Текст книги "В паутине дней"

Это было такое удовольствие, ехать по лесу. Осенние листья шуршали под копытами Сан-Фуа, и воздух был ароматным и свежим. Свистели куропатки, и с пением взмывали вверх жаворонки. Я никогда не видела такого первобытного леса, как леса в Джорджии – кипарисы, виргинский дуб и душистый лавр, все было опутано плетями смилакса, которые перебирались с одного дерева на другое и обратно.

Любуясь этой красотой, должна признаться, что все время ощущала рядом длинную смуглую руку, что держала вожжи, и запах табака, что доносился из-за моего плеча. Один раз я не удержалась – не знаю почему – и повернула голову, чтобы взглянуть на загорелое лицо у моего плеча. Глаза Руа улыбнулись моим, и его левая рука крепче сжала меня.

Не знаю, что нашло на меня, ведь я никогда не позволяла себе флиртовать и не отзывалась на пустые уловки. Напротив, я относилась с презрением к распущенным женщинам, которые увлекались этим. Но сейчас я почувствовала, что кровь прилила к щекам, как у глупой школьницы. И сердясь скорее на себя, чем на него, я выпрямилась так, чтобы избежать прикосновения его рук.

Но он ничего не сказал на это, и через некоторое время мы были уже на ярмарке, устроенной на небольшом расчищенном участке леса. Мы спешились, и, пока Руа привязывал Сан-Фуа к дереву, мы с Рупертом направились туда. Как Руа и говорил, это было довольно убогое мероприятие – выстроенные в круг безвкусно раскрашенные палатки, в центре которых находилась знаменитая карусель, которая представляла собой не что иное, как две широкие доски, сколоченные крест-накрест и вертящиеся на вращающемся в центре стержне, а на концах этих досок были устроены сиденья. Но жители Дэриена стекались туда довольно живо. Места на карусели все время были заняты, а перед одной палаткой человек пятнадцать безумно хохотали над кривляньями двух клоунов, которые пели и плясали, а в перерывах между песенками продавали микстуру от кашля.

Руперт был в восторге. И в самом деле трудно было удержаться от радостного смеха в такой чудесный день. Даже меня захватило это веселье, и я с таким же нетерпением заходила в палатки, по которым таскал нас Руа, послушать пародии на негритянские песни и подивиться на дикаря. Между представлениями мы пили розовый лимонад и ели хрустящее имбирное печенье. В тире, где за десять центов вы могли трижды попытаться подстрелить злодейски намалеванного генерала Шермана, я почувствовала укол совести, когда Руа метко послал свою пулю прямо в свирепый ярко-синий глаз, которым наградил славного солдата художник.

Но толпа одобрительно заревела.

– Так ему, – вопили они, – проклятый янки. Руа вручил мне приз, крошечный бумажный веер, расписанный цветами и птицами. Когда я убирала его в сумочку, его глаза дразняще следили за моими, ведь он заметил, как я смотрела на его выстрел в генерала Шермана.

Сумерки уже опускались на поляну и затуманили очертания леса, что подступал со всех сторон, когда мы верхом на Сан-Фуа двинулись обратно к Дэриену. Руперт, усталый, но счастливый, положил голову мне на грудь, и я вдруг заметила, что своей головой прижимаюсь к груди Руа. Я мгновенно выпрямилась, но его рука мягко притянула меня к себе назад, и его губы коснулись моего уха.

– Милая Эстер Сноу, – нежно прошептал он.

Я не отвечала. Я не могла ему возражать. Незнакомое, но сладкое чувство пронзило меня. И мне показалось, что никогда еще мне этот мир не казался таким волшебным местом. Даже Дэриен больше не был унылым блеклым городком среди белых песков, а стал сказочным городом, чьи огни манили чудесными приключениями.

Но как только он снял меня с Сан-Фуа на пристани и мои ноги коснулись земли, очарование исчезло. Дэриен вновь стал Дэриеном, а я училкой-янки, заброшенной в эту глушь в услужение к господам.

Я стеснялась встретиться с его глазами, когда он передавал мне спящего Руперта. Он сам спешился и стоял, обняв кобылу за шею.

