Текст книги "Шпион императора"

Эдмон Лепеллетье
Шпион императора

I

Наполеон, полулежа на козетке, углубился в мысли в тиши своего кабинета в Елисейском дворце, как вдруг дверь осторожно открылась и дежурный офицер доложил:

– Генерал Анрио!

Наполеон приказал ввести генерала, а затем снова погрузился в свои мысли. Анрио вошел и, почтительно поклонившись, остановился, не смея нарушить размышления императора. Наполеон казался сильно постаревшим, утомленным» и как бы подавленным каким-то внутренним беспокойством. Чудесное возвращение, завоевание всей страны без единого выстрела, поспешное оставление трона королем Людовиком XVIII и удивительное вступление в Тюильри, который он уже не надеялся когда-либо увидеть в своей жизни, – вся эта феерия оставила после себя какой-то осадок горечи и беспокойства в душе императора.

Конечно, он испытал сладкое чувство реванша и удовлетворения, когда, выйдя из кареты у подъезда Тюильри, был подхвачен и на руках внесен в первый этаж офицерами, которые выбежали ему навстречу. Но он очень быстро понял, какая непоправимая перемена произошла в нем самом и во Франции. Он уже не был, как прежде, неограниченным владыкой; он чувствовал, что отныне он может править не иначе как на основании конституции. Однако для того, чтобы стать либеральным монархом, ему нужно было не только сменить своих министров, но изменить также и свой характер, приспособиться к тем новым веяниям, которые охватили Францию. Он своим великим умом понимал слабость и непрочность своего положения, а также хрупкость трона, на который он взошел почти чудом.

Со всех сторон ему выражали преданность и обожание; но он знал людей, которые клялись снова в верности ему: они уже раз клялись умереть за него, а теперь их клятвы являлись в то же время изменой Людовику XVIII. Таким образом он был окружен вероломными людьми, которые в любое время могли изменить ему. За исключением нескольких действительно преданных ему лиц, Наполеон ни на кого не мог положиться. Армия, без сомнения, осталась верной ему; император был уверен в ней, но был ли он также уверен и в победе? Он хотел бы жить в мире, но Европа вынуждала его возобновить войну, и он был уверен, что населению это будет неприятно, а армия останется верна ему лишь до первого поражения.

Кроме этого Наполеона еще терзала мысль о жене и ребенке.

Их отсутствие мучило его. Страдания, причиняемые ему тем, что его маленький сын, носивший теперь немецкое имя Франц, воспитывался в ненависти к своему отцу, а также к Франции, и жил теперь в Шенбруннском дворце, увеличивались тем, что его жена, его обожаемая Луиза, открыто жила в Вене с Ненппергом.

Наполеон, благодаря сообщениям графини Валевской, знал, почему Мария Луиза не возвращалась к нему. Ее удерживала в Вене не коалиция, не ее отец, император, а Нейпперг, роковой человек, враг и соперник, который даже в этот час, когда трон снова был завоеван Наполеоном, имел преимущество, так как находился рядом с Марией Луизой, за что Наполеон в минуты уныния и отчаяния готов был бы отдать свое царство.

Он по-прежнему любил вероломную женщину. Хотя он и забыл ее ненадолго во время пьянящей радости возвращения, а также во время политических и военных занятий, тем не менее мысль о ней скоро вернулась к нему и захватила целиком.

Наполеон не мог оставаться в Тюильри. Этот дворец вызывал в нем воспоминания о счастливых днях, и он на каждом шагу встречал следы императрицы. Избегая этих воспоминаний, он переехал в Елисейский дворец и старался найти под его тенистыми деревьями мир, покой и забвение. Но мысль о жене и сыне не покидала его, и тут он строил планы, которые привели бы к их возвращению.

