Текст книги "Шпион императора"

Не откладывая дела в долгий ящик, аббат со своей обычной решительностью отправился в Париж и вернулся в скором времени обратно, заручившись обещанием военного министра принять молодого Монтрона в интендантские части.

Шевалье отнесся вполне безразлично и беспечно к перемене, которая могла произойти в его дальнейшей судьбе, и не высказал ни радости, ни грусти при мысли о разлуке с родными местами. Аббат сообщил, что ему дано две недели срока до явки в Париж, а оттуда ему предстояло догнать тот корпус, к которому он будет прикомандирован и который, по всей вероятности, расположился в Германии. Молодой человек казался довольным и ни о чем не спрашивал. Аббат не без удовольствия воспринял спокойствие, с которым будущий интендантский чиновник принял это известие, и стал укладывать книги, прятать бумаги и собирать свои коллекции растений.

Несколько успокоенная, госпожа де Монтрон старалась уделить сыну некоторое внимание, но последний принимал его с оскорбительным равнодушием.

Наступил день отъезда. За прощальным обедом шевалье был удивительно оживленным и любезным собеседником. Он должен был выехать в четыре часа утра для того, чтобы успеть захватить дилижанс, проходящий около шести часов через Мулен. Обед прошел вполне мирно и закончился взаимными приветствиями и тостами. Было распито несколько бутылок крепкого вина, и, когда настало время расходиться по своим комнатам, у всех несколько кружилась голова.

Прощаясь с матерью, шевалье загадочно взглянул на нее и промолвил: «Спите хорошо, матушка!» – когда же аббат, смеясь, ответил ему на это: «А вы, шевалье, не спите слишком долго, а то пропустите дилижанс!» – он вынул из кармана флакон и сказал:

– У меня есть кое-что, что способно удержать меня от сна.

– Что же это такое? – поинтересовался аббат.

– Цианистый калий. Средство, которое, усыпляя одних, заставляет других воздержаться от сна, – отчетливо и звучно ответил Монтрон, уходя и оставляя мать и аббата в самом подавленном настроении.

Госпожа де Монтрон проснулась среди ночи в каком-то смутном состоянии страха. Она слегка толкнула локтем аббата, лежавшего рядом с ней, и промолвила вполголоса:

– Адриан, мне страшно!

Какое-то дуновение коснулось ее. Аббат же остался недвижим.

Госпожа де Монтрон приподнялась, пристально вгляделась в окружавшую тьму и вдруг откинулась назад, в ужасе шепча задыхающимся голосом:

– Мой сын!

Монтрон поутру уехал в Париж и явился в назначенный срок к начальнику интендантского ведомства Дарго, а в то же самое утро перепуганные слуги нашли в спальне своей барыни бездыханные трупы аббата и красавицы Атенаис.

Тот же самый врач, засвидетельствовавший внезапную смерть де Монтрона и приписавший ее разрыву сердца, теперь засвидетельствовал и эту двойную смерть и объяснил ее происхождение сильным приливом крови к мозгу вследствие позднего, обильного и неудобоваримого ужина. Но слуги, слышавшие предположение шевалье, упорно стояли на том, что в окрестностях замка действительно растет неведомое ядовитое растение, запах которого способен вызвать внезапную смерть, и все как один человек покинули опасные места, не дождавшись даже приезда сельского нотариуса и поверенного владельца, которые должны были рассчитать их и выдать причитавшееся им жалованье.

Администрация Мулена назначила следствие по этому загадочному делу, но из Парижа пришло предписание это дело замять и следствие прекратить.

Молодой шевалье де Монтрон с изумительной скоростью явился к первому консулу и рассказал ему свою драму. Консул, поразмыслив хорошенько, оправдал шевалье, как потом узнал Анрио. Смерть аббата и его любовницы была приписана двойному самоубийству, и это дело было предано забвению.

