Текст книги "Красавица и чудовище"

Глава 3

Бенни Фрейд, пожалуй, самый известный адвокат по уголовным делам в Калузе. По словам моего партнера Фрэнка, это объясняется тем, что Бенни и сам похож на уголовника. Не знаю, как полагается выглядеть уголовникам. Мне как-то попала в руки книга по психиатрии, в которой были фотографии как шизофреников, так и вполне нормальных людей вроде нас с Фрэнком. Когда эти фотографии показали шизофреникам и попросили выбрать среди них те, которые им больше всего понравились, они безошибочно указали на фотографии шизофреников. Не знаю, что хотели доказать этим тестом.

Но наш задавала Фрэнк прав относительно того, что Бенни по внешности похож на уголовника, впрочем, может, это потому, что слишком много уголовников прибегают к его услугам, когда у них возникают нелады с законом. Лично мне кажется, что Бенни похож на кокер-спаниеля. Он крошечного роста – 5 футов 8 Дюймов самое большее, я бы сказал, хрупкого телосложения, у него продолговатое лицо, простодушные карие глаза и взлохмаченная каштановая шевелюра, в которую он каждые три-четыре минуты запускает пальцы. К тому же он непрерывно курит. В среду, в половине одиннадцатого утра он сидел в своем кабинете и попеременно то курил, то ерошил свои волосы. Похоже было, что прошлой ночью ему не удалось как следует выспаться Очевидно, по той причине, что я вытащил его из постели в одиннадцать часов и уговорил поехать со мной в полицейский участок, где Лютер Джексон – тот рыбак, чья лодка стояла на якоре неподалеку от Уиспер-Кей в ту ночь, когда убили Мишель, – без колебаний опознал Джорджа Харпера. Именно этот человек, по его словам, преследовал ее на пляже. Опознание провели как положено: поставили в ряд шесть человек, пятеро из которых были полицейскими калузского отделения полиции. После опознания окружной прокурор допросил, – вернее, попытался допросить Харпера. Но мы с Бенни посоветовали ему не отвечать на вопросы.

В девять утра я поехал в суд, где проходило так называемое «предварительное слушание дела», которое проводят обычно на другой день после ареста обвиняемого и на котором определяют сумму залога. Однако в ноябре прошлого года Верховный суд штата Флорида установил новые правила: теперь даже тот, кому предъявлено обвинение в совершении тяжкого преступления, может быть освобожден под залог. Но суд вправе отказать в освобождении под залог, если суду представлены несомненные доказательства вины этого человека или презумпция его виновности не вызывает сомнений. Окружной прокурор может возражать против освобождения обвиняемого под залог; в этом случае прокурор предъявляет суду улики, достаточно убедительные, чтобы в соответствии с законом признать подсудимого виновным. В конечном итоге суд решает вопрос об освобождении под залог по своему усмотрению.

Окружной судья, проводящий слушание, тут же объявил, что вопрос о залоге мне следует ставить перед федеральным судьей, который позднее будет проводить судебное разбирательство. Федеральный судья в ответ на мое ходатайство мог бы запросить немыслимую сумму залога – порядка полумиллиона долларов, но он счел возможным отказать мне, сославшись (хотя мог бы этого и не делать) на особо жестокий характер преступления. Джордж Харпер был препровожден в окружную тюрьму дожидаться решения Большого жюри: признает оно его виновным или освободит из-под стражи. Большое жюри должно было заседать в следующий понедельник 23 ноября.

– Позвольте мне рассказать вам кое-что о практике действия уголовного законодательства, – сказал Бенни, затянувшись сигаретой. – Уголовное законодательство включает в себя понятие виновности или невиновности. Вы можете возразить мне, что в бракоразводном процессе вопрос ставится таким же образом… Вас не задевает такое сравнение?

– Нисколько, – успокоил его я.

– Все равно, вы можете возразить мне, что бракоразводный процесс, – по крайней мере, во многих штатах – также включает в себя понятие виновности или невиновности. Но супругам, подавшим заявление о разводе, даже если один из них нарушил священные обеты (тут Бенни, убежденный холостяк, насмешливо улыбнулся, подняв глаза к небу)… не выносят обвинительного приговора, если, конечно, не брать в расчет обременительных алиментов.

