Текст книги "Протяни ребятам руку"

Эд Макбейн
Протяни ребятам руку

Посвящается Филис и Рику

Глава 1

Шел дождь.

Дождь шел уже три дня, отвратительный мартовский дождь, который своей монотонной, неумолимой серостью смыл без остатка проблеск пробуждающейся весны. Метеопрогнозы по телевидению не ошиблись, обещая дождь на сегодня и завтра. От более долговременных прогнозов воздержались.

Но патрульному полицейскому Ричарду Дженеро казалось, что дождь идет уже целую вечность и что он, Ричард Дженеро, в конце концов будет смыт в какую-нибудь сточную дыру, из нее унесен в канализационную трубу и вместе с другими отходами вынесен в реку Харб или Дикс. На север ли, на юг ли, какая к черту разница: все равно обе реки грязные, от обеих несет отходами.

Подобно человеку, находящемуся в быстро погружающейся лодке по щиколотки в воде, Дженеро стоял на углу, обозревая ближайшие безлюдные улицы. Его резиновая накидка сливалась с черным, блестевшим от дождя асфальтом. Было чуть позже полудня, но вокруг не было ни души, и Дженеро чувствовал себя одиноким и покинутым. У него было ощущение, что он единственный человек во всем городе, который не нашел ничего лучшего, как выйти на улицу в такой дождь.

Размокну я на этих чертовых улицах, подумал он и кисло причмокнул, мысленно утешая себя тем, что в 3.45 дня его сменят на посту. Около пяти минут уйдет на то, чтобы вернуться в участок, не более десяти минут, чтобы переодеться. Полчаса – на метро, и к 4.30 он будет дома. За Джильдой надо заехать не ранее 7.30, таким образом, у него останется время немного поспать перед обедом.

Вспомнив о сне, Дженеро зевнул, приподняв голову. Сейчас же холодная капля побежала по шее. «Фу ты, дьявол», – воскликнул он громко и быстро оглянулся, чтобы удостовериться, что его не услышал какой-нибудь добропорядочный горожанин. Удостоверившись, что образ честного американского законоблюстителя не был разрушен, Дженеро зашагал по улице, чавкая сапогами по воде.

– Дождик, дождик, перестань, – мысленно повторял он.

Как ни странно, дождь не думал прекращаться.

– Ну, ладно. Дождь не так уж плохо, – убеждал он себя. – Во всяком случае, лучше, чем снег. При этой мысли его слегка передернуло, частично потому, что сама мысль о снеге приводила в дрожь, но еще и потому, что мысль о снеге или зиме всегда напоминала ему мальчика, которого он когда-то нашел в подвале.

– А ну-ка, кончай! – скомандовал он себе, – достаточно того, что идет дождь. Не хватало еще думать о леденящих душу мертвецах.

Лицо мальчика было синим, по-настоящему синим. Он сидел на кровати, наклонившись вперед, и до Дженеро не сразу дошло, что у мальчика на шее – петля и что он мертв.

– Послушай, прекрати думать об этом. От этих мыслей дрожь по коже. Но ты же полицейский, – увещевал он себя. – В чем же по-твоему заключается работа полицейского? Только в тушении пожаров да наведении порядка на бейсбольных соревнованиях? Надо примириться с тем, что время от времени полицейскому приходится иметь дело с трупами.

Ох, не надо. У меня все леденеет внутри. Но ведь именно за это тебе платят, парень. Никуда от этого не денешься. Работа полицейского связана с насилием, и это факт, от которого никуда не деться. Кроме того, этот случай с мальчиком произошел так давно, столько воды… Вода. Господи, неужели этот дождь никогда не перестанет?

– Нет, я выберусь из этого потопа, – решил он. – Зайду-ка я в пошивочную к Максу. Может быть, мне удастся уговорить его расщедриться на то сладкое праздничное вино, и тогда мы с ним выпьем за Бермуды. – Он зашагал вниз по улице и толкнул дверь пошивочной.

Звякнул дверной колокольчик. В мастерской на него пахнуло паром и запахом вычищенной одежды. Он почувствовал себя легче, как только переступил порог.

– Привет, Макс.

Макс, сидевший за швейной машинкой, поднял свое круглое лицо в венчике седых волос, обрамлявших его лысеющую голову подобно нимбу, и сказал:

– Вина у меня нет.

– Кто говорит о вине? – виновато улыбаясь, возразил Дженеро. – Ты же не выставишь меня из мастерской в такую жуткую погоду?

