Текст книги "Капитан Наполеон (сборник)"

Эдмон Лепеллетье
Капитан Наполеон

© ООО «Издательство «Вече», 2014

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2016

Сайт издательства www.veche.ru

Об авторе

Французский писатель, журналист и политический деятель Эдмон Адольф Лепеллетье родился в Париже 26 июня 1846 года. Он получил среднее классическое образование в лицее Бонапарта, потом окончил юридический факультет Сорбонны, однако адвокатской практикой не занимался, переключив свои интересы на журналистику. Лепеллетье семнадцать раз дрался на дуэлях, был ранен, и только благодаря умелому и своевременному вмешательству хирурга Пеана не остался калекой.

Его журналистский дебют состоялся в 1867 году. В конце имперского периода французской истории будущий романист был осужден за нападки на барона Османа, префекта департамента Сены, «преобразователя» родной столицы. Во время заключения в тюрьме Сент-Пелажи Лепеллетье познакомился со многими из будущих коммунаров, в частности с Делеклюзом, Раулем Риго и писателем Жюлем Валлесом. Во время войны с Пруссией Эдмон как пламенный журналист-патриот вступил во французскую действующую армию и участвовал в защите Парижа. После провозглашения Парижской коммуны Лепеллетье становится членом Государственного совета, что приводит к новому аресту после разгрома революционного правительства. Правда, новый арест был кратковременным, поскольку выяснилось, что коммунарская деятельность писателя была незначительной.

В 70-е годы Лепеллетье обращается к художественной прозе и публикует несколько романов, которые благодаря живому стилю автора пользовались немалым успехом: «Капитан Анго» (1875), «Собака комиссара» (1876), «Иван-нигилист» (1880), «Фанфан-Тюльпан» (1897–1898), «Любовные похождения Дон Жуана» (1898) и др. Многие романы писатель создавал на основе сюжетов популярных драматических произведений. Наибольший успех выпал на долю цикла исторических романов из времен Великой французской революции, Консульства и наполеоновской империи «Мадам Сан-Жен», написанного по мотивам одноименной пьесы известного драматурга Викторьена Сарду. Лепеллетье увлекался поэзией, писал стихи. Еще со времен учебы в лицее он дружил со знаменитым поэтом Полем Верленом, после смерти которого принял на себя заботу о его семье и написал одну из лучших биографий поэта: «Поль Верлен, его жизнь и творчество» (1907).

В своей журналистской деятельности Лепеллетье долгое время придерживался радикальных взглядов, но со временем он перешел на более умеренные позиции. Тем не менее почти до конца своих дней писатель работал над историей Парижской коммуны, в которой пытался доказать решающую роль восстания 1871 года в установлении Третьей республики во Франции. Лепеллетье был одним из самых активных пропагандистов масонства во Франции. В 1882 году он основал собственную ложу под названием «Права человека», которая стала одной из наиболее значительных в стране. В 1888 году писатель получает орден Почетного легиона, а в следующем году, после пламенного выступления за объединение республиканских сил, Лепеллетье был избран на пост мирового судьи в кантоне Марли, в этой должности он продержался десять лет. Дважды, в 1889 и 1893 гг., писатель пытался стать депутатом, но проигрывал на выборах. Порвав с масонством и прежними политическими друзьями, решительно выступая против пересмотра дела Дрейфуса, в мае 1902 года романист наконец становится членом парламента (палата депутатов Национальной ассамблеи) от партии национал-республиканцев. В парламенте Лепеллетье заседал четыре года, не проявив себя ничем особо выдающимся. На выборах 1906 года он потерпел сокрушительное поражение. Умер Эдмон Лепеллетье 22 июля 1913 года в Вителе (департамент Вогезы). Сын писателя, Сен-Жорж де Буэлье, продолжил литературную карьеру отца и в начале XX века снискал славу талантливого драматурга.