Шевалье де Монтрон сохранил к Бонапарту глубочайшую признательность и неоднократно оказывал ему услуги как в военной службе, так и в штатской, при дипломатическом корпусе, где он не раз отличался своей находчивостью и ловкостью.

Наполеон запомнил его и, когда задумал план похищения короля Римского и императрицы, тотчас же подумал о том, чтобы прибегнуть к помощи его ловкости, смелости и проворства. Шевалье де Монтрон вполне заслуживал этого доверия. У этого завзятого ботаника был лишь один недостаток, а именно тот, что он всем, направо и налево, рассказывал драматический эпизод своей юности и неизменно требовал одобрения слушателей, словно он, получив помилование императора, добивался получить всеобщее оправдание своему неумолимому самосуду,

III

Нейпперг в Шенбруннском дворце уже не думал о том, чтобы играть на флейте. Правда, известие, что Наполеон высадился в заливе Жуан, обеспокоило его, но не ужаснуло. Это был энергичный человек, и каковы бы ни были обстоятельства, он все же не терял головы.

Он был уверен в Марии Луизе, хорошо зная власть, приобретенную им над нею, знал, что та, которую он держал – и крепко держал – в своих любовных объятиях, не так-то легко вырвется из них. Действительно, хотя объятия слишком сильно напоминали тиски хищной птицы, голубка не желала менять свое гнездо.

Беспокойство Нейпперга было связано с австрийским двором, оно шло от королей и от дипломатов.

Возвращение Наполеона сильно меняло суть дела. Он уже не был побежденным при Фонтенбло, предводителем, преданным своими приближенными, монархом, вынужденным к отречению, против которого восстало общественное мнение, сосланным – на незначительный остров – с прерогативами монарха. Он торжественно шествовал через всю францию не как авантюрист, идущий на авось во главе небольшой группы храбрых партизан, а как бесспорный властелин, встречаемый общим поклонением и восторгом при возвращении в свои владения после кратковременной заграничной кампании.

Это вторичное завоевание симпатий Франции, исчезновение монархии Бурбонов, единодушное и добровольное отступничество маршалов, Ней, присягнувший в верности Людовику XVIII, энтузиазм черни и постоянство войска, осыпанного милостями того, кто так часто вел его к победе, все это в совокупности – и реальные факты, и моральная сторона – могло свободно изменить настроение монархов и смягчить отношение австрийского императора к Наполеону.

Франц Иосиф делал вид, будто игнорирует тот факт, что его дочь была императрицей, и не соглашался давать ей другой титул, как эрцгерцогини. Ее брак с Наполеоном он считал вполне и окончательно расторгнутым, так как он согласился на него скрепя сердце и лишь при том условии, чтобы ее супруг был императором, прочно сидящим на своем троне и всегда одерживающим победы. Но с того дня, как трон был потерян им, как ряд неудач превратил императора в простого смертного, повелителя лишь острова Эльба, брачный контракт, с точки зрения австрийского императора, был бесповоротно уничтожен.

Но если властитель острова Эльба превратится снова в императора, если трон, покинутый Людовиком XVIII, будет снова занят Наполеоном, если победа снова превратит пленника Фонтенбло в центр Европы и в короля из королей – что весьма возможно при наличии такой неустрашимой армии, наводящей ужас на всю Европу, и при таких маршалах, как Ней, Сульт, Даву и Лефевр, – то, как знать, не войдет ли снова в свою законную силу этот временно расторгнутый брак? Раз Наполеон все еще продолжал считаться императором, то не должна ли и Мария Луиза считаться императрицей?

Таким образом все опасения Нейпперга нашли логическое обоснование, а непостоянство и малодушие австрийского императора давали ему повод к всевозможным предположениям.

Согласится ли коалиция, жаждущая мира, взяться снова за оружие с единственной целью победить Наполеона и восстановить трон Людовика XVIII, не сумевшего сохранить его?