Анрио отправился в Елисейский дворец без большого энтузиазма. По прибытии в Париж он находился в глубоком унынии. Ни неожиданное торжество его дела, ни спасение от смерти, ни повышение в генералы, которым император вознаградил его за преданность, – ничто не могло рассеять его печаль и тоску. Все время он вспоминал ужасную сцену в кабинете у следователя, где королевский прокурор неожиданно раскрыл ему глаза на измену жены.

Анрио мучился бесконечно, тем более что любовь к Алисе не умерла, а была лишь отравлена ядом ревности.

С тех пор как прокурор сообщил ему об отношениях его жены с Мобрейлем, бедный Анрио почти не жил. Он точно тень бродил по дому, едва прикасаясь к пище, но стараясь казаться равнодушным и даже веселым, когда Алиса поднимала на него печальный взор и как бы спрашивала его, не страдает ли он еще. Анрио знал, что Алиса все еще любит его; он видел, что она тоже страдала и что ее раскаяние было вполне искренним, но все же мысль о том, что она изменила, не оставляла его.

– Может быть, она никого другого никогда и не любила, – повторял он себе по двадцать раз в день, – но тогда зачем же она отдалась этому человеку?

Эта неотвязная мысль преследовала и мучила его. Все напоминало ему об измене жены, он с болезненным удовольствием мысленно восстанавливал все любовные сцены изменников, представлял свою жену в объятиях Мобрейля, воображал все позы и положения, приводившие его в ярость.

От этой муки он нигде не находил покоя и чуть не сходил с ума. Его мучения увеличивались еще тем, что он старался скрыть все от Алисы и окружающих.

Бедная женщина видела, какие страдания переживает ее муж; она видела, как эта болезнь все прогрессирует, и прилагала усилия, чтобы кротостью, покорным поведением и веселостью успокоить его сердце и направить ход его мыслей в другую сторону.

Мадам Сан-Жень, которой Алиса рассказала о страданиях, переживаемых ее мужем, посоветовала ей продолжать действовать в том же духе и по-прежнему бороться против дурных мыслей Анрио. Она утверждала, что время в конце концов заглушит все страдания, что Анрио постепенно забудет все, так как нет вечных страданий, и тогда простит.

Это заставило Алису снова надеяться на лучшее будущее, и она снова начала стараться любовью и нежностью стереть воспоминания о когда-то совершенной ею ошибке.

Анрио с душевной болью следил за стараниями Алисы. Он говорил себе, что не прав, не желая удовлетвориться настоящим, принадлежащим исключительно ему, и что глупо погружаться в прошлое, которое уже никогда не возвратится вновь. Он сознавал деликатность и нежность, которыми Алиса старалась заставить его забыть о том, что Мобрейль держал ее в своих объятиях. Но мысль эта приводила его в невыразимое бешенство и делала напрасными все усилия и все тонкое кокетство Алисы, стремившейся возвратить любовь мужа.

Эта вечная кровоточащая рана, эта вечная лихорадка ревности, вызванная прокурором, делала жизнь Анрио невозможной. Хорошо было бы, если бы началась война и в ее неожиданных приключениях, среди опасностей он мог бы найти забвение, хотя бы даже временное. Но как раз теперь был мирный период, и это заставляло Анрио страдать еще сильнее.

Император уже несколько раз говорил о том, что хочет дать Анрио пост при дворе. До сих пор Анрио удавалось как-то избегать прямого ответа на вопросы императора, какая служба была бы ему желательна при дворе; ему вовсе не хотелось очутиться опять при дворе, где Алиса встречалась с Мобрейлем и дала себя соблазнить. Он чувствовал, что не будет иметь ни одной спокойной минуты в то время_; когда служба будет удерживать его во дворце, так как его жена будет окружена блестящими офицерами, намерения которых ему были всегда хорошо известны. Если она уже раз не удержалась и пала, почему не может быть того же и вторично?

Теперь, войдя по вызову Наполеона в его комнату, он почтительно дожидался приказаний.