Избранная библиография Э. Лепеллетье:

Серия «Мадам де Сан-Жен, или Тайна Наполеона»

(Madame Sans-Gêne, 1894–1895; Les Trahisons de Marie-Louise, 1895–1896; Martyr des Anglais, 1898–1899):

1. «Капитан Наполеон»

2. «Путь к славе»

3. «Тайна Наполеона»

4. «Прачка-герцогиня»

5. «Римский король»

6. «Коварство Марии-Луизы»

7. «Фаворитка Наполеона»

8. «Шпион императора»

9. «Мученик англичан»

10. «Наследник великой Франции»

Капитан Наполеон

I

На улице Бонди в Париже горящие и коптящие лампионы освещали вход в народный зал «Bo-Галь». Этот зал с таким экзотическим названием находился под управлением гражданина Жоли, артиста театра «Дез'Ар». Это было в знаменательные дни июля 1792 года. Людвик XVI номинально еще сохранял королевский титул, но его голова, украшенная 20 июня фригийским колпаком, уже начинала пошатываться на плечах. В предместьях революционная гидра уже поднимала с ворчанием голову. Робеспьер, Марат и красавец марселец Барбару провели тайное совещание; правда, на нем не удалось прийти к соглашению относительно выбора главного вожака, диктатора, как того хотел «Друг народа»[1]1
  «Другом народа» прозвали в Великую французскую революцию неистового Марата по названию газеты, издаваемой им.


[Закрыть], но было решено нанести окончательный удар королевской власти, которая укрывалась, словно в крепости, во дворце Тюильри. Ожидали только прибытия марсельских батальонов, чтобы дать сигнал к восстанию. Со своей стороны, прусский король и австрийский император собирались броситься на Францию, которая казалась им легкой добычей; они рассчитывали на предательство и внутренние раздоры, благодаря чему было бы легко довести армию быстрым маршем до столицы.

Герцог Брауншвейгский, генералиссимус имперских и королевских войск, издал в Кобленце свой знаменитый манифест, в котором с высокомерием объявил:

«Если Тюильрийский дворец будет разгромлен или подвергнется нападениям, если будет учинено хоть малейшее насилие, нанесено хоть малейшее оскорбление их величествам королю Людовику XVI и королеве Марии Антуанетте или кому-либо из членов королевского дома, если немедленно не будут приняты меры к обеспечению их безопасности, неприкосновенности и свободы, то император и король отомстят за обиду так, что это останется памятным во веки веков; город Париж будет предан разгрому войсками и полному уничтожению, а бунтовщики, виновные в преступлении, понесут тяжкие, заслуженные ими муки».

Париж ответил на этот грубый вызов восстанием 10 августа.

Но Париж постоянно является вулканом о двух кратерах: веселье перемешивается у него с яростью. В предместьях вооружались, в клубах шли горячие прения, в коммуне раздавали патроны патриотически настроенным солдатам национальной гвардии; но это не влияло на жажду удовольствий и любовь к танцам, и во времена революции плясали особенно много.

На свежих развалинах Бастилии, наконец-то разрушенной, водрузили вывеску с надписью: «Здесь танцуют». И это было совсем не насмешкой. Самым приятным употреблением этого на редкость мрачного и весьма унылого места, где в течение многих веков страдали несчастные жертвы произвола, было огласить его звуками скрипок. Веселые крики заменили унылые стоны сов, и это тоже было своего рода способом отметить исчезновение прежнего строя.

Революция совершилась под пение «Марсельезы» и под пляску «Карманьолы».

Перечисление всех общественных балов в Париже заняло бы целую страницу: танцевали в отеле «Д'Алигер», на улице Орлеан-Сент-Оноре; в отеле «Бирон», в павильоне Гановера; в павильоне Лэкишье, в отеле «Де Лонгвиль», на улице Филь-Сен-Тома, в «Модести», на балу Калипсо, в Монмартрском предместье у Поршерон и, наконец, в «Во-Гале», на улице Бонди, куда мы теперь и поведем читателя.

Как и костюмы, танцы прежнего режима перемешались с новыми фигурами: за благородными паваной, менуэтом и гавотом следовали трениц, ригодон, монако и пользовавшийся особенной популярностью фрикасе.