Нейпперг не заблуждался относительно того, как близок был от Станислава трон Франции, которым так властно распорядился император Александр. Одно время он склонялся к идее об отречении Наполеона и о назначении регентства Марии Луизы от имени Наполеона II. Император австрийский тоже соглашался на это. Его внук при таких условиях вступил бы в свои права по истечении многих лет, а до совершеннолетия внука он успел бы извлечь массу вы год для австрийского царствующего дома, что дало бы возможность Габсбургскому дому закончить с блеском свое двухвековое соперничество с Францией, уничтожить плоды деятельности Ришелье и Людовика XIV и отомстить за унизительный брак с Наполеоном.

Единственным тормозом этого плана, приглянувшегося всей Европе, являлась высочайшая воля русского царя, и в данном случае Нейпперг снова явился фатальной личностью, гибельным противником Наполеона.

До совещания с императором Александром он явился к Марии Луизе.

Она сильно пополнела с того времени, как стала жить жизнью частного лица, поскольку обладала завидным аппетитом. Спокойствие, правильная жизнь, отсутствие забот об этикете, приятная и привольная жизнь королевы без трона – все это способствовало ее ожирению. Не проходило дня, чтобы она не порадовалась своему благополучию, тем более что одно сознание того, что она навсегда разлучена с Наполеоном, наполняло ее блаженством. Она испытывала чувство птицы, вырвавшейся из цепких кошачьих когтей, путешественника, выбравшегося из леса, переполненного ядовитыми гадами и хищными животными, бессрочно осужденного каторжника, которому вдруг объявили неожиданное освобождение.

Каково было бы Наполеону, если бы он знал истинные чувства своей супруги!

После этого, спрашивается, стоит ли быть великим человеком, ненавидимым, осужденным, выданным, оклеветанным, но внутренне несокрушимым; изощряться в том, чтобы выказать военный гений, равный гению Ганнибала, Александра Македонского, Цезаря; быть таким же великим организатором, как Карл Великий, папа Григорий, Людовик Святой, Людовик XI, Ришелье и Кромвель; быть таким выдающимся светилом в политике и дипломатии, как Мазарини, Меттерних и Талейран; иметь стиль и красноречие, равные Тациту, Боссюэ и Монтескье, а вместе с тем добродетели и качества отца, супруга и любовника, не считая власти славы и бессмертия в перспективе? Стоит ли обладать всем этим и в результате прийти к тому, чтобы быть покинутым ради пожилого любовника с повязкой на глазу и кем же? – пассивной и массивной женщиной с душой трактирной служанки под осыпанным бриллиантами нарядом эрцгерцогини?

А все это случилось как раз с Наполеоном.

В его судьбе вообще все необычайно и чудесно, все, кроме его увлечений. Он бывал обманут, как последний сапожник. В Милане, куда он вступил с огромным торжеством, где он был крайне обаятелен и великолепен, – он был нагло обманут истомленной потаскушкой Жозефиной, к которой и историки, и анекдотисты выказали какую-то удивительную нежность и бережливость. Правда, она была очень наказана, и грустная история ее развода и изгнания из Мальмезона во многом делают ее подкупающе симпатичной. Но не следует забывать, что она полюбила своего мужа, который буквально обожал ее, лишь с того времени, когда стала слишком стара, чтобы иметь любовников. Наполеон попользовался лишь объедками от красавца Шарля. Но тот, кто читал страстные письма двадцативосьмилетнего героя, властно и победоносно попиравшего почву Италии, тот, кто знает о том тоскливом отвращении, с которым эта креолка покидала своего возлюбленного для того, чтобы перейти в объятия своего прославленного слепца-супруга, тот никогда не оправдает Жозефины, как не оправдает и Марии Луизы. Обе они заставили бедного Наполеона жестоко страдать. Мария Луиза выказала более низости, сойдясь с врагом Франции, а Жозефина – более виновности; она не была эрцгерцогиней, Наполеон же был молод, обаятелен и страстен. Эти две самки заслуживают презрения всех последующих поколений наравне с гнусным Хадсоном Лоу, своими притеснениями окончательно доконавшим Наполеона на острове Снятой Елены. Весьма возможно, что они терзали свою великую жертву сильнее, чем английский надсмотрщик.