Император несколько минут оставался в задумчивости? наконец он поднял голову и проговорил, обращаясь к Анрио:

– Генерал, я хочу дать вам важное поручение. Можете ли вы немедленно отправиться в путь?

Анрио вздрогнул, и его лицо вдруг стало пурпурным. Эта миссия являлась спасением от обуревавших его мыслей и давала возможность забыть на время его несчастье.

– Я готов, ваше величество! – твердо ответил он. – Куда угодно вам послать меня?

– В Вену, – ответил император глухим голосом. – Вы возобновите то дело, которое я поручил вам еще на Эльбе.

– Значит, я должен увидеться в Вене с господином де Меневалем?

– Да! Этот верный человек проведет вас во дворец и поможет вам. Кроме того, вам нужно постараться увидеться еще с другой особой и постараться переговорить с ней наедине. Вы догадались, о ком я говорю?

– Это ее величество императрица?! Но буду ли я принят, государь? В прошлый раз мне не удалось исполнить ваше поручение и проникнуть к императрице, несмотря на все мое старание.

– Я знаю. Вход к ней охраняется. Я не могу ни обнять моего сына, ни даже послать простое письмо к моей жене! – с горечью проговорил император. – Когда я посылал вас в первый раз в Вену, я был пленником на острове, который считался в насмешку моим государством. Тогда меня считали величиной, с которой нечего считаться; тогда про меня говорили: «Он сидит в тюрьме, из которой никогда не выйдет, или если выйдет, то только для того, чтобы отправиться куда-нибудь еще дальше или умереть». Теперь положение изменилось. Императрица под влиянием дурных советов думала точно так же и не могла рассчитывать на меня; ей приходилось заботиться о самой себе, о том, чтобы умиротворить своего отца и получить Пармское герцогство для себя и богемские земли для моего сына. Она должна была подчиниться приговору коалиционных государей и забыть меня! О, я отлично понимаю ее положение и затруднения! – присовокупил Наполеон, подыскивая извинения для своей супруги, которую он по-прежнему обожал.

Анрио молча поклонился в знак согласия.

Наполеон пришел в возбуждение при одном упоминании имени Луизы и, встав с козетки, заговорил с еще большим оживлением:

– Теперь же ваша миссия будет носить совсем другой характер. Я – уже больше не какой-нибудь пленник; мое возвращение является доказательством того, как крепко держу я тот скипетр, который хотели отнять у меня. Население встретило меня с восторгом, армия предана мне; у меня еще хватит пушек и храбрых, как вы, солдат, чтобы держать в страхе всю Европу, если она вздумает противодействовать мне. Я стал тем, кем был раньше. Теперь моя супруга может не унижаться перед своими родственниками и вести с коронованными особами беседу, как равная с равными, она – императрица Франции. Я думаю, что ее чувства изменились благодаря перемене обстоятельств, – Наполеон остановился, подумал минуту и, устремив взгляд на Анрио, добавил: – Но женщины часто бывают капризны и упрямы. Может быть, императрица не верит в прочность случившегося переворота, который привел в изумление всю Европу; дурные советы могут еще оказывать влияние на ее слабый, легко поддающийся чужому влиянию ум… Что вы думаете об этом, генерал?

И Наполеон пристально взглянул на Анрио, стараясь найти подтверждение своим надеждам. Ведь он все-таки продолжал сомневаться. Он хотел уверить себя, что изменение его положения вызовет перемену и в чувствах его супруги. Он ждал теперь подтверждения своим мыслям, своим надеждам.

Анрио ответил, что, по всей вероятности, императрица будет счастлива вернуться во Францию и занять опять престол, который покрыт славой ее великого супруга.

Наполеон задумчиво покачал головой, и его ясный, сообразительный ум тотчас же стал рассматривать возможность неудачи его посольства.

– Нужно, – сказал он, – предвидеть также и противодействие со стороны австрийского двора. Ведь в случае необходимости императрицу могут даже силой удержать при австрийском дворе. Тогда, генерал, вам придется прибегнуть к хитрости. Вы должны будете проникнуть к императрице и к моему сыну и похитить их тайно.

