Электронная библиотека » Эдгар Уоллес » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 20 апреля 2017, 11:45


Автор книги: Эдгар Уоллес


Жанр: Зарубежные детективы, Зарубежная литература


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Глава II. В палате общин

Кто-то (может, это был мистер Гладстон?[7]7
  Гладстон, Уильям (1809–1898) – английский политический деятель.


[Закрыть]
) заметил, что нет существа более опасного, более свирепого и более ужасного, чем обезумевшая овца. В то же время нам известно, что нет человека более опрометчивого, более несдержанного на язык и более gauche[8]8
  Нескладного, несуразного (фр.).


[Закрыть]
, чем дипломат, который по той или иной причине, что называется, сходит с рельсов.

В жизни того, кто приучает себя следить за своей речью в государственных советах разных стран, кого специально обучают, как осторожно ходить по полю, изрытому волчьими ямами дружественных сил и не угодить в ловушку, случаются моменты, когда практика и правила поведения, выработанные годами, вылетают из головы, и он начинает себя вести, как обычный человек. Почему такое происходит, невдомек обычным людям, но то психологически подкованное меньшинство, которое способно в общих чертах объяснять умственные процессы, происходящие в головах их сородичей, несомненно, имеет весьма разумное и вполне убедительное объяснение для подобного рода сбоев.

Сэр Филипп Рамон был натурой своеобразной.

Я сомневаюсь, что существует сила, способная остановить его после того, как он принимал какое-либо решение. Это был человек с сильным характером, волевым квадратным подбородком, большим ртом и глазами того голубого оттенка, который встречается у особенно безжалостных преступников и самых известных генералов. И все же сэр Филипп Рамон боялся (боялся так, как мало кто мог представить) последствий той задачи, которую он перед собой поставил.

Есть тысячи людей, которых можно назвать героями в физическом плане и трусами в плане моральном, людей, которые смеются в лицо смерти… и живут в постоянном страхе попасть в неловкое положение. Суды присяжных ежедневно разбирают дела из жизни… и о смерти таких людей.

У министра иностранных дел все было наоборот. Обычный человек, не колеблясь, назвал бы министра жалким трусом, потому что он ужасно боялся боли и смерти.

– Если это так вас беспокоит, – добродушно произнес премьер (разговор этот происходил во время заседания кабинета министров спустя два дня после памятной публикации в «Мегафоне»), – почему бы вам не отказаться от этого законопроекта? В конце концов, есть ведь дела и поважнее, которые палате тоже нужно успеть рассмотреть. Сессия уже подходит к концу.

Сидящие за столом согласно зашептались.

– Конечно, есть все причины отказаться. Нам еще избиение младенцев предстоит: законопроект Брайтевейта о безработных нужно проводить, а что на это скажет страна – одному Господу Богу известно.

– Нет! – министр иностранных дел грохнул кулаком по столу. – Я пройду через это, чего бы мне это ни стоило. Мы подведем кортесы, мы подведем Францию, мы подведем все страны Союза. Я дал слово, что законопроект будет проведен… И мы должны это сделать, будь тут хоть тысяча «Благочестивых», хоть тысяча угроз.

Премьер пожал плечами.

– Простите, Рамон, – произнес Болтон, заместитель генерального прокурора, – но меня не покидает ощущение, что вы поступили довольно неразумно, предоставив прессе такие подробности. Да, я знаю, мы все согласились с тем, что вы вправе сами решать, как быть с этим делом, но мне все-таки кажется, что вам не стоило быть столь уж… как бы это сказать… откровенным.

– Я не собираюсь обсуждать свое благоразумие, сэр Джордж, – чеканным голосом ответил Рамон.

Позже, прогуливаясь по дворцовому двору с моложавым канцлером казначейства, господин юрист короны, которого задел столь резкий ответ министра иностранных дел, ни с того ни с сего произнес:

– Старый осел!

И моложавый страж британских финансов понимающе улыбнулся.

– По правде говоря, – сказал он, – Рамон до смерти напуган. Во всех клубах только и разговоров, что про этих «Благочестивых». В «Карлтоне»[9]9
  Ведущий лондонский клуб консерваторов, основанный в 1832 г.


