бывали дни, когда Джейсмон возвращался домой под утро, в его душе разгоралась ненависть ко всей человеческой расе, и он задумывался, а не собрать ли ему рюкзак и не переехать ли в какое-нибудь местечко, самое что ни на есть уединенное – Бен Армин[18]18
   Отдаленный холм в Сазерленде, на крайнем севере Шотландии.


[Закрыть], может быть, или Сноудонию[19]19
   Регион на севере Уэльса, где расположен национальный парк.


[Закрыть], – и вести там жизнь отшельника. («А лучше, – пораскинул он умом, – прикинуться местным чудаком»; тогда ему будут давать горячую еду в придачу и пускать в пабы.)

Случались дни, когда он не мог разговаривать с Элис, потому что она была немыслимо далека от его смен и от дежурств, – верила, что люди в целом добры. Она пела на кухне, но расстраивалась и переживала, когда получала по почте благотворительные листовки о жестоком обращении с животными. Что тут скажешь?

Да. Временами он носил шляпу.

Он раскрыл много дел и выбросил их из головы.

Но были и другие – открытые, как дверь зимой, и Джейсмон до сих пор чувствовал, как от них тянет стужей.

Вот например: двадцатилетний парень, Фредди Клюжек, пришел к другу на вечеринку, которая проходила в пабе, в зале для мероприятий. Второй этаж. Камера скрытого наблюдения, установленная на лестнице, ведущей к этой комнате, зафиксировала Фредди с двумя приятелями и подарком в руках.

Когда вечеринка окончилась и зажегся свет, друзья стали искать его, но напрасно. Ничего особенного – ушел пораньше, потому что слишком устал или много выпил. Спустя два дня его девушка забила тревогу. Оказалось, после праздника его никто не видел. Записи видеонаблюдения легли на рабочий стол Джейсона, как долгожданное приглашение. Все сотрудники собрались вокруг и, вытянув шеи, жадно вглядывались в экран – выявляли детали. Семьдесят два часа провел Джеймсон, отслеживая каждого, кто поднимался по этой лестнице в тот день, и все они спустились обратно, кроме Фредди Клюжека. Особенно Джеймсона волновал подарок. Он тоже бесследно исчез. Следователь чувствовал себя очень нелепо, объясняя отцу Фредди, что его сын, по всей вероятности, выбрался из помещения через окно с коробкой в руках, но другого объяснения не нашлось – к тому времени каждую стену заведения разве что не разобрали на части, а хозяина паба уже тошнило от полиции и детективов.

Или другое дело: пятилетний ребенок вскарабкался на подоконник на третьем этаже и выпрыгнул. Джордж Каспер не умел читать и писать, к тому же был практически немым. Не мог, по словам его учителя, даже переворачивать страницы в книге, лишь смотрел на них, как на что-то мертвое и плоское. Любил птиц, как сообщила его мать. И дала случившемуся такое объяснение: Джордж придвинул стул к окну, чтобы рассмотреть их ближе. Сорвался с подоконника – перепачканный Икар, полуголый, неспособный даже закричать.

– Какой именно стул? – спрашивал Джеймсон, но мать не смогла вспомнить; она якобы отодвинула его, чтобы выглянуть из окна и посмотреть на распластанное на земле тело. Джеймсон попробовал на вес все три стула в этой квартире – ну не мог этот щуплый ребенок сдвинуть с места ни один из них. В комнатах обнаружилась настоящая какофония ДНК: мальчик побывал везде и всюду. Во всех постелях были следы всех проживающих в квартире; эксперты даже анализ собачьего дерьма сделали по ошибке.

Джеймсон не знал точно, как так получилось, что ребенок упал на бетон, но, глядя на его родителей, заподозрил: они не просто недоглядели – они проявили жестокость.