– В любую погоду – жуткую или нет – я не собираюсь выставлять тебя из моей мастерской, поэтому прекрати паясничать. Но я предупреждаю тебя, прежде чем ты начнешь клянчить, что вина у меня нет.

– Никто и не просит вина, – ответил Дженеро и, придвинувшись поближе к радиатору, стянул с рук перчатки. – Что ты делаешь. Макс?

– А что, разве не видно? Обдумываю, как бы взорвать Белый дом. Что еще можно делать, сидя за швейной машинкой?

– Я имею в виду, что ты шьешь?

– Форму для Армии Спасения.

– Ну, и как идет дело?

– Видишь ли, осталось еще несколько портных в городе, для которых их работа заключается не только в глажении и чистке одежды. Глажение и чистка – дело машин. Покрой одежды нельзя доверять машине. Это дело человека. Макс Мэндель – закройщик, а не гладильная машина.

– И причем первоклассный закройщик, – вставил Дженеро, наблюдая за реакцией Макса.

– И все равно вина нет; – повторил Макс. – И вообще, почему ты не на своем посту и не выполняешь своих прямых обязанностей по предотвращению преступлений?

– Кому придет в голову совершить преступление в такую погоду? Единственное преступление, которому благоприятствует такая погода – это проституция.

Наблюдая за лицом Макса, Дженеро увидел веселую искорку в глазах старика и понял, что его юмор оценен. Дженеро почувствовал, что появляется шанс подобраться к вину. Макс начинал находить удовольствие в его шутках, а это был хороший признак. Теперь оставалось вызвать в старике чуточку сочувствия.

– Такой дождь, как сегодня, пронизывает до костей. Буквально до костей, – пожаловался он.

– Ну и что дальше?

– Да ничего. Просто так говорю. Пронизывает до самого нутра. И хуже всего то, что нельзя даже заскочить в бар или еще куда-нибудь, проглотить чего-нибудь согревающего. Понимаешь, не дозволено.

– Ну и дальше?

– Да что дальше? Ничего. А у тебя здорово получается эта форма, Макс.

– Благодарствую.

В мастерской воцарилось молчание. Монотонный звук дождя, барабанящего по тротуару, заполнил паузу.

– Пронизывает до самого нутра, – повторил Дженеро.

– Ну хорошо, до самого нутра. Ты уже это говорил.

– Вызывает озноб.

– Хорошо. Согласен. Вызывает озноб.

– Вот именно, сэр, – обрадовался Дженеро, согласно кивая головой.

– Вино в задней комнате, около гладильной машины, – произнес Макс, не поднимая головы. – Не пей слишком много, а то опьянеешь, и меня арестуют за совращение полиции.

– Ты хочешь сказать, что у тебя все-таки есть вино, Макс? – делая невинное лицо, спросил Дженеро.

– Послушайте этого невинного младенца! Есть ли у меня вино? Иди, иди в заднюю комнату. Пей вволю, только оставь немного в бутылке.

– Ужасно мило с твоей стороны. Макс, – просиял Дженеро. – Я и не думал…

– Иди, иди… Будешь тянуть, передумаю.

Дженеро прошел в заднюю комнату. Найдя бутылку на столе, около гладильной машины, он откупорил ее, сполоснул стакан над раковиной, находящейся возле запыленного окна, и наполнил его до краев. Он поднес стакан к губам и, осушив залпом, облизнулся.

– А ты. Макс, будешь? – крикнул он.

– Армии Спасения может не понравиться, если я буду шить их формы в нетрезвом виде.

– Это очень правильно. Макс, – съязвил Дженеро.

– Так что давай, пей еще стакан и кончай мне мешать. У меня из-за тебя получаются слишком мелкие стежки.

Дженеро выпил еще стакан, закупорил бутылку и вышел в мастерскую, энергично потирая руки.

– Теперь я готов ко всему, – сказал он, улыбаясь.

– К чему ко всему? Сам сказал, что в такую погоду ничего, кроме проституции не происходит.

– И к этому тоже готов, – пошутил Дженеро. – Давай-ка закрывай мастерскую, Макс, и пойдем, найдем себе по хорошей девочке. Идет?

– Перестань дурачить старика. Моя жена покажет мне девочку. Ей ничего не стоит пырнуть меня ножом за такие дела. Иди, иди. Займись своими обязанностями. Прибери к рукам пьяниц и бродяг. Оставь старика в покое. Можно подумать, что я держу бар или гриль, а не пошивочную мастерскую. Если каждый полицейский, который не прочь выпить, будет заходить ко мне за вином, думаю правительству придется включать это вино в счет уплаты моего налога. Пожалуй, настанет день, когда я наполню бутылку ядом вместо вина. Может быть тогда, наконец, надоедливые полицейские из 87-го оставят меня в покое. Иди. Сгинь.