– Доброй ночи, – сказала я, не поднимая глаз от Руперта, который буквально висел на моих юбках.

Но он еще не прощался. Вместо этого он спросил:

– Как вам живется в Семи Очагах?

Позабыв свой недавний стыд и зная, как удивит его мой ответ, я сказала:

– Неплохо. Теперь я управляю домом, землей и неграми. Сегодня я приобрела мула и наняла Тома Гриббла для починки мельницы.

Он посмотрел на меня так, будто не поверил ни одному слову.

– Управляете? – с сомнением переспросил он.

– Да. На мне лежит забота об урожае. Я постараюсь сделать все, как я считаю нужным. – Я помолчала, а когда заговорила вновь, то не смогла удержать торжества в голосе: – Вот как мне живется в Семи Очагах, сэр.

Он продолжал смотреть на меня с легкой улыбкой – странной, открытой и насмешливой, но была в ней и нежность.

– Эстер Сноу! Так вы превратились в надсмотрщика?

Я не смогла удержаться от смеха, таким растерянным стало его лицо. Но я упрямо проговорила:

– Семь Очагов снова станут приносить доход. Вот увидите.

– А вы будете носить комбинезон?

– Болотистые почвы жирные, как сливки…

– А сапоги? И кнут за поясом?

– Их будет обрабатывать множество батраков…

– И вы будете их сечь кнутом, если они станут лениться?

– Все, что нужно, – это немного денег. Купить новый плуг и починить мельницу…

Тут он расхохотался, и смех его был уже не такой веселый.

– На такие вещи вряд ли найдутся деньги, Эстер Сноу. Тогда как столы должны ломиться от угощений и вина. Без этого мы, южане, никуда. Мы помешаны на роскоши, а без необходимого мы можем обойтись.

Я нетерпеливо воскликнула, но он остановил меня поднятой рукой:

– Но я верю, что вы справитесь, Эстер. Вы решили поправить здесь дела. Много-много дней уже никто и не помышлял об этом.

– Но тот, у кого такое хозяйство, как Семь Очагов, должен работать не покладая рук.

Он пристально смотрел на меня в сгущающихся сумерках. Наконец промолвил:

– Рыба всегда гниет с головы, Эстер. Запомните это.

Сначала я не поняла, что он хочет этим сказать, а когда до меня дошло, я была раздосадована тем, что он так безответственно критикует своего брата, который несет такое бремя. Так я ему и сказала.

Он рассмеялся над моими словами горьким смехом:

– Сент несет тяжкое бремя? – Губы его искривились. – Это что-то новое!

– И никто ему не поможет, ни вы, никто другой, – продолжала я. – Его жена еще одно неразумное дитя у него на руках.

Минуту он стоял молча. Затем вскочил на Сан-Фуа и посмотрел на меня сверху вниз.

– Когда она приехала в Семь Очагов, – медленно произнес он, – на свете не было существа прелестней. – Он взял вожжи. – Будьте к ней добры, Эстер. Во всем доме у нее нет ни одного друга.

– Нет друга? – воскликнула я. – А ее муж, ребенок, свекровь – и разве вы не друг ей?

Он смотрел в сторону болот на лиловую линию горизонта.

– Да, – сказал он, – я пошел бы за ней прямо в ад, босиком. – Затем внезапно он повернул Сан-Фуа в сторону леса и скрылся в сумерках. Я осталась на пристани с Рупертом, сонно хныкающим мне в подол. И спускаясь к причалу, где в лодке нас ожидал Вин, я все раздумывала над словами Руа.

Глава VI

Уже прошла осень и наступила зима, дни стали прохладными, а те слова Руа время от времени вспоминались мне, и каждый раз я думала, что, когда будет удобный случай, я постараюсь продемонстрировать свое доброе отношение Лорели Ле Гранд. Но, прежде чем такой случай подвернулся, я поняла, что Лорели не без подозрения относится к моему присутствию в доме. Однажды, отвернувшись от шкафа с бельем, я заметила, что она стоит в дверях комнаты, в которой я работала, и не мигая смотрит на меня. И когда я объяснила, что отбираю белье, которое Марго должна починить, ее рот скривился, как мне показалось, в презрительной усмешке; и после, что бы я ни делала по дому и где бы ни работала, постоянно видела, как тонкая фигура ее маячит около.