[Закрыть]
за обедом один знакомый рассказал мне, что угроза в самом деле нешуточная… И, знаете, ему можно верить: он только что вернулся из Южной Америки и видел там, на что способны эти люди.

– И что это было?

– Президент одной из этих жалких мелких республик… Месяцев восемь назад, в списке про него сказано… Они повесили его… Ничего более дикого я в своей жизни не слышал! Представьте, они посреди ночи вытащили его из постели, сунули в рот кляп, глаза завязали, потом доставили в государственную тюрьму, получили разрешение войти и повесили на виселице… И исчезли!

Господин заместитель генерального прокурора видел определенные трудности, которые не могли не возникнуть при проведении подобной акции, и хотел о чем-то еще спросить своего спутника, но тут их нагнал заместитель госсекретаря и увлек канцлера для какого-то разговора.

– Чушь! – раздраженно пробормотал юрист короны.

Когда брум министра иностранных дел проезжал через толпу, собравшуюся у парламента, раздались аплодисменты и приветственные крики, однако настроение министра от этого не поднялось ни на йоту, поскольку тяги к славе он никогда не испытывал. Что-то подсказывало ему, что слава эта была следствием того риска, на который он пошел, и это удручало и раздражало его. По правде говоря, он был бы намного больше рад слышать насмешки людей, не верящих в существование этой загадочной четверки. По крайней мере, это принесло бы ему хоть какое-то душевное спокойствие.

Дело в том, что, хоть слава или безвестность не входили в число его приоритетов, он тем не менее свято верил в грубые инстинкты толпы. В вестибюле палаты его окружили взволнованные однопартийцы. Кто-то шутил, кто-то беспокойно расспрашивал, но всех интересовали последние новости… И все немного побаивались острого на язык министра.

– Послушайте, сэр Филипп, – обратился к нему дородный и нагловатый депутат от Западного Брондсбери. – Что это за история с угрожающими письмами? Вы же не собираетесь обращать на них внимание, верно? Да я сам каждый день получаю по два-три таких.

Министр торопливо стал пробираться через толпу, но его схватили за руку. Это был депутат Тестер.

– Послушайте… – участливо начал он.

– Убирайтесь к дьяволу, – отрубил министр иностранных дел и быстро скрылся в своем кабинете.

– Ну и характер! – развел руками уважаемый депутат. – Сущий дьявол! По-моему, старик Рамон в панике. Эта идея с привлечением внимания к письмам с угрозами!.. Я вот сам…

Собравшиеся в депутатской курилке живо обсуждали «Четверых благочестивых», не высказывая, впрочем, ничего нового.

– Смех да и только! – категорически произнес один. – Четыре каких-то мифических человека собираются, видите ли, противостоять всей мощи и организованным структурам самой высокоразвитой нации в мире.

– После Германии, – глубокомысленно вставил его коллега по фамилии Скотт.

– О, умоляю, только не впутывайте сюда Германию, – раздраженно ответил первый. – Скотт, можем мы хоть о чем-нибудь поговорить, не вспоминая о превосходстве государственных институтов Германии?

– Это невозможно! – оживился Скотт, садясь на своего конька. – Не забывайте, что в Германии только в стали и железе производительность на одного занятого работника возросла на 43 процента, а ее транспортные…

– По-вашему, Рамон отзовет законопроект? – спросил старейший член партии, депутат от Восточного Олдгейта[10]10
  Восточный Олдгейт (Олдгейт-ист) – район Лондона.


[Закрыть]
, отмахиваясь от потока статистических данных.

– Рамон? Нет, только не он. Он скорее умрет…

– Положение очень необычное, – заметил Восточный Олдгейт и три города, один лондонский пригород и один провинциальный поселок городского типа согласно закивали, подтверждая: «Да, крайне необычное».

– В старые времена, когда Баскоу был еще молодым депутатом, – Восточный Олдгейт кивнул на согбенного, убеленного сединами депутата с белоснежной бородой, с трудом ковылявшего к свободному креслу, – в старые времена…

– А я думал, старик Баскоу сегодня не придет! – неуместно заметил тут кто-то из невнимательных слушателей.

