Текст книги "Даже если я упаду"

Глава 14

Убийство Кэлвина Гейнса стало самым страшным преступлением, когда-либо совершенным в нашем городе. На короткое время оно попало в ленту новостей национального масштаба, а на местном уровне освещалось круглосуточно в течение нескольких месяцев. Телевизионщики буквально поселились во дворе нашего дома и пихали нам в лица камеры и микрофоны, как только мы выходили на крыльцо. Они тащились за мной и Лорой в школу, преследовали маму в библиотеке, где она работала, и донимали отца при каждом удобном случае. Одна корреспондентка даже притворилась медсестрой в кабинете моего врача. И всегда звучали разные варианты одних и тех же вопросов:

– Ваш брат когда-нибудь проявлял склонность к насилию до убийства Кэлвина Гейнса?

– Ваш брат мучил животных?

– Ваш дядя имеет судимость. Он сыграл какую-то роль в убийстве?

– Ваш брат говорил о намерении убить своего друга?

– Вы когда-нибудь опасались, что ваш брат может причинить вред вам или сестре?

– Что вы скажете тем, кто требует смертной казни для вашего брата?

Как только Джейсон сделал признание, пошло-поехало. Негде стало скрыться, некому довериться. Слишком многие из наших так называемых друзей вдруг разохотились давать откровенные интервью о том, что они всегда втайне знали, каким неуравновешенным был Джейсон. Не настолько, чтобы бить тревогу, но достаточно, чтобы впоследствии они могли заработать на своих пятнадцати минутах славы.

Мама никогда не говорила о том, что ее попросили уволиться с работы, но у папы нашлось немало крепких словечек для директора филиала библиотеки, когда та позвонила, чтобы сказать, что маме не нужно отрабатывать две недели.

Мы не сразу перестали ходить в церковь. Семья Хита принадлежала к влиятельной Южной баптистской общине, в то время как моя семья посещала куда более скромную Объединенную методистскую церковь. А иначе мы бы тотчас прекратили посещать службы. Количество прихожан в нашей церкви резко выросло в первые недели после ареста Джейсона; в их ряды вливались все кому не лень – от зевак и сплетников до репортеров, поджидающих нас на парковке. Самые наглые даже подкрадывались к нам во время причастия. Мама продолжала ходить в церковь в течение целого месяца после того, как папа, Лора и я завязали с этим делом, но в конце концов даже она не выдержала. Думаю, большинство прихожан вздохнули с облегчением. Они старались не демонстрировать это, но что сказать тому, чей ребенок оказался убийцей?

В нашей прежней церкви пастор Хэмилтон обычно проповедовал о всепрощении, о божьей благодати, которая превыше всех грехов, но Телфорд – слишком маленький город, и большинство людей за стенами церкви либо не хотели, либо попросту не знали, как распространить доброту на мою семью, не плюнув при этом в душу Гейнсам. Тем, кто не умел думать своей головой, не оставляли выбора.

И я знаю, что все они втайне обрадовались нашему уходу.

Теперь мы раз или два в месяц ездим по полтора часа на юг, в Одессу, в мегацерковь дяди Майка, куда приходит столько народу, что я никогда не видела одного и того же лица дважды, а сменяющийся пастырский состав читает проповеди в духе «Богу угодно, чтобы вы выиграли в лотерею».

Медленно, но верно наша семья отдалилась от всего и всех в Телфорде. Это оказалось проще простого. Я уже имела опыт домашнего обучения, когда активно занималась фигурным катанием, так что не составило никакого труда перевести нас с Лорой в онлайн-школу. Мы живем в пригороде, и, когда однажды отец изрубил топором наш почтовый ящик, репортерам стало намного труднее найти нас. Теперь он раз в неделю забирает почту и продукты, которые мама заказывает по интернету, в почтовом отделении. Если не считать отца, вынужденного исполнять эту неизбежную обязанность, я – единственная в семье, кто по-прежнему покидает пределы наших владений на регулярной основе.