Старая Мадам была настроена по-другому, хотя я знала, что она в курсе того, как все постепенно переходило под мое руководство. Но с ней не было проблем; прожорливая старуха, казалось, еще больше расслабилась в своей праздности, получая удовольствие от того, что в доме стало гораздо больше комфорта, которым она теперь могла наслаждаться. Но потому ли, что ей действительно нравилось, что в доме стало уютнее и она подчеркивала это, или потому, что она видела, как это настораживает невестку, но заметила, что она, ненавидя молодую женщину, изводит ее этим. Иногда их вражда, большей частью сдерживаемая молчаливым негодованием, прорывалась наружу. Часто, укладывая Руперта спать, я слышала хохот Лорели (это был безумный хохот), который доносился из гостиной в ответ на что-то сказанное ей Старой Мадам; и однажды, спускаясь по лестнице, я увидела, как мимо меня промчалась Лорели, дыша тяжело, как загнанное животное. Но, войдя в гостиную, я застала Старую Мадам неподвижно сидящей у огня, в состоянии полнейшего покоя.

– Сегодня жена моего сына совсем плоха, мадемуазель, – снизошла она до объяснения, когда я подошла к стулу за своим рукоделием. И добавила многозначительно: – Моему сыну приходится столько выносить.

Эти инциденты меня не тревожили. Я хорошо знала, в каком расстройстве пребывают нервы Лорели, чтобы осуждать Старую Мадам. Но меня беспокоило, как они действуют на Руперта, потому что я видела, что он, сам лишенный равновесия, попадал в эти стычки между двумя дамами и его буквально разрывали на части. Иногда по вечерам, когда Лорели, сильно навеселе, спускалась пообщаться с сыном и ласкала его (сразу было видно, что она его боготворит), Старая Мадам, которая большей частью не обращала на ребенка внимания, злорадно, обещая ему всякие лакомые кусочки, старалась переманить его от матери на свою сторону. Тогда Лорели, попадаясь на уловки старухи, с отчаянием, написанным на лице, прижимала Руперта к себе. Старая Мадам, словно этого она и добивалась, протягивала руки и произносила с всепрощающим спокойствием в голосе:

– Не обращай внимания, Руперт, – твоя мама сегодня не в себе, – и Руперт, обратив прищуренный, вопросительный взгляд на измученное лицо перед ним, вырывался из ее рук с криком: "Пусти меня, мама, пусти!"

Каждый день на рассвете я собирала работников и раздавала им задания, а когда они отправлялись на хлопковые и рисовые поля, я шла проверить, сделана ли вчерашняя работа. И каждое утро – или это казалось мне – я обнаруживала следы небрежности и лени. Карликовые пальмы были выкорчеваны, но свалены там же, где упали, хлопковое поле было обожжено лишь наполовину, хотя у Сея и Боя было времени достаточно для того, чтобы проделать эту работу дважды. И что больше всего меня возмущало, так это учтивое невинное выражение лиц, с которым они все выслушивали мои упреки.

Мне же они надоедали бесконечными жалобами на болезни и страдания, которые им причиняет работа, причем у каждого была своя болячка, и это являлось серьезной причиной для отказа от работы. Маум Люси страдала от болей в спине и по многу дней едва ползала по кухне, согнувшись чуть не пополам. Марго умирала от головной боли и носила на голове повязку, чтобы ее утихомирить. У Вина болели ноги. Он " 'сегда мучился нагами", а Сей и Бой, здоровые мускулистые парни, хватались за животы и тяжко стонали, как только им приходило в голову побездельничать. Тем не менее каждую субботу все они являлись в контору, которую я временно устроила в крошечной кладовке, за своим жалованьем, несмотря на то, что по болезни лодырничали не один день.