– Я постараюсь выполнить свою миссию. Клянусь вам, что или привезу сюда императрицу с сыном, или погибну.

– Отлично, генерал, я рассчитываю на вас! Отправляйтесь с Богом! Да, в соседней комнате вы найдете помощника, которого я назначил сопровождать вас. Вы знаете его: его зовут Монтрон. Это необыкновенный человек; он силен, ловок и довольно хорошо знает венский двор. Он известен как ученый, как опытный ботаник. Вы, конечно, знаете, что к людям, за спиной у которых висит зеленая коробка для собирания трав, нельзя относиться подозрительно, а потому, я думаю, Монтрон легко проникнет куда будет нужно и окажет вам большую помощь в случае, если вам придется тайно похищать императрицу.

– Государь, я счастлив, что вы назначаете мне помощника, которому придаете такое большое значение. Но кроме того, я думал взять еще одного верного человека, который уже не раз сопровождал меня в опасных предприятиях, который долго служил вам, ваше величество, и еще недавно в Провансе… Это ла Виолетт.

– Мой храбрый тамбурмажор? Да, вы можете взять его с собой. Ла Виолетт силен, отважен и предан. Моя жена и сын под вашей защитой будут в полной безопасности. Итак, в путь, генерал! Нельзя терять ни одной минуты. Коалиция может снова взяться за оружие; нужно отнять у тех, кто дают советы императрице, всякую возможность противодействовать мне, а потому спешите! Только не говорите никому, что услышали здесь от меня.

– Слушаюсь, ваше величество! – произнес Анрио и направился к выходу из кабинета императора.

Когда он был уже на пороге, Наполеон добродушно обратился к нему:

– А чтобы скрасить путь, побеседуйте с Монтроном, его приключения очень забавны. Он когда-то покаялся мне, и я отпустил ему все его грехи. Он очень охотно рассказывает свою историю, чтобы облегчить совесть и в то же время добиться одобрения людей! – И дружеским жестом Наполеон отпустил Анрио.

Тот немедленно пошел познакомиться с Монтроном. Ботаник в ожидании его прихода сидел на канапе с развернутой на коленях газетой. Он читал статью, посвященную флоре Бразилии, и в то же время думал, что для французских ботаников большое горе, что император до сих пор не завоевал этой дивной страны.

II

Познакомившись с ботаником, Анрио тотчас начал готовиться к отъезду. Он сообщил о нем ла Виолетту, и тот, узнав, что сам император назначил его в эту опасную экспедицию, не раздумывая согласился и с радостной улыбкой спросил:

– Когда мы едем?

– Сегодня вечером!

Действительно в тот же самый вечер Анрио, Монтрон п ла Виолетт выехали на парижскую заставу и с отвагой в душе пустились в опасный путь.

Похищение Марии Луизы с сыном из-под носа австрийского двора и стражи было предприятием не только рискованным, но также смелым и великим. Все трое отлично понимали, что рискуют своими головами или сгниют в какой-нибудь австрийской тюрьме, если будет открыто их инкогнито, но эта опасность придавала известную прелесть их путешествию. Первые дни пути прошли очень приятно. Анрио, казалось, меньше мучился воспоминаниями, связанными с изменой Алисы, ла Виолетт описывал своей палкой разные круги и петли, доказывая тем глубокую радость, что ему еще раз приходится отправляться в путешествие по поручению императора, Монтрон же скромно улыбался и одобрял все предложения своих спутников. Иногда он останавливал свою лошадь и извиняясь слезал, чтобы сорвать в каком-нибудь овраге тот или другой цветок; последний немедленно исчезал в зеленом ящике, висевшем за спиной у ботаника. Однако в этом зеленом ящике находилась и пара пистолетов, которые хозяин каждый вечер тщательно осматривал.