Я бы не стала этого делать, если бы не каток.

А теперь и Мэгги.

Вот почему в понедельник, сразу после полудня, я еду пассажиром в Дафне, которую Мэгги ведет в молочный магазин Келлер за свежим заварным кремом-мороженым. Этот десерт у Келлер настолько густой и сливочный, что я даже не стала возражать, когда она позвонила утром, умоляя смотаться с ней туда-обратно. Она думает, что у меня легкая форма агорафобии[17]17
  Агорафобия – дословно переводится как «боязнь рынков»; сложная фобия, проявляющаяся в виде боязни открытых пространств, больших скоплений людей, перехода широких улиц и площадей, пребывания в местах, которые невозможно покинуть быстро и незаметно для окружающих, и т. д.


[Закрыть]. Впрямую она у меня это не выпытывала, поскольку сама предпочитает виртуальный мир реальному, но я согласна с ней в том, что заварной крем-мороженое от Келлер стоит потенциального дискомфорта.

Надеюсь, там будет не слишком людно. Еще только полдень, а люди, выросшие в этом городе, знают, что нужно подождать хотя бы до часу пополудни, когда за прилавок встает сама Энн Келлер. Ей семьдесят восемь, и ее почитают в этих краях почти как Вилли Нельсона[18]18
  Вилли Нельсон (род. 30 апреля 1933 года) – американский композитор и певец, работающий в стиле кантри; уроженец Техаса.


[Закрыть]. Не знаю, какие уж у нее там секреты, но, когда она подает заварной крем, это делает его еще более декадентским.

У меня припасено оправдание, почему мне нужно остаться в машине, пока Мэгги пойдет в магазин, но я теряю дар речи, когда мы въезжаем на полупустую парковку.

Серебристый внедорожник припаркован не далее чем за три места от нас, и Марк Келлер, любимый внук Энн и Митча Келлер и парень, которому я подарила свой первый и последний поцелуй; парень, чьи инициалы вырезаны рядом с моими под самой верхушкой дерева Хэкмена, – подходит к своему автомобилю. Он останавливается, когда видит меня, но, в то время как я пытаюсь соскользнуть с сиденья вниз, чтобы спрятаться, ему хватает короткой паузы, чтобы сглотнуть удивление, прежде чем направиться прямиком ко мне.

– Нет, нет, нет, нет, нет… – бормочу я, пока он приближается. Мэгги слишком увлечена: танцуя шимми[19]19
  Танец, в котором тело удерживается на месте, кроме плеч, которые быстро двигаются туда и обратно.


[Закрыть] под мелодию собственной песенки про заварной крем, она роется в своей бездонной сумке в поисках наличных и отвлекается, только когда он постукивает в мое окно.

– О, как мило, они теперь торгуют у обочины? – спрашивает Мэгги. – Скажи ему, что мне нужна всего одна минута. – Она вытряхивает половину содержимого сумочки на колени.

Я не отвечаю ей; вместо этого делаю решительный вдох и открываю пассажирскую дверцу. Марк отступает на шаг, чтобы я могла выйти, но не проявляет особой вежливости. Закрывая за собой дверь, я молю о том, чтобы Мэгги подольше оставалась в машине, пока я не избавлюсь от него.

– Просто приехала за заварным кремом, – говорю я, глядя поверх его плеча. – Я не знала, что ты будешь здесь.

Не вынимая рук из карманов, он наклоняется вперед.

– Привет, Брук. Я тоже рад тебя видеть. Как я? В порядке, спасибо, что спросила.