И все же дела продвигались. И когда наступил декабрь – теплый и влажный, больше похожий на апрель, – хлопковые поля были обожжены и очищены Сеем и Боем, и они приступили к очистке каналов на рисовых топях. У забора в лесу высились кипы заготовленных дров, а полки в летнем домике Марго заставила бочонками с диким медом. В кладовках у Маум Люси рядами выстроились банки яблочного и черносмородинового джема, и изготовленные Марго ароматные лавровишневые свечи были аккуратно сложены стопками рядом с кусками мыла из щелока, которое мы варили в железных котлах во дворе.

Даже их суеверия – подлинные или притворные – становились препятствием в работе. "Плохая луна" запросто могла помешать выполнению очередного задания. Жуткий крик совы означал возможную смерть, если раздавался около дома в сумерках; а когда у Маум Люси подгорал хлеб, виною этому была не ее беспечность, а какой-то враг, который "наколдовал на нее".

Я знала, что эти колдовские поверья были привезены в Америку африканскими жителями. И хотя я с легкостью отмахивалась от мрачных историй, которые рассказывала Маум Люси, я знала, что и она, и остальные негры верят в них. И когда я заставала ее за приготовлением таинственных снадобий на кухонном очаге и ехидно спрашивала, кого она собирается заколдовать на этот раз, она встречала мой взгляд холодным как лед взором и отвечала, что это лекарства, приготовленные из трав и растений, которыми она снабжала дом. Вот это, говорила она, указывая костлявым пальцем, лечит от простуд и лихорадок – отвар из древесного гриба и сассафраса; а это останавливает кровь из носу, а если вот этот порошок носить в мешочке на шее, то он убережет от кровавого поноса.

От Вина я узнала, что скорпион с красной головкой, который лежит в болотных зарослях, умеет лаять как собака. (Правда, он признался, когда я поднажала, что сам ни разу не слышал этого лая.) Еще он поведал мне, что ящерицы, снующие по саду, живут в старых пнях. Он даже называл их по именам – тех, у которых оранжевый хвост, и другие виды. Однажды он позвал меня посмотреть на хамелеона в зеленой, как листва, шкурке с белым поясом и объяснил, что в брачный период он подползает к самке и почтительно кланяется, а горло его раздувается и становится ярко-розовым.

– Показывает, какой молодец, – заключил он.

От Вина же я узнала о "жутком часе" – тот мрачный час на рассвете, когда появляются привидения. Это случается, добавил он, когда женщина в белом одеянии бродит по Мэри-де-Вандер, заламывая прозрачные руки. А когда я спросила, что за глупость ходить по трясине, он посмотрел на меня изумленными моей дерзостью глазами и рассказал, что это была "маладая мистис" и как старый муж выгнал ее в страшную грозу. И с тех самых пор, если она появляется над Мэри-де-Вандер, ломая себе руки, это значит, что кто-то утонул.

Не знаю, эта ли история навеяла на меня мысли о Лорели Ле Гранд, но я опять вспомнила о просьбе Руа быть с ней поласковее. И вот как-то вечером, когда Сент-Клера не было дома, я, уложив Руперта спать, остановилась у ее двери и постучала.

Когда я вошла, она сидела перед камином – уже почти погасшим – неподвижно, глядя на его тлеющие красные огоньки. Она обратила ко мне огромные карие глаза:

– Да, мисс Сноу?

– Если вы еще не спите, я подумала, что могла бы посидеть и поболтать с вами немного, миссис Ле Гранд.

Она беспокойно зашевелилась в кресле.

– Да, конечно. Присаживайтесь, мисс Сноу. Это сюрприз для меня.

– Я часто хотела заглянуть к вам, но не была уверена, понравится ли это вам, – колебалась я.

Она поспешно перебила меня:

– Да, вы правы. Совершенно правы. – Она отвела глаза от моих и неловко улыбнулась. – Понимаете, я часто – часто – не совсем хорошо себя чувствую.

Я поняла, что попытка оправдаться взволновала ее, и решила направить беседу в более спокойное русло. Я рассказала ей о Руперте, о том, как быстро он постигает новые знания, уверенная, что разговор о сыне заинтересует ее, но во время моего рассказа я заметила, что она лишь бессмысленно смотрит на стену за моей спиной, и, когда я остановилась, она продолжала молча сидеть и смотреть в пустоту.