– Ой, ой. Ты сам знаешь, что не равнодушен к нам.

– Так же, как к тараканам.

– Больше, чем к тараканам.

– Точно. Как к водяным крысам, – съязвил Макс.

Дженеро натянул перчатки.

– Ну, возвращаемся на мостик, – сострил он.

– На какой мостик?

– Мостик корабля. Шутка, Макс. Ну, понимаешь, дождь, вода, корабль. Вахтенный на мостике. Дошло?

– Поистине телевидение лишилось великого комика в тот момент, когда ты решил стать полицейским. – Макс покачал головой. – Назад на мостик, надо же, – он опять покачал головой. – Не сделаешь ли ты мне одолжение?

– Какое? – спросил Дженеро, взявшись за ручку двери.

– Спрыгни с этого мостика!

Дженеро улыбнулся и закрыл за собой дверь. Все еще лил дождь, но теперь он чувствовал себя гораздо лучше. Он ощущал, как вино разливается сладостной теплотой по всему телу. Он зачавкал своими сапогами по пузырящимся лужам, беспечно насвистывая.

Мужчина, а может быть, высокая женщина, – трудно было определить – стоял на автобусной остановке. Эта высокая женщина или мужчина, из-за дождя невозможно было разглядеть, была вся в черном. Черный плащ, черные брюки, черные носки и ботинки и, наконец, черный зонтик, который полностью закрывал лицо и волосы. Автобус подошел к тротуару, разбрызгивая воду. Дверцы распахнулись. Человек – мужчина или женщина – вошел в автобус, и дверцы, заливаемые потоками воды, захлопнулись, скрыв из виду задрапированную в черное фигуру. Автобус отъехал от тротуара, обдав Дженеро фонтаном брызг из лужи.

– Идиот несчастный! – крикнул Дженеро и начал было отряхивать воду со штанины, когда заметил на тротуаре сумку, прислоненную к стенке автобусной стоянки.

– Эй, эй, – закричал он вослед уходящему автобусу, – вы забыли свою сумку.

Его слова потонули в реве мотора и монотонном шуме дождя.

– Проклятие, – выругался он, подходя к стоянке и поднимая сумку. Это была небольшая голубая дорожная сумка, очевидно, выпущенная какой-то авиакомпанией. Сбоку на сумке в белом круге красными буквами были помещены слова: КРУГОСВЕТНЫЕ АВИАЛИНИИ.

Пониже по голубому фону белыми прописными буквами бежали слова: МЫ СОВЕРШАЕМ КРУГОСВЕТНЫЕ ПУТЕШЕСТВИЯ.

Дженеро внимательно осмотрел сумку. Она была не очень тяжелая. К ручкам был прикреплен маленький кожаный кошелек, за целлофановой пластинкой которого был ярлычок для внесения имени и адреса владельца. Но тот, кому принадлежала сумка, не потрудился его заполнить. На ярлыке не было никаких данных.

С большой неохотой Дженеро расстегнул молнию, опустил руку в сумку и тут же выдернул ее с ужасом и отвращением. В голове молнией промелькнула мысль: «О Господи, неужели опять?» И он ухватился за стойку автобусного знака, чтобы не упасть, так как вдруг у него закружилась голова.

Глава 2

В дежурке 87-го полицейского участка ребята предавались воспоминаниям о происшествиях во время дежурств.

Могут возразить, что слово «ребята» едва ли уместно по отношению к группе мужчин в возрасте от двадцати восьми до сорока двух лет, которые каждый день бреются, спят с самыми разными женщинами, ругаются, как грузчики, и которым приходится иметь дело с самыми отвратительными со времен неандертальца человеческими особями. Слово «ребята» подразумевает простоту, невинность, о которых вряд ли приходится говорить в данном случае.

Однако в этот серый мартовский день в комнате царила атмосфера какой-то мальчишеской непосредственности. Трудно было представить, что эти зрелые мужчины, сгрудившиеся в тесный, братский кружок около стола Энди Паркера, – те самые люди, которым ежедневно приходилось иметь дело с преступным миром. В этот момент дежурка больше напоминала раздевалку какой-нибудь спортивной школы. Со стороны могло создаться впечатление, что это школьная футбольная команда, обсуждающая последний матч сезона, а не бригада полицейских. Ребята стояли, потягивая кофе из картонных стаканчиков, и чувствовали себя непринужденно и удобно в довольно грязной и неуютной комнате. Энди Паркер, похожий на защитника, вспоминающего трудный момент в игре с противником, сидел на вращающемся стуле, откинувшись назад, задумчиво покачивая головой, перед собравшейся вокруг командой.