Действия, которые он предпринял дальше, нельзя назвать профессиональными. Те месяцы стали самыми гнусными за всю его карьеру. В джинсах и рубашке Джеймсон прохаживался под дверью их квартиры по вечерам, после работы – слушал, что у них там происходит. Однажды последовал за отчимом мальчика в паб и выпил там шесть порций виски – шесть! – надеясь услышать что-нибудь, прежде чем всех посетителей попросят сделать последний заказ.

– Где ты был? – пробормотала Элис, когда он вернулся: запах табака, одежда, которую он стаскивал с себя в темноте, шуршала не так, как шуршала обычно его рабочая форма.

Однажды Джеймсон наткнулся на мать мальчика во дворе перед домом. Она несла сумки с покупками, а живот ее выглядел набухшим. Свернуть с дороги он бы не успел, поэтому просто улыбнулся ей – она сперва отвела взгляд, затем оглянулась.

– Вы же полицейский? – Она искала глазами форму или хотя бы значок.

– Да-да, просто патрулирую в штатском. Как поживаете?

Он взял у нее пакеты и поднялся с ней по лестнице. Она сказала, что будет очень рада снова стать матерью. Они такие милые, когда рождаются, – как щеночки.

– У вас есть дети? – спросила она, и он ответил, мол, нет, но он надеется, что когда-нибудь будут. Пожелал ей удачи.

В ту ночь он лег в постель не раздеваясь. Элис проснулась от того, что он плакал. От его рыданий сотрясался матрас. К тому моменту они уже пять лет как пытались завести ребенка. Он схватил жену в охапку – или это она схватила его, – осушил лицо, уткнувшись ей в волосы. Что толку сетовать на несправедливость жизни – и они давно решили этого не делать, но иногда…

Они могли найти себе сотню других занятий, да и у младшего брата Элис было три дочери, так что Джеймсоны часто присматривали за девочками. У старшей из них день рождения совпадал с днем рождения Грега; когда ей исполнялось десять, он потратил целый день, чтобы к семейному празднику установить садовый батут и привязать воздушные шарики к ножкам стульев. Это оказалось так утомительно, что, закончив, Джеймсон повалился на коврик. Элис стояла в дверях кухни с чашкой чая в руках и смеялась.

– Проще или сложнее, – спросила она, – чем собирать мебель по инструкции?

Она оставила чашку на пороге и, минуя его, вскарабкалась на батут. Запрыгала, рискуя упасть, с одной ноги на другую.

– Не смеши людей, – сказал он.

– Да ну, брось!

Они держались друг за друга, визжали и выдохлись в считаные секунды.

Всем очень понравился батут – для ребятишек, приходивших к ним в гости, он какое-то время неизменно становился центром внимания.

Когда девочки подросли, компания взрослых стала им не нужна, батут заржавел и каждую осень покрывался новым слоем опавших листьев.

Дело Грейси попало к Джеймсону, когда ему исполнилось пятьдесят. Был январь. Шляпу он давно уже не носил. Они с Элис только что вернулись с работы и снимали новогодние украшения. Этот процесс почему-то напрягал его, хотя наряжать дом в декабре ему нравилось. Разбирать елку, аккуратно укладывать игрушки обратно в коробки – для кого это все?

Они сели ужинать. Элис рассказывала о больничных делах, о новом парне их племянницы, о самом ужасном вызове за сегодня – и вдруг раздался телефонный звонок. Его просили срочно вернуться на работу – на совещание по новому делу.

Криминалисты прислали фотоснимки внутренних помещений дома, и главный инспектор «провел» их по всем комнатам.

Вот – тело отца. Здесь, в кроватке – мальчик Г; девочка Б и мальчик Б обнаружены в первой комнате наверху – прикованными. Криминалисты проведут раскопки в саду и исследуют фундамент дома, но это займет много времени. Дети, исходя из характера их травм, распределены по разным больницам; все они истощены, и все, за исключением двух мальчиков, находятся в критическом состоянии.

Семеро детей.

Джеймсон разглядывал снимки – комнаты разные, но везде одно и то же. Грязные ковры, мокрые матрасы, мешки с гнильем.

Он представил Элис – как она в своих очках для телевизора съежилась на диване.