В Лионе путешественники оставили лошадей и пересели в почтовую карету, в которой было, конечно, много удобнее, чем верхом, и поехали как богатые иностранцы, путешествующие ради своего удовольствия. Вместе с тем в таком виде они должны были обратить на себя меньше внимания, когда вступят на германскую землю.

Монтрон очень сожалел о своей лошади, которая давала ему возможность собирать гербарий, но зато он стал теперь рассказывать разные анекдоты из жизни австрийского двора И мелких германских дворов, которые были, по-видимому, очень хорошо известны ему.

Постепенно он рассказывал также и о своей жизни, и о том случае, который имел решающее влияние на всю его жизнь и о котором он до сих пор не забыл.

Монтрон был сыном армейского офицера в эпоху королей; когда в Америке началась освободительная война, его отец вместе с Лафайеттом отправился туда, а затем при первой вспышке революции возвратился во Францию и предложил свою шпагу нации. В эпоху террора ему удалось отправить свою жену в маленькое имение, которым он владел в Бурбоннэ. Там госпожа Монтрон вместе со своим сыном жила в полной безопасности.

Атенаис де Монтрон была красивая женщина, несмотря на то, что во время египетского похода Наполеона ей уже шел тридцать восьмой год. Монтрон в битве при Абукире попал в плен к англичанам, и те отправили его вместе с другими на галеры; он попытался бежать, и это послужило причиной того, что его не отпустили на свободу при происшедшем вскоре размене пленными.

Живя в полном одиночестве в Бурбоннэ, госпожа Монтрон не имела других развлечений, кроме прогулок с учителем ее сына, молодым аббатом, и эти прогулки кончились тем, что она вскоре почувствовала непреодолимую страсть к этому воспитателю и полностью подчинилась его влиянию. Но мальчик в это время уже вырос, и его ум жадно ловил и впитывал все внешние впечатления мира. Он видел, что, в то время как отец находился в плену, молодой аббат занял его место; это действительно было так, потому что из-за слабости характера матери аббат Сегюзак распоряжался как полновластный хозяин и господин.

Молодой человек чувствовал глубокое отвращение к измене матери, но, не смея восстать против этого и желая чем-либо заглушить это чувство, со страстью отдался ботанике. Поднимаясь каждый день с зарей, он брал ящик для гербария и уходил в лес; оттуда он возвращался только поздно вечером, но не заходя в парадные комнаты, поднимался к себе и там, разложив свою добычу, печально любовался закатом. Он непрерывно думал о матери, об аббате, и в нем все больше и больше росла неприязнь к последнему.

Тем не менее за обедом он старался казаться веселым и беспечным. Он громко смеялся, а затем, становясь серьезным, принимался с большим аппетитом уничтожать приносимые блюда.

Но вот однажды жизнь, которую вели обитатели маленького поместья, внезапно нарушило известие, появившееся в официальном «Вестнике» и гласившее, что благодаря обмену пленными Монтрон выпущен на свободу в числе товарищей по несчастью.

В то время как юноша с радостью ждал прибытия отца, который должен был положить предел самовластью аббата, его мать и ее возлюбленный не находили места от страха перед предстоящим свиданием. И вот, чтобы остаться свободными, они придумали адскую махинацию.

Юноша, предвидя скорое расставание с аббатом, стал с ним очень любезен и готов был простить ему все.

Наконец настал день, когда пришлось ехать навстречу пленнику. Почтовый дилижанс должен был привезти его в Мулен, а оттуда карета, высланная ему навстречу, должна была доставить его в его замок. Приказано было запрячь две кареты. В одной должны были поместиться Монтрон с женой, в другой – аббат с учеником.

Пленника, еще бледного и изнуренного работами на галерах, перенесли в карету, куда села одна госпожа Монтрон.