– Не поверите, но однажды мне довелось иметь дело с флейтисткой. Остановил ее, когда она выезжала с Речного шоссе. Как раз около Пристани 17. Вы знаете это место.

Ребята согласно закивали.

– Она проскочила вниз на красный и под автострадой развернулась на сто восемьдесят градусов. Я засвистел. Она резко затормозила. Подхожу и говорю: «Мадам, по манере вашей езды можно подумать, что вы дочь самого мэра».

– Она действительно оказалась дочерью мэра? – поинтересовался Стив Карелла, который, примостившись на краю стола со стаканом кофе, внимательно слушал Паркера. Стив Карелла был худой мускулистый мужчина с крупными конечностями, с раскосыми глазами, которые придавали его наружности восточный колорит. Ему не очень нравился Паркер и методы его работы, но он не мог не отдавать должное его умению рассказывать. Рассказывал Энди смачно.

– Какая там дочь мэра! Конечно, нет. Она… Ну, дайте мне рассказать по порядку.

Паркер почесал подбородок, который уже успел покрыться щетиной, хотя утром он брился, но щетина отрастала уже через пять часов после бритья, и поэтому он всегда выглядел небритым и нечесанным, что придавало ему неопрятный вид. Это был крупный волосатый мужчина, темноволосый, темноглазый, с темной бородой. Если бы не полицейский значок, который он носил приколотым к бумажнику, его можно было бы принять за любого из воров, которые часто находили дорогу в 87-й участок. Он так смахивал на голливудский стереотип гангстера, что его часто останавливали слишком ретивые полицейские, высматривавшие подозрительных типов. В таких случаях он немедленно предъявлял свое удостоверение детектива и строго отчитывал незадачливого новичка, и это доставляло ему огромное удовольствие, хотя он в этом не признавался даже самому себе. Возможно, Энди Паркер нарочно бродил по территории других полицейских участков в надежде, что его остановит какой-нибудь ничего не подозревающий патрульный полисмен, перед которым он сможет покуражиться своим званием.

– Она сидела за рулем в купальнике, – продолжал Паркер, – представляете, такой раздельный купальник и длинные черные чулки-сетка. Костюмчик, я вам скажу, что надо – крошечные, расшитые блестками трусики и такой же крошечный бюстгальтер, которым были прикрыты пышные груди, такие, какие я никогда до этого не видел ни у одной женщины, клянусь жизнью. В общем, я поймал хорошую рыбку. Я просунул голову в машину и сказал: «Вы только что проехали на красный свет, мадам, и сделали недозволенный поворот. Вполне достаточно, чтобы вас наказать. Что вы на это скажете?»

– Ну, и что она сказала? – спросил Коттон Хейз. Он единственный среди полицейских, собравшихся вокруг стола Паркера, не пил кофе. Хейз был чайная душа – привычка, которую он приобрел еще мальчишкой. Его отец был протестантский священник, поэтому было заведено, что члены его прихода собирались у него в доме за чаем. Будучи еще мальчишкой, Хейз, по причинам, известным только его отцу, должен был присутствовать на этих чаепитиях. Обильное потребление горячего, крепкого напитка не сказалось отрицательно на развитии мальчика. Он вырос в рыжеволосого гиганта, шести футов двух дюймов ростом без ботинок, весом в сто девяносто фунтов.

– Она вскинула на меня свои голубые глазки, похлопала кукольными ресничками и сказала: «Я спешу, если вам нужно обязательно вручить мне ваш идиотский чек, давайте побыстрее!»

– Ого! – прокомментировал Хейз.

– Я, естественно, спросил, что за спешка, и она ответила, что ровно через пять минут должна быть на сцене.

– На какой сцене? Какого-нибудь стоящего театра?

– Да нет. Она танцевала в музыкальной комедии, которая имела аншлаг. Было около половины девятого. Вот она и летела сломя голову, чтобы успеть к поднятию занавеса. Я вытащил ручку и книжку чеков, и тут она промолвила: «Может вы предпочтете два билета на самое популярное в городе шоу?» И начала рыться в своей сумочке, а ее пышные грудки, казалось, вот-вот выплеснутся из крошечного бюстгальтера и остановят к черту весь транспорт до самого Аквариума.