Я решила поговорить на другую тему, чтобы справиться со своим недоумением. Эта женщина была слишком больна (или одурманена алкоголем), чтобы связно говорить. Поэтому я, как можно мягче, завела разговор о Семи Очагах, о том, каким странным показалось мне это место и как поразило меня своей таинственной красотой.

Она оживилась:

– Да, да, поначалу и мне оно показалось очень странным, – лихорадочно согласилась она.

– А где вы жили раньше, миссис Ле Гранд?

– В Саванне. Там был мой дом – в Саванне. У меня был такой замечательный дом, мисс Сноу. Только тетя Мари, и слуги, и я. По ночам, пытаясь заснуть, я представляю себе цветущие жасмины, что росли у нас в саду. Они были такие свежие и душистые… – Ее голос затих.

– Вы часто бываете там?

Снова эта жуткая гримаса.

– Часто? О нет. С тех пор как умерла тетушка Мари, нет. Только представьте, мисс Сноу, в моем доме теперь живут какие-то люди. Совсем чужие, я их не знаю. Я всегда мечтала о том, что мы с Рупертом вернемся туда. – Она с мольбой подняла на меня опустошенные глаза. – Теперь мы никогда не сможем туда вернуться…

Она сидела, безутешно глядя в пространство, потом вдруг встала, подошла к столу и вернулась с маленьким портретом, облеченным в позолоченную рамку, который положила мне в руку.

– Посмотрите, – сказала она, – это я в день свадьбы с Сентом. Вы не находите, что я была недурна?

Я взглянула на юную девушку с ямочками на щеках и увидела огромную разницу между ней и одичавшей женщиной, которая сейчас ждала моего ответа.

– Вы были прелестны, – сказала я ей, и действительно это было так, если миниатюра говорила правду.

Она чуть не выхватила ее из моей руки, держа перед собой, жадно вглядывалась в свое изображение, а затем проговорила своим торопливым голосом:

– Я была самой красивой в Саванне, и самой счастливой, как теперь я это поняла. Тогда я об этом и не знала. Знаете, я не была знакома с жестокостью, никогда не слышала ни одного грубого слова. Я даже не знала, что жестокость существует на свете. Меня окружали только моя тетя Мари и слуги, и по утрам, когда старый Бенбоу приносил мне шоколад, я могла лежать в постели и смотреть, как цветут за окном жасмины. – Она подняла глаза от портрета и, не мигая, посмотрела куда-то вдаль. – Когда мы с Рупертом вернемся туда, я снова буду счастлива, правда?

Я заверила ее в том, что это правда, как утешают несчастного ребенка, и попыталась отвлечь ее от мыслей о прошлом, заговорив о другом. Как насчет Рождества, спросила я. Устраивать ли елку для негров – приготовить ли подарки для малышей Таун? Она должна посоветовать мне, ведь в здешних краях все эти вопросы решаются по-своему.

Но снова она не слышала меня. Мне стало неприятно, когда я заметила, что в глазах ее блеснул какой-то огонь. В них появилось что-то коварное, граничащее с безумием, от чего я быстро встала и собралась уходить. Но ее худая рука вытянулась и поймала меня за юбку.

– Мисс Сноу…

– Да, миссис Ле Гранд…

– Почему вы не уезжаете?.. – Уехать? – переспросила я.

– Да.

– Но… – начала было я.

Но ее торопливый голос перебил меня:

– Вы знаете, что дела здесь плохи. Знаете, что с тех пор, как вы приехали, они стали еще хуже. Вы сами сказали, что это мрачное место. Тогда почему вы не уезжаете – пока не поздно?

Я смотрела в лихорадочно блестевшие глаза, обращенные ко мне, и не могла подавить чувства отвращения, которое охватывает каждого, кто сталкивается с чем-то ненормальным. Однако я почувствовала и жалость и как можно ласковее заговорила с ней:

– Вы устали, миссис Ле Гранд. Мы поговорим об этом в другой раз. А сейчас вам лучше лечь и отдохнуть.