Я переминаюсь с ноги на ногу и встречаюсь с ним взглядом. Раньше мне казалось, что глаза у него оттенка шоколада на фоне слегка загорелой кожи, теплые, с золотистым отблеском, заметным лишь с некоторого расстояния. Заглядывая в них сейчас, я не испытываю ничего, кроме желания отвернуться. Я пытаюсь шагнуть в сторону, но он рукой загораживает мне путь. В следующее мгновение я слышу, как распахивается водительская дверца и Мэгги наклоняется, чтобы собрать вывалившиеся из сумочки вещи.

– Ничего не говори, – шепчу я, сжимая его запястье.

Марк бросает взгляд на Мэгги и снова переводит его на меня.

– А чего я не должен говорить? – спрашивает он, даже не стараясь понизить голос. – Что все и всегда должно быть по-твоему, да?

– Если хоть когда-нибудь я что-то для тебя значила, ты сейчас же уйдешь. Пожалуйста. – Последнее слово я выдавливаю сквозь зубы.

– Если ты что-то для меня значила? Если? Это ты разорвала наши отношения, не я.

У меня инстинктивно дергается рука. Желание влепить ему пощечину непреодолимо.

– Тому, что ты сделал со мной, нет прощения.

– Но я думал, ты великодушна и умеешь прощать – или это распространяется только на избранных?

Я бледнею, и он опускает руку и смягчает голос.

– Я же попросил прощения, Брук. – Он тянется к моему плечу. – Когда тебе этого будет достаточно, а?

Я отдергиваю руку от его прикосновения и, наклоняясь ближе, сверлю его взглядом.

– Я доверяла тебе. Такой ошибки я больше не сделаю.

– Знаешь что? А плевать я хотел. – Он отталкивается от машины и устремляется к своему внедорожнику.

Я все еще дрожу, когда рядом появляется Мэгги.

– Ты в порядке?

Я киваю. Он ушел, поэтому со мной все в порядке.

– Он… когда-то был моим парнем. Мы плохо расстались.

– Серьезно? – Мэгги морщится вместе со мной, когда его автомобиль, взвизгивая шинами, вырывается с парковки. – И что с ним не так?

– Много чего. – Я надеюсь, что Мэгги не будет выпытывать подробности. Я знаю, он действительно испытывал ко мне чувства. Иначе наша сегодняшняя встреча не задела бы его так сильно. Поначалу он старался, поддерживал меня, как мог, когда случилась беда с Джейсоном. Мне бы сразу порвать с ним после того, как он показал мне тот просочившийся в интернет полицейский отчет с места преступления, но он был так убедителен, когда говорил, что его не волнует преступление Джейсона; главное – что я его люблю.

Даже не верится, что я была так глупа.

– Это маленький городок, – говорю я Мэгги, сглатывая подступивший к горлу комок вины из-за того, что рассказываю ей полуправду. – И многие точат на тебя зуб, когда ты разбиваешь сердце внуку Энн Келлер.

– Энн Келлер… той самой? – Она показывает на вывеску над входом в маслобойню Келлер.

Я киваю.

– Но все в порядке. – В окне я вижу стайку девушек. Я узнаю двоих – в прошлом году мы учились в одном классе химии, и среди них моя бывшая лучшая подруга, Тара Хадсон. Все они выглядят безобидно – во всяком случае, такое впечатление производят на незнакомых сверстников, особенно поодиночке. Тара так уж точно. Я поглядываю на Мэгги и незаметно сдвигаюсь, загораживая ей обзор, чтобы она не увидела девушек и, что важнее, не увидели ее они. – Знаешь, мне что-то расхотелось заварного крема. Давай лучше поедем к тебе и приготовим десерт с кока-колой. У тебя ведь есть ванильное мороженое, да?

Мэгги бросает тоскливый взгляд на магазин, но потом все-таки замечает девушек, и выражение ее лица смягчается.