– В старые времена, – продолжил депутат от Восточного Олдгейта, – еще до заварухи с фениями…[11]11
  Фении – члены тайного общества, боровшегося за освобождение Ирландии от английского владычества. Организованные ими в 1867 г. восстания были подавлены.


[Закрыть]

– Кстати, о высокоразвитости, – снова взялся за свое увлекшийся Скотт. – Райнбакен в прошлом месяце сказал в нижней палате: «Германия достигла той точки, где…»

– Будь я на месте Рамона, – веско произнес Восточный Олдгейт, – я бы точно знал, как мне поступить. Я бы пошел прямиком в полицию и сказал: «Послушайте…»

Но тут раздался оглушительный долгий звонок, и депутаты поспешили к двери.

Когда вопрос с девятым дополнением к постановлению о медуэйских портовых сборах был успешно разрешен, и слова «или же в дальнейшем считать принятым» подкрепились убедительным перевесом в двадцать четыре голоса, палата общин вернулась к прерванной дискуссии.

– Я всегда говорил и буду это повторять, – провозгласило одно важное лицо, – что министр член кабинета, если он истинный государственный деятель, не имеет права думать о себе.

– Правильно! – выкрикнул кто-то и зааплодировал.

– О себе, – повторил выступающий. – Долг перед государством должен для него быть превыше любых… э-э-э… остальных соображений. Помните, что я сказал на днях Баррингтону, когда мы обсуждали бюджет? Я сказал: «Истинный и благородный джентльмен не позволяет, не может себе позволить игнорировать настойчивое и почти единодушное волеизъявление большинства избирателей. Поступки министра короны в первую очередь должны быть подчинены здравым, обдуманным суждениям большинства избирателей, чьи высшие чувства… – нет – … чутье которых…» Нет, не так… Словом, я очень понятно выразил, в чем должен заключаться долг министра, – сбивчиво подытожил государственный муж.

– А теперь позвольте мне… – начал было Восточный Олдгейт, но тут к нему подошел лакей с подносом в руках, на котором лежал зеленовато-серый конверт. – Кто-то из господ обронил? – поинтересовался депутат и, взяв с подноса конверт, полез в карман за очками. – «Членам палаты общин», – прочитал он и посмотрел поверх пенсне на собравшихся.

– Прошение какой-нибудь компании о регистрации. По-видимому, это их проспект, – предположил тучный депутат от Западного Брондсбери. – Мне такие сотнями приходят. Буквально на днях…

– Слишком тонкое для проспекта, – возразил Восточный Олдгейт, взвешивая письмо в руке.

– Значит, реклама какого-нибудь лекарства, – настаивал упрямый представитель Брондсбери. – Я каждое утро такие получаю. «Берегите силы» и прочая ерунда в таком же духе. На прошлой неделе один тип прислал мне…

– Откройте, – предложил кто-то, и депутат повиновался. Прочитав несколько строк, он побагровел.

– Будь я проклят! – оторопело пробормотал он и прочитал вслух:

«Граждане!

Правительство собирается принять законопроект, отдающий в руки злейшего из современных правительств людей, патриотов, которым суждено стать спасителями своих стран. Мы уведомили министра, отвечающего за внедрение данного законопроекта (название его вам известно), что в случае, если законопроект не будет отозван, мы убьем его.

Мы идем на эту крайнюю меру неохотно, поскольку знаем, что в остальном министр – честный и мужественный человек, и лишь желание избежать исполнения нашего обещания подтолкнуло нас обратиться к членам прародительницы парламентов[12]12
  В политической литературе характеристика английского парламента.


[Закрыть]
с просьбой направить все силы на то, чтобы законопроект был отозван.

Будь мы обычными убийцами или грубыми анархистами, нам бы ничего не стоило обрушить безжалостный кулак мщения на членов этого собрания. Чтобы у вас не осталось сомнения, что угрозы наши – не пустой звук, соизвольте заглянуть под стол, стоящий рядом с нишей в этой комнате. Там вы обнаружите машину, мощности которой хватит, чтобы сровнять с землей большую часть этого здания.

(Подписано) Четверо благочестивых.