– Что было бы весьма уместно, – возразил я.

– Пусть так, однако, как бы ни была велика вина одной из сторон в бракоразводном процессе, им не грозит ни тюремное заключение, ни смерть на электрическом стуле, что является высшей мерой наказания за убийство первой степени в нашем штате, а именно по этой статье предъявлено обвинение нашему другу Джорджу Н. Харперу. Кстати, что означает буква «Н»?

– Не знаю, – ответил я.

– Так вот, Мэттью, – продолжал Бенни, погасив окурок, и так старательно принялся приглаживать свои волосы, как будто хотел стереть с пальцев никотиновые пятна, – уверен, вы помните Кодекс профессиональной этики, согласно которому адвокат имеет право взять на себя защиту подсудимого, невзирая на свое личное мнение относительно его виновности или невиновности… Вы где заканчивали юридическую школу?

– На Северо-Западе, – ответил я.

– В таком случае вам, конечно, известен этот кодекс.

– Я знаком с ним.

– И адвокат имеет право защищать подсудимого, даже если уверен в его виновности.

– Да.

– Не будь этого Кодекса, тогда и человеку невиновному могли бы отказать в праве на надлежащую защиту, и вся наша законодательная система полетела бы в тартарары, и в этой справедливой стране вместе с адвокатами исчез бы и правопорядок. Цитирую: «Где кончается закон, начинается деспотизм», – по-моему, Оливер Уэнделл Холмс.

– В чем вы пытаетесь убедить меня, Бенни?

Он вынул из пачки, лежавшей на столе, еще одну сигарету чиркнув спичкой, зажег ее и, выпустив в потолок громадный клуб дыма, спохватившись, задул спичку.

– Так вот, Мэттью, – продолжал он, – если вы беретесь защищать клиента в уголовном процессе, – не имеет значения, верите вы или нет в его виновность, – тогда вы намерены, – и это также записано в Кодексе, Мэттью, – вы намерены отстаивать его интересы, как это определено законом нашей страны, чтобы только в результате беспристрастного судебного разбирательства выносилось решение о лишении человека жизни или свободы. Уверен в точности цитаты, хотя Кодекс у меня под рукой, можете сами проверить.

– Мне вполне достаточно ваших слов.

– Благодарю.

– И все же: о чем вы толкуете, Бенни?

– Мэттью, я весьма признателен вам за то, что прошлой ночью вы вытащили меня из постели. Так приятно появиться в два часа ночи в полицейском участке…

– Было только одиннадцать.

– А мне показалось, что два. Но не в том дело, подумаешь – не поспать ночь! Я в восторге от этих олухов из отдела окружного прокурора, слушать их речи – одно удовольствие, Мэттью. Не в этом дело. Кодекс дает мне право защищать человека, в виновности которого я уверен, но он не налагает на меня обязательств взяться за защиту. Уверен, что Джордж Н. Харпер виновен. А я уже много лет назад взял за правило никогда не защищать человека, в виновности которого уверен. Вот почему я так часто выигрываю уголовные дела. Поскольку защищаю только невиновных, мне чаще всего и удается добиться оправдательного приговора.

– Бенни…

– У меня еще одно твердое правило: не защищать человека, если он мне не по душе, даже если уверен в его невиновности. И я не в восторге от Джорджа Н. Харпера, не спрашивайте меня, почему. Вот поэтому, невзирая на глубокую благодарность за то, что вы посреди ночи вытащили меня из постели и заставили отправиться с вами в город, не позволив даже побриться, – должен отклонить ваше предложение защищать интересы мистера Харпера в этом деле.

– Бенни, ему нужен опытный адвокат, – сказал я.

– Вы и сами опытный адвокат, Мэттью.

– Я плохо разбираюсь в уголовном законодательстве.

– Тогда пусть это дело ведет защитник, которого назначит суд.

– Мне кажется, Харпер невиновен.

– Защитники, назначаемые судом, тоже, как правило, уверены в невиновности обвиняемых, – сухо произнес Бенни.