Но она не шевельнулась и продолжала цепко держаться за мою юбку.

– Только не говорите, что считаете меня сумасшедшей, – медленно произнесла она, и улыбка искривила ее губы. – Или что вам непонятно, в чем дело. Вы все прекрасно понимаете, не так ли, и вы не верите в мое безумие, так ведь?

– В другой раз, – начала я и попыталась уйти, но она не отпускала мое платье.

– Когда я была молодой, – повторяла она монотонно, – и приехала в этот дом, никто не дал мне добрый совет, какой я пытаюсь сейчас дать вам, – бежать отсюда. И я осталась. И я была втянута во все мерзости, что здесь творятся, – и теперь не убежать. И я сама теперь стала частью этих мерзостей. – Ее рука крепче ухватилась за меня. – Ведь вы уедете? – внезапно ее голос стал мягким и умоляющим.

– Вы больны – вы должны показаться врачу, – сказала я.

Прежде чем я успела что-то добавить, она отпустила мой подол и, откинув голову, сказала еле слышно:

– Показаться врачу, чтобы Сент смог объявить меня сумасшедшей? – Она быстро поднялась, подошла к двери и широко распахнула ее. – Я вижу, вы такая же, как все они. Вы сильная, но не настолько, чтобы побороть зло, что обитает в Семи Очагах. Доброй ночи, мисс Сноу.

У себя в комнате, как я ни старалась, не могла отделаться от ее сломленного образа. Я решила, что в следующий раз, когда увижу Руа, скажу ему, как пыталась по его совету по-доброму отнестись к его невестке; но также скажу, что ее состояние уже не позволяет ей отозваться на такую доброту.

Но первый, с кем я заговорила о Лорели, оказался не Руа. Встретиться с ним мне предстояло еще не скоро. И случилось так, что вместо него мне пришлось поговорить с ее мужем.

День или два спустя, когда я подметала старые листья, которые осенью засыпали дорожку от причала к дому, я увидела плывущий по каналу баркас, которым управлял Вин. И, продолжая свою работу, я наблюдала, как Сент-Клер, сойдя на берег, со скучающим видом идет по дорожке. Когда он подошел ко мне, то остановился и окинул меня насмешливо-удивленным взглядом, которым всегда смотрел на мои "занятия". Этот взгляд да его безупречно элегантный вид мгновенно напомнили мне о моих запыленных ботинках и обо всей моей запачканной одежде.

– Вы когда-нибудь отдыхаете от своей злосчастной работы?

– Дорожки должны быть чистыми, – ответила я и почувствовала, что покраснела, поняв, как педантично прозвучали мои слова.

– Они много лет обходились и без этого.

Я сдержала порыв сказать, что и вся усадьба много лет обходилась без уборки и лежала в грязи, но ничего не сказала. Вместо этого я отодвинулась со своими граблями, чтобы дать ему пройти.

– Но если, – продолжал он, – это так важно для спокойствия вашей души, почему бы не оставить эту работу для Вина?

– Вину сегодня надо было ехать в Дэриен встречать вас.

– Если я помешал вам утолять свою страсть к хозяйственным делам, – ленивый голос его был проникнут сарказмом, – то прошу прощения.

– Это неважно.

Облокотившись на грабли, я смотрела ему вслед – и вдруг, повинуясь неожиданному импульсу, позвала его:

– Мистер Ле Гранд, подождите, пожалуйста.

Он остановился и подождал, пока я с граблями в руках не подошла к нему.

– Да? – сказал он.

– Я хотела бы поговорить с вами о вашей… о вашей жене.

– А что такое?

Минуту я стояла, подбирая нужные слова, которые помогли бы мне сказать то, что я хотела, ведь я знала, что человеческая натура способна довольно легко мириться и с большими несчастьями, чем душевная болезнь близкого человека. Но пока я собиралась с мыслями, он нетерпеливо подгонял меня:

– Ну так что же, мисс Сноу?

– Мне кажется, вашей жене нужен врач.

– Разве миссис Ле Гранд больна? – протянул он.