P.S. Мы не вставили в машину ни детонатора, ни взрывателя, поэтому она безопасна».

Пока зачитывалось послание, лица слушателей бледнели.

Письмо было написано очень убедительным тоном, поэтому все взгляды депутатов невольно устремились в сторону стола у ниши.

Да, там что-то было, нечто черное, квадратное. Законодатели в страхе отпрянули. Какое-то время они стояли, зачарованно глядя на непонятный предмет, а потом беспорядочной толпой ринулись к двери.

– Что это, розыгрыш? – взволнованно спросил премьер-министр срочно вызванного из Скотленд-Ярда эксперта, но тот покачал головой.

– Все точно так, как написано в письме, – строго по-деловому подтвердил он. – Вплоть до отсутствия запалов.

– И это действительно…

– Могло разрушить здание, сэр, – последовал ответ.

Премьер озабоченно прошелся по личному кабинету. Он остановился и посмотрел в окно, выходящее на террасу. Сейчас она была запружена возбужденными политиками, которые оживленно жестикулировали и, видимо, говорили все разом.

– Все это очень серьезно… Очень серьезно… – пробормотал он, а потом произнес вслух: – Сказано уже так много, что можно и продолжить. Сообщите о сегодняшнем происшествии газетам все, что они захотят узнать… Дайте им текст письма.

Он нажал кнопку звонка, и в кабинет бесшумно вошел секретарь.

– Напишите комиссару, пусть назначит вознаграждение в тысячу фунтов за арест человека, который подбросил эту штуку, и объявит о помиловании и вознаграждении любому его сообщнику за информацию.

Секретарь вышел, эксперт из Скотленд-Ярда остался.

– Ваши люди выяснили, как эта машина сюда попала?

– Нет, сэр, всех дежуривших полицейских сменили и допросили. Никто из них не видел, чтобы кто-то неизвестный входил или выходил из здания.

Премьер задумчиво поджал губы.

– Благодарю вас, – просто сказал он, и эксперт ушел.

На террасе в центре всеобщего внимания были Восточный Олдгейт и речистый депутат.

– Я, кажется, совсем рядом с ней стоял, – дрожащим от волнения голосом говорил последний. – Честное слово, как подумаю об этом, так у меня поджилки трясутся. Помните, Меллин? Я как раз говорил о долге министра…

– Я спросил у лакея, – рассказывал депутат от Олдгейта группе внимательно прислушивающихся коллег, окруживших его со всех сторон, – когда он принес письмо: «Где вы его нашли?» Он говорит: «На полу, сэр». Я решил, что это реклама какого-то лекарства и даже открывать не собирался, но кто-то…

– Это был я, – не без гордости вставил плотный джентльмен из Брондсбери. – Вы помните, я сказал…

– Да-да, конечно, – милостиво согласился Восточный Олдгейт и продолжил: – Я открыл конверт и прочитал несколько первых строчек. «Господи помилуй!» – говорю…

– Вы сказали: «Будь я проклят», – уточнил Брондсбери.

– Не важно, в общем, что-то вроде этого, – признал Восточный Олдгейт. – Я прочитал и… Я думаю, вы поймете меня, джентльмены, я даже, так сказать, не сразу осознал важность этого письма. Ну а потом…


Три зарезервированных места в мюзик-холле «Стар», что на Оксфорд-стрит, были заняты одно за другим. Ровно в половине восьмого пришел неброско одетый Манфред, в восемь прибыл явно преуспевающий джентльмен средних лет, это был Пуаккар, в восемь тридцать явился Гонзалес. Попросив на безукоризненном английском программу, он уселся посередине.

Когда партер и галереи уже вовсю распевали хриплыми голосами патриотическую песню, Манфред с улыбкой повернулся к Леону и сказал:

– Видел в вечерних газетах.

Леон быстро кивнул.

– Чуть не сорвалось, – тихо произнес он. – Когда я вошел, кто-то сказал: «А я думал, Баскоу сегодня не придет», и один из них чуть было не заговорил со мной.

Глава III. Вознаграждение в тысячу фунтов

Сказать, что Англия (как повторила не одна передовица) была потрясена чрезвычайным происшествием в палате общин, не будет прегрешением перед истиной.