– Не в этом дело. Знаю, у них там есть опытные ребята, и мне лично очень нравится Дик Джоргенсон, но, черт побери, Бенни, они так завалены работой, что, боюсь, дело Харпера затеряется в этой кутерьме.

– Тогда защищайте его сами, – с невинным видом сказал Бенни.

– Ведь я даже не знаю, с чего начать.

– Начните с того, с чего начнет окружной прокурор, – посоветовал Бенни, погасив окурок. – Он построит обвинение на доказательстве того, на мой взгляд, убедительного факта, что Харпер убил свою жену. Прокурор соберет все улики и продемонстрирует, что у Харпера были мотивы для убийства, орудие убийства и благоприятные обстоятельства. Не знаю, когда это дело попадет в суд, список дел, назначенных к слушанию, сейчас забит до отказа, возможно, суд состоится только в начале следующего года. Так что у вас достаточно времени, чтобы собрать факты, которые докажут, что у Харпера не было ни мотива для убийства, ни орудия убийства, ни благоприятных обстоятельств. Если вы уверены в его невиновности, так именно это вы и должны доказать, Мэттью. И доказать весьма убедительно, чтобы спасти своего подзащитного от электрического стула.

– Не знаю, удастся ли мне это.

– Тогда, очевидно, вы сами не так уж уверены в его невиновности.

– Уверен, Бенни.

– Что ж, тогда принимайтесь за защиту. Убедите в этом присяжных.

– Вы отказываетесь помочь мне?

– Я уверен, что он виновен, – коротко ответил Бенни, закуривая очередную сигарету.

* * *

Было немало серьезных причин, по которым мне не следовало браться за защиту Джорджа Н. Харпера.

Прежде всего, я не вел уголовных дел и чувствовал, что могу ему больше навредить, чем помочь. Раздел 782.04 Федерального законодательства гласит: «Если убийство человека совершено с заранее обдуманным намерением и с целью умертвить его… такое преступление следует рассматривать как убийство первой степени и оно относится к тяжким уголовным преступлениям, караемым смертью, как это предусмотрено статьей 775.02». В разделе, определяющем наказание, есть ссылка на еще один раздел, озаглавленный: «Данные в поддержку смертного приговора»; в подразделе «Отягчающие вину обстоятельства» перечислены эти данные, под подзаголовком «При назначении наказания обстоятельствами, отягчающими ответственность, признаются», шел список этих обстоятельств: «Те же действия караются смертью, если они повлекли за собой смерть потерпевшего и носили характер мучения или истязания или были совершены с особой жестокостью»; «Те же действия караются смертью, если они повлекли за собой смерть потерпевшего и были совершены хладнокровно, продуманно и преднамеренно, без каких-либо смягчающих обстоятельств морального или юридического плана».

Если окружной прокурор докажет, что Харпер действительно связал своей жене руки и ноги проволокой, а затем облил ее бензином и поджег, несомненно, такое преступление будут рассматривать как «хладнокровное, продуманное и преднамеренное», а также отнесут к разряду «носивших характер мучения или истязания или совершенных с особой жестокостью». Харперу грозила смертная казнь, и, хоть он упрашивал меня защищать в суде его интересы, сейчас я размышлял, не обратиться ли в суд с просьбой назначить ему адвоката более опытного в таких делах.

Во-вторых, так же, как и Бенни Фрейд, я не испытывал к Харперу нежных чувств. Я пытался понять свою беспричинную антипатию к этому человеку. Было ли это отголоском давних предубеждений, ибо я вырос в Чикаго, где черных и белых разделяет неприступная стена? Мне казалось, что дело не в этом. Первый урок расовой терпимости я получил в семнадцать лет, в ту пору, когда неустанно ухаживал за девушками любых религиозных убеждений, цвета кожи и темперамента. В школе, на уроках английского, я приметил удивительно красивую чернокожую девушку и однажды вечером пригласил ее в кино. После окончания сеанса угостил ее мороженым с содовой, а затем на отцовском «олдсмобиле», служившем мне для разных целей, повез в тихий уголок неподалеку от футбольного поля, где усиленно потчевал ее поцелуями с обязательным гарниром тех слов, которые всегда оказывали магическое действие: «я люблю тебя» (ее звали Офелия Блэр, – «я люблю тебя, Офелия», а моя рука неловко шарила у нее под юбкой). В экстазе я принялся умолять ее, чтобы она позволила «сделать это», потому что мне еще не приходилось заниматься «этим» с черной девушкой.