В один из летних вечеров 1792 года в большом зале «Во-Гале» собралась громадная толпа и царило оживленное веселье. Дамы были молоды, игривы и хорошо сложены, а танцоры – полны огня и увлечены. В толпе можно было встретить самые разнообразные костюмы. Короткие панталоны при чулках, парик и костюм «а-ля франсэз» соперничали в грации во время второй фигуры кадрили с революционными брюками. Заметим, кстати, что кличка «санкюлот»[2]2
  «Санкюлот» (фр. sans-culotte) – «голоштанник».


[Закрыть], которую дали патриотам, абсолютно не обозначала собой того, что они были лишены этой части костюма, предназначенной закрывать ноги; наоборот – революционные ноги были более закрыты, чем дореволюционные: граждане удлинили одежду и носили теперь не панталоны, а брюки. Повсюду сверкало множество мундиров. Масса национальных гвардейцев, одетых в походную форму и готовых по первому призыву барабана броситься вон из зала, танцевала танец трона или водила хоровод революции.

Среди гвардейцев, разгуливавших с победоносным видом и горделиво выпячивавших грудь, проходя мимо красивых девушек, обращал на себя внимание высокий подвижный юноша с чертами лица одновременно и энергичными, и нежными; он был одет в кокетливый мундир французской гвардии с двухцветной кокардой парижского муниципалитета. На рукаве серебряный галун обозначал его чин сержанта в отставке, каковой имело и большинство его товарищей, перешедших на службу городу после отставки от действительной службы во французской армии. Сержант ходил по пятам за крепкой, аппетитной молодой девицей с честным взглядом голубых глаз и разбитными манерами. Последняя иронически поглядывала на красивого гвардейца, который не решался подойти к ней, несмотря на подзуживания товарищей.

– Да ну же, Лефевр, – прошептал один из гвардейцев, – смелей! Крепость не из неприступных!

– Да и по всем признакам эта крепость уже познакомилась с атаками и получила от них здоровую брешь! – прибавил другой.

– Если ты не решишься пойти на приступ, то я попытаю счастья! – заметил третий.

– Ты ведь отлично видишь, что она глаз с тебя не спускает! Сейчас будут танцевать фрикасе. Пригласи же ее! – снова сказал первый, подбадривая сержанта Лефевра.

Последний остановился в нерешительности; он никак не мог набраться храбрости, чтобы пристать к этой хорошенькой, свеженькой бабенке, которая, однако, нисколько не казалась смущенной, да и вообще не производила впечатления застенчивой особы.

– Ты думаешь, Бернадотт? – ответил Лефевр тому из сержантов, который больше всего поддразнивал его. – Черт возьми! Французский солдат никогда не отступает ни перед неприятелем, ни перед красавицей… Рискну пойти на приступ!

Сержант Лефевр отделился от группы товарищей и прямо направился к красавице, глаза которой загорелись гневом и которая собиралась на славу встретить его, услыхав не особенно-то почтительные отзывы военных на свой счет.

– Постой, милая, – сказала она своей соседке, – я покажу этому гвардейскому отрепью, знакома ли я с атаками и может ли кто-нибудь потрепать меня!

Она вытянулась, уперлась кулаками в бока и с горящими глазами поджидала врага, равно готовая как к отпору, так и к нападению.

Сержант подумал, что дело важнее слов. Протянув руки, он обхватил девушку за талию и попытался поцеловать ее в шею, говоря:

– Не пожелаете ли станцевать со мной фрикасе?

Но проказница была очень ловка и проворна. В одно мгновение она вывернулась из его рук, отскочила, затем замахнулась и запечатлела на его лице здоровую пощечину, воскликнув без всякой злобы, а скорее весело:

– Получай, нахал, вот тебе и фрикасе!

Сержант отскочил назад, потер щеку, которая стала темно-красного цвета, и, поднеся правую руку к треуголке, вежливо сказал:

– Извините!