– Знаешь, я иногда вижу, как некоторые странно на тебя смотрят. Я не понимала, почему. – Она качает головой. – Мне даже незачем спрашивать, не обошлась ли ты слишком жестоко со своим бывшим парнем. Я знаю, что ты не могла сделать ничего плохого, так почему же именно ты должна прятаться? Если кто-то хочет тебя обидеть, я всегда буду рядом и дам отпор. А может, кто-то тебя приятно удивит, оказавшись не таким уж вредным. Моя мама была бы счастлива, если бы я завела новых друзей – не лучших подруг, такая только ты, – просто, знаешь, тех, с кем можно посидеть в школе за обедом, когда начнется учебный год, поскольку тебя там не будет. Мы могли бы попробовать…

Но я уже пробовала. После того как Джейсон признался, я совершила ошибку, пытаясь помириться с Марком, прежде всего потому, что никогда в жизни не чувствовала себя так одиноко. Однажды ночью я впустила его к себе через окно, просто чтобы поплакать в его объятиях.

На следующий день фотографии страниц моего дневника, сделанные сотовым телефоном, появились на сайте новостей.

В груди нарастает приступ паники, когда я вспоминаю о том, как откровения разбитой души, излившиеся из самых глубоких тайников моего сердца, были подло украдены у меня и стали всеобщим достоянием. Мэгги, пожалуй, единственный человек, кто не видел их, кто ничего не знает.

– Брук?

Я оборачиваюсь на голос, не такой изумленный, как у Марка, но все-таки окрашенный удивлением. Тара стоит шагах в двадцати от меня, придерживая дверь магазина для своих подружек, которые высыпают на парковку. Мое лицо горит, когда две девушки при виде меня начинают перешептываться.

– Вау, кажется, сто лет тебя не видела. С тех пор как… – Она резко замолкает, и ее щеки вспыхивают румянцем.

Отец Тары – местный шериф и один из старейшин нашей прежней церкви. Он помогал моим родителям найти адвоката для Джейсона. И он же запретил Таре приходить ко мне домой и ограничил наше общение настолько, что к концу того ужасного лета от дружбы почти ничего не осталось, а потом я и вовсе перестала ходить в школу.

Я знаю, она лишь подчинилась воле родителей, и уверена, что ей самой это категорически не нравилось. Глядя на нее сейчас, когда краска заливает ее бледное лицо, я могу сказать, что она до сих пор страдает. Впрочем, это ничего не меняет между нами, больно видеть и чувствовать, что мы стали чужими.

– …и Марк только что был здесь и с ней разговаривал, – не слишком тихо шепчет одна из девушек. – Надеюсь, с ним все в порядке.

Тара делает шаг ко мне, в то время как я отступаю назад. Она резко останавливается.

– Я очень сожалею обо всем, но…

Девушка, которая упомянула Марка – кажется, ее зовут Шеннон, – тянет Тару за руку.

– Мы опоздаем в кино. Идем. – Она косо смотрит на меня, а потом переводит неодобрительный взгляд на Мэгги.

– Надо дождаться Эмили, – говорит другая девушка, кивая в сторону магазина. Я вдруг с ужасом узнаю Дон Бекманн, еще одну бывшую подругу, с которой мы вместе учились с детского сада. Помню, она была без ума от моего брата и, когда впервые сообщили о смерти Кэла, оставалась моим самым верным сторонником, уверенная в невиновности Джейсона. Теперь она даже не отваживается взглянуть на меня. Не знаю, то ли чувствует вину передо мной за то, что бросила меня, то ли до сих пор бесится из-за того, что он оказался убийцей.

Мне плевать. Тара выглядит так, будто собирается совершить нечто немыслимое – скажем, пригласить меня и Мэгги присоединиться к ним, – а других девушек словно распирает от желания устроить мне допрос о том, каково это – иметь брата-заключенного.

– Пожалуйста, – говорю я Мэгги. – Мы можем просто уехать?

Мы садимся в машину. Все-таки Мэгги не такая эгоистка, как я.

По дороге к ее дому небо разверзается, проливаясь дождем достаточно сильным, чтобы вымыть землю дочиста.