По правде говоря, я никогда не занимался «этим» и с белой девушкой, но в ту минуту это не имело ни малейшего значения. Самое главное заключалось в том, что она – черная, а я – белый. И какое удивительное приключение ожидало бы нас, если бы только она позволила спустить ей трусики и раздвинуть ноги, – я чувствовал себя современным Стенли, исследователем Африки. Мне и в голову не приходило, что своими словами я лишил ее индивидуальности, превратив в безликую представительницу черной расы, проявил полное равнодушие к Офелии как таковой, испытывая желание к ней только потому, что она была черной, и не проявил ни малейшего стремления узнать ее поближе. Я не мог понять, в чем дело, когда она опустила юбку, привела в порядок блузку и очень вежливо попросила: «Будь добр, отвези меня домой». После этого вечера я не раз приглашал ее на свидания, а она всегда мягко, но решительно отказывалась. Я получил урок. Урок на всю жизнь. Может, я и не стал дальтоником (нереально требовать этого от белого человека), но никогда не строил своих отношений с людьми, будь то мужчина или женщина, основываясь на чисто случайном цвете кожи, а старался под этой защитной оболочкой разглядеть суть человека.

Так почему же мне не нравился Джордж Н. Харпер?

Может, потому, что он жутко уродлив. Сам я никогда не одерживал побед на конкурсах красоты, но громадный рост Харпера, его поразительная неуклюжесть, гориллообразная сутулость, угроза, – да, угроза, сквозившая в его взгляде, его позе, – огромные кисти рук, сами могучие руки, свободно болтавшиеся вдоль тела, первобытная сила, исходившая от него, весь его облик – внушали страх и заставляли меня неосознанно держаться от него подальше, если мы оказывались с ним в одном помещении. Я как будто боялся, что могу стать жертвой такого же страшного преступления, как его жена. И однако, если цвет его кожи не имел для меня никакого значения, тогда почему же мне так неприятен его физический облик? Разве только красавцы имеют право на беспристрастное судебное разбирательство? Разве Харпер не имел права на такую же честную и квалифицированную защиту, которая удовлетворила бы самого Роберта Редфорда?[13]13
  Известный американский киноактер.


[Закрыть] Или все-таки в глубине души я верил, что он виновен, и искал для себя оправданий, чтобы не браться за это дело, заранее лишая Харпера права на жизнь и свободу, на беспристрастный судебный процесс, покушаясь на те гарантии, которые закреплены законом за каждым гражданином этой страны. Нет, он невиновен. Я ощущал это каждой клеточкой своего тела. Он невиновен, черт побери! Я должен защищать его и буду защищать его!

Но, увы! Существовала еще одна причина, по которой я вынужден был сказать ему «нет». Если отбросить в сторону мою неопытность в делах такого рода, мою неприязнь к этому человеку, если даже не принимать во внимание эгоцентричность последней причины, тем не менее, оставалась подлинная и весьма основательная причина отказать ему.

Я собирался в отпуск.

Эгоистично, согласен.

А может, не очень эгоистично, если учесть, что Дейл запланировала свой отпуск на то же самое время, и наш совместный отпуск совпадал с каникулами Джоан по случаю Дня Благодарения, и мы втроем собирались отправиться в Мексику.

Не один месяц мы разрабатывали маршрут этого путешествия, консультировались с лучшим агентом бюро путешествий в Калузе (единственное развлечение в городе, где нет более сильных потрясений). У нас было намечено отбыть в Пуэрто-Валларта через девять дней, в пятницу 27 ноября. Провести четыре дня у Сэмуеля Торна, окружного судьи Калузы, вышедшего на пенсию, на его вилле, которую он приобрел в прошлом году. Затем мы собирались поехать в Мехико и вернуться домой в субботу 5 декабря. По правде говоря, наше путешествие должно было занять всего девять дней. И если учесть, что до Нового года, как полагал Бенни, дело не передадут в суд, – ничего страшного, если я пропущу девять дней.