– Ничего, ничего! Пусть это послужит вам уроком… В другой раз будете осмотрительнее и станете разбирать, на кого наскакиваете! – ответила девушка, у которой, казалось, уже прошел весь гнев, а затем, повернувшись к подруге, сказала вполголоса: – Он очень недурен, этот гвардеец!

Тем временем Бернадотт, с завистью смотревший на то, как товарищ подходил к красивой девушке, и очень довольный оборотом, который приняло дело, подошел к нему, взял его под руку и сказал:

– Пойдем с нами… Сам видишь, что с тобой не желают танцевать. Да и барышня-то, пожалуй, даже и не умеет танцевать фрикасе.

– Вас-то кто просит соваться сюда? – быстро парировала бойкая девушка. – Я умею танцевать фрикасе и буду танцевать его с кем мне захочется… только уж не с вами, нет! Но если ваш товарищ пожелает вежливо пригласить меня… ну, что же, я с удовольствием попляшу с ним. Забудем то, что произошло между нами, сержант?

И эта веселая, добросердечная девушка, вся во власти момента, искренне протянула Лефевру руку.

– О, конечно, забудем, – произнес Лефевр, – забудем! Еще раз прошу простить меня. В том, что только что произошло, видите ли, отчасти виноваты товарищи. Бернадотт, вот этот самый, подзудил меня. О, я получил только то, что вполне заслуживал!

Девушка перебила его посреди этих извинений, спросив:

– Скажите-ка, судя по вашему выговору, можно подумать, что вы эльзасец?

– Я родом из верхнерейнских областей! Из Руффаха!

– Черт возьми! Вот совпадение. А я – из Сент-Амарена.

– Так вы моя землячка!

– А вы мой земляк. Вот как привелось встретиться, а?

– А как зовут вас?

– Екатерина Юпшэ. Я прачка с улицы Рояль-Сен-Рок.

– А меня зовут Лефевром; я сержант гвардии в отставке, ныне в милиции.

– Ну ладно, земляк! Потом, если вы пожелаете, мы познакомимся поближе, а сейчас нас ждет фрикасе! – И, взяв его без всяких церемоний за руку, Екатерина увлекла его в водоворот танцующих.

Танцуя, они пронеслись мимо молодого человека с бледным, почти болезненным лицом, с длинными волосами, ниспадавшими на собачьи уши, с хитрой и осторожной миной; его широкая поддевка казалась скорей рясой.

При виде танцующей парочки он пробормотал:

– Ба! Вот и Екатерина! Она танцует с гвардейцем!

– Вы знаете эту Екатерину? – спросил Бернадотт, услыхавший его слова.

– О, имею честь знать ее доподлинно! – ответил молодой человек духовного склада. – Это моя прачка. Славная девушка, работящая, опрятная и добродетельная. Говорит все, что думает, а язык у нее болтается, что у колокола! За ее откровенность и прямоту ее во всем квартале зовут мадемуазель Сан-Жен – бесцеремонная.

Оркестр заиграл еще громче, и продолжение разговора потерялось в веселом шуме и топоте ног, отплясывающих фрикасе.

II

После танца сержант Лефевр отвел свою землячку Екатерину на место. Теперь между ними царил полнейший мир. Они разговаривали, словно были знакомы тысячу лет, и шли под руку, словно влюбленная парочка. Чтобы окончательно закрепить мир, Лефевр предложил своей даме освежиться напитками.

– Отлично! – ответила Екатерина. – О, я не умею жеманничать… вы мне кажетесь славным парнем, и я не хочу ответить отказом на вашу любезность, тем более что фрикасе вызывает порядочную жажду. Присядем здесь!

Они присели за один из столиков, расставленных в зале.

Лефевр был в полном восхищении от оборота, который приняло это знакомство. Тем не менее, прежде чем сесть, он явно выказал сильное колебание.

– Что с вами? – резко спросила Екатерина.

– Да вот, видите ли, барышня: как в гвардии, так и в милиции у нас не в обычае разбивать компанию, – ответил он с легким смущением.