Нейпперг без всякой подготовки объявил Марии Луизе о бегстве ее супруга из места ссылки.

– Вам известна новость? – развязно спросил он. – Наполеон бежал с острова Эльба.

Занимавшаяся в это время своим туалетом Мария Луиза подскочила от ужаса и, отстранив рукой камеристку, одевавшую ее, спросила полузадушенным шепотом:

– Он явится сюда?

Нейпперг победоносно улыбнулся и, фамильярно нагнувшись к ней, словно собираясь поцеловать, шепнул:

– Да нет же, толстенькая дурочка! Если бы он явился сюда, то его посадили бы в тюрьму с кандалами на руках и на ногах. Он направляется в Париж.

– В Париж? А как же король Людовик?

– Этот тяжелодум не в силах противостоять Наполеону. К тому же сведения вполне точны. Вашему мужу все сдается, все покоряется. Завтра он будет ночевать в Тюильри, если его еще нет там сегодня.

– О, Боже мой! Так посоветуйте, что мне делать?

– Ничего! Ждать!

Мария Луиза подумала и сказала с энергией, которую ей придавала ее врожденная настойчивость:

– Ну, пусть он себе ночует в Тюильри, если ему это нравится, что же касается меня, то я не тронусь отсюда. Меня не могут заставить вернуться в Париж. Я нахожусь под сильным покровительством. Я охраняю своего сына.

– О, на этот счет не беспокойтесь. Великие мира сего так же желают вашего присутствия здесь, как и я сам. Они и пальцем не пошевельнут, чтобы уладить ваш отъезд отсюда. Напротив… Одно только могло бы изменить ход событий: это ваше личное желание – перед которым я должен был бы преклониться, – желание быть вместе с супругом.

– Я не могу. Ведь вы прекрасно знаете это!

Нейпперг сделал вид, что не понимает, и произнес:

– Да, конечно, вы не можете. Это само собой разумеется. Ваш батюшка-император никогда не отпустит вас, монархи же, понимая громадное значение в интересах мира сохранить вас с сыном в чудесной Вене, сделают все, от них зависящее, чтобы предотвратить этот отъезд, который очень сильно походил бы на бегство.

– Наполеону эта попытка не может удаться. Вся Европа восстанет против него. Не так ли?

– Я еще ничего не знаю о замыслах монархов. Меня больше всего интересовали ваши намерения.

– О, вы можете положиться на меня: мои чувства неизменны! – ответила Мария Луиза, нежно глядя на Нейпперга.

Последний, вполне уверенный в своей власти, спокойно выжидал последнего слова. Мария Луиза быстро огляделась по сторонам и, словно не будучи в силах сдержаться и желая доказать, как далеко отстоят ее мысли от возможности бегства из Вены и возвращения к мужу, порывисто бросилась к Нейппергу, снисходительно раскрывшему ей свои объятия.

Он ожидал этого нежного доказательства. Недаром он был владыкою Марии Луизы. Он соблаговолил поцеловать ее с некоторой страстностью и увлек ее к кушетке, предусмотрительно стоявшей в глубине уборной.

Мария Луиза трепетала от ласк своего любовника и шептала среди лихорадочных, прерывистых поцелуев:

– Нет! Нет! Я не поеду в Париж! Я хочу остаться в Вене, вместе с тобой! Ведь ты же – мое счастье! Моя жизнь!

– Значит, вы жертвуете троном ради меня? В вашем сердце ничего не осталось для того, кто первый обладал вами, кто пробудил в вас страсть и любовь? – горячо промолвил Нейпперг, все сильнее и сильнее сжимая в своих объятиях трепещущую Марию Луизу.

– Нет! Клянусь тебе. Я никогда не любила этого человека. Я даже и думать не хочу о том, что он был моим мужем.

– И вы никогда не поедете в Париж?