– А разве нет? – серьезно спросила я. Я знала, что он припишет все ее пьянству. – Это, конечно, имеет место, но вам не приходило в голову, что ее рассудок?..

– Рассудок? – Что-то зажглось в его глазах и тут же погасло, и он снова неподвижно смотрел на меня. Затем он медленно спросил: – Вы хотите сказать, что она безумна?

– Во всяком случае, нормальной ее назвать нельзя.

– А что именно навело вас на эту мысль?

Я вспомнила тонкую руку Лорели, уцепившуюся за мою юбку, услышала ее умоляющий голос. Но я не стала упоминать об этом, а голос Сент-Клера снова подгонял меня:

– Вы что-то заметили?

– Мне кажется, она нуждается в лечении – ведь есть такие места, где могут помочь и излечивают такие болезни. – И тихо добавила: – Надо подумать о Руперте.

Он продолжал стоять передо мной, и в глазах его не было и следа хоть какого-нибудь выражения. Наконец он промолвил:

– Возможно, вы и правы. Сегодня же поговорю с миссис Ле Гранд о консультации с врачом.

Казалось, ничто не потревожило его с того момента, как он сошел на причал, и он преспокойно направился к дому, а я вернулась к своей работе. Но, продолжая сгребать листья, я все думала о Лорели Ле Гранд и спрашивала себя, права ли я была, сказав ее мужу о своих подозрениях, может быть, я слишком сурово судила о ее эмоциональной неустойчивости, которая могла быть вызвана какой-нибудь другой болезнью?

Но в тот вечер, слушая ее рыдания, я решила, что поступила верно. Без сомнения, она плакала оттого, что муж посоветовал ей обратиться к врачу, конечно же, только безумная женщина могла так безутешно убиваться по такому незначительному поводу.

Что бы ни сказал Сент-Клер своей жене, результаты не замедлили появиться. Уже на следующий же день в сопровождении Марго она отправилась в Саванну. В полдень она спустилась к обеду, одетая в дорожное платье, и ее пикантная внешность еще не полностью утратила прежнее очарование, несмотря на изнуренное лицо и отчаяние в глазах. Когда я наполняла тарелку Руперта, то поймала на себе ее пристальный взгляд; вдруг ее голос прервал болтовню Руперта:

– Руперт совсем не худенький. Он очень хорошо ест – вам не кажется, мисс Сноу?

– Руперт выглядит значительно лучше, миссис Ле Гранд, – спокойно отвечала я, – с тех пор как стал соблюдать режим.

Она возбужденно закивала, соглашаясь:

– Да, да – режим. – Она выжала улыбку. – Некоторые матери так плохо заботятся о своих детях – правда, мисс Сноу?

– Я думаю, дело не в этом, миссис Ле Гранд. Но, правда, бывает так, что матери слишком балуют своих детей, что только вредит им.

Она закрыла лицо рукой.

– Да, да. – Она говорила почти шепотом. – Я плохая мать, но я не могу покончить с этим – не могу покончить.

Старая Мадам с другого конца стола наблюдала за убитой горем женщиной со злорадным торжеством.

– Последи за собой, Лорели, – посоветовала она таким же тоном, каким дразнила ребенка. – Руперт не должен видеть тебя в таком состоянии.

Через неделю после дня Благодарения я поехала в Дэриен, узнать у кроликоподобного капитана Пика на Бирже свободной рабочей силы, как обстоят дела с работниками для меня. Ведь уже подошло время перепахать землю на хлопковом поле, чтобы она полежала под паром перед севом, и рисовые поля надо было вспахать и обработать, наполнить каналы, нарастить вверх берега от аллигаторов, которые иногда спускались сюда. Ох! Работы было хоть отбавляй.

В Дэриене я обнаружила, что капитан Пик славно постарался для меня. Он – о чем с удовольствием сообщил мне – подобрал пятьдесят здоровых крепких работников, половину из которых составляли члены семей, а половину – сами мужчины. Им, как указал он, должно быть предоставлено жилье до конца уборки урожая, небольшой участок под огороды и хлев для скотины, если я позволю. Последнее необязательно. Особенно он был доволен тем, что уговорил в качестве старшего некоего Шема. У него есть голова на плечах, у этого Шема, и он умеет управляться с этим народом, что избавит меня от многих неприятностей, заметил капитан.