Если, конечно, наплевать на тот неоспоримый факт, что окружной прокурор в течение этих девяти дней будет работать не покладая рук, чтобы собрать необходимые доказательства и затем посадить Харпера на электрический стул. Я надеялся, что Дейл, как человек взрослый, переживет известие об отмене отпуска. Но Джоан недавно исполнилось четырнадцать, и она уже мечтала написать сочинение за следующий семестр о своих «приключениях» в Мексике, а также купила себе новое бикини. Факт немаловажный, если учесть, что она собиралась обновить его в бассейне на Камино-Риал. Именно там и собиралась она представить на всеобщее обозрение свои юные прелести, которые начали приобретать наконец вполне зрелые формы с пугающей, – по крайней мере, ее отца – быстротой. Я вполне мог залепить затрещину какому-нибудь прыщавому юнцу, осмелившемуся при всем честном народе бросать на мою дочь нежные взгляды. Когда она демонстрировала нам с Дейл свое бикини, я с некоторым смущением промямлил что-то относительно того, что оно, мол, гм… не показалось ли оно ей чересчур открытым для девушки, которой только-только исполнилось четырнадцать? В ответ Джоан со свойственной ей прямотой заявила: «Ты бы посмотрел, папа, на то, которое я не купила». На том наш спор и закончился. Как после всего этого мог я объявить дочери, что наше путешествие в Мексику не состоится, так как я должен защищать человека, не вызывающего у меня симпатий, человека, которого обвиняют в особо жестоком убийстве своей жены, человека невиновного, как мне подсказывает моя интуиция («Никакой интуиции, – предостерегал меня Бенни, когда я уходил от него. – Только знание»), в то время как все улики указывают на его несомненную виновность.

К пятнице я все еще не решил, браться ли мне за защиту Джорджа Н. Харпера (как он просил меня) или посоветовать ему поискать другого адвоката, а может, просить суд назначить ему защитника. По расписанию этот уик-энд Джоан должна была проводить с матерью, но в последнюю минуту моя экс-супруга позвонила и предложила забрать дочь к себе на два уик-энда подряд, так как она, Сьюзен, приглашена в эту субботу на футбольный матч в Тампу и они с Артуром хотели бы провести там весь уик-энд, а домой вернуться в воскресенье поздно вечером. Так хочу я забрать Джоан?

Я не только хотел бы провести со своей дочерью два уик-энда подряд, я мечтал видеть ее около себя каждый Божий день. Точно так же я не возражал против неустанных поисков Сьюзен очередных кандидатов на пост мужа. С одним из них она теперь встречалась и, очевидно, спала. Вероятно, ей просто необходимо рассказывать мне об этом. Несколько раньше, в начале года, она пережила короткий, но знойный роман с неким Джорджем Пулом – по общему мнению, самым богатым человеком в Калузе, который, по слухам, во время своих частых «деловых» поездок в Лос-Анджелес проявлял повышенный интерес к молоденьким актрисам из телесериалов. К марту накал страстей несколько упал и Сьюзен тут же информировала меня, что встречается с «очень милым человеком» по имени Артур Батлер, очевидно, именно с ним она и собиралась поехать на этот уик-энд в Тампу.

Как-то в минуту хорошего настроения Сьюзен удачно сострила, сказав, что Батлер не просто делает, что ему положено, но делает это на высоком профессиональном уровне и с завидной регулярностью. Не понимаю, почему Сьюзен не упускает случая напомнить мне о том, что она все еще желанна: я это знал, когда женился на ней, и продолжал так думать после нашего развода. (Не понимаю и того, почему чуть ли не все разведенные женщины занимаются продажей недвижимости, – Сьюзен не является исключением.) Я предпочел бы, чтобы она не рассказывала мне о своих разнообразных связях и знакомствах. Пока все это не причиняет вреда моей дочери, пока ее мамаша не лезет, так сказать, на рожон, мне, честно говоря, наплевать, как она распоряжается своей жизнью. Но терпеть не могу лицемерия.