– Никогда! Разве я ездила на остров Эльба? И потом ведь Наполеон – безумец. Его расстреляют, как авантюриста. Я должна оставаться здесь. Хотя бы ради сына…

– Только для принца Пармского? – коварно спросил Нейпперг, держа Марию Луизу на коленях и сопровождая свои слова жгучими поцелуями.

– Для сына и для тебя. Разве ты не знаешь это?

Двойной поцелуй заключил это признание.

Нейпперг, никогда не упускавший случая подчеркнуть свою власть над дочерью австрийского императора, попросил Марию Луизу последовать за ним в рабочий кабинет (он среди страстных объятий не забывал о своих делах).

Он выхлопотал аудиенцию у русского императора и хотел явиться во всеоружии ума и находчивости перед всесильным владыкой, распоряжавшимся по своему усмотрению иностранными тронами.

Он не сомневался в твердости решения Марии Луизы. Она вернулась бы к мужу лишь при самой крайней необходимости: под давлением союзных монархов. Первым делом надо было поставить императора Александра в известность относительно отвращения Марии Луизы к супругу.

Нейпперг подвел ее к письменному столу и заставил написать письмо под его диктовку. Когда она окончила, он внимательно прочел его и взялся передать его императору Александру.

Это письмо было настоящим отречением императрицы и разводом с Наполеоном. Мария Луиза формально заявляла о своем полном недоверии к проекту Наполеона о бегстве и добавляла, что считает это актом, который она, со своей стороны, глубоко порицает. Наконец, она высказывала твердое намерение впредь оставаться в стороне от всех действий и намерений Наполеона и, кроме того, сообщала, что, желая защитить интересы сына и предпочитая закрепить за ним собственность в Германии вместо того, чтобы гоняться за химерической передачей трона Франции, она, отдавая себя под покровительство союзных монархов, обязуется жить безвыездно в Вене вплоть до закрепления за нею Пармского герцогства, клянясь при этом никогда больше не видеться с Наполеоном и беспрекословно вручать Меттерниху все письма, получаемые ею от него.

Написав это письмо и подписавшись под ним, Мария Луиза обернулась к действительному хозяину положения Нейппергу и, улыбаясь, сказала ему:

– Вы довольны? Что касается меня, то я очень счастлива и не жалею ни о чем. Вы знаете, как я не люблю общества. Но я надеюсь, что монархи будут довольны моей покорностью и постараются упрочить как мое собственное положение, так и положение моего сына.

– Я постараюсь в разговоре с русским императором коснуться этого вопроса, – сказал Нейпперг.

– Чем скорее, тем лучше! – заметила Мария Луиза. – О, когда-то мы все трое будем в Парме! Неужели вам не так же сильно хочется, как мне, скорее устроиться тихо и мирно в пармском дворце, удалившись от света, живя исключительно для самих себя в этом чудном краю, где жизнь так же ясна, как ясно лазурное небо?

Нейпперг в виде ответа поцеловал руку Марии Луизы и утвердительно наклонил голову. Заручившись заявлением императрицы, он отправился к императору Александру.

Молодой монарх не любил ни Бурбонов, ни Наполеона. Он чувствовал себя призванным к служению высокому долгу. Известная ясновидящая, баронесса Крюднер, имела большое влияние на его воображение и, пользуясь этим, сильно восстанавливала его против Наполеона. Эта фантазерка разыгрывала из себя пророчицу. Носились слухи, что она сделала несколько важных предсказаний, и император Александр неожиданно подпал под ее влияние. Она подстрекала его к борьбе и к покорению Наполеона, которого она называла демоном тьмы, тогда как самого императора Александра окрестила светлым ангелом.

Хотя он был и очень раздражен тайным тройственным союзом, заключенным против него Англией, Австрией и Францией, но тем не менее искренне желал умиротворить Францию, возвратив ей снова монархический образ правления. В момент, когда шло описываемое здесь дело, его симпатиями пользовался герцог Орлеанский, впоследствии король Луи Филипп.