На листочке бумаги он вывел сумму, в какую все это обойдется, и когда я увидела ее, то мне стало нехорошо. Я не сдержалась от изумления, хотя Сент-Клер в свое время твердо пообещал достать денег. Но об этом я умолчала, свернула листок, убрала его в сумочку и спокойно заверила его, что к пятнадцатому января в Семи Очагах все будет готово к прибытию негров. В то же время решила, что непременно должна поговорить с Сент-Клером и напомнить ему о деньгах, которые он обещал.

В тот же день я бросила всех жителей Семи Очагов, включая Маум Люси и Марго, на подготовку хижин для новых рабочих. Надо было набить матрасы свежей соломой, стены побелить и добела отскрести полы. Я даже раскошелилась из своих запасов на покупку нового ситца для занавесок на окна. На расчищенной перед хижинами площадке, где земля была утоптана до блеска, я велела Сею и Бою отремонтировать кирпичную печь, где кухарка сможет готовить своей команде пищу, и оставила там запасы гороха, соленой свинины, крупы и патоки. Это, как сказал капитан Пик, составляло основную еду негров.

Но, раздавая приказания и наблюдая за их выполнением, я не переставала думать о Сент-Клере и деньгах и с нетерпением ожидала его возвращения из Саванны. У меня была смутная надежда на то, что он достанет деньги в банке. Капитан Пик сообщил мне, что многие плантаторы делали так, начиная все заново, и я понимала, что такие сделки требуют времени. Всем моим надеждам пришел бы конец, если бы что-то было неладно и деньги в конце концов не появились бы вовремя. Пропали бы не только все мои сбережения, но и усилия, и планам моим не суждено было бы сбыться. А Семь Очагов еще целый год простояли бы бесплодными и пустыми.

Но дни шли, а Сент-Клер не возвращался. Каждое утро, когда я просыпалась, первая мысль, что возникала в моем сознании, была: "Может быть, он приедет сегодня", и каждый вечер моей последней мыслью была: "Может быть, он приедет завтра' . Но проходил день за днем, а его все не было.

В пятницу погода переменилась. Когда я, как обычно в пять часов утра, спустилась на кухню, Маум Люси, выгребая сажу из печи, объявила:

– Кроншнепы прилетели в нашу глушь – значит, днем будет гроза.

И когда я спросила ее, что она имеет в виду, она объяснила, что, когда идет большая буря с моря, птицы, спасаясь, залетают в леса. Я решила, что, это одна из ее суеверных сказок, и не обратила на нее внимания, но когда я вышла на задний двор собирать негров, то увидела что огромные стаи птиц кружат над нашим лесом. Солнце, светившее ясно с самого дня Благодарения, уступило место быстроходным тучам.

Пролив же больше не отливал гладкой шафрановой поверхностью, а стал похож на огромную волнообразно извивающуюся змею.

За завтраком Руперт болтал только о шторме. Когда он начинается, то дождь льет беспрерывно, сказал он, вода поднимается и мы даже не можем попасть в Дэриен. Иногда волны достигают такой высоты, что кажется, будто огромная стена воды падает прямо на нас. И папа как-то сказал, что рано или поздно она затопит Семь Очагов. И всегда во время шторма кто-нибудь тонет; если у кого-то хватит ума выйти на лодке, то – раз! – и она непременно перевернется.

День начался, но темнота так и не рассеялась. В полдень Марго пришлось зажечь свечи, но они лишь осветили дом сумеречным светом. Старая Мадам, сидя у камина, останавливала меня при каждом удобном случае, ей тоже очень хотелось поговорить о большой буре и вспомнить тот год, когда потонул пароход "Пуласки". Наконец я больше не смогла выдержать, набросила на плечи шаль и, выскочив из дома, решительно направилась к рисовой мельнице, чтобы проверить, закрыта ли она и не погубит ли ее надвигающаяся гроза. Это было бы слишком жестоко, если бы только что отремонтированная машина была бы разрушена, еще до того, как заработать.