Первая молва о существовании «Четырех благочестивых» была воспринята с понятным недоверием и даже насмешкой, особенно теми газетами, которые получали последние новости задним числом. Лишь «Мегафон» поняла и придала правильное значение тому, насколько истинной была опасность, нависшая над министром, ответственным за проведение злополучного законопроекта. Теперь же и самые недоверчивые не могли не обратить внимания на ту силу, которая столь загадочным образом проникла прямо в сердце самого охраняемого учреждения Британии. В стране, похоже, не осталось такой газеты, которая не пересказала бы истории о подброшенной бомбе, весть о последней дерзкой выходке «Четверки» пронеслась по британским островам от края до края.

Каждый день появлялись все новые и новые истории (большей частью вымышленные) о тех, на ком лежала ответственность за последнюю сенсацию. Где бы ни встречались люди, разговаривали они об одном: о странном квартете, в чьей власти оказались жизни «сильных мира сего».

Еще никогда со времен восстания фениев общество не пребывало в подобном напряженном ожидании, как на протяжении двух дней, последовавших за появлением в палате общин «бомбы-пустышки», как удачно описала ее одна из газет.

Возможно, напряжение это было в точности таким же, поскольку, по всеобщему убеждению, которое выросло из содержания обнародованных писем, «Четверка» грозила расправой одному определенному человеку.

Первое указание на их намерения вызвало широчайший интерес. Однако то, что угроза исходила из маленького городка во Франции – а это, в свою очередь, делало опасность не столь близкой – саму угрозу до определенной степени лишало зловещей неотвратимости. Так считали малосведущие в географии люди, которые не осознавали, что Дакс[13]13
  Город во Франции.


[Закрыть]
находится не дальше от Лондона, чем Абердин.

Но теперь таинственная опасность переместилась в саму столицу. Как же так, думали лондонцы, бросая тревожные косые взгляды по сторонам, любой человек на улице может оказаться одним из «Четверки», он может стоять рядом со мной, а я о том и не догадываюсь!

Такие мрачные черно-белые листки с воззванием к народу, навевая уныние, смотрели с голых стен и с каждой полицейской доски объявлений:


ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ 1000 ФУНТОВ

18 августа примерно в 4 часа 30 минут пополудни в курительную комнату депутатов неизвестным лицом или лицами была подброшена адская машина. Есть основания предполагать, что лицо или лица, подложившие вышеуказанную машину, являются участниками организованной преступной группы, известной как «Четверо благочестивых», которые разыскиваются по обвинению в предумышленных убийствах, совершенных в Лондоне, Париже, Нью-Йорке, Новом Орлеане, Сиэтле (США), Барселоне, Томске, Белграде, Христиании, Кейптауне и Каракасе.

Вышеозначенное вознаграждение будет выплачено правительством Его Величества любому лицу или лицам, предоставившим сведения, которые приведут к поимке любого или всех, кто называет себя «Четверо благочестивых» и является участником вышеуказанной банды.

Любому участнику банды также гарантируется помилование и денежное вознаграждение за сведения подобного рода, в случае если лицо, предоставившее подобную информацию, не было причастно к совершению указанных ниже убийств.

(Подписано) Райдэй Монтгомери, Его Величества министр внутренних дел.
Дж. Б. Кэлфорт, комиссар столичной полиции

(далее приводился список шестнадцати преступлений, приписываемых «Четверке»)

Боже, храни короля».


Дни напролет у досок с объявлением толпились люди, не веря своим глазам, всматриваясь в головокружительную цифру.

Это объявление отличалось от привычных лондонцам, поскольку в нем не было ни описания разыскиваемых, ни фотографий, по которым их можно было бы опознать, ни шаблонного «был одет в темно-синий шерстяной костюм, матерчатое кепи и клетчатый галстук», на основании чего бдительный горожанин мог бы присматриваться к прохожим.

Разыскать нужно было четырех человек, которых никто никогда не видел! Что это, как не погоня за призраками, блуждание в потемках в надежде увидеть неясную тень?