Однако восстановление престола Франции оказалось делом нешуточным и способным вызвать сильнейшее волнение и переворот. Весьма вероятно, что император Александр утвердил бы регентство Марии Луизы и вообще предпочел бы любой образ правления воцарению Бурбонов, к которым он питал глубочайшую антипатию.

Но он не мог сделать Марию Луизу регентшей против ее воли.

Ознакомив императора с настроением Марии Луизы, Нейпперг передал ему написанное под его диктовку письмо.

Император Александр был очень смущен всем этим и долго молчал в нерешительности. Наконец он воскликнул:

– Это действительно доказательство большого здравого смысла. Я вполне разделяю мнение эрцгерцогини: выходка Бонапарта более чем безрассудна, и мне думается, что недалеко то время, когда он жестоко поплатится за свою дерзость. Может быть, Европа и согласилась бы на Утверждение регентства. Но раз эрцгерцогиня довольствуется для своего сына владением в Австрии и ни за что не Желает возвращаться во Францию, предоставим ход событий своему течению. Будущее покрыто мраком неизвестности. Быть может, Господь и просветлит его!

Но Нейппергу было далеко недостаточно подобного неясного объяснения. Выраженное Марией Луизой решение не возвращаться к мужу и ее желание оставаться с сыном в Парме были уже большой победой; дело шло уже не о предложении ей регентства; нет, неумолимый враг Бонапарта шел гораздо дальше.

Во что бы то ни стало надо было помешать Наполеону утвердиться на вновь завоеванном им троне. Если ему дать время, то он сплотит народ Франции в одну прочную, грозную и неодолимую силу. Он вернет сторицей утраченный престиж, и если бы ему пришла фантазия вернуть жену, то Европа единодушно поспешила бы возвратить ему Марию Луизу. Все ее красивые решения разлетелись бы в прах, если бы такова была воля ее отца. А на какие только низости, на какое низкопоклонство не окажется способен этот монарх, чтобы снова войти в милость к своему зятю, вновь приобретшему силу и власть! Следовательно, для того чтобы сохранить Марию Луизу, первым делом требовалось уничтожить Наполеона.

Император Александр ненавидел Наполеона; но достаточно ли сильна была эта ненависть, чтобы заставить его вооружиться и снова начать военные действия?

Нейпперг прибегнул тогда к другому способу: к вопросу о революции, что всегда глубоко возмущало русского монарха. Он нарисовал картину Франции, подпавшей под влияние якобинцев и террора. Каково было первое действие Наполеона при восстановлении его власти? Передача полномочий революционной власти бывшему участнику конвента, цареубийце Карно, назначенному в тот же день министром внутренних дел и одновременно с назначением получившему титул графа де Фелена. Он учредил восемь полицейских округов, начальники которых должны были исполнять обязанности бывших комиссаров конвента, выдавать и выслеживать роялистов и предавать их своеобразному, более чем странному суду. Наконец, Наполеон бросил призыв ко всем революционным силам нации, образуя из них грозные федеративные батальоны.

Император Александр, крайне пораженный всем тем, что ему пришлось услышать от Нейпперга, особенно заинтересовался и внимательно расспрашивал именно о настроении умов и направлении этих федеративных батальонов, рассеявшихся по всей Франции. Нейпперг уверял его, что это – не более как дикие банды санкюлотов, этих отчаянных врагов монархической власти, которые снова всплыли на поверхность общественной жизни, вдохновленные идеей равенства эпохи 1792 года.

Кстати, и новости из Парижа, привезенные курьером, подтвердили важность этого нового массового восстания в революционно настроенной Франции. В газетах, привезенных им, были напечатаны обращения к народу федералистов, восхвалявших Наполеона и осыпавших остальных государей Европы ругательствами и угрозами.