– Звучит ужасно, – проговорила она перед тем, как он ушел. – Я тебя дождусь.

– Не нужно, Элис.

– Я все равно дождусь.

Главный инспектор сказал: у них две главные задачи. Первая – это сохранить улики; вторая – собрать показания свидетелей. Как это произошло; когда детей видели в последний раз; кто их друзья; где их родственники. Медицинские отчеты будут готовы завтра. Мать задержана. Нашлась их тетя, и она, кажется, хочет поговорить.

– Беседовать с детьми пока нельзя, – добавил он, и Джеймсон понял, что этот пункт вызывал разногласия и мнение их начальника было иным.

Джеймсону поручили побеседовать с Пэгги Грэйнджер.

– Через некоторое время вы сможете заняться девочкой А. Детский психолог уже изучает ее дело. Доктор Кэй. Не знаете ее? Молодая, но впечатляет. Мне уже приходилось с ней работать. Некоторые считают, что у нее новаторский подход.

– Девочка А, – повторил Джеймсон. – Та самая, которая сбежала?

Домой он вернулся за полночь.

Элис лежала на диване, горела лампа, а рядом, на ковре, стояли две чашки чая.

– Говорили мне: «Не выходи за полицейского», – пробормотала она. – И ведь были правы.

Джеймсон знал, что она думала об этом весь вечер, подыскивала слова, которые заставили бы его улыбнуться. Он приподнял ее ноги, сел на диван и положил их себе на колени.

– Мне как будто сто лет, – произнес он.

– А выглядишь на все двести семь… Ну как?

– Ужасно.

Элис потянулась, взяла кружку и подала ему.

– И негодяй уже мертв.

– Мне жаль, – сказала она.

– Помнишь, я плакал иногда по ночам? – спросил он. – Я всегда думал, что виной всему те ужасы, которых я насмотрелся. Все худшее, на что только способен человек…

– Ш-ш-ш. Не нужно, не…

– Так вот, – продолжил он. – На самом деле причина не в этом. Я плакал от облегчения, от благодарности. Понимаешь? За нас, за то, как мы живем.

В последующие месяцы он хорошо узнал доктора Кэй. Они вместе провели много часов в больнице, слушая истории худенькой, израненной девочки.

Бывали дни, когда ему становилось трудно даже смотреть на эту девочку и вместо этого он разглядывал свои записи или значки на экранах медицинских приборов – незнакомый, непонятный ему цифровой язык. Но девочка становилась все крепче, и, когда он начинал сомневаться в методах доктора Кэй, в ее выборе того, что озвучить, а о чем умолчать, психолог всегда напоминала ему об этом.

– Девочке А с каждым днем становится лучше, – говорила доктор Кэй. – Она мысленно уходит от того дома все дальше и дальше, и гораздо быстрее остальных. Вы разве не видите?

– Вижу, конечно.

– Тогда позвольте мне продолжать свою работу.

Когда все улики собрали и допросы завершили, его перекинули на другие дела, но он часто спрашивал о детях Грейси и не переставал следить за ходом их дела.

Однажды поздним вечером, когда он уже заканчивал работу, к нему пришла доктор Кэй. Была весна, бледный вечерний свет проскальзывал сквозь жалюзи. Он собирал сумку и уже представлял свою кровать: как она пахнет, постельное белье на ней, немного протертое, как он любил.

Тут же в памяти всплыли кровати на Мур Вудс-роуд. Доктор Кэй ждала его, сидя на дешевом пластиковом стуле, каждый штрих ее образа выпадал из окружающей обстановки: мягкость свитера, очки – «кошачьи глаза», сложенные на коленях руки с гламурным маникюром.

– Привет, Грег. – Она поднялась, чтобы обнять его.

– Кофе? – предложил он, и доктор Кэй кивнула, хотя они оба знали, что этот кофе она так и не выпьет.

Он провел ее в одну из комнат для допросов. Стоящие у стола стулья стояли в хаотичном порядке, как будто комнату покидали в спешке.