Сьюзен строила планы, как проведет уик-энд с Артуром Батлером в Тампе, какое удовольствие доставит ей футбольный матч и, конечно, домашние спортивные игры. В ее курятнике, как сказал бы мой партнер Фрэнк, установлен такой порядок, но когда в ту пятницу я забрал Джоан после школы, первое, что услышал, было: «Мама не разрешит мне ехать в Мексику, если с нами поедет Дейл».

Но сначала несколько слов о моей дочери: Джоан – блондинка, голубоглазая, длинноногая, – одним словом, самая красивая девочка во всей Калузе, а может, и во всем штате Флорида, если не во всем мире. Она к тому же прекрасно учится. По крайней мере, по биологии у нее оценка «А», а на экзамене для мальчиков по геометрии она сумела получить «Б» с плюсом, – вопреки утверждению некоторых сексологов, что подобные предметы лучше бы оставить представителям сильного пола.

Зато Джоан очень слаба в английском и не умеет как следует даже сварить яйцо, она также проявляет полнейшее равнодушие к вязанию, плетению кружев, игре на клавесине, – одним словом, к тем чисто женским занятиям, которые входят в обязательный список добродетелей стопроцентных американок, славившихся своим умением вести домашнее хозяйство во времена Авраама Линкольна.

Джоан хочет стать нейрохирургом.

Она где-то вычитала, что один знаменитый хирург из Индианаполиса для тренировки пальцев завязывал одной рукой узлы в спичечном коробке. Теперь, если мы с Джоан обедаем в ресторане, она просит официанта принести самый маленький спичечный коробок. Частенько, сидя на краю бассейна около дома, который я арендую, она упражняется в этом искусстве и одновременно читает «Психопатологию повседневной жизни» Фрейда. По ее мнению, Фрейд – «парень что надо».

И еще одно обстоятельство: Джоан просто обожает Дейл. Эта ее страстная влюбленность в Дейл для меня явилась полной неожиданностью. До появления Дейл у Джоан была репутация Медузы Горгоны, обращавшей в камень любую женщину, с которой я отваживался ее познакомить. Губительны были одни только ее прозвища, которыми она sotto voce[14]14
  Сладким голосом (ит.).


[Закрыть] щедро одаряла этих несчастных, не подозревавших подвоха красоток. Одну она за глаза прозвала: «Надутая La Tour»,[15]15
  Башня (фр.).


[Закрыть] потому что у той были замашки опереточной королевы; другая получила титул «Houdini Великая» только за то, что у бедной женщины вошло в привычку незаметно исчезать, как только на горизонте появлялась надутая физиономия Джоан; еще одну Джоан окрестила «El Dopo»,[16]16
  Полоумная (искаж. исп).


[Закрыть] потому что звали эту женщину Элеонор Даньелз, и эта Даньелз в один холодный октябрьский день совершила роковую ошибку, облачившись в свитер с вышитой на груди монограммой «Э.Д.» (в защиту своей дочери должен сказать, что Элеонор действительно не блистала умом). Горящий бездымным пламенем взгляд Джоан мог обратить в горстку пепла самых огнеупорных посягательниц на внимание ее бесценного папочки. Как-то она воспылала жгучей ревностью к женщине, приходившей два раза в неделю убирать в доме, той было за шестьдесят, но я имел несчастье в разговоре назвать ее «милой особой».

Электра и в подметки не годилась моей дочери. Но все это было до появления Дейл; за Дейл О'Брайен Джоан пошла бы на костер.

Итак, сейчас речь шла о том, что моя обожаемая экс-супруга не позволит Джоан ехать в Мексику, если с нами будет Дейл.

– Почему же это? – спросил я.

– Мама говорит, что я под ее опекой.

– Знаю. Какое это имеет отношение к…

– Мама говорит, что она несет ответственность за мои моральные устои.

– Это перебор.

– Что?

– «Устои» означают «нравственное воспитание». Твоя мать утверждает, что она несет ответственность за нравственность твоего нравственного воспитания?