– Ну, как тебе понравилось шоу? – поинтересовался Карелла.

– Я не взял билеты.

– Почему?

– Потому что, выписывая чек, я имел возможность наслаждаться великолепным шоу, которое исполнялось исключительно для меня. Мне потребовалось минут двадцать, чтобы выписать квитанцию, и все это время она извивалась и дергалась на своем месте, жонглируя и колыхая своими спелыми ананасами, готовыми выпасть из крошечных чашечек. Ну, мужики, это было потрясающее зрелище!

– Да, скромным и сострадательным тебя никак не назовешь, – заключил Карелла.

– Да, этим я не отличаюсь, – согласился Паркер не без самодовольства.

– А я однажды остановил парня на бульваре Луиса Фримена, – перехватил инициативу Карелла. – Он ехал со скоростью восемьдесят миль в час. Пришлось включить сирену, чтобы остановить его. Я вышел из машины, намереваясь направиться к нему, когда дверцы распахнулись, и он, выскочив из машины, побежал в мою сторону.

– Хулиган? – спросил Хейз.

– Нет. Но как раз это я и подумал. Мне показалось, что я напал на типа, убегающего от Закона. Похоже было, что он готов в любую минуту выхватить пистолет.

– А он что?

– Он подбежал ко мне, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, сказал, что знает о превышении скорости, но у него острый приступ диарреи, и он должен скорее найти заправочную станцию, чтобы попасть в туалет.

– Вот юмор! – Паркер разразился смехом.

– Ты его отпустил? – спросил Хейз.

– Какого черта? Просто быстро выписал чек.

– А я расскажу вам, как я отпустил одного, – признался Хейз. – Это произошло, когда я дежурил в тридцатом округе. Парень мчался, как сумасшедший. Когда я остановил его, он только взглянул на меня и спросил: «Вы собираетесь выписать мне чек?» Я посмотрел на него и ответил: «Совершенно верно, черт возьми». Он уставился на меня и долго смотрел, покачивая головой. Затем произнес: «Все правильно. Вы выписываете мне чек, и я прикончу себя».

– Что он хотел этим сказать, черт возьми?

– Как раз этот вопрос я ему и задал. Но он не отвечал, а продолжал смотреть на меня, покачивая головой. Как будто эта квитанция была последней каплей. Понимаете? У меня возникло чувство, что этот день оказался для него таким днем, когда все не ладится, все валится из рук. Я понял, если я выпишу ему вызов в полицейский участок, он, приехав домой, обязательно отравится газом или выпрыгнет в окно. Я просто чувствовал это, глядя на него.

– И ты отпустил его, добрый самаритянин.

– При чем тут самаритянин, – оправдывался Хейз. – Если бы вы увидели глаза этого парня, вы бы поняли, что он не шутил.

– А у меня однажды был случай с женщиной, – начал было Клинг, самый молодой из детективов, в тот момент, когда патрульный полицейский Дженеро ворвался в дежурку с маленькой голубой дорожной сумкой. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: ему не до шуток. Он нес сумку в правой руке, отведя ее далеко от себя, как будто боясь прикосновения к ней. Он протолкнулся через вертушку в решетке, которая отделяла дежурку от коридора, подошел прямо к столу Паркера и опустил сумку посередине стола, всем своим видом давая понять, что он выполнил свою функцию и теперь рад, наконец, отделаться от своей ноши.

– Что там у тебя, Дик? – спросил Хейз.

Дженеро был не в состоянии говорить. С бледным лицом и вытаращенными глазами он делал попытки что-то сказать, но не смог выдавить из себя ни слова. Тряся головой, он только указывал на сумку. Хейз озадаченно посмотрел на сумку и начал расстегивать молнию. Дженеро отвернулся, казалось, его сейчас стошнит.

Хейз заглянул в сумку и произнес: «Господи Иисусе, где ты это нашел?»

– Что это? – полюбопытствовал Клинг.

– О Господи, – сказал Хейз, – жуть какая-то. Боже, уберите это из дежурки. Я позвоню в морг, – гримаса отвращения исказила его лицо. Он не мог заставить себя еще раз заглянуть в сумку. – Я позвоню в морг. Бога ради, уберите это отсюда. Отнесите вниз.

Карелла взял сумку и вышел из комнаты. Он не заглянул в сумку. В этом не было необходимости. Он давно работал в полиции, и по выражению лица Хейза ему было ясно, что в сумке обнаружен орган человеческого тела.