«Наглецы! – восклицали бургундские федералисты, обращаясь к коалиционным монархам, – мы свободны, как наши отцы, и сознаем себя достойными быть таковыми! И в качестве людей, имеющих право свободного выбора, мы избрали того, кого вы осудили. Не пытайтесь грозить ему! У нас еще имеется достаточное количество солдат, привыкших побеждать; эти солдаты образовали собою железную заставу, через которую вы будете тщетно пытаться пробиться. Мы идем на помощь их самоотверженным усилиям, и вскоре два миллиона вооруженных людей посмеются над вашими угрозами и заставят вас на коленях молить у них пощады!»

Федералисты Руана доводили этот призыв до требований войны, до открытого желания затопить всю монархическую Европу кровью и дымом пожарищ.

«Император, – писали они, – двигается во главе всей вооруженной Франции, по-прежнему наводя ужас на враждебных царей и разбивая по пути цепи рабства народов!»

Кроме того, Нейпперг показал императору Александру, считавшему себя защитником монархического принципа в Европе, воззвание работников предместья Сент-Антуан и Сен-Марсо, тон которого явно изобличал в них краснокол-пачников времен сентябрьских убийств.

Одна из английских газет, приведшая текст этого воззвания, прибавила:

«Никогда еще Бонапарт не являлся в более правильном свете, чем теперь, когда сразу видно, кто он такой: отъявленный враг всех государей и законных тронов, коронованный предводитель республиканцев, вооруженный наследник Робеспьера, окружающий себя его сподвижниками; наконец это – креатура и венец революции, которой он поклонялся во всех ее проявлениях, которую выставлял иностранцам в качестве своего непреодолимого оплота, а Франции выдавал за свою покровительницу и ангела-хранителя».

Внимательно прочитав эти строки, император Александр пробормотал:

– Надо раздавить революционную гидру! Нет! Я не потерплю, чтобы Франция снова стала очагом цареубийств и богохульства. Я обезоружу нового Робеспьера и укрощу безбожный народ, который укрывается под сенью знамени сатаны!

Он схватил руку Нейпперга, крепко пожал ее, потом ушел в свои апартаменты, и туда вскоре были вызваны Талейран и другие полномочные члены Венского конгресса.

На следующий день появилась прокламация союзных государей:

«Государи, подписавшие Парижский договор и ныне собравшиеся на Венском конгрессе, получив известие о бегстве Наполеона Бонапарта, а также о том, что последний с вооруженными силами ворвался в пределы Франции, считают долгом собственного достоинства и в интересах общественного порядка торжественно изъявить те чувства, каковые овладели ими при получении сего известия.

Нарушив условия конвенции, установившей его безотлучным местопребыванием остров Эльба, Бонапарт этим поступком сам лишил себя единственного законного положения, с которым еще могло быть связано его существование.

Вновь появившись в пределах Франции и неся с собою планы смут и переговоров, он этим сам лишил себя покровительства законов и показал пред лицом всей вселенной, что с ним немыслимы ни мир, ни перемирие.

Вследствие сего союзные государи объявляют, что Наполеон Бонапарт становится вне всяких гражданских и общественных условий и в качестве врага и нарушителя мирового спокойствия предается преследованию во имя блага общества.

Кроме того, союзные государи объявляют, что они употребят все средства и соберут все силы, чтобы гарантировать Европу от всякого покушения, способного вновь погрузить народы в ужасы и беспорядки революции».

Этот акт об объявлении Наполеона вне покровительства законов был подписан всеми полномочными комиссарами Венского конгресса. Но среди имен всех этих разбойников-дипломатов не хватало еще одной подписи, самой главной, подписи той, которая толкнула всех остальных на этот шаг, а именно Марии Луизы!

Действительно, фактически она была истинным автором этой ужасной прокламации.

Правда, редактировал это воззвание князь Меттерних; но ведь объявление кого-нибудь вне закона и обращение к общественной мести (вендетте) давало всякому человеку право безнаказанно убивать лишенного покровительства законов, и вся прокламация дышала замаскированным призывом к такому акту; а едва ли министр австрийского императора рискнул бы провоцировать таким способом убийство зятя своего государя и супруга своей эрцгерцогини если бы последняя выразила твердое желание вернуться к мужу и вновь принять на себя ранг и титул французской императрицы!