– А! Понимаю! Ваши товарищи. Ну, так что же, пригласите и их! Если хотите я позову их. – И, не дожидаясь его согласия, Екатерина поднялась, встала на деревянную, выкрашенную в зеленый цвет скамейку, стоявшую у стола, и, сложив руки рупором, окликнула трех гвардейцев, которые не без насмешки во взгляде следили издали за парочкой. – Эй, ребята, – крикнула она, – идите сюда! Здесь вас не съедят! А если вы ограничитесь тем, что будете смотреть, как пьют другие, то у вас типун на языке вскочит!

Трое гвардейцев не стали ломаться и приняли это фамильярное приглашение; только четвертый из них не тронулся с места.

– А что же ты, Бернадотт? – спросил один из гвардейцев сержанта, оставшегося на месте.

– Я разговариваю с гражданином, – с раздражением ответил Бернадотт, завидовавший всякому успеху товарища.

Раздраженный тем, что ухаживания Лефевра за красивой прачкой увенчались успехом, он хотел остаться вдали, притворяясь, будто поглощен разговором с молодым человеком в поддевке.

– О, гражданин не будет лишним за нашим столом! – крикнула Екатерина. – Я знаю его. Да и он меня – тоже. Разве не правда, гражданин Фушэ?

Молодой человек, названный так, подошел к столу, где Лефевр уже заказал горячего вина с пышками, и, здороваясь, сказал:

– Раз мамзель Екатерина этого хочет, что же, сядем! Я в восторге, что буду в обществе бдительных стражей города!

Четверо гвардейцев и штатский, которого назвали Фушэ, присели и, наполнив стаканы, все принялись пить.

Екатерина и Лефевр, которые уже позволяли по отношению друг к другу галантные вольности, пили по очереди из одного стакана.

Лефевр набрался смелости и захотел сорвать поцелуй. Но Екатерина воспротивилась этому.

– Ну, уж это дудки, земляк! – сказала она. – Я с удовольствием пошучу и посмеюсь, но не больше!

– Вы не ожидали найти добродетель у прачки, сержант? – сказал Фушэ. – Да, знаете ли, с мадемуазель Сан-Жен[3]3
  Мадемуазель Сан-Жен (фр. Sans-Gêne) – мадемуазель «Бесцеремонность».


[Закрыть] каши не сваришь!

– Ну скажите, гражданин Фушэ, – оживленно подхватила Екатерина, – вы меня знаете, потому что я стираю ваше белье с тех пор, как три месяца тому назад вы приехали из Нанта. Разве можно что-нибудь сказать на мой счет?

– Нет! Ничего… абсолютно ничего!

– Я не прочь пошутить, вот как сейчас, сплясать фрикасе, даже чокнуться со славными людьми, какими вы кажетесь мне, но ни один мужчина, ни один, не только в моем квартале, но и вообще на свете не может похвастаться, что ему удалось перешагнуть порог моей комнаты. Ну, моя мастерская открыта для всего света, что же касается моей комнаты, то ключ от нее получит только один-единственный человек…

– Ну а кто же будет этим счастливчиком? – спросил Лефевр, покручивая усы.

– Мой муж! – гордо ответила Екатерина, а затем, чокнувшись с Лефевром, смеясь прибавила: – Теперь вы предупреждены, земляк! Что вы скажете на это?

– Скажу, что это, быть может, окажется совсем не так уж неприятно, – ответил сержант, теребя свои усы. – Там видно будет… За ваше здоровье, мадемуазель Сан-Жен!

– За ваше здоровье, гражданин! В ожидании вашего предложения…

И оба они принялись весело прихлебывать вино, посмеиваясь над этими откровенными признаниями.

В этот момент среди столиков показался какой-то странный человек, одетый в остроконечную шапку, в длинное черное платье, усеянное серебряными звездами вперемешку с перекрещивающимися голубыми лунами и кометами с пунцовыми хвостами.