Ехали медленно, но вдруг, не доезжая немного до замка, кареты разом остановились, а госпожа Монтрон, высунувшись из дверцы, делала какие-то отчаянные жесты. Аббат и ученик поспешили к ней. Красавица Атенаис стояла, наклонившись над мужем, а он лежал с широко раскрытыми от ужаса глазами, и было ясно, что эти глаза уже не видели ничего земного. Напрасно госпожа Монтрон пыталась привести в чувство мужа, ничто не могло помочь ему: он Умер, и усилия жены не могли вернуть его к жизни.

Вдова, искусно скрывая свою радость, жалобно кричала, но тем не менее глаза у нее оставались совершенно сухими, так как при всем желании она не могла заплакать при виде смерти того, который был уж давно мертвецом в ее глазах; наоборот, в ее глазах было такое выражение удовлетворения, какое появляется у охотника, убившего опасного зверя, неожиданно вышедшего из логова.

Этот торжествующий взгляд случайно подметил и молодой человек, все время стоявший тут же. Он склонился у кареты и горячо молился об отлетевшей душе отца, но, подняв случайно голову, поймал взгляд матери, устремленный на труп отца. Этот взгляд поразил его; ему показалось, что жена, после долгой разлуки вдруг приобретшая мужа и затем опять внезапно навсегда потерявшая его, не может смотреть такими глазами. И у него вдруг зародилось тяжелое подозрение. Ему показалось, что он даже заметил радость в глазах матери. Это было ясно, но тем не менее он с отвращением отверг подозрение, которое казалось ему уж слишком чудовищным.

Он снова склонил голову и стал молиться за того, кто был отважным солдатом, долгое время находился в тяжелом плену и погиб на пороге своего дома.

Но страшное подозрение не покидало юношу; он снова прервал молитву и взглянул на мать.

Атенаис отвела взор от трупа, смотрела на аббата и улыбалась ему… Юноша успел уловить эту улыбку, и холодная дрожь пробежала у него по спине. Он поднялся и громким голосом приказал кучеру:

– Отвезите тело отца в дом!

Это было первое приказание, которое он дал в своей жизни.

После этого он сел в карету, где лежал покойник и вместе с ним въехал в ворота замка, хозяином которого становился теперь. Мать и аббат последовали за ним. Они шли рядом друг с другом веселые, улыбающиеся, составляя планы на будущее и совершенно забыв о том, кто только что умер и прибыл в свой дом безжизненным трупом.

Возвращение в замок обошлось без всяких приключений. Ради проформы был вызван соседний врач. Однако наскоро осмотрев покойного, а главное, опираясь на симптомы, сообщенные ему аббатом де Сегюзаком, он заключил, что де Монтрон скончался от аневризма, вследствие старческого истощения, вызванного тяжелыми условиями жизни в плену. Он высказал соображение, что сильное волнение от свидания с женой и сыном после долгих лет разлуки, вид родного замка и дорогих ему мест вызвали слишком сильный шок в измученном, утомленном организме, последний не выдержал впечатлений, и смерть наступила внезапно, но вполне естественно.

Прах де Монтрона похоронили в ограде маленькой деревенской церкви. Во время заупокойной службы сын покойного все время наблюдал за матерью и аббатом. Первая порядком-таки плакала, скрыв лицо под вдовьей вуалью, что же касается аббата, то он вдумчиво, внимательно и вполне спокойно совершал отпевание.

Однако это нисколько не разубедило молодого Монтрона в его подозрениях: его мозг жгла мысль о том, что смерть отца – результат преступления его матери и аббата.

По окончании печальной церемонии молодой де Монтрон убежал в поле, где далекий ветерок немного освежил его воспаленный лоб. У него было такое ощущение, точно тысячи муравьев бегают по его телу. Ему не сиделось на месте; его била нервная лихорадка, и в то же время леденящее душу спокойствие сжимало сердце.