– Понимай как хочешь. Она не позволит мне поехать, папа.

– А ты хочешь поехать?

– Ты что, шутишь? Я же мечтала об этом столько месяцев!

– Я тоже. Самое разумное – позвонить ей.

– Наверное, она уже уехала в Тампу, – сказала Джоан.

– Во всяком случае, попытаюсь.

Сьюзен «уже не уехала в Тампу». Когда я позвонил в ее дом, который когда-то был и моим, она еще укладывала вещи.

– В чем дело? – спросила она таким тоном, будто я был ее непослушным сыном, который ворвался в кухню, когда суфле еще сидело в духовке.

– Вот это мне как раз и хотелось выяснить, – сказал я.

– Ох, самое время разгадывать загадки, правда?

– Нет, самое время для вопросов и ответов. Что там такое с Джоан?

– Что значит: «что том такое с Джоан»?

– Ты ей сказала, что не разрешишь ехать со мной в Мексику?

– Ах, вот ты о чем!

– Да, Сьюзен, об этом.

– Если у тебя какие-то вопросы относительно опеки, обратись, пожалуйста, к моему адвокату. Я сейчас занята, и я…

– У меня нет ни малейшего желания звонить этому сладкоречивому пройдохе, которого…

– Уверена, Элиоту Маклауфлину приятно будет узнать, что ты считаешь его «сладкоречивым пройдохой».

– Ему это уже известно. К опеке все это не имеет никакого отношения, Сьюзен. Джоан провела с тобой пасхальные каникулы и будет с тобой на рождественских. Со мной она проведет День Благодарения. И поедет со мной в Мексику. Точка.

– Нет, если с тобой поедет эта рыжая.

– Если под «рыжей»…

– Ты прекрасно понимаешь, о ком я говорю.

– Ты имеешь в виду Дейл О'Брайен?

– Ах, ее так зовут? А я-то до сих пор считала, что Дейл – мужское имя.

– Сьюзен, прекрати.

– Что «прекратить»?

– Этот бред собачий о Дейл.

– Надеюсь, в присутствии Джоан ты не употребляешь таких выражений. Это грубо…

– Я пытаюсь объяснить тебе, что по закону ты не можешь помешать мне поехать с дочерью в любое, черт побери, место, куда я захочу ее повезти.

– Неужели? А как насчет «нанесения ущерба нравственным устоям несовершеннолетних»?

– Не говори чепухи.

– Везти в Мексику четырнадцатилетнего ребенка, где ты будешь прелюбодействовать с…

– Прелюбодействовать? Послушай, Сьюзен, средневековье с его лексикой в далеком прошлом…

– А как ты это назовешь, Мэттью? Ты будешь находиться в одном доме с Джоан и с этой, как ее там…

– Ее имя Дейл О'Брайен.

– Целых четыре дня, Джоан ничего не напутала? Четыре дня на маленькой уютной вилле Сэма Торна. В одной спальне ты с этой рыжей в полной отключке, а за дверью напротив Джоан…

– Моя личная жизнь не имеет никакого…

– Я бы сказала – общественная.

– На вилле Сэма четыре спальни, у Джоан будет своя собственная…

– Как мило со стороны Сэма предоставить все удобства тебе и твоей девке.

– Должно быть, средневековье все же вернулось! Мне не приходилось слышать слово «девка»…

– А как ты предпочитаешь называть ее, Мэттью?

– А как ты называешь Артура Батлера?

– Как бы я ни называла Батлера, это между…

– А где ты будешь спать с ним в этот уик-энд?

– Это не твое дело. И, между прочим, Джоан не едет с нами.

– Разве?

– Что??

– Я сказал: разве Джоан не едет с вами?

– Что это должно означать?

– Это должно означать, что я привезу ее к тебе прямо сию минуту. Верну под твою опеку, дорогая. Чтобы ты была на страже ее нравственных устоев.

– Что??

– Я сказал…

– Ты мне сказал, что этот уик-энд Джоан может провести с тобой…

– Это было до того, как ты устроила всю эту заваруху с Мексикой. Я застану тебя дома через десять минут? Мне не хотелось бы, чтобы Джоан вернулась в пустой дом. Наверное, будет не очень здорово выглядеть, когда я потребую признать недействительным твое право на опеку.