Глава 15

Беспокойство гонит меня домой, вверх по ступенькам крыльца и через парадную дверь. Оно преследует меня, когда я слышу приглушенные рыдания, доносящиеся из закрытой кладовки. Я двигаюсь крадучись, но забываю перешагнуть через скрипучую половицу в коридоре. Плач обрывается на всхлипе.

Проходит мгновение.

Еще одно. Я собираюсь сделать следующий шаг, но стоит мне оторвать ступню от пола, как половица снова предательски скрипит.

– Брук?

Я стараюсь придать голосу беззаботности.

– Это я, мам.

Мама откашливается, прежде чем заговорить, но это не помогает скрыть то, что она плакала и довольно долго.

– Я зашла посмотреть, не осталось ли у нас консервированных помидоров, но мне вдруг что-то поплохело. Подогреешь остатки лазаньи себе на ужин, Лоре и папе?

– Да, мэм.

– Брук?

– Да, мэм?

– Там, в холодильнике, и заправки для салата.

– Да, мэм.

Мама выскальзывает из кладовки и поднимается наверх, пока я суечусь на кухне. Когда я зову всех ужинать, приходят папа и Лора, но мамы нет. Наверху шумит вода в душевой кабине, и я знаю, что это будет длиться долго, пока не иссякнут запасы кипятка в бойлере.

– Джейсон звонил? – бросаю я в воздух, как только начинается наша молчаливая трапеза. Дело не в том, что мама плачет только в те дни, когда он звонит, просто после его звонков плачет всегда.

Отец проглатывает прожеванный кусок и подцепляет вилкой следующий.

– Да.

Одно слово, не больше.

Я смотрю на него и чувствую, что даже вилку поднять не в силах. Я опускаю руку на стол. Будь с нами мама, ее ястребиный глаз сразу бы заметил, что я перестала жевать, и нежным увещеванием она бы заставила меня закончить ужин, не отпуская меня взглядом, пока я не доем.

Ужины – как и все трапезы – были для нее святым делом. Выросла она в нищей семье, где ртов больше, чем пищи, так что грызущее чувство голода сопровождало все ее детство. Я никогда не знала, каково это – ложиться спать без ужина, потому что мама скорее загнала бы себе иголки под ногти, чем позволила своим детям вкусить «прелести» пустого живота.

Сколько таких неполноценных трапез мы разделили с тех пор, как ушел Джейсон? Завтраки, обеды и ужины за год… тысяча? Соберемся ли мы когда-нибудь снова все вместе за этим столом? Я смотрю на пустующий мамин стул и перевожу взгляд на то место, где обычно сидел Джейсон. Оно порой пустовало еще до его отъезда в колледж. Не часто, но случалось.

Однажды, вскоре после того как Джейсону исполнилось шестнадцать, он крепко поругался с отцом из-за своего желания провести лето у дяди Майка, вместо того чтобы помогать чинить крышу. Как только мы все сели обедать, папа завел разговор о том, какие материалы им понадобятся для ремонта. Джейсон проглотил кусок и объявил, что сразу после обеда отправляется к дяде Майку.

– А мне можно с тобой? – спросила Лора. Джейсон редко отказывал ей в чем-либо, и она уже порывалась вскочить из-за стола и бежать собираться, когда прозвучало его твердое «нет».

– Ну, тогда займемся крышей, как только ты вернешься, – сказал отец, смачно нарезая бифштекс и покряхтывая от удовольствия, так что мама зарделась.

– Хорошее мясо попалось, – сказала она, пытаясь отмахнуться от безмолвного комплимента.

– Дело не только в мясе, – ответил он, не сводя с нее глаз.

– Почему я не могу поехать с тобой? – Лора плюхнулась обратно на стул. – Дядя Майк мне разрешит, и Дакки любит путешествовать. – Она зачмокала губами, посылая поцелуи сидящему у нее на плече попугаю, прежде чем предложить ему кусочек брокколи.