Суперинтендант сыскной полиции Фалмут, человек очень прямой (однажды он отличился тем, что в весьма бесцеремонной форме, но очень доходчиво объяснил одной особе королевской крови, что не имеет глаз на затылке), прямо высказал комиссару столичной полиции, что он думает об этом деле.

– Невозможно поймать человека, если ты понятия не имеешь, кого или что нужно искать. Кто знает, может, это женщины. Они могут быть китайцами или неграми, высокими или низкими, они могут… Да что тут говорить, если мы даже не знаем, кто они по национальности! Они ведь чуть ли не в каждой стране мира накуролесили. Французами они быть не могут, потому что совершили убийство в Париже, янки тоже: судья Андерсон – их рук дело.

– Почерк? – комиссар приподнял пачку писем, которые держал в руке.

– Латинский, но это может быть подделка. А если и не подделка? Нет никакой разницы между почерком француза, испанца, португальца, итальянца, южноамериканца или креола… И, как я уже сказал, почерк можно подделать, и, скорее всего, так оно и есть.

– Что вы уже предприняли? – поинтересовался глава столичной полиции.

– Сгребли всех подозрительных из тех, кого знаем. Перетрясли Маленькую Италию, Блумсбери прошерстили, прошлись по Сохо и по всем колониям. Вчера вечером устроили облаву в Нанхэде, там живет много армян, но…

Сыщик вздохнул, всем своим видом выражая отчаяние.

– С таким же успехом, – продолжил он, – можно найти их в какой-нибудь дорогой гостинице, если, конечно, они настолько глупы, что будут держаться вместе. Да только можно не сомневаться, они сидят каждый в своей норе и встречаются раз-два в день в самом неожиданном месте.

Он замолчал и побарабанил пальцами по большому письменному столу, за которым они сидели.

– Мы привлекли и Де Курвиля, – добавил Фалмут. – Он потерся среди соховских, и, что важнее, повидался со своим человечком, который с ними якшается… Это не их люди, я ручаюсь… По крайней мере, он ручается, и я ему верю…

Его начальник досадливо покачал головой.

– На Даунинг-стрит[14]14
  Улица в Лондоне, на которой находятся резиденции премьер-министра и канцлера казначейства. Также неофициальное название английского правительства в целом.


[Закрыть]
заваривается серьезная каша, – сказал он. – Никто не знает, чего ожидать.

Мистер Фалмут встал и, вздохнув, поправил фуражку.

– Нас ждут веселые деньки… Хотя я так не думаю, – парадоксально изрек он.

– А что думают люди? – спросил комиссар.

– Вы газеты видели?

По тому, как он пожал плечами, было видно, насколько невысокого мнения был комиссар столичной полиции об английской прессе.

– Газеты! Кто, скажите на милость, обращает хоть какое-то внимание на то, что пишут в газетах? – с раздражением произнес он.

– Я например, – спокойно ответил сыщик. – В газетах чаще всего пишут то, что хотят увидеть люди. Мне кажется, что идея ведения газеты в общих чертах к тому и сводится, чтобы человек, прочитав ее, сказал: «Хорошо сказано… Это как раз то, о чем я толкую».

– Ну, а на улицах… Вы знаете, что люди говорят?

Фалмут кивнул.

– Только сегодня вечером я в парке разговаривал с одним человеком. Вполне приличного вида господин, я бы даже сказал, интеллигент. «Что вы думаете об этом деле с “Четверкой благочестивых”?» – спросил я его. «Странное дело, – ответил он. – А вы как думаете, есть в этом что-то?» И это все, что говорят об этом люди, – поморщившись, подытожил офицер полиции.

Если в Скотленд-Ярде царило уныние, то Флит-стрит[15]15
  Улица в Лондоне, где ранее располагались редакции большинства английских газет, считается центром газетной индустрии страны.


[Закрыть]
пребывала в радостном возбуждении. Была получена великолепная новость, новость, которой могли быть отданы развороты газет, новость, о которой могли трубить передовицы, новость, которую можно было помещать на плакатах, представлять в виде иллюстраций и диаграмм или освещать статистическими выкладками.

«Дело рук мафии?» – шумно вопрошала «Комет» и далее всеми силами доказывала, что именно так.