– А, вот и Фортунатус! – крикнул Бернадотт. – Это колдун! Кто хочет узнать свое будущее?

В те времена у каждого бального помещения имелся свой колдун или гадалка, которые предсказывали будущее и угадывали прошедшее всего за пять су.

В эпоху великих переворотов того времени, в такую эпоху, как канун 10 августа 1792 года, когда целому общественному строю приходилось исчезать, уступая место внезапно надвинувшемуся новому миру, в быстрой смене условий жизни неминуемо должна была развиться сильная вера в чудеса. Калиостро со своим графином, Месмер со своим чаном вскружили немало аристократических голов, а народное легковерие довольствовалось уличными ворожеями и астрологами.

Екатерине захотелось узнать свое будущее. Ей казалось, что встреча с красивым сержантом должна будет внести какую-то перемену в ее жизнь.

В тот самый момент, когда она попросила Лефевра позвать Фортунатуса и спросить его о ее судьбе, колдун подошел к группе из трех молодых людей, сидевших за соседним столом.

– Послушаем-ка, что он скажет им, – заметила Екатерина вполголоса, указывая головой на соседей.

– Я знаю одного из них, – сказал Бернадотт, – его зовут Андош Жюно. Он бургундец. Я встречался с ним, когда он служил волонтером в батальоне Кот д'Ор.

– Второй – это аристократ, – сказал Лефевр, – его зовут Пьер де Мармон. Это тоже бургундец, он из Шатийона.

– Ну а третий? – спросил Фушэ. – Кто этот молодой человек, такой сухой, с лицом почти оливкового цвета, с такими впалыми глазами? Мне кажется, что я уже видел его где-то… но где?

– Вероятно, в моей прачечной, – сказала Екатерина, слегка краснея. – Это артиллерийский офицер в отставке… он ищет места. Он квартировал около меня в гостинице «Патриотов», на улице Рояль-Сен-Рок.

– Он корсиканец? – спросил Фушэ. – Они все селятся в этой гостинице. У этого вашего клиента еще такое странное имя. Постойте-ка: Берна… Буна… Бина… нет, не так! – старался он припомнить имя, ускользнувшее из его памяти.

– Бонапарт! – сказала Екатерина.

– Да, да, именно. Бонапарт… Тимолеон, кажется?

– Наполеон! – поправила его Екатерина. – Это очень ученый человек, внушающий уважение всем, кто его видит.

– У него такое отвратительное имя, у этого Тимоде… Наполеона Бонапарта… и такая печальная физиономия! Ну, вряд ли он когда-нибудь добьется чего-либо! Такого имени даже и не запомнишь! – проворчал Фушэ, а затем прибавил: – Однако внимание! Колдун уже говорит им. Но что он может предсказать?

Молодые люди замолчали и стали прислушиваться, а Екатерина, вдруг ставшая очень серьезной, настроенная несколько мистически благодаря близости чародея, шепнула Лефевру на ухо:

– Я очень хотела бы, чтобы он предсказал много счастья Бонапарту. Это такой достойный молодой человек! Он поддерживает четырех братьев и сестер. А он далеко не богат, настолько, что, видите ли, я никак не могу решиться представить ему счет. А он мне много должен за стирку белья! – прибавила она с легким вздохом встревоженного коммерсанта.

Тем временем Фортунатус, покачивая остроконечной шапочкой, важно рассматривал руку молодого человека, которого Бернадотт назвал Жюно.

– Твоя карьера, – замогильным голосом начал он, – будет блестящей и удачной. Ты станешь другом великого человека. Ты будешь спутником его славы. Твою главу увенчает герцогская корона… ты будешь победителем на юге.

– Браво! В настоящий момент я сижу на половинном пайке! Ты обещаешь утешительные вещи, друг! Но скажи мне, какой смертью умру я после такого счастья? – воскликнул Жюно.

– Ты умрешь в сумасшествии! – мрачно произнес колдун.