– Оставь Дакки дома, – сказала мама, добавляя брокколи в тарелку Лоры и виновато поглядывая на нее, пока Лора не перестала хмуриться при виде растущей горы овощей. – Брук позаботится о нем.

– Конечно, – ответила я, отвлекшись на нетронутый бифштекс на тарелке Джейсона. Обычно он все съедал за один присест. Мама тоже заметила это и сердито взглянула на него.

– Ты не можешь поехать со мной, потому что я еду не на несколько дней. – Я видела, как дернулся его кадык, когда он сглотнул. – Я уезжаю на все лето.

– Нет, – отрезал папа, не поднимая глаз от тарелки. – Ты мне нужен здесь. Эта крыша не переживет еще одну зиму.

Мама и Лора не обращали внимания, увлеченные спором о том, может ли Лора взять Дакки к дяде Майку. Но кое-что еще помимо нетронутой тарелки привлекло мое внимание к брату.

– У Майка есть для меня работа на вышке, – сказал он. – За два месяца я заработаю больше, чем за два прошлых года на ранчо Тома Макклинтока. И, прежде чем ты еще что-нибудь скажешь, имей в виду: я уже поговорил с Томом и предупредил его, что не буду у него работать.

Отец снова принялся за еду.

– Ты не пойдешь работать на нефтяной вышке в шестнадцать лет. После ужина я позвоню Майку и…

– Я уезжаю, и ты меня не остановишь.

– Джейсон крушить! – пронзительно закричал Дакки.

Папа посмотрел на птицу, сидевшую на плече его младшей дочери, прежде чем перехватить мамин взгляд. Она слегка покачала головой – видимо, новость ошарашила и ее.

Отец откинулся на спинку стула, внимательно глядя на сына, что само по себе должно было остудить пыл Джейсона и заставить его пойти на попятный. Это всегда срабатывало в прошлом, когда они с отцом сталкивались лбами, что в последнее время случалось все чаще и чаще.

– Извини, что так получилось с крышей, но в городе полно ребят, которых можно нанять в помощники или… – Он посмотрел на нас с Лорой и замолк. В то время я целиком и полностью отдавалась фигурному катанию, а Лоре было всего десять – в общем, крошка.

– Нет, – заартачилась Лора. – Ты не можешь уехать на все лето. Мы собирались ходить купаться каждый день, в кино, не спать по ночам и…

Джейсон выглядел обиженным.

– Вы можете с Брук…

– Она только и делает, что катается на коньках, а ты обещал!

Не сказать чтобы я больше ничего не делала, кроме как каталась на коньках, и я уже порывалась выступить в свою защиту – потому что мама, папа и Джейсон начинали выходить из себя, – когда строгий отцовский голос заставил всех разом умолкнуть.

– Я не буду никого нанимать, когда у меня есть ты.

– Считай, что этим летом у тебя нет меня. У меня своя машина и собственные деньги. Это мое решение. Я бы попытался поговорить с тобой об этом, но ты все равно не стал бы слушать.

– Джейсон, милый… – начала было мама.

– У тебя есть деньги, – сказал папа, понизив голос так, что волоски у меня на руках встали дыбом, – потому что я уговорил Тома взять тебя на работу в четырнадцать лет, хотя ты едва мог поднять мешок корма самостоятельно, и теперь, когда ты это можешь, когда ты достаточно силен, чтобы помогать мне как мужчина, ты заявляешь, что у тебя другие планы.

Джейсон немного побледнел, но и только.

– Я как мужчина принимаю собственные решения.

Услышав такое, мама медленно закрыла глаза и лишь покачала головой, удивляясь глупости своего старшего ребенка. По крайней мере, тогда я именно так это истолковала.