Он с тоской мысленно задавал себе вопрос: «В своем ли я уме?», старался заглянуть в тайники своей души, проанализировать доводы рассудка и мысленно упрекал себя в том, что он – нравственный выродок, раз способен подозревать подобные чудовищные преступления. Не представляет ли это морального уродства? Или у него совершенно испорченная, извращенная натура, худшая среди худших? Быть может, он – нравственный убийца ближайшего в мире существа – матери, достойной жесточайшей кары, уготованной в будущей жизни преступникам, избегнувшим своего наказания на земле? Ведь что он делал? Он осквернял свою мысль подозрением относительно родной матери!

Да, он обвинял мать! Как он ни старался подавить ужасное подозрение, оно вопреки всему упорно возникало в его мозгу, юноша тщетно старался усыпить свою совесть; у него все время возникала мысль, что мать убила отца по наущению аббата де Сегюзака, который распоряжался ее душой, как командовал всем домом.

Молодой Монтрон приходил в ужас от своего обвинения, но ничего не мог с собой сделать.

Казалось, что само божественное Провидение осеняло его свыше.

А между тем у него не было никаких доказательств; он повиновался исключительно внутреннему чувству, а может быть, даже и предубеждению, и из-за чего? Из-за того, что аббат де Сегюзак был антипатичен ему, из-за подозрения, что тот в интимной жизни матери занял место отсутствующего отца, до супружеского ложа включительно. Все это так, но дает ли это повод думать, что аббат внушил матери мысль убить мужа? Если даже предположить, что аббат действительно посоветовал совершить это преступление, то все же какие имеются доказательства тому, что она последовала совету? То, что он случайно перехватил улыбку и мимолетный взгляд? Но достаточно ли этого для столь тяжкого обвинения? И не преступен ли тот, кто способен заподозрить подобное, или вернее – не безумен ли он?

Юноша упал на камень и обхватил голову руками.

Наступил вечер, и сумерки, окутавшие долины, леса и холмы, казалось, усугубили мглу, царившую в душе Монтрона. Он вернулся в замок измученный, еле держась на ногах, с пустой головой и разбитыми нервами, не ужиная бросился на кровать, и вскоре тяжелый сон сковал его.

Вдруг он проснулся среди ночи, и ему в голову пришла чудовищная мысль. Он вскочил и замер на месте, охваченный ужасом.

Он не смел шагнуть, а между тем ему хотелось немедленно проверить свое подозрение.

Он говорил себе, что ему стоит лишь протянуть руку к стенной полочке, которую он ясно различал при ярком лунном свете, чтобы подтвердить ужасное подозрение, – но тем не менее ноги не повиновались ему, и он по-прежнему продолжал неподвижно стоять у кровати.

Но его взгляд не отрывался от полочки, висевшей над бюро, на котором были разбросаны исписанные листы и сухие растения, ожидавшие обработки.

Там стояли легкие и, сильные яды, которыми он пользовался для предохранения своих растений от насекомых.

Монтрон долго переводил взор с одного опасного флакончика на другой, не решаясь наткнуться взглядом на тот, который мог послужить неопровержимой уликой подозреваемого им преступления. В конце концов он не выдержал, кинулся к ряду флаконов и, низко нагнувшись, не прикасаясь к ним, стал тщательно рассматривать один из них.

В этом маленьком стеклянном сосуде хранился один из сильнейших ядов: цианистый калий, служивший Монтрону для охраны редких растений от моли. Этикетка, наклеенная на флакон, гласила о ядовитых свойствах содержимого.

При ярком лунном свете Монтрон с первого же взгляда увидел, что этого флакона касалась посторонняя рука: этикетка была повернута в другую сторону!

Молодой человек больше не дрожал, не колебался и не сомневался. С этого мгновения действительность встала перед ним в своей неприглядной наготе. Теперь он уже больше не испытывал ни прежних терзаний, ни прежнего, раскаяния: он видел и знал. Ему оставалось получить неопровержимые доказательства.