«Ивнинг уорлд», чья редакторская мысль любовно сохранила воспоминания о шестидесятых годах, тихо предполагала вендетту и приводила в пример «Корсиканских братьев».

«Мегафон», похоже, утратила интерес ко всему, кроме «Четырех благочестивых», и забивала целые страницы рассказами об их жутких злодеяниях. Из старых запыленных подборок газета эксгумировала подробности всех убийств, совершенных как в Старом Свете, так и в Америке, напечатала фотографии и обстоятельные жизнеописания всех жертв, тем самым – вовсе не собираясь оправдывать «Четверку» – честно и непредвзято показав, какого сорта людьми они были.

К шквалу писем, обрушившемуся на редакцию, «Мегафон» отнесся очень осторожно, поскольку газета, имеющая клеймо «желтой», как правило, проявляет больше осмотрительности, чем ее более серьезные конкуренты. В газетном мире мало кто обращает внимание на скучную ложь, но интересное преувеличение может вызвать бурю негодования со стороны обделенного воображением соперника.

А количество писем о «Четверых благочестивых» тем временем росло с каждым днем, ибо вдруг, словно по волшебству, каждый внештатный корреспондент, каждый грамотный джентльмен, зарабатывающий пером, каждый, кто умел писать, неожиданно открыл, что всю жизнь был близко знаком с «Четверкой».

«Когда я жил в Италии, – писал автор “Заходите снова” (издательство “Hackworth Press”, 6 шиллингов; состояние почти идеальное – фаррингдонская книжная лавка, 2 пенса), – помню, мне рассказали одну историю об этих палачах…»

Или:

«Если место, где скрываются “Четверо злодеев” находится в Лондоне, то это может быть только в “Сухой бухте”, – писал другой джентльмен, который в северо-восточном углу своего манускрипта указал фамилию: Коллинс. – “Сухая бухта” во времена правления Карла II была известна как…»

– Кто такой Коллинс? – спросил издатель «Мегафона» у утомленного редактора.

– Наш бывший построчник, – устало пояснил помощник, показав тем самым, что даже передовые силы журналистики не прочь вернуться на проторенную дорожку. – Раньше он занимался полицейскими судами, пожарами, расследованиями и так далее, но сейчас ударился в литературу и пишет сразу две книги: «Живописными уголками старого Лондона» и «Знаменитые могилы Хорнси».

Во всех рабочих кабинетах в редакции творилось одно и то же. Каждая телеграмма, каждый листок бумаги, которые попадали на стол помощника редактора, содержали в себе отпечаток трагедии, нависшей над страной. Даже судебные протоколы отражали интерес к «Четверке». В одном описывалось разбирательство дела о ночной драке, устроенной подвыпившим юношей.

«Мой мальчик всегда был добрым и честным, – в слезах говорила его мать на суде. – Все эти ужасные рассказы о четырех иностранцах! Это они его таким сделали».

Суд счел это смягчающим обстоятельством.

И лишь сам сэр Филипп Рамон, человек, наиболее всего заинтересованный в развитии ситуации, хранил молчание.

Он отказался разговаривать с журналистами, отказался обсуждать возможность убийства даже с премьером, а на письма от восхищенных его мужеством соотечественников, которые приходили изо всех уголков страны, ответил объявлением в «Морнинг пост», где просил своих корреспондентов не слать ему открытки, поскольку они все равно отправляются в мусорную корзину.

Подумывал он и о том, чтобы в той же газете заявить о своем намерении провести законопроект через парламент, какую бы цену ему ни пришлось за это заплатить. Единственное, что его удержало, это опасение, что такой шаг посчитают слишком театральным.

Лишь с Фалмутом, на плечи которого как-то сама собой легла забота об обеспечении его безопасности, министр иностранных дел был необычайно любезен и однажды приоткрыл этому проницательному офицеру свою душу, душу человека, который живет в постоянном страхе за жизнь.

– Как вы полагаете, суперинтендант, опасность действительно существует? – повторял он по нескольку раз в день, и офицер, ревностный защитник непогрешимых полицейских сил, успокаивал его очень убедительно.