– Что?

– Позволь мне объяснить тебе кое-что, Сьюзен. Во-первых: мы разведены, мне совершенно ни к чему вторгаться в твою личную жизнь. И убедительно прошу тебя держаться подальше от моей. Во-вторых: у меня не вызывают восторга эти визгливые споры по телефону. Гнев – одна из форм близости, а я не хочу никакой близости с тобой. И наконец: у тебя есть выбор. Или Джоан на следующей неделе поедет со мной в Мексику, как она и собиралась, или же я, как только повешу трубку, посажу ее в машину и доставлю к тебе. Тогда тебе придется решать, хочешь ли ты остаться на этот уик-энд дома, или возьмешь ее с собой в Тампу, где будешь «заниматься прелюбодеянием», если пользоваться твоей лексикой, с мужчиной по имени Артур Батлер. Такие действия суд может определить как «недостойное поведение» женщины, под опекой которой находится четырнадцатилетний подросток.

– Это шантаж, – прорычала Сьюзен.

– Пусть так, что ты решила? Поедет Джоан со мной в Мексику или с тобой в Тампу? Или на этот уик-энд ты останешься здесь, в Калузе? Уверен, твоему дружку удастся подыскать тебе замену, чтобы не пропали билеты на футбол…

– Сукин сын, – сказала Сьюзен.

– Решай.

– Забирай ее в Мексику.

– Спасибо.

– Поганый сукин сын, – повторила она и повесила трубку. У меня было такое ощущение, будто я только что с блеском выиграл дело в Верховном суде страны.

Как это ни покажется странным, но именно моя дочь Джоан помогла мне принять решение относительно Джорджа Н. Харпера. После бурного взрыва радости при известии, что мать «пересмотрела» свои позиции и разрешила ей поехать в Мексику, Джоан почти тотчас же погрузилась в глубокую задумчивость, из чего я заключил, что голова ее занята чем-то гораздо более важным. Я уже давно усвоил, что нет смысла проявлять излишнее любопытство, пока Джоан размышляет над какой-то проблемой. Если у нее возникнет желание поделиться со мной, если ей понадобится мой совет или утешение, она в конце концов сама расскажет мне обо всем, часто совершенно неожиданно, как и произошло в тот вечер после обеда.

Даже в самые жаркие месяцы к вечеру в Калузе заметно холодает. А ноябрь – далеко не лучший месяц в году, хотя последние недели мы наслаждались блаженным теплом и безоблачно-ясным небом. Трудно представить, что дружки-приятели моего партнера Фрэнка мерзнут в это время в Нью-Йорке при десятиградусном морозе. Сегодня вечером у нас в доме было прохладно. Включив обогреватель, я налил себе коньяк, когда Джоан, без всякой предварительной подготовки, вдруг сказала:

– Как, по-твоему, Хитер – потаскушка?

На мгновение я опешил, судорожно вспоминая, кто же такая эта Хитер. Еще в те далекие времена, когда Джоан ходила в детский садик, в доме постоянно появлялись юные леди, все как одна с изысканно-вычурными именами: Ким, Дарси, Грир, Аллис (с двумя «л»), Кандейс, Эрика, Стейси, Кристал и… да, кажется, Хитер. Мне порой приходило в голову: а куда же подевались нормальные старомодные имена вроде Мери, Джин, Джоан, Нэнси, Алиса (с одним «л») и Бетти?

– Хитер? – переспросил я.

– Да, Хитер.

Я с трудом вспомнил пухленькую девчушку с мышиного цвета волосами и темно-карими глазами, которая, по крайней мере в возрасте лет шести, имела пренеприятную привычку проливать потоки слез каждый раз, как ей предлагали переночевать в нашем доме. Мне никак не удавалось представить эту рыдающую малышку в том образе, который возникает при слове «потаскушка». Это подозрительная личность, которая подпирает угол дома, помахивает атласной сумочкой и зазывающе подмигивает проходящим мужчинам, предлагая им поразвлечься.