– Черт! Начало твоего пророчества гораздо приятнее конца! – смеясь, сказал второй, которого Бернадотт назвал Мармоном. – Ну, а мне ты тоже предскажешь сумасшествие?

– Нет! Ты будешь жить на несчастье родины и на позор себе. После существования, полного славы и счастья, ты изменишь своему повелителю, станешь предателем своей родины, и твое имя получит печальную известность Иуды Искариотского!

– Ну ты не очень-то щадишь меня в своих предсказаниях! – с громким смехом воскликнул Мармон. – Ну, а что ты предскажешь нашему товарищу?

С этими словами он указал на молодого артиллерийского офицера, к которому Екатерина питала столько участия.

Но тот резко отдернул руку и сказал суровым тоном:

– Я не желаю знать будущее. Я сам знаю его. – Он простер руку по направлению к небу, кусочек которого виднелся сквозь забор из дранок, окружавший садик «Во-Галя», и сказал дрожащим голосом: – Видите вы там звезду? Нет, не правда ли? Ну а я вот вижу ее; это – моя звезда!

Чародей отошел от их стола.

Екатерина знаком подозвала его; он подошел к компании и сказал, глядя на двоих гвардейцев:

– Пользуйтесь вашей молодостью… ваши дни сочтены!

– А где мы умрем? – спросил один из тех, которым было суждено умереть за свободу десятого августа среди прочих героев, расстрелянных швейцарской лейб-гвардией.

– На ступенях дворца!

– О, как это величественно! – воскликнул Бернадотт. – А мне ты тоже собираешься предсказать трагическую смерть… с дворцом?

– Нет, твоя смерть будет очень тихой. Ты воссядешь на трон, и после того как отречешься от своего знамени и победишь прежних товарищей по оружию, ты опочиешь в далекой, обширной гробнице около ледяного моря…

– Но если товарищи все разберут себе, то что же останется для меня? – спросил Лефевр.

– Ты, – сказал Фортунатус, – женишься на той, которую полюбишь, ты будешь командовать громадной армией, и твое имя постоянно будет синонимом храбрости и порядочности!

– Ну а мне что вы скажете, гражданин колдун! – пролепетала Екатерина, почувствовавшая невольную робость, что, наверное, случилось с ней в первый раз в жизни.

– Вы, барышня, станете женой того, кого полюбите… и будете герцогиней!

– Значит, в таком случае мне тоже надо стать герцогом! Генерала с меня не хватит? – весело спросил Лефевр. – Эй, колдун! Докончи же свои предсказания, скажи мне, что я женюсь на Екатерине и что мы с ней станем герцогом и герцогиней!

Но Фортунатус медленно пошел прочь, не обращая внимания ни на смех молодых людей, ни на любопытные взгляды женщин.

– Однако! – сказал Фушэ. – Этот колдун очень изобретателен. Вам он предсказал самые высшие должности и отличия, а мне не сказал ничего. Значит, я никогда не стану важной особой?

– Да вы уже были священником, – сказала Екатерина, – кем же вы еще хотите стать?

– Я был просто проповедником, моя милая, а в настоящее время я просто патриот, враг тиранов. Кем я хотел бы стать? О, это так просто! Министром полиции!

– Вы, может быть, и станете им. Вы так хитры, так умеете держаться в курсе всего происходящего, всего, что говорят, гражданин Фушэ! – отрезала Екатерина.

– Да, я стану министром полиции, когда вы будете герцогиней! – ответил Фушэ с какой-то странной улыбкой, которая на минуту осветила его печальное лицо и смягчила куний профиль.

Бал кончился. Четверо молодых людей встали и ушли, посмеиваясь над колдуном и его колдовством.

Екатерина приняла руку Лефевра, который получил разрешение проводить ее до дверей прачечной.

Впереди их шли трое соседей по столу. Наполеон Бонапарт важно и медлительно шел в стороне от своих друзей, Жюно и Мармона; время от времени он вскидывал голову кверху, всматриваясь в голубой свод неба, словно отыскивая там ту звезду, о которой он говорил и которая была видна только ему одному.