В действительности сама Мария Луиза лично потребовала составления такой прокламации, которая приравнивала ее мужа к беглому каторжнику; это она сама, заявив, что никогда более не увидит мужа, объявила перед лицом всех этих монархов и их дипломатов окончательное низвержение Наполеона. До тех пор, пока на австрийскую эрцгерцогиню смотрели как на супругу Наполеона, которая могла со дня на день пожелать вернуться к нему, всем этим сберегателям престижа роялизма трудно было приравнять зятя австрийского императора к обыкновенному преступнику. Но, разлучаясь с супругом, отказываясь впредь иметь с ним что-либо общее, Мария Луиза отнимала у Наполеона его ранг равного остальным монархам человека; она обрекла его, словно обыкновенного авантюриста, словно обыкновенного узурпатора, мести всех этих государей «милостью Божьей». И этой новой изменой Мария Луиза открывала Францию для нового иноземного нашествия и обрекла своего великого супруга ссылке на острове Атлантического океана.

Действительно, прочтя эту возмутительную прокламацию, Мария Луиза не испытала ничего, кроме чувства глубокого удовлетворения. По совету Нейпперга она с самого начала обратилась к покровительству союзников и теперь от всего сердца благословляла государей и их министров, которые таким образом выступали на ее защиту и спасали ее от Наполеона. В то же время она чувствовала глубокую признательность к Нейппергу, доброму советчику, который с такой преданностью и ловкостью направлял ее поведение и следил за соблюдением ее интересов.

Таким образом волнение обоих голубков улеглось. Теперь уже ничто не могло обеспокоить их, и оставалось исполнить лишь две ничтожные формальности, чтобы Мария Луиза стала госпожой Нейпперг.

Эти формальности заключались в смерти супруги Нейпперга и в смерти императора Наполеона.

Новость о первом из ожидаемых событий дошла до Вены в тот самый момент, когда дипломаты ставили Наполеона вне покровительства законов. Мария Луиза и Нейпперг надеялись, что прокламация союзников поможет осуществиться и второй надежде. Поэтому окончательно спокойный за будущее, полный и безраздельный владыка над сердцем и телом Марии Луизы, ставший свободным благодаря смерти жены, вознагражденный за ряд ценных услуг роялизму Нейпперг сиял от счастья.

Австрийский император пришел в полный восторг от письма, которое было написано дочерью и побудило конгресс издать вышеприведенную прокламацию. Теперь он мог не опасаться, что в один непрекрасный день его ужасный зять вдруг предстанет перед ним. Очень признательный Нейппергу за его ловкий образ действий, он спросил дочь, чем можно было бы отблагодарить ее любовника.

Мария Луиза поспешила ответить, что его следовало бы назначить обер-гофмаршалом. В этой просьбе заключался тонкий расчет: ведь это звание давало носившему его лицу привилегию садиться в карету эрцгерцогини, а для Нейпперга и Марии Луизы это было самым дорогим подарком. Отныне наши голубки могли находиться рядом друг с другом и в своих комнатах, и на прогулке.

Тем не менее им на короткое время пришлось расстаться. Не удовольствовавшись почетным титулом, которым он вознаградил своего «зятя с левой стороны», австрийский император захотел дать ему фактический военный чин. Поэтому Нейпперга назначили командующим войсками, посланными против Мюрата, который преждевременно и довольно глупо взялся за оружие. Неаполитанский король был единственным союзником Наполеона во всей Европе. Разбив его, Нейпперг разбивал самого Наполеона. Не было поручения, которое оказалось бы ему более по сердцу. Он выехал из Вены 1 апреля 1815 года, напутствуемый всяческими пожеланиями Марии Луизы. Ведь Мюрат, с одной стороны, как союзник и зять Наполеона, а с другой – как противник Нейпперга на поле сражения, был вдвойне ее врагом!