– Быть мужчиной – значит заботиться о своей семье и ставить ее интересы выше собственных, ты меня понимаешь? – Папин голос вернулся к обычной громкости, что нервировало больше, чем его крик минуту назад. Жилы на его шее, казалось, вот-вот лопнут. – Крыша, под которой спят твои мама и сестры, нуждается в замене, так что ты остаешься, пока дело не будет сделано. – Он проткнул кусок мяса вилкой.

Я смотрела на брата и всеми фибрами души молила о том, чтобы он сказал: «Да, сэр». Не только потому, что считала правильным для него остаться и помочь починить крышу, но еще и потому, что знала: если он откажется, это навсегда изменит отношения между отцом и Джейсоном.

– Крыша никуда не денется, отремонтируем через два месяца, – сказал Джейсон. – Работа на буровой ждать не будет.

Отец так долго смотрел на Джейсона, что я заерзала на стуле. Джейсон даже не шелохнулся.

– Я имею право принимать собственные решения.

Отец смотрел на него немигающим взглядом с минуту, не меньше.

– Возможно. Но у тебя нет права сидеть за моим столом и есть то, что приготовила твоя мать, и…

– Тогда я не буду это есть. – Джейсон отодвинулся от стола и встал. – И я уезжаю прямо сейчас.

– Садись и ешь. – Папа опустил взгляд на стул, оставленный Джейсоном, еще до того, как у мамы вырвался тихий протестующий звук.

– Нет. Почини крышу с кем-нибудь другим или жди, пока я вернусь в конце лета, но я уезжаю. – Он подошел к стулу мамы и поцеловал ее в щеку. – Обещаю, что съем что-нибудь по дороге и позвоню, когда доберусь до Майка. – Он попытался поймать взгляд Лоры, но она отвернулась и побежала наверх. Впрочем, он отыскал мои глаза, как будто обращаясь ко мне с немой просьбой понять то, чего я так никогда и не поняла.

Когда Джейсон пошел к себе, чтобы взять сумку, мама потянулась к отцу и сжала его руку.

– Пойди, поговори с ним, пожалуйста?

Но, когда папа вышел из-за стола, он спустился к себе в мастерскую, вместо того чтобы подняться к сыну.

После того как Джейсон уехал, я решила, что на этом все кончено. Но спустя два часа услышала, как к дому подъехала его машина, и, выглянув в окно, увидела Лору на пассажирском сиденье. Как выяснилось, сестренка пробралась на заднее сиденье его машины, и он проехал полпути до Сан-Анджело, прежде чем она себя обнаружила. Всю обратную дорогу она пыталась уговаривать его, шантажировала и умоляла остаться. Такую тактику она с успехом применяла в прошлом, только на этот раз ее уловки не сработали.

Джейсон даже не вышел из машины, когда высаживал Лору.

Отцу потребовалось вдвое больше времени, чтобы отремонтировать крышу с таким неумелым помощником, как я. Ему пришлось взвалить на себя всю тяжелую работу, и кончилось тем, что он сорвал спину, и мы были вынуждены нанимать людей, чтобы закончить ремонт. Спина все еще беспокоит отца, когда он поднимает что-нибудь тяжелее Лоры.

Между тем Джейсон полагал, что все сложилось как нельзя лучше. Он все лето тусовался с дядей Майком, впервые в жизни заработал серьезные деньги, и крышу заменили до того, как она рухнула.

После ужина я убираю со стола и загружаю посудомоечную машину. Я не прошу Лору помочь мне, а она не предлагает свою помощь. Наверху слышатся тяжелые шаги отца, и в следующее мгновение стихает шум воды. Я слышу, как его тихий голос произносит что-то неразборчивое, а мама пытается ответить, прежде чем снова растворяется в слезах. Я прислушиваюсь к звукам, которые подсказывают мне, что он заворачивает ее дрожащее тело в полотенце и несет на руках в постель, хотя знаю, что у него болит спина.

В ту ночь я засыпаю с любовью к отцу.

И чуточку ненавижу брата.