Он зажег свечу, спокойно и решительно, словно дело касалось химических опытов, взял флакон с цианистым калием и, тщательно оглядев его, прошептал:

– Этот флакон открывали недавно. Прекрасно! Я не ошибся!

После этого Монтрон стал ходить по комнате, с пересохшим горлом, тяжело дыша.

На камине стоял портрет его отца в молодости, относившийся к той эпохе, когда он отправился вместе с Лафайеттом на освобождение Америки. Монтрон торжественно протянул руку к портрету и прошептал:

– Клянусь тебе, отец, что я отомщу за тебя! Клянусь!

После этого он сбежал вниз и вошел в зал, где сидели мать и аббат де Сегюзак и разговаривали словно муж и жена, рассматривая деловые бумаги, счета, денежные бумаги и контракты фермеров. Они оба были так заняты определением суммы доходов покойного, оставшихся после него, что не обратили внимания на приход юноши.

Прошло несколько недель после смерти де Монтрона. Время текло тихо и монотонно. Аббат де Сегюзак был по обыкновению иронично-флегматичен. Впрочем, это было понятно: в его положении не произошло никаких перемен; он по-прежнему руководил госпожой де Монтрон и с обычным спокойствием и апломбом управлял жизнью дома.

Атенаис же в своих мрачных, траурных одеждах испытывала с каждым днем все большее беспокойство. В ее смятении проглядывали не только угрызения совести и раскаяние; нет, в ее взгляде ясно отражался ужас, когда она за столом встречалась взглядом с сыном.

Она всеми силами старалась владеть собой и казаться спокойной, когда ее сын настойчиво возвращался к вопросу о причинах внезапной смерти де Монтрона, приписанной доктором разрыву сердца. Он каждый день возвращался к этой теме, комментируя на все лады причины, могущие вызвать подобный финал, высказывая предположение, что вблизи замка должно расти ядовитое растение, способное вызвать подобный финал благодаря одному лишь воздуху, насыщенному его вредным, смертоносным запахом. Кроме того, он говорил, что этого растения нет в его гербарии, но что он приложит все усилия, чтобы его найти, тщательно изучить его свойства и в точности узнать причины смерти отца.

– Его ботаника сводит его с ума! – говорил аббат, презрительно пожимая плечами.

– Смерть отца помутила его рассудок, – говорила Атенаис и с тщательно сдерживаемой дрожью в голосе добавляла: – Что он, собственно, хочет сказать этой «смертоносной травой»? Вы верите тому, что он действительно целые дни разыскивает это гибельное растение среди скал, канав и пещер?

Аббат на эти слова пожимал плечами и говорил:

– Шевалье слишком много занимается. У него слабые нервы. Вся его рабочая комната увешана растениями, запах которых расстраивает его разум. Необходимо отобрать у него книги, растения и флаконы. Шевалье скоро минет двадцать лет, может быть, для него было бы лучше, если бы он поступил на службу. Его, например, можно было бы устроить при одном из правительственных учреждений.

Хотя госпожа де Монтрон и очень любила сына, но это предложение аббата пришлось ей как нельзя более по душе. Мысль хоть на время избавиться от присутствия сына казалась ей большим облегчением. Она в его присутствии чувствовала себя страшно подавленной и смущенной. Когда же шевалье возвращался к своей излюбленной теме: существованию таинственного, смертоносного растения, аромат которого способен убить человека, давая картину полной иллюзии естественной смерти от разрыва сердца, с госпожой де Монтрон делался нервный припадок. Она, задыхаясь, откидывалась на спинку кресла и долго, иногда часами, не могла прийти в себя и оправиться.

Аббат тоже стал улыбаться все реже и реже. Предполагаемое им расстройство умственных способностей его ученика начинало беспокоить его, и он также стал испытывать в его присутствии неловкость и стеснение.

Таким образом предполагаемый отъезд молодого человека являлся сущим избавлением как для его матери, так и для наставника.