«Ведь зачем, – задавал он сам себе вопрос, – пугать человека, который и так уже напуган до смерти? Если ничего не случится, он увидит, что я был прав, ну а если… если… в этом случае он все равно не сможет назвать меня лжецом».

Сэр Филипп вообще был очень интересен детективу, который тоже раз или два не сумел сдержать в себе это чувство. Как-то министр, человек очень проницательный, перехватив полный любопытства взгляд офицера, спросил его напрямик:

– Вам интересно знать, почему я, зная об опасности, до сих пор не отказался от законопроекта? Что ж, вы, наверное, удивитесь, но я не чувствую опасности и даже не могу ее себе представить. Я никогда в жизни не думал о физической боли и ни разу не испытывал ее, даже несмотря на то, что у меня слабое сердце. Я просто не могу осмыслить и понять, что представляет собой смерть и что она несет: страдание или спокойствие. Я не согласен с Эпиктетом[16]16
  Эпиктет из Гиераполя (ок. 50 – 138) – римский философ-стоик.


[Закрыть]
в том, что страх смерти якобы является следствием нелепого представления, будто мы знаем, что нас ждет по ту сторону, хотя на самом деле нет никаких оснований предполагать, что там нас ждет положение худшее, чем нынешнее. Я не боюсь умереть… Я боюсь умирать.

– Совершенно верно, сэр, – пробормотал сыщик, который хоть и относился с большим участием к переживаниям министра, но из вышесказанного не понял ни слова. Что поделать, он был не из тех людей, кто может по достоинству оценить меткое определение.

– Но, – продолжил политик (разговор происходил в его рабочем кабинете на Портленд-плейс), – хоть я и не могу представить себе процесс умирания, я очень хорошо представляю и даже знаю по опыту, к чему приводит утрата доверия на международном уровне, и у меня нет желания портить будущее из-за боязни того, что может в конце концов оказаться какой-нибудь ерундой.

И данное суждение прекрасно иллюстрирует, что нынешняя оппозиция с готовностью назвала бы «мучительными метаниями достопочтенного джентльмена».

А суперинтендант Фалмут, с лица которого не сходило очень внимательное выражение, в душе позевывал и думал, где он мог слышать имя Эпиктет.

– Я принял все меры предосторожности, сэр, – вставил детектив, когда излияния на какое-то время прекратились. – Я надеюсь, вы не против, если несколько моих ребят побудут рядом с вами недельку-другую? Если позволите, два-три офицера будут находиться в доме, когда вы бываете здесь, и, разумеется, в министерстве будет дежурить отряд.

Сэр Филипп возражать не стал и позже, когда они вместе ехали в Вестминстер в закрытом бруме, понял, почему перед ними и по бокам постоянно держатся несколько велосипедистов, и почему на дворцовый двор сразу следом за их брумом въехало еще два экипажа.

В положенное время, перед почти пустым залом заседаний в палате общин сэр Филипп поднялся со своего места и заявил, что он наметил следующее чтение законопроекта об экстрадиции (политических преступников) на вторник через десять дней.


В тот же вечер Манфред встретился с Гонзалесом в саду возле северной башни[17]17
  Башня Вестминстерского дворца со знаменитыми часами и колоколом Биг-Бен.


[Закрыть]
и повел разговор о том, как сказочно красиво у Хрустального дворца[18]18
  Огромный выставочный павильон из чугуна и стекла, построенный в Лондоне в 1851 г. для первой международной промышленной выставки. В 1852 – 53 гг. перенесен в Сиденхем.


[Закрыть]
при ночном освещении.

Гвардейский оркестр играл увертюру из «Тангейзера», и со временем речь у друзей зашла о музыке.

А потом:

– Что Тери? – спросил Манфред.

– Сегодня Пуаккар с ним возится. Достопримечательности показывает. – Оба мужчины рассмеялись. – А вы? – поинтересовался Гонзалес.

– А у меня был интересный день. В Грин-парке[19]19
  Лондонский парк, тянется вдоль улицы Пиккадилли.


[Закрыть]
я повстречался с одним милым наивным сыщиком, и он спросил меня, что я думаю о нас самих!


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации